Змей на лезвии

Бер проснулся от стука и, услышав взволнованный женский голос, сразу подумал о Правене и торопливо вышел, подпоясываясь на ходу. Вид Лельчи сразу ему сказал: что-то неладно.

– Он ее увел! Невидимец тот увел! – тараторила Лельча. – Что за мной приходил! Она мне «волчий корень» дала, а перстень его себе взяла, вот он ее и увел!

О посещениях мертвеца Бер ничего не знал: Правена скрыла от него то, что выяснила сама, понимая, что иначе он не позволит ей ночевать в Горюновой избе. Наскоро одевшись, Бер, Алдан, Вальгест и несколько отроков побежали к Горюну. Рассвело едва настолько, чтобы можно было рассмотреть землю. Перед избой виднелись странные отпечатки: не ноги и не копыта.

– Да это вроде… – Бер глядел то на свою ладонь с растопыренными пальцами, то на следы. – На птичью лапу похоже…

В предрассветной прохладной мгле от этих слов пробирала дрожь: известно же, что гости из Нави приходят в облике птиц.

– Похоже, невестку твою увезли на здоровенном петухе! – мрачно пошутил Дюри, оружник.

– На том, что кричит в мрачных селениях Хель, – добавил Алдан.

Бер от ужаса не мог вымолвить ни слова: напугала его не Навь, а мысль, что по его беспечности Правена пропала, может быть, погибла!

– Пойдем, господин! – умоляла рядом Лельча, чуть не подпрыгивая от нетерпения. – Надо же искать ее!

– Где искать? Ты знаешь?

– Там же, где меня нашли. За Мирожкиной пустошью! Он ж туда ее повезет, чтоб ясна дня не видать! Живая ли, нет ли – она там будет!

– Она дело говорит, – одобрил Вальгест. – То место должно быть близко от того места, куда эти драуги пытаются увезти женщину.

– Веди! – велел Бер.

Он не очень надеялся, что Правену удастся найти на том же месте, но надо же было с чего-то начать!

Там пропажа и нашлась – чуть дальше, чем Лельча: та сумела выйти на покос, а Правена, не зная о нем, остановилась шагах в десяти от опушки. Разглядев под елью белое плать, Бер покрылся холодным потом от ужаса. Однако Правена оказалась жива и быстро проснулась, когда ее начали трясти. Ее платье было испачкано землей, будто она сама вылезла из могилы, лицо перемазано, ноги мокрые.

– Это здесь, рядом! – хрипло заговорила она, открыв глаза и узнав склонившихся над нею людей. – Могила. Они оба здесь, лежат в одной…

– Тебя саму чуть в могилу не утащили! – Стоя на коленях, Бер обнял ее. – Что же ты наделала, голова бедовая! А если бы они тебя под землю уволокли? Как бы я перед Сванхейд за тебя отвечал?

Придя в себя, Правена сумела, с помощью Бера, подняться на ноги и повела людей в лес. Удивительное дело, но прежний страх ее пропал: уже светло, вокруг много своих, и теперь она боялась только того, что не найдет поляны с ямой.

Ей казалось, что в конце ночи она, спасаясь от мертвецов, бежала долго, но поляна, усыпанная серой землей, обнаружилась шагах в двадцати от ручья.

– Вон там. – Правена указала место. – Вот здесь яма. Они оба там.

Яму было видно по просевшей земле. Вокруг отпечатались следы – человеческие принадлежали Правене, а ее ночные спутники оставили отпечатки огромных куриных лап…

В этот день путь продолжить не удалось. Сначала отвели в Боженки Правену, договорились, чтобы Горюнова хозяйка пустила ее в свою баню: после поездки с мертвым женихом та очень нуждалась в очищении души и тела. Пока Правена и Лельча были в бане, Бер и Алдан собрали у Вешняка старейшин, кто ночевал дома, а не на покосах. Пришла пора рассказать, что случилось недавно в Хольмгарде и в чем причина странного случая с Лельчей: вблизи Боженок оказались погребены двое убийц князева брата.

– В этом деле их участвовало семеро, – рассказывал Бер, – двое погибли на месте, пятеро ушли. Убитых они унесли с собой. Бежали они на лодке, увезли два трупа. Довезли до этого места, здесь ненадолго остановились и похоронили их в лесу, подальше от людей. Летом тела далеко не увезешь, да еще в тесной лодке, но им надо было спешить – похоронили, как сумели. Эта могила – тоже след, а следов они оставлять не хотели, но не в реку же своих братьев спускать. Но эти двое плохо умерли и были погребены небрежно, поэтому не могли лежать спокойно.

Игмору, вожаку беглецов, Грим приходился родным братом, а Агмунд – зятем. Бер содрогнулся, подумав: что было на душе у Игмора с Добровоем, когда они торопливо закапывали тела родичей в простой яме, без единого погребального дара, не имея надежды вернуться… Такое оскорбление собственному роду – уже наказание за свершенное зло. Но недостаточное…

– Они стали выходить… и сами себя выдали, – подхватил Алдан. – Но теперь, благодаря отваге Правемиры, могилу эту мы нашли. Дальше ваш черед – обустройте, чтобы выходить они больше не хотели. И не могли. Там, откуда я родом, у таких мертвецов отрубают голову и прикладывают к ляжкам, это считается способом надежным. Но у вас, я думаю, есть свои способы таких злыдней успокоить.

Весняки принялись обсуждать, что предпринять: стоит ли разрыть могилу и сжечь тела, или достаточно посыпать вокруг маком-ведунцом[14]; поставить над могилой маленький сруб-избушку, чтобы класть туда погребальные жертвы, или же принести два валуна – души поселятся в них, а тела не смогут из-под камней подняться. В эти разговоры Бер уже не вслушивался: при святилище в Боженках имелось немало мудрых людей, они придумают, как обезопасить себя.

Вместе с Алданом они вернулись в погост и застали там Правену; после бани она выглядела поздоровевшей и подбодрившейся. Белое платье, измазанное могильной землей, Лельча унесла стирать, взамен Правена надела серое, из тонкой шерсти. Глядя на нее, и не подумаешь, что только этой ночью ее едва не уволокли в безвестную могилу два беспокойных мертвяка. Только тени под глазами и чуть опухшие веки напоминали о ночных приключениях. Бер вспомнил, что она желала уйти вместе с Улебом, она вдова, а значит, и так наполовину на том свете. Оттого ли она так смела? Или это равнодушие к жизни – след сокрушившей ее потери? Но на сокрушенную женщину Правена не походила, напротив: с первой встречи на поминках восьмого дня Бер не видел ее такой оживленной, как сегодня.

– Не хочешь ли теперь домой вернуться? – все же спросил у нее Бер. – После такой жути… Я поговорю с Вешняком и заплачу людям за лодку и гребцов, чтобы тебя в Хольмгард отвезли.

– С чего это мне возвращаться? – Правена даже удивилась. – Ведь мы теперь знаем, что погибли те двое, кто не убивал Улеба: он их пережил. Стало быть, его убийцы – те, кто остался в живых. Игмор с Добровоем, Градимир, Девята и Красен. А самое-то главное – теперь мы прочно встали на след. Они прошли здесь впереди нас, и нам осталось только их догнать. И ты думаешь, что я вдруг поверну назад? Не раньше, чем в холодную могилу уйдут и те пятеро.

Глядя в ее серые глаза, слегка прищуренные после бессонной ночи, Бер на нашел ответа. Но внутри пробежал холодок: перед ним была не просто молодая женщина, но валькирия, пришедшая прямо из Асгарда. Она знает, за кем явилась, выбор сделан. Теперь, похоже, не Правена сопровождает их с Алданом, а они – ее. Они – руки с оружием, а она – неукротимый дух мести, и успокоит ее только кровь убийц.

Глава 9

В Боженках малая дружина Бера задержалась еще на день: сильно тревожась за Правену, Бер хотел дать ей отдохнуть как следует после ночных приключений в лесу. Весняки тем временем постарались перекрыть путь двум обнаруженным мертвецам: никто не хотел, чтобы они и дальше ходили к живым женщинам и пытались утащить с собой. Могильную яму раскапывать не стали, но плотно засыпали землей, и в эту землю Бер и Алдан вогнали две сулицы со змеем на лезвии, острием вниз. Теперь «пужалам»[15] больше не выйти в белый свет. На могилу боженцы притащили два больших камня, соорудили маленький сруб под крышей – домовину, без дверей, но с оконцем. Зная, что эти двое погибли незадолго до Ярилина дня – та светлая бессонная ночь, когда он первым увидел на поляне у Волхова три трупа, навеки врезалась ему в память, – Бер высчитал, что еще через три дня настанет двадцать четвертая ночь: срок очередного поминания. Тогда можно будет угостить блудячие души блинами, кашей и медом, а после этого надеяться, что они уйдут своей дорогой и никого больше не потревожат.

– Неужели мы сами отправили этих подлецов к Одину? – недоверчиво спросила Правена. – Чем они заслужили быть в Валгалле, с князем Ингорем, воеводой Свенельдом и прочими достойными людьми?

– Своей смертью в бою, дорогая! – ответил ей Алдан. – Одину нет дела до наших ссор. Кто умер с оружием в руках, тому он и будет рад. Трусами они ведь не были, а ему нужны храбрецы. Он не учит добру и милосердию. Напротив: он влагает в души вражду и сеет раздор. Я бы не удивился, если он и научил Игморову братию этому делу…

– Это будет не первый раз, когда по его наущению родичи губят друг друга, – согласно кивнул Вальгест.

– Поймаем кого-нибудь – надо будет спросить, не подсказал ли им незнакомый одноглазый старик в синем плаще и синей шапке… – усмехнулся Бер. – Может быть, Одину понадобился Улеб, – серьезно добавил он. – Он сам сгубил и Сугурда Убийцу Дракона, и других вроде него, потому что ему нужны такие люди в его войске.

– Но восстание чудовищ будет еще не завтра! – возмутилась Правена. – Почему он не мог подождать лет хотя бы двадцать, дать нам прожить жизнь вместе, вырастить детей! У него таких мужей многие сотни, а у меня Улеб был один! И у него много времени, целая бездна времени! И если Улеб теперь в Валгалле, я больше его не увижу!

Чем больше проходило дней, тем яснее Правена осознавала свою потерю, тем пространнее делалось время, отделяющее ее от новой встречи с мужем, и сильнее давила тоска. Чувство долга лежало камнем на душе: пока убийцы Улеба ходят по земле, дух его терпит тяжесть оскорбления. Разлученная с мужем на весь свой земной век, Правена могла сделать для него только одно: отомстить.

– Понимаешь, госпожа, – негромко сказал Вальгест, – для Одина неправых нет. Для него все мужчины с душой воина равны, когда бы они ни жили, сейчас или тысячу лет назад.

– Источник Мимира не вместит столько мудрости, чтобы разобраться, кто когда в чем был прав, а кто нет, – добавил Алдан. – Для Одина все проще: кто отважен, тот и его человек. Он владеет миром живых и миром мертвых и призывает достойных к себе, как конунг набирает дружину. Думай о муже, как думает Один, и для тебя он тоже будет живым.

Правена промолчала. Если бы Улеб перенесся не в Валгаллу, а куда-нибудь к сарацинам, откуда тоже никогда не вернется, ей было бы так же больно. Но кто она такая, чтобы спорить с Владыкой Асгарда? Просто молодая женщина, и ее тоска по мужу в глазах Одина – что страдания какой-нибудь мошки. Не будет он с ними считаться, и ждать от него милости нечего.

Милость обещал другой бог, греческий, которого княгиня Эльга привезла из Царьграда. Но он запрещает месть и требует прощения. Правена покачала головой, споря сама с собой: отказаться от мести ради собственного утешения она не могла.

В Боженках дружина Бера несколько пополнилась: Лельча, Горюнова дочь, попросилась в служанки к Правене.

– Возьми меня к себе, госпожа, – с грустной мольбой сказала она. – Что мне теперь за жизнь будет дома – все женихи знают, что я с мертвецом на коне ездила, никто меня не возьмет. Чем дома сохнуть, я лучше с тобой поеду, тебе послужу.

Отвага Правены наполняла Лельчу тайным восхищением; молодая вдова, спасшая ее от мертвеца и пережившая почти то же, стала ей ближе всех на свете.

Свое будущее Лельча видела верно: Правена и сама замечала, какие косые, недружественные взгляды бросали боженцы на слишком смелую девушку. Неупокоенные мертвецы опасны для хлебных полей, могут навести неурожай или мор на скотину, а на Лельче теперь навсегда в глазах соседей будет лежать мрачная тень Нави. Случись засуха или, наоборот, долгие дожди – ее бросят в реку, как это делают в таких случаях с зловредными покойниками, бывшими колдунами и прочими. А не бросят – превратится она в одинокую полубезумную старуху, к которой бегают тайком навести или снять порчу… Понимал это и Горюн; когда Бер сказал, что, мол, Правене в пути нужна служанка, Горюн отдал дочь без колебаний, взял полгривны серебра, да и все.

От Боженок до Забитицкого погоста Берова дружина добиралась не спеша. В каждой веси Бер и Алдан высаживались на берег и расспрашивали жителей: не приметил ли кто чужих мужчин – пятерых, не случилось ли чего необычного. За десяток переходов лишь два-три раза удалось подтвердить, что преследователи на верном пути. Дважды весняки видели чужаков, приходивших выменять серебряные кольца или серьги на съестные припасы; по описаниям Правена в одном таком пришельце угадала Градимира, а второй видок ничего не мог сказать, кроме «ну, мужик как мужик, два глаза, один нос»… Еще несколько следов были менее внятными: где-то за ночь исчезла вывешенная на просушку свита, где-то исчезла вотола из шалаша на покосе, две деревянные миски, ложки и горшок; унесли с реки сеть вместе с ночным уловом. В одной веси пропала овца, но тут могли и настоящие волки постараться, не двуногие.

В верховьях Мсты, где она поворачивает с востока на юг и уходит к Валдаю, стоял погост под названием Забитицы – восточный край земель, с коих ныне владыки Хольмгарда собирали дань. В Забитицах заканчивалась осведомленность Бера о здешних краях: дальше ему бывать не приходилось. Зато здесь Бер надеялся обнаружить четкий след: Игморова братия не могла миновать Забитицы. До того они просто шли вверх по Мсте, дорога у них была одна, но здесь им предстояло решить, куда дальше: к истокам реки, что привело бы их в южные словенские земли, потом на Валдай, в землю смолян, на верхний Днепр, откуда лежал путь в Киев, – или на восток, к мере.

Бер опасался, что беглецы изберут первый путь. Искать их на сложном, состоящем из множества волоков пути от Мсты до Днепра будет очень непросто, а догонять на Днепре и тем более в Киеве – еще сложнее. Была надежда на то, что Игмор с братией не посмеет явиться в Киев так скоро, не переждав даже одного лета подальше от мстителей. Ведь самые опасные в их глазах люди – Мистина и Лют Свенельдичи – с нетерпением ждут их как раз в Киеве.

– Пятеро мужиков молодых, чтобы в одной лодке… – стал вспоминать Ходотур, здешний старейшина и заодно хранитель погоста, который также служил гостевым домом для проезжающих торговых дружин. – В одной не было. В двух – было. Еще челнок у них. Там двое, там трое. Но они вместе были.

– Давно?

– А вот как Бурец свою пожню выкосил… на другой день они подгребли.

Ходотур был еще не особенно старый мужик, рослый, широкий и крепкий, с веселыми глазами, с носом уточкой, густыми русыми волосами и рыжей бородой, наполовину поседевшими, однако ноги ему отказывали в честной службе уже несколько лет, и передвигался он с известным трудом, опираясь на две клюки. Больше сидел дома, присматривая за обширным выводком невесток и внуков, потому и оказался в Забитицах в разгар сенокоса.

Описание тех пятерых, которое удалось добыть у Ходотура и пары-тройки других забитицких мужиков, отвечало искомому. Получилось, что, как Бер и ожидал, Игморова братия опережала его на три лунных четверти: они ведь тронулись в путь в ту же ночь, как случилось убийство, а Беру пришлось выждать, пока с Волхова уберется Святослав. После того отставание увеличилось дня на три-четыре: Бера задерживали расспросы, а беглецов – поиск пропитания. К веснякам, надо думать, они обращались только тогда, когда самим не удавалось ни рыбы наловить, ни кулика подстрелить.

– Так куда они двинулись? – скрывая волнение, спросил Бер.

– В Мерянию и двинулись! – Ходотур махнул клюкой на восток. – К Мерян-реке. Поздышка мой их повел через волок, полкольца дали. Он и отвел.

– Покажи, что дали, сделай милость!

Кликнув одну из невесток – Ходотур прикидывался, что их не различает, дескать, шустрят здесь, как мыши, – он велел подать ему ларец и, отгородившись от гостей крышкой, выудил оттуда половинку разрубленного серебряного кольца: обычного, из двух перевитых кусков серебряной проволоки. Такое могло оказаться у кого угодно.

– А где Поздышка? Он вернулся?

– На покосе, где ж ему быть в такую пору!

Уговорили послать мальца на покос за Поздышкой – косили уже далеко от Забитиц, на ночь домой не возвращались. Поздышка, как видно из его имени, младший сын Ходотура, всего зиму назад женившийся, был лицом так похож на отца, что это даже казалось смешным – тот же самый мужик, только пониже ростом, не такой пузатый, волосы светлые и бороденка пока жидкая.

– Ну так отвели мы их, – подтвердил он. – С Мальгой и Вьюшей, да лошадей взяли. У них лодчонки легкие, поклажи вовсе никакой, хоть на плечах неси. Вовсе худые гости, – он засмеялся, – на пятерых три ложки! Коли какое хлебово сварят, едят по очереди.

Волок от Мсты до озера Видимирь был не сплошным: большую его часть можно было проделать по воде речек и озер, на катках лошадьми тащили лишь малую часть.

– До самого Видимиря довели, там переночевали, да и домой.

– Слышал, о чем они меж собой толковали?

– Слышал, да все как всегда. Комаров, мол, много…

– Что они говорили: хотят, мол, в Видимире задержаться или дальше идти?

– Этого я не ведаю.

За волоком лежали земли мерянских князей, не подчиненные Хольмгарду. Беглецы могли об этом знать: хоть они и нездешние, но, как приближенные Святослава, осведомлены о том, с каких земель он получает дань и людей в войско, а с каких нет. С земли мери Киев уже двадцать лет ничего не получал, и, ясное дело, в ближнем кругу Святослава об этом говорилось не раз.

– Они могли остановиться в Видимире, – рассуждал Бер, – на какое-то время. Небось думают, что в Анундовых землях за ними гнаться не посмеют, можно отдохнуть, оглядеться…

– Это они напрасно, – покачал головой Вальгест. – Я знал одного, который убийцу брата догнал в самом Миклагарде, а был он с Зеландии. Зарубил прямо на площади, у самого цесаря на глазах.

– Не хотелось бы мне ехать в Миклагард, – Бер поскреб отрастающую бороду, – но если будет надо – я поеду!

– Давай-ка осторожнее, – предостерег Алдан. – Если они думают, что в Видимире им ничто не угрожает – пусть они не сразу узнают, как ошиблись. Чтобы у них не было времени исправить ошибку.

В итоге решили послать вперед того же Поздышку: он мог явиться в Видимирь, ни у кого не вызывая подозрений, и выяснить, сидит ли там кто-нибудь из тех пятерых. Бер выдал Ходотуру ногату за потерю работника, и Поздышка, очень довольный передышкой от косьбы, сел на лошадь и отправился в путь.

Ждали его три дня. Вернулся он с хорошими вестями: в Видимире обнаружились двое беглецов.

– Один который молодой, вот такой длинный, – невысокий Поздышка показал на вытянутую руку выше своей головы, – худой, глаза наглые, нос острый, ухмылка до ушей, вроде смазливый такой, но на беса похож.

– Это Девята, – уверенно определила Правена.

– А другой который самый из них старший, с носом вот таким, как у ворона!

– С темной бородой? Нос с горбинкой, брови черные, вот здесь такие залысины, глаза глубоко посаженные, карие?

– Точно так.

– Это Градимир.

– Нет, его по-другому как-то называли, – возразил Поздышка. – Варяжское имя какое-то. Короткое.

Правена удивленно раскрыла глаза, но Вальгест ее успокоил:

– Они, надо думать, назвались другими именами. Любой бы так сделал, если бы знал, что его ищут недобрые люди.

– Поедем же скорее! Сами и увидим!

– Если завтра тронетесь, так перед Перуновым днем попадете, – сказал Ходотур. – Не застанете из хозяев никого: видимирские в Перунов день дальше на восток ездят.

– В святилище?

– Камень у них там почитаемый. На Змеевом озере лежит, а до того озера от Видимиря еще верст с двадцать. Еще на день пути, примерно сказать.

– Так мы их дождемся, – сказала Правена.

– Нет, не стоит! – живо возразил Бер. – Тоже поедем на то другое озеро. Там ведь вся округа собирается, да, Ходята?

– Как не собираться? У них там боярин со змеем борется, потом бычка с острова спасает, змеем украденного, потом пир на всю ночь! За три дня люди съезжаются!

– Вот и отлично! – обрадовался Бер. – В Видимире они нас могут раньше увидеть, чем мы их, городок-то крохотный. А на озере, да в толпе, да ночью…

– Нам тоже их найти нелегко будет, – усомнилась Правена.

– Но мы-то знаем, кого искать. А они о нас не знают. Поверь мне, милая, мы их найдем!

Часть вторая

Глава 1

В этот день Вефрид поднялась на заре, даже раньше челяди, натянула платье и выбралась наружу. Солнце еще не встало, Видимирь спал, даже Рогозинка, пастух, еще не дудел в свой рожок, собирая коров. Перейдя пустой в эту пору двор городка, по широкой лестнице Вефрид взошла на боевой ход и огляделась с высоты. С западной стороны прямо к тыну подступало большое озеро, тоже зовомое Видимирь; городок стоял близ самого широкого его места, и с заборола перед глазами расстилалась синевато-серая, серебристая от света облаков водная гладь, зелень островов и западного берега. Но к этому виду Вефрид привыкла с самого детства и теперь присматривалась лишь к приметам. Туман над водой ее порадовал – значит, вчерашний вечер не обманул, день будет ясный. Пошли Перун сегодня дождь – так это надолго, и для зреющей ржи нехорошо. Хлебные поля с другой, западной стороны начинались прямо от стены городка; те ворота так и назывались – Полевые.

Глубоко вдыхая свежий, напоенный озерной влагой утренний воздух, Вефрид повернулась лицом на восток. Сейчас, на рассвете, Перун верхом на вороном своем коне переедет небесную реку. Вефрид смотрела в облака, внутреннему взору ее образ Перуна рисовался совершенно ясно: конь его – как гора, сам он – головой от земли до неба. Едет не спеша, конь его с облако на облако переступает, а копье в его руке острием к земле обращено – выискивает врага своего, кому нынче даст решительный бой…

– Ты кого там высматриваешь? – послышалось за плечом. – Едет кто?

От неожиданности Вефрид слегка вздрогнула и обернулась. И успела поймать выражение на лице Коля: он пристальным острым взглядом обшаривал озеро перед Видимирем.

– Как ты смог так тихо подойти?

Коль перевел взгляд на нее, возвел глаза к небу и поводил ими туда-сюда, вот и весь ответ.

– Ты что, колдун? – не унималась Вефрид. – Это я знаю, где и как скрипит лестница и настил, но я тут с рождения живу! А ты у нас и месяца не провел.

– Просто я о-очень легкий! – Коль подмигнул ей. – Вот и не скрипит.

Вефрид недоверчиво хмыкнула. Коль, вместе со своим старшим братом Ормом, появился в Видимире две лунных четверти назад – маловато, чтобы узнать человека, и она еще не поняла, как к нему относиться. Сама не знала – нравится он ей или нет? Уже взрослый парень, лет двадцати, Коль был высоким и довольно худым, но жилистым, с узловатыми мышцами, и каждое его движение говорило о силе и ловкости. Лицом он был не то чтобы некрасив – парень как парень, продолговатое лицо, высокий лоб, высокие скулы, русые брови, – но в острых, подвижных чертах этого лица жила некая тревожная оживленность, а серо-голубые глаза сохраняли нагловатое выражение, даже когда он пытался казаться дружелюбным. От его широкой улыбки делалось не весело, а страшно, будто тебе улыбается, радуясь добыче, какой-то бес. Вефрид часто видела новых людей – через Видимирь пролегал оживленный торговый путь, – но редко кто появлялся здесь при таких обстоятельствах, как Орм и Коль.

– Ты человек или морок? – вырвалось у Вефрид. – Это нави когда приходят, ничего не весят, а только птичьи следы оставляют!

– Хочешь потрогать? – Коль высоко поднял брови. – Ну ладно, я разрешаю.

– Да иди ты… в баню, там самое место таким, как ты! – хмыкнула Вефрид.

И невольно отметила: для одинокого чужака он слишком смел. В этом Людяна права, хоть и неохота это признать.

– Ты там чего-то видела? – Коль окинул глазами озеро, где потихоньку редел туман, изгоняемый первыми лучами солнца.

– Я высматриваю Перуна. Сегодня такой день, когда можно его увидеть.

– Перуна! Да ну! – Коль ухмыльнулся. – Он тебе тут встречу назначил?

– Зря смеешься. Один раз я видела его, вот как тебя сейчас. Я тогда была совсем маленькая, по четвертому или пятому лету. Он-то точно был настоящий, а про тебя не знаю! Он ехал на коне на том берегу, – Вефрид кивнул за озеро, – конь был вороной, огромный, как туча грозовая, и такой же темный, а по шкуре мелкие белые пятнышки, будто град. Грива и хвост – черные-пречерные, как уголь. Сам Перун был головой до неба, в кольчуге, в шлеме, как у отца, а бородища на всю грудь, рыжая. Копье в руке. Он нынче утром через небесную реку переезжает, с полудня на полуночь, к лету спиной, к зиме лицом. Посреди реки конь его подкову теряет – ту, что из льда сделана, и когда он этой подковой по облакам бьет, то на земле град сыпет. И от той подковы вода во всех реках холодеет, и купаться больше нельзя.