Отныне и навсегда

По пути к выходу краем глаза замечаю свое свадебное фото, на серебристой рамке которого отражается свет из прихожей. На долю секунды воспоминание о Доминике оживает: его руки на моих бедрах, дыхание у шеи… Смех и радостные возгласы окружают нас, пока мы танцуем на берегу реки Дордонь, потягивая шампанское из бутылок. Я делаю глубокий вдох, изображение рассыпается на осколки; воспоминания такие же невесомые, как паутина у дверного проема.

Глава пятая

– Ты где? – тут же спрашивает Китти, стоит мне взять трубку. Я только включил телефон, и он сразу зазвонил. – Мама с ума сходит! Ты отправил ей сообщение, попросил взять к себе Пабло на пару дней, и на этом все! Что происходит?

– Просто поддался порыву, – преуменьшаю я все произошедшее, открывая дверь в свой номер ключ-картой и заходя внутрь. Каким-то образом я умудрился заблудиться и пришел в этот неплохой отель далеко за полночь. Наверное, поэтому у них свободным остался только полулюкс. – Я собирался домой, увидел электричку до Лондона и решил, почему бы не пожить на полную катушку. Пабло в порядке? Он поел?

– Твоя собака в порядке, Бен, а вот твои близкие – нет. Подожди, ты в Лондоне? – восклицает Китти, прежде чем понизить голос, скорее всего, чтобы не разбудить моего племянника Эллиота. – Утром ты поехал в Лидс, а вечером ты уже в Лондоне?

– Я поехал в больницу на ежегодный осмотр, – медленно произношу я, осматривая номер.

Он ультрасовременный и расположен достаточно высоко, чтобы у меня перехватило дыхание от вида из окна. Я даже вижу Трафальгарскую площадь за крышами домов. Сам номер огромен, здесь есть темно-синий бархатный диван, стоящий перед большим телевизором, и громадная ванна в соседней комнате. Больше всего меня восхищает телевизор, который выдвигается из изножья кровати, на которой я развалился. Этот странный пустой день отзывается в моем измученном, напряженном теле тяжестью. Я изо всех сил оттягиваю момент, когда нужно будет рассказать правду. Я даже не знаю, сколько у меня времени, такая теперь у меня жизнь. На счету дни, часы, минуты и секунды. Нужно использовать их с умом.

– И? – осторожно спрашивает Китти. Не знаю, как ей это сказать. Это просто слова, но они обозначают конец всего. Такое не сообщают по телефону. Я вообще не хочу это произносить. И не произношу.

– Все как обычно.

Я не думал, что солгу, но слова сами вылетают из моего рта.

Сегодня утром я ел хлопья с молоком и подумывал засесть за новый сериал на выходных и, возможно, написать той девушке, которая пару дней назад дала мне свой номер в пабе. А уже вечером я не могу рассказать сестре о своей неминуемой кончине. Это, мягко говоря, тот еще сюрреализм.

– То есть все в порядке? – спрашивает она, тут же заметив, что я уклоняюсь от ответа.

– Да, лучше не бывает, – отвечаю я.

Наступает долгое молчание. Китти решает, что сказать дальше: стоит ли уточнять детали или лучше перейти к другой теме. Надеюсь на последнее.

– Ладно, Бен, тебе надо позвонить маме, – наконец говорит она. Ее голос подчеркивает дистанцию между нами. – Скажи ей, что кризис среднего возраста пришел лет так на десять раньше.

– Да, знаю, – я поворачиваю голову и смотрю в окно. Город снаружи вдруг кажется мне очень большим. Я всего лишь песчинка на фоне Вселенной, биение сердца, по которому не станут скучать, когда оно остановится, потому что человек, которому оно принадлежит, не представляет собой ничего особенного. – Не хочу устраивать сцену. Может, ты…

– Ни за что, – говорит Китти. Это было ожидаемо. – Ты ее расстроишь своим нервным срывом, тебе с этим и разбираться. Так почему именно Лондон? – спрашивает она.

– А почему нет? – парирую я, чем привожу ее в ярость.

– Потому что там все дороже в восемнадцать раз и полно лондонцев?

– Это было спонтанное решение.

– Будешь нюхать кокс в окружении стриптизерш? – спрашивает Китти.

– Не знаю. Всегда хотел побывать в лондонском Тауэре.

– Так ты себе представляешь «жизнь на полную катушку»? Скукота, – говорит Китти, хотя ее тон остается мягок. Неожиданно меня пронзает жгучая тоска по сестре. Поступил ли я глупо, поехав сюда, в противоположную сторону от своих любимых? Безусловно, но мне казалось, что у меня нет выбора.

– Когда вернешься? – спрашивает Китти.

– Когда потрачу все свои деньги, – отвечаю я, – то есть очень нескоро. Шучу, просто устрою себе небольшой перерыв. Хочу собраться с мыслями.

– Ну ты и везунчик.

– Да, знаю, – говорю я.

Боль заполняет грудь.

– Бен?

За моим именем следует тишина, растягивающаяся по всей стране и годам, которые сестра проживет без меня. Сейчас она об этом даже не подозревает.

– Что такое, Китс? – спрашиваю я.

– По-моему, у тебя совсем крыша поехала, – говорит она.

– И я тебя люблю, – отвечаю я.

Глава шестая

– Навевает воспоминания о сорок первом годе. Помнишь? – спрашивает Мэрайя, наливая себе очередной бокал вина. Кухня у нее небольшая и захламленная, но она предпочитает есть здесь. Я смотрю, как она зажигает маленькую, обрубленную свечку, позволяя воску стекать на блюдце под ней.

– Помню, – отвечаю я.

– Помнишь, как я испугалась? – продолжает Мэрайя. – Мама не могла вернуться домой, бомбы падали с неба смертельным дождем. Ты пришла забрать меня в убежище, но я не пошла, потому что испугалась звуков и огня. Мы сидели под этим столом со свечкой, похожей на эту. Ты держала меня за руку, рассказывала истории и пела. А что ты пела?

Мэрайя берет меня за руку и крепко сжимает пальцы, ее взгляд встречается с моим.

– Не могу припомнить. Что-то веселое, вроде We’ll Meet Again?

– Вспомнила! – Ее глаза загораются. – Run, Rabbit, Run! Ты пела ее снова и снова глупыми голосами и с разными акцентами, чтобы развеселить меня. Мы просидели тут до рассвета, пока не пришла мама. Вскоре после этого ты пропала. Куда ты делась, Ив?

– Я вышла замуж за очень привлекательного мужчину, – говорю я. – У него черные волосы, темные глаза и абсолютно порочная улыбка. По такой улыбке сразу понимаешь, что он замышляет какую-то шалость.

– О-ля-ля! – Мэрайя смеется. – Меня всегда притягивали опасные парни. Но мой Лен, когда надо, вел себя примерно. А твой хорош в постели?

– Да, он искусный любовник, – говорю я, лишь отчасти ради того, чтобы увидеть радость в ее глазах. Я уже рассказывала ей про Доминика, но мне несложно повторить. Особенно сегодня, когда я тоскую по тому, что было утрачено. – Ну, хватит обо мне. Расскажи, как ты встретила Лена.

– О, мой Лен. – Черты лица Мэрайи смягчаются: ей снова двадцать, голубые глаза сияют, щеки порозовели от удовольствия. – У него были чудные волнистые волосы, как у кинозвезды. Его мать меня не одобряла, но Лен сказал, что мы все равно будем вместе, нравится ей это или нет. Так мы поженились. Я обожала Сохо пятидесятых, казалось, мир внезапно вспыхнул красками, и нас закружило в вихре событий. Не все из них были положительными, но зато как было увлекательно!

Я откидываюсь на спинку дряхлого кресла с бокалом в руке и слушаю Мэрайю. В своем повествовании она ведет меня от свиданий на танцах и в кинотеатрах ко дню свадьбы с Леонардом Хэйвордом. Как бы мне хотелось быть такой же! Мэрайя приближается к концу своей жизни, но в той не было ни одного хорошего или плохого момента, который она не прожила бы всем сердцем.

Я вижу это в артефактах ее прошлого. Обои в никотиновых пятнах увешаны фотографиями, прибитыми прямо к стене. На полках с запылившейся разноразмерной посудой лежат вещи, которые она хочет видеть каждый день: ваза в стиле ар-деко (она как-то рассказала, что мама ею очень гордилась и обожала), детский чепчик с кружевной оборкой из длинных розовых лент, выцветших почти до белого. Даже миска, принадлежавшая давно ушедшему псу Кипу, по-прежнему стоит у холодильника, будто он в любой момент может вернуться поесть. Иногда, когда Мэрайя теряется, она накладывает в миску еду, относит ее на крыльцо и зовет Кипа до тех пор, пока я не приду и аккуратно не отведу ее в дом. Мэрайя потеряла многое, но не надежду.

Слегка опьяневшая, она опирается на меня, и так бок о бок мы поднимаемся по узкой лестнице к ней в спальню. Марта выходит из комнаты и помогает Мэрайе лечь в постель.

– Я сама ее уложу, – говорю я.

– Уверена? – спрашивает она. – Мне как-то неудобно просто сидеть и читать на работе.

– Да, – заверяю я ее. – Поспи немного, она потом наверняка встанет и будет бродить по дому.

Я включаю пыльную лампу с кисточками и достаю из-под подушки аккуратно сложенную ночнушку Мэрайи, конечно же, из розового шифона. Мэрайя часто приговаривает, что снизить свои стандарты – все равно что сдаться.

– Ты очень хорошая девушка, – говорит Мэрайя, когда я укрываю ее одеялом. – Я вот думаю, если бы у меня были дети, если бы моя маленькая Рози выжила после первой недели, она была бы так же добра ко мне?

– Тебя все любят, так уж ты действуешь на людей. Все, кто работают рядом с нами, на все готовы ради тебя, – отвечаю я, поправляя одеяло, скрывающее ее худенькую фигурку, и убирая волосы со лба.

– Но Бог для меня этого не планировал, не так ли? – Мэрайя вздыхает и закрывает глаза. – У меня было так мало времени с Рози. Мне этого не хватило. Каково это – быть матерью?

Какое-то время я просто молчу, не зная, что сказать. Дыхание Мэрайи становится ровнее, лицо расслабляется.

– Иви, расскажи мне историю.

– Какую тебе хотелось бы услышать? – спрашиваю я.

– О ведьме в Тайберне, – просит Мэрайя.

– Бедная Элизабетта Седжвик. Конечно, на самом деле она вовсе не была ведьмой, – мягко говорю я. – Просто отличалась от других: говорила иначе, с акцентом, знала больше, чем следовало женщине. Она жила одна, без мужа и детей, довольно неплохо зарабатывая тем, что ввозила товары и ароматы из дальних стран, даже из Турции и Египта. Люди, в особенности другие торговцы, ей нисколечко не доверяли. Они боялись этой странной женщины, которая была слишком молодой и незамужней, чтобы так хорошо жить. Они решили, что в этом замешан дьявол. Элизабетта знала, что она в опасности, но все равно не сбегала и не пыталась спрятаться, – я слегка улыбнулась. – Она была очень упряма, и за бесстрашие люди возненавидели ее еще сильнее.

– И что с ней случилось? – бормочет Мэрайя.

– Они казнили ее в Тайберне, – говорю я, зная, что это ее любимая часть истории. – Точнее, пытались. Они признали ее виновной, отвели на виселицу и повесили. Знаешь, что произошло дальше?

– Расскажи, – просит Мэрайя. На ее лице улыбка, стирающая прожитые годы: она выглядит так, словно ей вновь шесть лет.

– Элизабетта не умерла. Ее шея не сломалась, петля ее не удушила. Она просто висела. Люди кидались в нее камнями, но она лишь продолжала раскачиваться на веревке и смотреть на них, бормоча проклятия. Она сказала, что если кто-нибудь подойдет к ней, то она утащит его с собой в ад. Местные, солдаты и служители закона перепугались и убежали, надеясь, что ее заберет дьявол. На рассвете, набравшись достаточно смелости, они вернулись, но ее уже и след простыл.

– Хотя… – шепчет Мэрайя.

– Хотя кто-то из местных клялся, что видел, как на следующий день девушка стояла на носу лодки с невероятно красивым мужчиной; скорее всего, он был тем самым дьяволом, что пришел забрать ее душу.

Мэрайя медленно, довольно выдыхает. Она уснула.

Какое-то время я сижу на краешке кровати, потом ухожу. Открываю входную дверь к себе, останавливаюсь и смотрю на ночное небо в поисках знакомой звезды. Может, той же, что смотрела на виселицу в Тайберне, когда Элизабетта Седжвик выжила. Но сегодня ночь беззвездна.

I

Жизнь – это лишь тень. Тень летящей птицы.

Девиз солнечных часов

Глава седьмая

– Может, подберем вам подтяжки? – спрашивает меня консультантка Амелия.

Я решил закупиться новой одеждой, ведь умирать в джинсах из супермаркета мне совсем не хочется. Но у всего есть предел.

– Меня не пустят обратно в Йоркшир, если я куплю подтяжки, – говорю я. – Я просто хочу выглядеть, как интеллектуал, презентабельно, чтобы меня воспринимали всерьез.

Вот и обратная сторона импульсивных решений: я почти ничего с собой не взял. Я шатался по Чаринг-Кросс-роуд и наткнулся на этот бутик. Обычно я ограничиваюсь парой футболок, но не в этот раз. Отныне я буду париться обо всем, вдруг это на что-то повлияет. И потом, стоило нам с Амелией пересечься взглядами, как всякая надежда пройти мимо была утеряна. Она вышла из бутика и пригласила меня зайти. Я хотел сказать: «Нет, спасибо», но получилось: «Да, давайте».

– Ну что ж, тогда, – Амелия осматривает меня, – как насчет этого? Очень подходит к вашим глазам!

Она держит рубашку с короткими рукавами небесного цвета у меня под подбородком. Я смотрю в зеркало, хмурясь на мужчину, что в замешательстве глядит на меня в ответ.

– Очень красиво, – говорит она. – Подберем темные джинсы и накрахмаленную белую футболочку под нее, и будет что надо. Попробуете?

Примерив одежду, я понимаю, что Амелия права. Я выгляжу… вообще-то неплохо.

Амелия улыбается, когда я выхожу из примерочной, и хлопает в ладоши.

– Осталось подобрать обувь, чтобы завершить образ. Как вам эти, из Италии? Стильные и при этом удобные.

– Пойдет, – говорю я. – А можно…

– Надеть их сейчас? Конечно.

Я оплачиваю покупку, Амелия скрещивает руки на груди и оценивает свою работу.

– Удачи вам, – говорит она. – Отлично выглядите.

Амелия улыбается мне, и я почти уверен, что, если я приглашу ее выпить, она согласится. В конце концов, за этим я и приехал в Лондон – рисковать и жить на полную. Но я просто беру пакет и прощаюсь, момент упущен. Я чего-то жду. Только не знаю чего или кого.

* * *

Я выхожу на оживленную улицу, чуть не спотыкаясь в попытках найти, куда поставить ногу в бесконечном потоке людей. Курьеры на велосипедах заезжают и съезжают с тротуара, девчонки идут, взявшись за руки, и разбивают строй, чтобы, хихикая, обойти меня. Сильно пахнет жареной едой, к горлу подкатывает тошнота. Не помню, когда я ел в последний раз. Улица вдруг накреняется, и меня заносит. Ничего не вижу из-за вспышек света, поэтому вытягиваю руки и нащупываю что-то, за что можно ухватиться. Меня пробирает паника, когда я осознаю, что забыл принять лекарства.

– Осторожней, приятель, – говорит какой-то мужчина. – Не рановато ли напиваться?

Кто-то толкает меня, я отшатываюсь и врезаюсь в стену. Голову пронзает боль, перед глазами плавают мушки. Надо держаться за стену, пока это все не закончится…

Лоб прижимается к чему-то холодному и гладкому, я льну к поверхности, благодарный за поддержку. Вспышки света тускнеют, боль отступает. Я открываю глаза. Люди снуют мимо, будто я невидимка.

Что-то привлекает мое внимание. Я отстраняюсь от опоры, и меня встречает печальный взгляд карих глаз. Это плакат с картиной, на которой изображена женщина из далекого прошлого. Ее серьезные темные глаза смотрят уверенно и непреклонно. Я понимаю, что она чувствует, будучи пойманной в ловушку скорби, тяжелым камнем оседающей в груди; это бремя, от которого нельзя избавиться. Я сжимаю голову с обеих сторон, прислоняюсь лбом ко лбу женщины и жду, пока зрение сфокусируется.

Изображение мне знакомо, причем очень хорошо, настолько, что я перестал обращать на него внимание, пока оно внезапно не попалось мне в необычной обстановке, что позволило посмотреть на него с нового ракурса. Это лицо с обложки большой и тяжелой книги, которую мама в молодости купила в Париже еще задолго до того, как встретила моего отца. Если верить ее словам, она называлась «Картины и изобретения Леонардо да Винчи», вот только весь текст был на французском. Меня это не смущало. В детстве я обожал эту книгу, но тогда меня интересовали не сами картины, а наброски, записи и изобретения. Я садился за стол и делал копии чертежей гигантских арбалетов и анатомических рисунков головы, а Китти раскрашивала бесчисленные версии Моны Лизы. Мы втроем подолгу изучали мир через призму маминой любви к искусству.

Я смотрю на ее лицо, на которое до этого никогда не обращал столько внимания, и вспоминаю, как раньше детали картин да Винчи поглощали меня полностью. Теперь, глядя в эти знакомые, печальные глаза, я чувствую покой, как после встречи с давно потерянным другом. Ниточка из прошлого наконец указывает мне путь. Мне нужно найти эту картину.

Глава восьмая

Я открываю мало кому доступную и очень старую дверь, которая ведет на крышу особняка Бьянки. Только у меня есть ключ, и только я знаю об этой двери, спрятанной в темном углу чердака. Реставрация до нее тоже не добралась. За низким узким проходом находится что-то вроде королевства Червонной Королевы из «Алисы в Зазеркалье». Каменные балюстрады вместо шахматных фигур, фронтоны и башенки – эдакие идеально симметричные топиарии: тайное королевство, в котором я правительница. Главное, не светиться на камерах и оставаться в слепой зоне.

– Знаешь, если меня тут поймают, то уволят, – говорю я Джеку, который принес сэндвичи и полбутылки охлажденного розового шампанского для пикника на фоне небоскребов – так он любит называть наши периодические нарушения правил. Мой самый давний друг оказывает на меня дурное влияние – я рискую только ради того, чтобы он улыбнулся. Здесь стоит отметить, что сам Джек очень даже хорошо вписывается в величественный лондонский пейзаж.

– Очень в этом сомневаюсь, – говорит он, засунув руки в карманы и рассматривая улицы. Я наливаю нам вино. – Ты любимица в мире искусств, в мире музеев, не знаю, как вы там это называете. – Он смотрит на меня и поднимает бокал, готовясь произнести тост. – И я очень за тебя рад. Вита, у тебя получилось. Ты наконец принесла ее сюда. Разве ты не рада?

– Я не знаю, что чувствую, – говорю я, вставая рядом. Отсюда Лондон похож на миниатюру, такую иногда можно найти в садике у какого-нибудь эксцентричного человека. Под небом распростерлись сотни тысяч улиц, проспектов, дорог и небоскребов, заполняющих каждый свободный квадратный сантиметр города. Здесь живут миллионы людей, но сейчас они так далеко, что кажутся мне ненастоящими.

– Попробуй описать, – говорит он, поворачиваясь ко мне. Его карие глаза полны света.

– Я напугана, взволнована и подавлена, – отвечаю я. – Я смотрю на Прекрасную Ферроньеру и вижу, какая она молодая. Это разбивает мне сердце. Теперь я подобралась к ней так близко, что могу самостоятельно изучить картину и узнать, что она скрывает, а не читать чужие исследования. Надеюсь, она простит меня и даст ответы, которые я так долго искала.

– Все ответы? – спрашивает Джек, его улыбка гаснет. – Уверена?

– Уверена, что больше так не могу, – говорю я. – Не могу постоянно гадать, не зная наверняка.

– На мой взгляд, знание сильно переоценивают, – говорит Джек. Я замечаю в его голосе грусть и что-то еще, что-то еле уловимое. – Когда никакой загадки нет, становится скучно, уж поверь.

Я наклоняю голову набок и изучаю его чуть внимательнее.

– Так зачем ты на самом деле приходишь и убеждаешь меня нарушить где-то с сотню правил техники безопасности? – спрашиваю я.

Он глубоко вздыхает и опирается на балюстраду. Его бокал, теперь уже пустой, опасно покачивается, грозя выпасть из элегантных пальцев.

– Набираюсь смелости пойти посмотреть твою выставку, – наконец произносит Джек. – Не могу же я пропустить работу всей твоей жизни, верно? Думал, что начну здесь и постепенно спущусь. Наверное, понадобится целая бутылка вина… Или две.

– Ты не обязан, – говорю я. – Я все понимаю. Это больно.

– Если бы не он, мы бы не познакомились, – отвечает Джек. – Прошло столько времени с его смерти, я не хочу позволять ему иметь столько власти надо мной из могилы, что я не могу пойти посмотреть работы да Винчи. Это жалко. Мне уже даже не нравится думать о нем, все это в прошлом. И все же, наверное, я боюсь, что выставка напомнит мне, как сильно я любил его когда-то. Напомнит, что раньше я был молод, падок на приключения и… – он выдерживает паузу, подыскивая подходящее слово, – и у меня была вера. Я так долго выстраивал стену цинизма не для того, чтобы все труды пошли насмарку.

Он смотрит на меня.

– Не хочу вдруг обнажить перед всем миром потаенные уголки своего сердца. Предпочитаю тщательно их оберегать.

Улыбаясь, накрываю его руку своей.

– Давай ты вернешься после закрытия выставки, и я пройдусь с тобой? Только мы вдвоем.

– Не сегодня, – он долго смотрит на меня, потом слегка пожимает плечами. – Мне нужно поработать над этим с алкоголем разной крепости. Возможно, следующий на очереди будет коньяк.

– Я здесь, – говорю я.

– Ты всегда здесь, – отвечает он, осматриваясь. – Хотелось бы, чтобы так и оставалось.

– Ты же знаешь, о чем я.

– Да, но ты можешь снова стать частью всего этого, – в тысячный раз говорит он и кивает на город. – Проживала бы жизнь на полную, а не наблюдала со стороны. Ты можешь все вернуть, если захочешь.

– Но я не хочу. Мы с тобой разные.

Джек обожает своих любовниц на любой вкус. Непохожесть будоражит и увлекает его, как и секс, и хаос, приходящие вместе с ней. Но с меня хватит. С тех пор, как появился Доминик, мне это больше не интересно. Я позволяю своему сердцу очерстветь и совсем не жалею – оно приносит только боль.

– Обо мне не волнуйся, я в порядке.

– Я же не предлагаю тебе удариться в гедонизм, – говорит Джек. – Такая жизнь утомляет, и порою мне становится одиноко, хоть я и пытаюсь восполнить все, чего мне не досталось, – на мгновение он отводит взгляд. – Я пытаюсь сказать, что «в порядке» – это не лучший вариант. Существовать – значит бросаться в гущу эмоций, а не… плыть по течению, – внезапно он хватает меня за руку и притягивает ближе к себе. – Пойдем потанцуем. Только мы, как в старые добрые, но еще лучше. Позволь мне снова тебя осчастливить.

– Боюсь, мне слишком нравится плыть по течению, – поддразниваю я Джека и отталкиваю его ладонью. – Это мое призвание.

– Ты невозможна, – он глубоко вздыхает.

– Не невозможная, просто очень уставшая, – говорю я. – Мне нужно, чтобы это закончилось, Джек. Очень нужно.

– Все рано или поздно кончается, – отвечает он. – А что-то даже не начинается.

Меня удивляет скорбь в его голосе.

Глава девятая

Я так заплутал в собственных мыслях, что не сразу понял, что стою столбом перед кафе в склепе Святого Мартина. Выжидаю минутку. Приступов боли нет, голова не кружится, вижу нормально, хотя очки сидят немного неустойчиво. Я голоден и хочу пить. Спускаюсь по ступенькам в прохладное пространство с арочным сводом за чашкой чая и жареным сэндвичем с сыром.

Странно обнаружить когда-то безмолвное и мрачное место упокоения мертвых забитым болтающими людьми, которые ходят туда-сюда по надгробиям в полу. Прячусь в укромном уголке. Я так и не позвонил маме. Не знаю, как ей солгать, не знаю, как сказать правду. Это несправедливо по отношению к ней и Китти, но стоит мне лишь представить, что я им все расскажу, и вся смелость тут же испаряется.

Обо мне не переживай, просто привожу голову в порядок. Позвоню позже. Не забудь, Пабло любит спать со своим плюшевым мишкой. х

Я отправляю сообщение и выключаю телефон, чтобы она мне не звонила.

Глава десятая

С воспоминаниями мы все равно что некроманты: день за днем воскрешаем мертвых. Возможно, их стоит оставить в покое, – но как, если призраки – это все, что осталось? После пикника на крыше с Джеком и его рассуждений о днях минувших призрак Доминика сопровождает меня, когда я пробираюсь через густую толпу, возвращаясь из Национальной портретной галереи. Он, как и присуще воспоминаниям, материализуется внезапно, из ниоткуда. Сначала он смеется, темные глаза сверкают. Потом в голове возникает расплывчатая картинка: он хватает меня за руку и подносит ее к губам, заставляя сердце пропустить удар.

Образ настолько правдоподобен, что я чуть не спотыкаюсь о девчушку лет четырех с красными лентами в косичках. На ее милом личике сияет безграничная радость. «Автобус! Черное такси! Голубь!» – она поражается каждой банальной вещи. Мама виновато смотрит на меня, когда ее дочь снова принимается прыгать передо мной. Она тянет женщину за руку и настойчиво просит сфотографировать ее сидящей на голове льва.