Без вины виноватые

– Чтобы ты развеялся! – он обнял Винина за плечи. – Пора выходить из панциря и вступать во взрослую жизнь, ангелок! Да и Аркадий желал с тобой познакомиться, а ты его, видимо, испугался. Ничего не бойся, ангелок, всё бывает впервые… – он прервался и крикнул слепому подростку: – Эй, рыжий! Да-да, ты, мальчишка, я к тебе обращаюсь! Давай сюда ещё пару бутылочек виски! Чего пожимаешь плечами? Быстро неси и поживей!

– И добавки вина притащи! – добавил Хамлов.

Винин возмутился:

– Он для вас что, мальчик на побегушках? Да и куда вам ещё напиваться-то?

– А мы это тебе берём, ангелок! Эй, кротик, сюда тащи, сюда!

– Это не нам, – сказал Жадин, пригладив бакенбарды.

Действительно, подросток прошёл мимо, остановившись у другого столика, что рассердило актёра. Мальчик скрылся за служебной дверью и, вскоре выйдя, поспешил в их сторону с бутылками вина и коньяка, однако и эти бутылки были для другого стола. Отдав заказ и собравшись уходить, ему в руку вцепился Прайд.

– Постой-ка! Где наше виски? Я тебе уже давно приказал всё принести!

– Вы в очереди, дядька.

– Дядька? Какой я тебе дядька?! И что за очередь? Для меня не существует никакой очереди! Тащи бутылки, живо!

И крикнув напоследок: «Иди уже!», он грубо толкнул мальчика вперёд, отчего тот столкнулся с дамой с глубоким декольте, чем вызвал гадкие смешки со стороны. Покрасневший от злобы Винин резко схватил Прайда за лацканы пиджака и под треск нитей процедил сквозь зубы:

– Лучше сам следи за собой! Он вам не мальчик на побегушках и не раб! Больше не смей к нему прикасаться, иначе!..

– Что же ты как с цепи сорвался, ангелок? Успокойся! – Прайд лукаво ухмыльнулся, наслаждаясь его взрывом эмоций.

– Да-да, Модька, ты чего? – занервничал Тьюддин.

Винин с трудом приглушил в себе разросшуюся ярость, отпустил актёра и обратился к мальчику:

– Им ничего не надо, Уайт.

Подросток кивнул ему в знак благодарности, и писатель с лёгким головокружением поспешил выйти из душной забегаловки. Тьюддин пару раз окликнул его, умоляя всех помириться, но Хамлов только раздражённо фыркнул, разочаровавшись в Винине, как в товарище по веселью, а Прайд с довольным оскалом ещё некоторое время смотрел ушедшему вслед. Энгель, совершенно не обращая внимания на возникший конфликт, заговорил с Жадиным о выставке.

Молчавший всё время Либидин, когда подросток ошивался неподалёку от них, забрал у него поднос, отдал заказ темнокожему официанту, с отцовской лаской потрепал его по рыжим волосам и отправил на улицу, надеясь, что он пойдёт искать Винина. Его надежды оправдались: мальчик выбежал через заднюю дверь наружу и, скользя меж потных толпящихся кучек, рыскал нужную ему дорогу. Дойдя до переулка, он завернул за угол, – там, в темноте, у погнутого фонарного столба стоял Винин.

Прижавшись холодным лбом к кирпичной стене и жмурясь до ряби в глазах, писатель бормотал себе что-то под нос, пока рядом витали призрачные силуэты братьев: ярко-чёрная и тускло-белая. Мальчик, давно знавший Винина, не раз замечал эти силуэты возле него и очарованно следил за их диким танцем, похожим на битву. Хотя он не смотрел на окружающий мир, как здоровый человек, так как был частично слеп и видел только отрывистые белёсые очертания предметов и людей, призраки в его глазах были отчётливы и, казалось, что-то постоянно угнетающе нашёптывали. Мальчик никогда не спрашивал писателя о силуэтах, но догадывался, что они мучили его, и желал избавить друга от призраков. Винин даже не думал, что кто-то догадывается о существовании братьев и искренне хотел ему помочь.

Но что в этом переулке делал Винин? Почему он не ушёл? Ответ прост: он не смог уйти. Чувство вины остановило его, ведь ссориться ни с кем он не собирался, и уйти домой, испортив всем настроение… Да разве он может?

Предавшись рассужденьям, он завернул в переулок, где его поджидал Скотос, который на сей раз был молчаливее обычного и одним своим оскалом навевал тревогу. Винин понимал, почему сорвался на товарищей и не корил себя за возникший конфликт, но угнетающее молчание «зверя» подкосило его уверенность.

Мальчик подошёл к нему и похлопал его по плечу. Винин дёрнулся от испуга.

– Модь, всё нормально?

– А, Уайт… Всё в порядке, не переживай.

– Уверен?

– Уверен, – он глянул во тьму переулка, где спали пьяные бездомные. – Зачем ты сюда пришёл?

– Хотел сказать спасибо, что заступился за меня, ну и спросить… Не видел Стюарта?

– Нет, не видел. А зачем тебе он?

– Да хотел попроситься к нему переночевать, но если нет, то нет.

Винин знал, что у Уайта есть старший брат Стюарт, однако никогда его не видел, лишь понаслышке зная от Родиона, что тот суров, высокомерен и вечно чем-то недоволен, а Уайт наоборот говорил о брате только хорошее и любил его так же сильно, как любил свою маму и писателя.

Винин с Уайтом познакомились полтора года назад в забегаловке и с того момента часто проводили друг с другом время. Ещё до знакомства мальчик, листая книжные журналы, видел несколько фотографий писателя и изредка слышал про него от Родиона, потому, впервые встретив Винина, решил подсесть к нему. Он за два дня привязался к Модесту, ярко улыбался и подсаживался к нему, когда тот сидел в одиночестве, просил помочь с уроками, почитать ему книгу или рассказать какую-нибудь интересную историю. Винин не помнил, как сдружился с Уайтом и в какой момент начал считать его своим младшим братом, но видел, что ему не хватает внимания, и был с радостью готов окружить его заботой.

Уайт поправил сползшие очки и сказал:

– Пошли погуляем? А то домой неохота.

– Погулять? Но ведь время позднее: пора домой и спать…

– Я не хочу домой: там гроб с дедом.

– Что?

– Дедушка умер, через три дня хоронить будем. Ну и бабушка сегодня не в настроении, а мама на работе. Не хочу домой, хочу гулять.

Тёмные очки вновь сползли на кончик носа, показав узкие блёкло-красные мальчишечьи глаза, отличавшиеся от иных детских глаз пустотой и безразличием. Они ничего не выражали, подобно обратной стороне зеркала: в них не осталось блеска жизни и детской радости, – их заволокла тьма, страшный отсвет взрослости. Винин не мог спокойно смотреть на Уайта: ему становилось тяжело на душе, колола жалость к этому бедному созданию. С первой их встречи он заметил, как сильно мальчик отличался от своих сверстников и поведением, и мышлением: он был холоден, скрытен и никогда не общался ни с кем, кроме взрослых. Он и сам выглядел как взрослый, особенно когда у него отрастала чёрная щетина и усы, отчего его путали с двадцатилетним мужчиной.

От Родиона Винин узнал, как жизнь заставила Уайта повзрослеть, испытать горечь и несправедливость судьбы. Родители развелись, когда ему исполнилось семь: отец забылся в работе и, по слухам, имел на стороне несколько страстных романов, чего не стерпела его тираничная тёща и разрушила брак своей дочери. Вместо подарков и поздравлений, Уайт на день рождения получил весть о разводе родителей, скандалы и уход отца из семьи. Из-за судебных разборок и хлопот ни у кого не хватало времени воспитывать мальчика, потому им занимались старший брат Стюарт и дядя Блэк Блэклэк, работающий в забегаловке официантом, а Родион, как самый близкий друг семьи, помогал финансово и изредка следил за мальчишкой.

С десяти лет судьба обременила Уайта заботой за душевнобольным дедом-параноиком, так как мать неустанно пахала на работе, как лошадь, а бабушка следила за забегаловкой, – следить за стариком было некому, и эта обязанность перешла к мальчику. Каждый день, возвращаясь после школы, он первым делом заходил к деду, по полтора часа читал молитвы с ним и успокаивал его разбушевавшуюся паранойю. Дед умер, однако Уайт не переставал общаться и молиться с ним, вернее с его трупом, по старому обряду одиноко гниющим посреди квартиры в гробу.

На первый взгляд могло показаться, что семья у Уайта была ужасная, но это далеко не так. Бабушка, хозяйка забегаловки, если пребывала в хорошем настроении, то была сама доброта, готовая задушить родных лаской и заботой; уставшая, но любящая мать старалась чаще проводить время с сыном и, обнимая, повторяла, как сильно его любит; родные дяди постоянно приходили в гости и приносили сладости. Да, они не пример идеальной семьи, но в разы лучше прочих семей в Яоки.

Винин, впервые услышав историю Уайта, испытал чувство дежавю: деспотичная бабка, развод родителей, отец-трудоголик, – он будто услышал рассказ о своём детстве, оттого переживал за Уайта и трепетно заботился о нём, из-за чего подросток привязался к нему, как к близкому человеку.

Уайт пнул камушек.

– Так… погуляем? Я высплюсь, обещаю.

– Раз уж такое дело, то давай погуляем. Куда пойдём? – ласково улыбнувшись, спросил Винин.

Мальчик, подумав, взял его за руку и повёл к Одинокому бульвару, где мрачными видениями сидели, сгорбившись на скамьях, или гуляли прохожие. Лунный свет, пробивающийся сквозь щели листьев, серебристой плёнкой покрывал сухой тротуар и маленькими звёздочками отражался в стеклянных глазах. По прибытию писателя и мальчишки там зажглись фонари, ярко-жёлтым прорезав вечерний мрак и осветив заспанные лица, пришедшие забыться и спрятаться от горя в ласковых объятиях ветра, – именно из-за таких «мечтателей» бульвар прозвали Одиноким. Здесь огорчённые души запросто могли найти себе собеседника, успокоение и даже маленькую радость в обличии лавки с наивкуснейшим мороженым, за чьей стойкой каждый вечер всем улыбалась в розовом одеянии прелестная дама с плоским лицом и большими малиновыми глазами. Её имя было неизвестно, да никто и никогда не задавался этим вопросом, ибо, начав общаться с дамой, каждый тотчас начинал считать, что они знакомы всю жизнь и знают друг о друге всё. Сама дама была смугленькая и низенькая, с маленьким носиком без ярко выраженной переносицы, толстыми мочками ушей с серебряными серьгами, пухленькими губками и короткими так и сяк обрезанными волосами.

После непродолжительной прогулки по бульвару к даме подошли Винин и Уайт, решившие полакомиться мороженым.

– Добрый вечер, добрый вечер! – воскликнула дама.

– Здравствуйте, – Винин посмотрел на Уайта. – Какое мороженое будешь?

– Можно клубничное?

– Конечно можно! Нам одно клубничное мороженое и латте, пожалуйста.

– Сию минуту!

Дама открыла холодильник и вытащила оттуда клубничное мороженое, пока Винин искал кошелёк.

– Чудесная погодка, не правда ли? – пролепетала она, наливая кофе.

– Да, прелестная, – ответил писатель.

– Как и сегодняшний денёк! Утром солнышко не пекло и холодно не было, а посетителей вагон и маленькая тележка! Вы, наверное, сотый человек за сегодня.

– Сотый? Много же здесь людей гуляет!

– И не говорите: толпами приходят! Обычно здесь ошиваются одиночки, а если толпы появились, то это они ради мороженого.

– Неудивительно: говорят, у вас вкусное мороженое.

– О! И что же говорят обо мне?

– Им нравится с вами общаться, а один из них у вас постоянно по утрам пьёт кофе. Возможно, вы видели высокого брюнета…

– …в мятом пиджаке с кривым галстуком. Да-да, он постоянно заказывает кофе по утрам! Красавец неземной, хоть и неопрятный! Постоянно хочу его разговорить, но он всё молчит и молчит… Ах, моя слабость – серьёзный и таинственный мужчина! А он про меня что-нибудь говорит?

– Говорит, у вас кофе вкусный.

– Конечно вкусный! Такому красавцу грех испортить кофе, – она протянула латте писателю. – Знаете, обычно я общаюсь с грубыми холостячками или вредными мамашами, а тут вы… Сейчас увидеть на прогулке отца с ребёнком такая редкость! Ах, сколько же в наше время безотцовщины растёт, просто кошмар!

– Да, кошмар. Как говорится: «В Яоки есть только две проблемы: нет отца или есть отец, но лучше бы не было».

– Золотые слова! Я бы в них бесповоротно поверила, не увидь вас сегодня! Отец и сын на прогулке, – что за прелесть! По вам сразу видно человека чести и ответственности! Да даже если просто посмотреть на то, как на вас смотрит ваш сынишка, то сразу понимаешь, какой вы добродушный и примерный отец!

Винин понял, что дама приняла его с Уайтом за отца и сына, и хотел объясниться, однако мальчик не дал ему ответить и с улыбкой сказал:

– Да, папка хороший! Мы часто по вечерам гуляем.

– Странно… Почему я вас раньше не видела?

– А мы на бульваре впервые.

– Впервые? – она изумлённо посмотрела на Модеста. – Почему вы сюда не приводили своего сынишку? У нас здесь тихо, свежо, вот недавно цветочки посадили!

Винин смутился:

– Я… Я сам не знаю, почему мы здесь не были…

– А теперь будете чаще к нам приходить! Да, мой хороший? – она потрепала Уайта по голове и умилённо вздохнула. – На вас похож: такой же красавец растёт! Звать-то тебя как?

– Уайт.

– А лет сколько?

– Четырнадцать будет.

– Какой ты у нас взрослый и с папой гулять любит! Прелесть ваш сын, просто прелесть!

Дама ещё долго топила мальчика в вопросах, которые обычно задают надоедающие тётки, когда сюсюкаются с детьми, даже если этим детям по шестнадцать лет. Но на удивление эта дама совсем не раздражала Уайта своими глупыми вопросами. Слушая их разговор, Винин медленно попивал кофе и пребывал в размышлениях: его всё ещё беспокоил конфликт, произошедший в забегаловке, и мысли бились в попытках выяснить, кто прав, а кто виноват. Так ни к чему и не придя, он очухался, когда Уайт взял его за руку и сказал: «Пап, пойдём». Они попрощались с дамой и к тропам меж густой листвы деревьев и жёлтых фонарей.

Доев мороженое, Уайт вытер губы рукавом и сказал:

– Ещё раз спасибо, Модь. Ты прям как Стюарт или бабушка: они тоже за меня заступаются и в порыве хватают дураков за шею.

– О, не стоит благодарностей.

– Почему не стоит? Стоит, – он пнул камешек, как мяч, подбежал к нему и снова пнул. Когда камень пропал в густой траве, Уайт махнул рукой и крепко обнял Винина. – Знаешь, иногда я хочу, чтобы ты был моим папой, а то мой тот ещё дурак. Я его и папой назвать не могу, только отцом, да и то через силу. Никакой он не отец вовсе.

– Почему?

– Не звонит, не приходит, променял меня на продажных девок. Разве это отец? Он – бездарь, не то, что ты. Я когда в первый раз тебя увидел, так сразу почуял, что ты хороший, а чуйка у меня что надо.

Винин не знал, что ответить, и смущённо внимал его словам. Уайт продолжил размышлять вслух:

– Мне для счастья хватило бы тебя, мамы, бабушки, дядей, Блэка и Стюарта. Остальные взрослые – мусор, дети, не умеющие жить правильно. Они вовсе не взрослые, даже если им по пятьдесят или сорок лет, – они выросли физически, но не выросли умом. Наше общество и мир прогнили: взрослые дети очень злые, а маленькие взрослые очень несчастны из-за них. Я постоянно вижу эти пьяные рожи, вижу эту злобу в страшных выпученных глазах, слышу этот отвратительный смех взрослых детей, что каждую ночь дико орут в забегаловке. Я часто вижу маленьких взрослых, что страдают от этих мерзких тварей, не знающих ничего, кроме водки и вина. Мой отец, бабушка, тётка – они взрослые дети, обижающиеся и злящиеся на мелочи и пустяки, они не умеют жить и злятся от этого, и гадят на жизни окружающих, а потому что сами глупые. И знаешь, пап, я начинаю беспокоиться за маленьких взрослых.

– Боишься за их судьбы и жизни?

– Нет, я не боюсь, я беспокоюсь. Я не умею бояться, умею только тревожиться и от этого тяжело на душе… – с этими словами он вскочил на лавочку и сел на корточки. – Слушай, а те ребята из забегаловки – твои друзья?

– Нет, знакомые.

– И пусть остаются знакомыми! Дураки они, что одноглазый со шрамами, что очкастый, что седой и волосатый. Не нравятся они мне, а особенно тот кудрявый: рожа у него предательская.

– Кого ты имеешь в виду?

– Ну, такой высокий, кудрявый, с волоснёй на щеках. Он хоть и молчал всё время, но вид у него такой, будто его весь мир обидел. Не общайся с ними, хуже будет – вот, что скажу, пап.

Уайт похлопал по скамейке, приглашая Винина присесть, и тот, сбитый с толку рассуждениями мальчика об Энгеле, сел рядом. Писателя поглотили ещё бóльшие раздумья, чем до этого: слова Уайта, безошибочно читающего людей по чертам лица, как открытую книгу, посеяли в нём сомнения. Прав ли он насчёт Энгеля? Почему он советует не общаться с ним?

Винин знает Черникского десять лет и для него он верный товарищ, но и Уайт никогда не ошибался в людях и их истинных личностях. В свои тринадцать лет Уайт легко отсеивал людей, разделяя их на тех, на кого можно положиться и на тех, кто предаст тебя за жалкую монетку. Чтобы прочитать человека, ему стоило лишь раз взглянуть на чужую физиономию, и тогда он узнавал о нём абсолютно всё, даже то, чего мог и не знать сам человек. Винин не раз слышал от него верные и невероятно точные портреты людских личностей, поражаясь его способностью и сильнее боясь за него, ведь в его юной душе совсем не осталось доверия к людям.

Уайт, видя, как бледнеет Винин, с горечью ухмыльнулся. Столь короткая и насыщенная жизнь научила его многому, о чём не могли подумать даже люди в преклонном возрасте. В нём постоянно росло ощущение страшной власти: он без зазрения совести мог обвести вокруг пальца любого, искусно владея манипуляцией, мог услышать и увидеть многое, что не видели даже самые внимательные люди, мог жонглировать чужими эмоциями. И всеми своими уловками он беспрерывно пользовался каждый день с каждым встречным человеком, не давая себе ослабить бдительность ни на миг, – он не доверял никому. Однако с Винином, Стюартом и отцом у него не выходило проделать никакого психологического трюка. Неизвестно, что его останавливало с писателем и братом: то ли любовь к этим родным существам, то ли их острый холодный ум, – рядом с ними он мог расслабиться и, не боясь подставы или предательства, открыться. Что до отца, то мальчик его опасался и терялся при одном его виде.

Сев нормально, Уайт положил голову на плечо Винина и вздохнул.

– Что такое? – обеспокоенно спросил писатель.

– Тревожно. Кажется, здесь неподалёку есть кто-то, кого не видно. Я ощущаю пристальный взгляд, но не могу понять откуда.

– Может, мерещится?

– Может, может… – он зевнул.

– Спать хочешь?

– Немного. Я последние пару дней не спал нормально. Заснуть рядом с трупом не могу: мерещится, что дед восстанет, потому постоянно говорю с ним и прошу, чтобы он ни за кем не восставал.

– Вряд ли он воскреснет и что-то тебе сделает. Мёртвые добрее и смирнее живых.

– Не, деда шугаюсь не из страха; смерти-то я не боюсь. Мне кажется, что вместо него в гроб ляжет кто-то другой и тоже помрёт по страшному. Дед-то помер у меня на руках: его замучила паническая атака, отчего он себе всю грудь, лицо и живот когтями изодрал. Помню, как он кричал и бился в агонии ещё час, а потом упал замертво.

– Какой кошмар…

– И не говори. Переживаю только, что скоро кто-то также мучительно помрёт.

– Почему ты так думаешь?

– Чувство нехорошее. Пап, а ты-то помирать не собираешься?

– Вроде не собирался.

– А если без вроде?

– Не собирался.

– Хорошо… Пообещай мне, что не помрёшь.

– Как я могу такое обещать? Смерть может зависеть и не от меня.

– Нет, не может. Человеку подвластно всё и даже смерть ему нипочём; если он захочет жить, то выживет любой ценой. Обещаешь, что не умрёшь?

– Обещаю.

Уайт улыбнулся и, вздрогнув от страха, посмотрел направо. Винин вместе с ним глянул в сторону, – к ним широкими шагами шёл грозный нервный мужчина в сером клетчатом пиджаке. Когда он подошёл ближе, ясно очертились черты лица: острый подбородок, тёмные веснушки, песчинками покрывающие прямой лоб, щёки и веки, светлые неопрятные волосы, собранные в хвост, и тяжёлый хмурый взгляд. Увидев Уайта, он в изумлении остановился, вынул сжатые кулаки из карманов и строго воскликнул:

– Уайт, что ты здесь делаешь?!

Уайт не ответил. Мужчина подошёл ближе.

– Уже одиннадцатый час! Ты почему не дома?! Где мать?

– Я гуляю.

– Ты время видел? – заметив Винина, мужчина нахмурился сильнее и обратился к нему. – А вы ещё кто такой?

– Это мой друг, – сухо бросил Уайт. – Мы гуляли.

– Друг? Почему я его не знаю?

– Я тебе говорил про Модю…

– Не говорил! А ну вставай и быстро иди домой! А вы, молодой человек, объяснитесь, кто таков и почему гуляете с моим сыном?!

– Для начала хочу узнать, кто вы сами такой, – поднявшись, нахмурился Винин.

– Я Демьян, отец Уайта. А вы кто? Имя, фамилию и профессию.

– Модест Винин, писатель.

– Фу, боже, писатель! Да разве это профессия? Понапишите бредней всяких, бумагу портите и детям свой бред в голову пихаете!

– О чём вы вообще говорите?

– Я о том, что книги ваши взять да сжечь надо! Идём, Уайт! Больше ты не будешь разговаривать с эдакими бездельниками, понял?! Если ещё раз увижу тебя рядом с этим бомжом…

Он пригрозил сыну кулаком, в раздражении схватил его за руку и повёл прочь. Уайт через плечо посмотрел на Винина, жестом попросив его ничего не говорить и не идти за ними.

Из записок Модеста Винина

После ухода Уайта я полчаса сидел в парке. Не помню, о чём думал. Вспоминал… (прочерк) В последнее время у меня появились проблемы с памятью. Подозреваю, что это от лекарств, которые я давно перестал пить… (прочерк)

Ко мне подсел извозчик. У него был длинный русый хвост, шрам на половину лица, узкие глаза и хитрая ухмылка. Он снял восьмиклинку, посмотрел в небо и тихо запел. Я никогда не слышал песню, которую он пел, но почему-то запомнил несколько строк…

«Никогда не люби, никогда не будь любим.Любовью мы с тобой этот мир загубим»…

Время близилось к 11. Было темно. Горели фонари. Извозчик ушёл. До сих пор отчётливо вижу перед собой огромное дерево с пышной красной листвой, хотя остальные деревья были зелёные. Я подошёл к этому странному великану, чьи мелкие листья у концов были оборваны. От него пахло железом. На шероховатой коре я увидел окрашенные в красный шрамы от топора. Красной была смола, стекающая вниз багровыми каплями, словно вместо древесины у дерева была человеческая плоть. Я притронулся к рубцам и посмотрел наверх: из-за листвы на меня смотрели ярко-красные глаза. Вспомнил, как в детстве видел похожие глаза, но жёлтые, смотрящие на меня из тёмного переулка. Мне тогда было восемь… (прочерк)

На следующий день ходил по этому бульвару. Дерева не увидел и не могу понять: это был сон или… (прочерк)

Не помню, что делал дальше. Глаза исчезли. Глаза. Глаза… Бес, это был бес! Я помню жёлтые глаза во тьме глазниц! Вспомнил! Когда мне было восемь, я вечером гулял с тётей. Она тогда ещё была добра к нам, пока наши семьи не поругались. Интересно, как она сейчас?

Она гуляла со мной и зашла в магазин, оставив меня на улице. Рядом был тёмный переулок, откуда доносилось чавканье. Любопытства ради я прошёл по переулку и остановился перед страшным существом, поедающим мёртвое тело. Оно сидело на коленях: его кожа была пепельно-серой, покрывала выступающие кости, иссохшие руки, плечи и ноги. Шея была длинная, лысина. Оно было одето в белые обрывки ткани.

Я долго смотрел на него, и, в конце концов, он повернулся ко мне лицом. Нос у него был маленький, почти плоский, большие человеческие уши, вместо глаз – дыры, зубы большие, как у кролика, вокруг раскрытого рта темнели морщины. На лбу у него были то ли чёрно-белые треугольники, то ли чёрно-белые квадраты, – не помню.

Я сильно испугался, но не закричал и не убежал: ноги налились свинцом, в горле застрял ком. Вдруг в пустых глазницах засверкали жёлтые круги, смотрящие прямо на меня. Существо подошло ко мне на четвереньках, село напротив и тыкнуло длинным острым пальцем в мою грудь. Я смотрел на выпотрошенный труп позади. Это была нагая женщина с длинными волосами, закрывающими её лицо. Неподалёку лежала рваная одежда. Её тело, покрытое царапинами и синяками до сих пор порой снится мне в кошмарах.

Существо снова тыкнуло мне в грудь и, «шагая» указательным и средним пальцами по моей шее и лицу, добралось до моего лба и улыбнулось. Повзрослев, я нашёл в бабушкиной библиотеке энциклопедию про бесов и узнал, что тем существом в детстве был самый настоящий бес-упырь… (страница оборвана)

Бульвар. Я услышал женский крик и сразу бросился на него. Там была дама с мороженым. Она стояла за прилавком, а над ней тенью нависал, облокотившись о прилавок, длинноволосый мужчина в чёрном плаще. Тогда я не видел его лица, но видел жуткий страх на побледневшем лице дамы: она с запинкой ему что-то говорила и закричала, когда он поднял вверх кулак. Я мигом очутился возле них, схватил неизвестного за руку и посмотрел ему в лицо, о чём жалею до сих пор.

Вместо незнакомца я увидел себя. Сегодня возобновлял в памяти то лицо, которое увидел, и понял, что этот человек… нет, бес… Глаза не те. Я рассматривал своё лицо в отражении и знаю, что мои веки опущены, создавая «грустный взгляд». Бес не смог полностью скопировать мой внешний вид, но к этому я пришёл лишь сегодня утром, ибо тогда мне было вовсе не до таких мелочей. Я видел себя, стоящего перед дамой с поднятым кулаком. Это существо притворилось мной и потом убежало прочь, а я остался стоять на месте, как вкопанный. Дама вышла из-за прилавка и подбежала ко мне: она была удивлена не меньше меня и всё спрашивала: «Что это было?»