Долгая машина

Долгая машина

Евгений Морозов

© Евгений Морозов, 2024

ISBN 978-5-0064-0572-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В памяти рылся – забвенье наскрёб…

В памяти рылся – забвенье наскрёб…Для мыслелова, как для змеелова,для рудокопа, что стал землекоп, —гулкое нечто для тихого слова…Как ни любви, ни полцарств, ни чинов,вместо всей жизни, чем вдаль, тем нелепей,тёмная масса просмотренных снов,редкие вспышки на вспомненном небе…Снегом декабрьским лицо уколи,светом весенним зардейся здоро́во —всё это прошлое. Что там вдалислышится, светится? Зарево, слово…Не говори мне, что знать и беречь,сам расскажу, как понятно и грубо,как невозможно запутывать в речьэто мычание у жизнелюба.

В сентябре, проходя «флюрографию»…

В сентябре, проходя «флюрографию»,орфографию справок и скук,мысль о будущем – просто оставь её,отправляйся в октябрь, мой друг.В октябре будут павшие, ставшие —чуть надавишь – рассыпанный звук,листья жёлтые, листья летавшие,отшуршавшие листья, мой друг.Что ни осень, средь праха и ворохас этих листьев, тоски на краюне возьмёшь ничего, кроме шороха,кроме вида полёгших в бою…Сбиты с дерева, ветром изломаны,слиты в кучи, в сухие ряды —это самое время, знакомое,тощих веток и хрупкой воды…В лёд и в сахар всё станет заковано,что ни город, то пряничный вид,что ни грусть без причины – кого онасредь холодной судьбы удивит…Как внутри у тебя ни колышется,как ни осень повсюду, чёрт с ней:замечай лишь, что жжётся, что дышитсясветом воздуха, свежестью дней…Взгляд живучий, кипящие волосы,кровь желаний и юность взаймы —я к тебе обращаюсь по голосуиз упавшей листвы, из зимы…

Средь лица выражений счастливых…

Средь лица выражений счастливыхпочему, если долго смотреть,в этих синих глазах, в чёрных сливах —то ли страшная жизнь, то ли смерть?Женский омут, притихнувший жадно,как бы смех его ни заволок,словно текст, где от слов непонятно,но читается снег между строк…Знаешь лишь, что легко далеко тыможешь быть заведён и нестикрест гитары, звезду идиотагде-то в сердце и в небе пути…За любовью, за синим проклятьем,не учи тебя жизнь ничему,не цыганское это занятье —знать про всё, поступать по уму…Неизвестность, которая глушесамой смерти, приличней подчас —за глаза, за смотрящие в душу,за тревогу, зовущую нас…

Зимний пляж

I. Ты говорила: «Вот волнолом…

Ты говорила: «Вот волнолом,лодки, зимующие на причале,вот горизонт с бороздою леса,речка, покрытая снегом, – вот,люди, стоящие на гвоздях,после лежанья в парно́м раю,пляж, разорённый нашествием льда,с железными пальмами на ветру.Вон – уходящая в воду косас зубцами, торчащими, как надгробья,вот – апрельские рыбаки,вьющие крохотные воро́нки.Это пространство с кипячёным небом,промёрзшим полем, берлогой реки —вот оно, вот дома́, вот деревья,берег вот, вот я, вот ты…Ты, смотрящий та́к на меня,как смотрят вдаль, не зная, что делать,с этой далью, закованной в лёд,с небом, поданным, как на блюдце…»Ты говорила так, так я слушалслова с приподнятой интонацией,слова-параллели, слова-доказательства,слова, расщеплённые на лепестки…Честная королева изощрённых монголов,римский папа европейской логики,темноглазая орхидея спокойной воды,серебряный голос с весенней улыбкой —я брал тебя за́ руку, в тонкой перчатке,с замёрзшими пальчиками, чувствовал, каксредь поля, где пасмурно и просторно,было тепло – ты улыбалась.Немного взволнованно, с лицом, как будтослучится страшное и желанное,ты говорила, а я угадывалмысли, которые больше чувствуешь…Мимо – со́сны росли на небо,кто-то плёлся с велосипедом,снимал на камеру, сливался с природой,тонул в неясном вечернем фоне.Речь, припрятанная в тесной речи,песня в песне, запнувшийся каблучок,губы, которые обжигалсвежий холод речной равнины, —я знаю тебя. Я помню, что сонпугает одним, а на деле – другое,что у природы и честной скуки —честно одно: мы здесь вдвоём.Что ты сильна, но плачешь от нежности,что нет тепла теплей, чем средь холода,что много слов означает одно.И вот говорю: «Я буду честным».

II. Это – как слышать тебя, настоящую…

Это – как слышать тебя, настоящую,различать сквозь простор и ветер твой образ,говорящий мне: «Я одна», «Ты хороший»,«Эти сосны растут везде…»Круг от солнца, похожего на луну,пасмурный лист ненаписанного небаи вся, во мне остающимся голосом,ты звучала – песня о снеге…

Глянул на фото и словно обжёгся…

Глянул на фото и словно обжёгся:в профиль светилась, красиво стоя́,так сохранилась, что не уберёгсяот подступающей памяти я…В городе, где не родился, не вырос,дом твой таков, что домашнее нет,здесь мы смеялись, взлетали, ложились,делали лицами трепет и свет.В людях, предметах, открывшихся видах,в съехавшем небе над родиной крышты улыбаешься, вдох мой и выдох,ты прикасаешься, ты говоришь…Ты почему загораешься, тлеешь,прячешься в грудь мою, словно домой,ты почему так неловко умеешьмною болеть о тебе о самой?Как хорошо, что так сердце свирепо,что успокоить – поди разберись…Значит, хоть что-то во мне вроде неба —синего флага на тёмную высь…

Я слышал, что римлян…

Я слышал, что римлянсгубила уставшая власть,и, небом ушиблен,ты можешь устать или пасть…До света лучившийвсю ночь, как листок на суку,торчавший, лечившийчетвёртую в тексте строку,ни капли не спавший,ловивший у неба совет,про всё вспоминавшийо чём-то забывший поэт,про власть над собоюне знавший, но, как на краю,мольбой и ходьбоюимперию длящий свою.В кромешном чертогепатриций одной простыни,какие там тогиносили в сенате они…Какие-то óрдынапором сметал легион,ты сон гонишь твёрдо,и всё возвращается он.Придёт и обманет,усталостью ляжет верхом,но текст перестанети станет обычным стихом.И ты перестанешьбыть Римом и станешь рекой,и, может быть, ранишьоднажды четвёртой строкой.

Органный зал

Я вошёл сюда, половицей скрипнув, —в зал органный с чуткою тишиной,чтобы стать убитым вот этой скрипкой,этим деревом, этой его струной.Средь усилий гулких и тихих ритмовне одна лишь скрипка скрепляла нас,но она запомнилась, как молитва,говоримая искренне в трудный час.Средь других играющих инструментовтак она тянула свою струну…Так про жизнь крутила, как киноленту,затяжную, злую, мою вину…Что звезда из глаза скатилась скупо,словно всё простилось, и понял я:этот свет скрипичный, природа звука —это есть твой голос, душа моя…О, убийца словом и постороннийобитатель улиц, жилец домов,почему же хору таких гармонийты давно созвучен среди шумов…Гордецу до смерти и жизнелюбу —деревянный зал, тишину-погост,где Господь скрывался в готичных трубах,где заплакал я, – оказался прост…

Описание поцелуя

Силой травы, прорастающей асфальт,глупостью реки, сталкивающей суда,неотвратимостью мудрого утра —я целовал тебя, загнанную в смех…По твоим уступам, овалам, земляничной мякоти,обнимая запах отвечающего тела,я задыхался наверх, торопя дыхание,вжимался в тебя обезоруженным зверем.Ты – превращалась в дикую сладость,васильковое поле, капли на струнах,в опьяняющие глаза, темнеющие близко,ты звенела в ответ понятливой нежностью.В тебе, открытой, как детская книга,я ходил и читал не сказанные слова:«Милый», «Любимый», «Я без тебя не могу» —средь будничных фраз и междометий…Всё это мелькало, всё это то́,чего человек устыдится, как слабости,чем назовёт по имени чувства,меняющие жизнь, не дающие выбора.В твоей стране зачёркнутой нежности,исправленной любви, многоточий взглядатак много вежливых умных страниц,где тебе удаётся не плакать одной…Не плакать вдвоём, не плакать со всеми,не плакать со мною – влившимся в губы,говорящим, как нет ничего, как этопохоже на сон, забывшийся прежде…Тело твоё, которое я чувствуюгорячими прикосновениями сквозь одежду,его изгибы, его волнение —с приветливой силой оно отвечало…С горечью инея, усыпляющего траву,с живостью судна, затёртого во льдах,с выживанием на ощупь среди темноты —ты длилась, плавилась, прекращалась…И странно отпрянув, как будто в игре,смотря друг на друга детским испугом,мы дышали с улыбкой, и я видел близкотвоё тепло, твоё желание…

Поезд виноватых

В долгом поезде куда-тоехал са́мою весной,видел – с видом виноватымлюди ехали со мной,ели суп из бич-пакетов,спали сверху и внизу,и как стыд давил за это,за мелькание в глазу…Вещи, головы и пятки,ровный стук подпольных рельс —ехал поезд без оглядкимимо линии небес…Боковой сосед в окошковсё глядел, как часовой,а потом упал немножкоголовой на столик свой…С видом, словно покаянным,задремал он у окна,и над ним сияла страннонепонятная вина.Головою он в сторонкена руках своих лежал,а над ним навис тихонькогорней совести кинжал.Может, он убил, ограбил,может, мучился тайком,может, женщину оставилв положении каком…Поезд, где как будто спрятанчеловек, а стук во мглу —виноватей виноватыхехал я в своём углу.Я глядел в своё окошко,я скучал, входя в тоску,я сошёл с ума немножко,я придумывал строку,слушал песни с тишиною,ел и пил, томился сном,и висело надо мною,и сияло за окном —заоко́нная, иная,и вагонная, моя,непрожитая вина идаль по самые края…Кто расскажет, что с тобою,если долго ехать, плыть,если плохо сам с собоючеловек умеет быть.Если он умеет много,не умея быть в беде,если он – ещё дорогав мысли, в прошлое, в нигде…

За твоё душевное человечье…

За твоё душевное человечье,за о самом главном на просторечье,за среди всей сложности остального,за – такое дело – родное слово…И уже размякнет, и дрогнет нежно,и уже он сам человек, конечно,и как будто не был – вернулся снова,и в ответ посмотрит… И будет слово.В этом слове он – твоя кровь и рóвня,он тебя так понял, как будто обнял,словно слышишь голос с последней клятвой,видишь, как похож он, как будто брат твой…В занесённом городе, в ясном полеэто слово мне говори ты, что ли,говори не мне – говори кому-то,но хотя бы раз, чтоб теплело будто…Потому что, если оно согрело,это слово самое – это дело,потому что это равно спасенью,потому что слух не уступит зренью.

С видом грустным и нелюдимым…

С видом грустным и нелюдимымшёл по улице я домой,как услышал, что пахнет дымоми вечернею шаурмой.Что-то жарили и крутилипо соседству невдалеке,есть хотели, но больше пили,говорили на языке…Тихо голуби снег клевали,попрошайки кидали взгляд,полный крови, с лицом печалиумоляли душевно: «Брат…»За щитами в сплошной рекламездешних выгод, цветных красот —с костылями и фонарямина скамейках сидел народ.Или парочкою влюблённой,как не видя вокруг конца,проходили – из миллиона —два счастливца. И два глупца.Бестолковая, деловая,жизнь простела, ещё терпя,узнавая-не узнаваяи ломая саму себя.Я не знаю обычней часа,в чём секрет её и успех,но горелый, но запах мясамне запомнился больше всех…

О чём знает птица…

О чём знает птица,когда приударит мороз,а юг только снится —нелепый, конечно, вопрос…О чём тихо знаетмолчащая сухо трава,когда поджигаютеё, и она не жива.О чём знает книгараскрытого неба вверху…Должна быть интрига,должна быть строка на слуху.Изложенный кратко,хотя и наве́чен, и прост,но свет как загадка,читатель неписанных звёзд.Легко и негромковсей памятью, всею тугой,ты знаешь о чём-то,о чём не узнает другой…Не требуй ответа,но этот закон меж людьми,несчастие это,незнание это прими…Поскольку на светенельзя быть в себе и везде,поскольку в ответенет правды об этой беде…Когда пробираети ад припирает вокруг,о чём-то все знают,о чём-то все знают, мой друг…

Элегия павших надежд

Как много листьев… Прежде и вверху,шумя с ветвей, нависнув тесной кроной,внимания они не привлекали,но вот, упав на землю и гнияпрекрасным воспалённым разноцветьем,они как будто всюду: наступаяна почву, наступаешь и на листья,которые (и ты про это знаешь)должны иссохнуть и утратить цвет.Краса намёков, осень, мать дождей,в права вступает, долгие итогив итоге завершаются, и краткозвучит как приговор, что быть зиме.Но снега нет ещё… Я вспоминаю,смотря на листья, рябь дневной реки,где от жары спасался, зыбь песка,в который погружал босые ноги,хождения средь зелени и сверхуживой непоправимый синий цвет,какие-то дела и поздравленья,находки строк, прочитанные книги,известия о смерти, эпизодыс людьми, прозренья радости и грусть…Тебя со мною нет. Я стал глухимкак будто, с отрешённым чёрствым видом,и хоть давно не чувствую, что бьётсяв моих объятьях тело, даже имятвоё мне помнить больно, что́ уж – видеть,но ты всё содрогаешься во мне…Ну что же… Иногда судьбе угодноумнее быть, чем нам, чем представленьео счастье, как бы ни было красивооно в твоём построено уме.Я осень не люблю. Она внушает,что скоро мёрзнуть и носить одеждыповерх одежд привычных, что природаопасна, как ни грела бы любовь.И всё-таки, когда качнёт весна,потянет воздух свежестью горелой,вернёшься ты на солнечную Землюс планеты голых веток и снегов.Война твоих страстей есть мир в тебе,и, что бы ни случилось в этом мире,всё будет цвесть и гнить, как сами листья,чтоб эти превращенья удали́сь…Я смысла не ищу. Да и, наверно,нет смысла всё описывать словами;я просто вижу правду, и пороюпро это всё понятней не сказать.

Как хорошо, что всё на свете…

Как хорошо, что всё на свететравою станет и враньём.О, как правдиво солнце светит,пока живём, пока живём…Как хорошо, что дождь не ранит,стреляя лето напролёт,но попадать не перестанет,пока идёт, пока идёт…Как хорошо, что неизвестно,что там вдали, какой испуг,но будет верно, будет честно,пока любовь, любовь, мой друг…Но как подумать ни заставьтеи как себя ни назову,я не умею знать о правде,пока я вру, пока живу…

Тянет свежестью, духом банным…

Тянет свежестью, духом банным,табаком, выхлопною тьмой —что проездом я безымяннымпозабыл тут, читатель мой…Лыжный снег, городьба с огнями,указатели, в добрый путь —и, смотря за окно, как в яме,ты сидишь в темноте по грудь;под приёмник в машине долгойты молчишь, как прижат стеной, —за бегущей назад дорогой,за светящей вперёд луной.Пролетают кресты, заправки,крыши съехавших деревень,лёд рассерженный вместо травки,ночь на небе, хотя и день…Километр за километром,дом за домом, за светом свет —как потерянный, вместе с ветром,как планета, которой нет…Под старательный звук мотораи бесшумную гладь ума,есть ли, нет ли, ты скоро-скоро,а повсюду зима-зима…

О пацан, что в школьной мужской шеренге…

О пацан, что в школьной мужской шеренгеутешался пендалем, но без слёз,как в игре суровой, прилипнув к стенке,ты в итоге выиграл и подрос…Ты сквозь память вышел из всех напастейчерез тридцать лет на привычный свет,но гораздо шире и коренастей,человек с пакетом, в котором «нет»…Загляни в себя – только снег и паперть,где, с душой протянутой, дел среди,в кружевное прошлое крепко заперт,выходи из памяти, выходи…Знать не знались или не говорили,но долбили, родину-мать твоюи мою, и так наизусть любили,что с протянутой памятью я стою.Отпиши мне мысленно или тожевстань на месте, в памяти теребя,почему, прохожий мой, и за что жея узнал тебя, я узнал тебя…

Я поставил на полку новогодние домики…

Я поставил на полку новогодние домикииз китайской пластмассы и электричества,домики, украшенные уютными лампочками,домики с окошками, на длинном проводе.Я щёлкнул рычагом и в этих окошкахувидел людей, которые ссорились,стирали вещи, загораживали свет,провожали праздники, просыпались на работу.На ёлке игрушки захлёбывались огнями,темнели цветные коробки с фильмами,возвещал телевизор, прятались подарки,загробный ковёр уводил из комнаты.Я нажал выключатель, и домики кончились,прокисли голоса, перестали заботы,люди остались в скучной темноте,не чуя того, куда всё девалось.Убийца праздника с будней мыслью,я сгрёб украшения в страшный пакет,я прибрал в кладовку, закрыл за дверь,я поглядел – на собственные дела…Там, где домики, теперь ничего —деревянная поверхность, удивление внутри,и, стоя в пустоте, я улыбалсяи вспоминал, как грустно и здо́рово.

…День шестой. Я поднялся́ с постели…

…День шестой. Я поднялся́ с постели.На часах – пять вечера, мельницею метелиза окном ветра́, всюду снега льняные,

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.