Иди через темный лес. Вслед за змеями

Разум судорожно пытался найти хоть какое-то рациональное объяснение происходящему, но сдался после нервного потрясения последних дней. «Потом разберусь», – отмахнулась я от мрачных мыслей и без раздумий зашагала прочь от леса, стараясь даже не коситься на странные столбы.

Я не успела пройти и десяти шагов, когда с неба раздался пронзительный отрывистый крик и совсем рядом со мной по траве скользнула тень огромной птицы. В памяти сразу всплыли мощные загнутые когти, влажно блестящие то ли от гноя, то ли от чужой крови, и острый огромный клюв, способный легко разбить стекло и пробить череп.

Стремительно присев, я закрыла голову руками и, когда тень птицы исчезла в туманном мареве, вскочила и бросилась к лесу со всех ног, с трепетом ожидая нового пронзительного крика. Теперь густой, зловеще темнеющий лес был моей надеждой на спасение – хотелось верить, что под его сенью птица меня не достанет.

Сердце стучало где-то в горле, дыхание вырывалось с хрипом и кашлем. Ноги все сильнее проваливались в землю, словно расступающуюся подо мной, и я боялась только одного – упасть и потерять драгоценные мгновения. С каждой секундой боль в лодыжке пульсировала все сильнее и сильнее, словно я ее подвернула не три дня, а три часа назад.

Птица пролетела надо мной еще несколько раз, мелькание ее тени только придавало сил, я жмурилась, но прибавляла скорость. Даже подумать не могла, что умею так быстро бегать! Где ж этот волшебный навык был в институте, на сдаче бесконечных нормативов?!

Добежав до первого деревца, невысокой и облезлой елочки, я схватилась за ствол и рухнула на колени, хрипло пытаясь отдышаться. Даже не восстановив дыхание, я с трудом встала и поковыляла вперед, глубже в лес, постоянно спотыкаясь о валежник и оглядываясь. Панический страх гнал меня дальше, позади так и чудились страшные когти, готовые впиться мне в плечи.

Остановилась я, только когда просвет за спиной почти исчез, превратившись в далекую светлую точку, а вокруг сгустилась вязкая и холодная темнота ночного леса. Я отдышалась, беспомощно оглядываясь и раздумывая, как же мне отсюда выбираться. Деревья теснились столь часто, что между ними едва можно было протиснуться, а густой и колючий подлесок цеплялся за одежду. Я оперлась на ствол ближайшего дерева, но тут же отдернула руку – он был склизким и скользким, словно мох, щедро покрывавший кору, уже успел сгнить.

Тропинка вилась и здесь. Она едва пульсировала в темноте мягким зеленоватым светом, как болотная гнилушка. Да и пахло здесь болотом, тяжело и затхло. Дальше я пошла медленнее, осторожно прощупывая землю перед собой, прежде чем наступить, отводя от лица низкие колючие ветви ближних деревьев. Тонкие сучки путались в волосах, низкие кустарники хлестали по ногам. Каблуки утопали в прелой листве, цеплялись за вздымающиеся из-под земли корни, и мне стоило большого труда не падать.

Присев, я зашарила руками по земле, пытаясь найти палку подлиннее и попрочнее, чтобы опираться хоть на что-то. Да и с палкой в руках я бы чувствовала себя здесь увереннее.

Но под руку мне ничего не попалось, а шагнуть с тропы я не рискнула – лес в стороне от нее выглядел совсем уже дремучим и непроходимым. Глаза постепенно привыкали к темноте, и я уже легко различала тропу и мелкие цветочки, виднеющиеся из-под прелых листьев.

Дальше я шла, прислушиваясь и оглядываясь. Тишины не было: влажно шуршала трава под ногами, откуда-то из глубины леса доносились скрипы и шорохи, шелест длинной хвои. Краем глаза я постоянно замечала какое-то мелькание в чаще, белесые тени, проносящиеся быстрее, чем я успевала повернуться и разглядеть их. По спине у меня бежали мурашки, но ускорять шаг я не рисковала, опасаясь запнуться и полететь кубарем.

Внезапно по правую руку от меня среди деревьев показался просвет. Я остановилась, не веря своим глазам, пару минут настороженно приглядывалась. Где-то неподалеку рухнуло одно из старых, огромных деревьев и увлекло за собой пару елей поменьше. Теперь на земле лежали только высохшие стволы, за которыми виднелась то ли опушка, то ли поляна. Я привстала на цыпочки, надеясь разглядеть получше, но ничего, кроме проблеска серого света, не видела.

Нерешительно потоптавшись на месте, я все-таки сошла с тропы. «Вернуться всегда успею, – утешала я себя, – поваленные деревья хороший ориентир, да и поляна – вот она, рукой подать». Я целеустремленно пробиралась сквозь густые папоротники и залежи сухих веток, отводила от лица свисающие с деревьев плети вьющихся растений. С трудом перебравшись через поваленные стволы и едва не переломав ноги, я снова огляделась, пытаясь оценить расстояние до вожделенной полянки, но вокруг только возвышались могучие ели, между тяжелыми лапами которых не было видно ни малейшего просвета.

В растерянности я потопталась на месте. Неужели, пока перелезала через деревья, я так сильно отклонилась в сторону? Наверное, надо пройти вдоль стволов, и снова покажется поляна.

Но ничего не было. Лес полностью сомкнул надо мной ветви, деревья стояли таким частоколом, что за ними ничего невозможно было разглядеть, словно просвет, который так меня манил, был не больше чем мороком. Я в сердцах плюнула и полезла обратно, возвращаться на тропу.

Я точно помнила, где она, что до нее от упавших деревьев не больше десяти шагов, но шла и шла, пристально глядя под ноги, а тропа так и не появилась. Я ускорила шаг, чувствуя, что впадаю в панику, завертелась на месте, оглядываясь, пытаясь приметить знакомо выглядящие деревья, но только зацепилась за что-то каблуком и плюхнулась на влажный мох.

– Спокойно, без паники, – сказала я себе, стараясь не замечать, как нервно дрожит голос. – Сейчас встану и пойду назад, к упавшей ели, буду искать дорогу от нее.

Стоит ли говорить, что никаких поваленных деревьев я не обнаружила? Меня со всех сторон обступал лес, темный, дремучий, непроходимый. И я в нем заблудилась. Ужас сковал меня, как льдом, сердце колотилось гулко и учащенно, на глаза навернулись слезы. Большого труда стоило взять себя в руки и заставить идти хоть куда-нибудь.

О, как я надеялась, что в этом лесу нет хищников!

Я внимательно смотрела под ноги, пытаясь разглядеть хоть намек на тропинку, но не заметила выступающий корень и в который раз полетела на землю. Что-то подо мной хрустнуло, земля раздалась, и я наперегонки с воплем свалилась куда-то вниз, больно ударившись о камни.

Со стоном перевернулась на живот и попыталась встать, но руки так и разъезжались на скользких округлых валунах, которыми была выложена земля. Я свалилась в какое-то подземелье, огромный склеп. Я с трудом встала, придерживаясь за стену, и, задрав голову, прикинула высоту свода. По краям неровной дыры, в которую я упала, торчали ветки, один особенно длинный и мощный корень свешивался в провал. Я встала на цыпочки, но все равно до него не дотянулась. Прыгнуть не рискнула – в подвернутой ноге все еще пульсировала боль. Не хватало еще из-за каблуков на скользких камнях ноги переломать!

В лесу было темно, но здесь темнота была абсолютной, густой и сырой, словно где-то рядом текла вода. Каменный коридор тянулся в обе стороны, и невозможно было разглядеть, насколько далеко. Сейчас я особенно сильно жалела о сумке с вещами, скинутой в прихожей: ну что мне стоило взять ее с собой? Там и телефон лежал, и перочинный ножик, и зажигалка. Мне бы сейчас это все очень пригодилось.

Пока я вертелась и оглядывалась, в коридоре что-то зашевелилось. Я замерла, как мышь перед змеей, до боли в глазах вглядываясь в темноту. Там было… что-то. Что-то огромное, зловещее и беззвучное. Во рту пересохло, а в руках поселилась предательская слабость. Мне не выбраться. Не спастись. Остается сидеть на относительно светлом пятачке под дырой и ждать, когда существо вылезет к своему запоздалому ужину.

Когда оно задвигалось, глаза различили размытый силуэт, отдаленно похожий на человеческий, худые руки с непропорционально длинными и острыми пальцами. Лицо или морду я могла только вообразить, и фантазия подкидывала мне варианты один другого страшнее. Ни острые зубы, ни огромная пасть не пугали так же сильно, как неизвестность.

И когда существо потянуло худые ломкие руки, словно сплетенные из черного дыма, через освещенный пятачок ко мне, я не выдержала и завизжала. Звук эхом отразился от низкого свода, разбился на осколки и продолжил звучать в глубине коридора, исказившись и превратившись в торжествующий охотничий вопль.

– Эй, лови! – и сверху вместе с криком мне под ноги свалился горящий факел.

Тварь уползла обратно в темноту и зашипела, попыталась густым дымным щупальцем дотянуться до меня, огибая неярко тлеющий огонь, но тут между нами приземлился человек. Он быстро подхватил факел, ткнул им твари в морду, и та с обиженным ворчанием бесследно растворилась в густой темноте склепа.

Мой спаситель обернулся ко мне, чуть приблизился, чтобы меня рассмотреть. Свет огня больно резанул по привыкшим к темноте глазам, я зажмурилась и вскинула в защитном жесте руки. Человек только скептически хмыкнул и, закрепив факел в щели между камнями, легко выбрался наверх.

Я снова осталась одна, пусть и не в темноте.

– Ты заснула? – снова сверху раздался его резковатый голос. – Выбирайся! Или хочешь остаться твари на ужин?

Он протянул руку и, схватив меня за обессиленную ладонь, практически вытащил на поверхность. Я опустилась на землю на подкосившихся от пережитой паники ногах.

– А как же факел? – глупо спросила я, сообразив, что забыла его забрать.

– Пусть остается. Зажег я его специально, тебя вытаскивать. Так в лесу от него неприятностей больше, чем пользы. На живой-то огонь всякое понабежать может.

Он деловито отряхнулся и снова поднял меня на ноги, критически осмотрел.

– Сразу по тебе видно, не из наших ты, девка. Одета странно, ведешь себя глупо/ – Голос у него был приятный, но я все равно боялась его, даже после того, как он меня спас. – Как в чаще-то оказалась?

– Я была на… лугу, – с трудом сглотнув, попыталась объяснить я, глядя на него снизу вверх. – Там еще столбы такие странные стоят. Испугалась и побежала в лес. Шла по тропе. Потом увидела полянку, хотела выйти на нее, но заблудилась. Пока искала дорогу, провалилась в склеп.

– Не склеп это, – покачал головой человек и, взяв меня за руку, повел прочь от провала под землю. – Капище заброшенное. Тварь тут заточили, давно еще, до разделения мира. Забыли уж, как звать-то ее, подкармливали только, чтоб не выбиралась. Это потом уже лес разросся и дорога сюда затерялась. А тварь не спала, голодная сидела. Учуяла тебя на поверхности, вот и подозвала, закружила да к логову своему вывела.

Легкая судорога прошла по телу, и я только сейчас сообразила, как легко отделалась благодаря незнакомцу. Надо было его поблагодарить, но язык почему-то не поворачивался. Говорить с ним не хотелось, только развернуться и бежать от него подальше, словно тварь не осталась позади под землей, голодная и злая, а коварная и довольная шла рядом, тянула за руку к себе в пасть.

Ориентируясь по одному ему ведомым признакам, незнакомец вел меня через лес, находя легкую дорогу, где и подлесок в ногах не путался, и колючие ветви глаза выбить не пытались. Я едва за ним поспевала, иногда срываясь на бег, боялась, что он выпустит мою ладонь и я снова останусь в лесу одна. Уж лучше тварь, что прикидывается дружелюбной, чем полное одиночество.

– Со старого кладбища ты в лес вошла, даже чудно, что тропку отыскала. Я-то считал, заросла она давно, – между тем продолжал говорить мой вольный или невольный спаситель, и его голос успокаивал. – Но там-то ты как оказалась? И шла куда?

– Очнулась я там. – Дальше молчать было бы совсем невежливо, и я предпочла отделаться лаконичным ответом. – Что до этого было – не помню. Иду куда глаза глядят.

– Плохо они у тебя глядят, раз на каждый лесной морок за собой тянут!

Мы наконец выбрались на тропинку. После глубокой черноты капища и ярких всполохов огня ее мягкое свечение было настоящим отдыхом для глаз.

– Иди тогда прямо, с тропы не сходи, по сторонам не смотри, – посоветовал мне спаситель. – Из местных-то не каждый без тропы лес пересечь может, а ты чужачка, тебе бы одной здесь вообще не ходить.

Он сочувственно покачал головой, но свою компанию не предложил – и слава богу. Я все пыталась его рассмотреть, но в темноте много не разглядишь. Одежда темная, плащ с надвинутым капюшоном, под ним почти не видно лица. Я же в основном в землю смотрела, только и заметила, что обувь у него не современная, а больше похожа на ту, что всяким царевичам в книгах сказок рисуют.

– И куда я выйду? – облизнув пересохшие губы, хрипло уточнила я.

Он только усмехнулся. Губы у него были бледные и тонкие, одну щеку наискось прорезала тонкая ниточка старого шрама. Глубоко надвинутый капюшон скрывал глаза, и меня это почему-то сильно пугало.

– К людям. Помогут, расскажут. Мне, извини, недосуг провожать, охотиться надо.

Я кивнула, запоминая. По тропе прямо, никуда с нее не сходить. Все просто. Тем более после своих приключений я зареклась не то что с тропы сходить, а вообще по сторонам смотреть.

Обшарив землю взглядом, незнакомец вытащил из кустов внушительную кривую палку, ловко обстрогал кинжалом один ее конец и очистил от коры. Когда он убирал кинжал, под его плащом мелькнул край рубахи и широкий пояс, весь в чеканных заклепках.

– Держи. Идти проще будет, а то обувка у тебя негодная.

Я с благодарным кивком приняла подарок, сразу чувствуя себя уверенней.

– Как звать-то тебя, девка? – словно мимоходом поинтересовался охотник. Я пожала плечами, собираясь ответить на вполне невинный вопрос, но горло снова перехватило так, что ни слова не выдавишь.

– Не помню, – наконец с трудом произнесла я. – Как хочешь, так и назови.

Его губы только сильнее сжались, совсем превратившись в тонкую линию. Тем не менее голос был все такой же успокаивающий и дружелюбный.

– Так кузнец имена дает, к нему иди. Может, твое забытое отыщет. – Он покачал головой. – В добрый путь, девка, будь осторожна. Коли опять в лесу в беду попадешь, меня зови, помогу, чем смогу.

– Как звать-то? – Тут настала моя очередь усмехаться. – «Ау» кричать?

– Ну зачем же аукать, так и кличь – охотником!

И больше не затягивая прощание, он сошел с тропы и моментально растворился в темноте среди стволов. А я еще некоторое время стояла на месте, обдумывая события. Я была благодарна неожиданному знакомцу за спасение, да, но и доверия он все равно не вызывал. Мимо проходил, следы увидел, да-да, всего лишь. Не верю я в такие счастливые совпадения.

Странная одежда, странная речь охотника заставили вспомнить горы книг, прочитанных в подростковом возрасте, о магии и других мирах. Рациональная часть моего разума давно капитулировала, не найдя в себе сил как-то объяснить происходящее, а иррациональная подсказывала, что сбылась моя глупая подростковая мечта и я очутилась в ином, странном мире. В мертвом мире.

Некоторым мечтам лучше не сбываться.

5

Не дурнее Иванов

Я медленно шла по тропе, опираясь на посох и внимательно глядя под ноги. Охотник обещал, что впереди будут люди: что ж, пока можно было подумать, что я им о себе расскажу.

Но думалось о другом.

В своей жизни мать любила только отца и алкоголь. Впрочем, отца она любила чуточку больше. Мы были для нее досадной помехой, но она мирилась с нашим присутствием, ведь отец в нас души не чаял. Чтобы угодить ему, мать тоже баловала нас, заботилась, но как-то равнодушно, механически, словно изображала нежные чувства, не испытывая их. И все же это было самое счастливое время в моей жизни.

Мне и Марье позволялось все. Отец оплачивал наши капризы, потакал увлечениям, поощрял интерес к истории. Я зачитывалась приключенческими романами, фантастикой, сказками, и воображение легко рисовало мне бирюзовое небо и башню из слоновой кости в стране Нет-и-не-будет. Я даже какое-то время ходила в клуб реконструкторов, до боли в пальцах вышивала старинные платья, плела ловцы снов – отец сам срезал мне ивовые ветви, заказывал перья красивых диких птиц.

А потом он в считаные недели сгорел от рака.

Он знал, что на мать нельзя положиться, и просил меня позаботиться об изнеженной, еще слишком маленькой сестре. Впрочем, я и сама прекрасно понимала, что семью придется тащить мне.

Отцовских сбережений хватило как раз до моего окончания школы, ведь с каждым днем мать отдавалась своей единственной оставшейся любви со все бóльшим пылом. Нас она перестала замечать – больше не было отца, ради которого она изображала материнскую любовь.

Я заставила себя забыть обо всех увлечениях и желаниях. У меня остался долг и обещание отцу, и я безжалостно переламывала себя, чтобы его выполнить. Я смогла поступить в университет и найти работу. Я смогла зарабатывать достаточно, чтобы обеспечить Марье нормальное детство, которое у меня закончилось слишком рано.

А теперь я медленно, шаг за шагом, вспоминала все то, что мне пришлось забыть.

Лес оборвался внезапно. Тропа уперлась в высокие и густые кусты орешника вперемешку с чертополохом, сквозь которые мне пришлось продираться, зажмурив глаза. Выбралась я вся исколотая и исцарапанная, да еще и грязная. В волосах запутались мелкие веточки и скрученные сухие листья, и я очень надеялась, что не собрала головой всю окрестную паутину.

Небольшая поляна, блеклая и безжизненная, словно выжженная, в самом центре леса казалась маленькой лысиной, спрятанной в пышной шевелюре. Тропка белой ниточкой тянулась по потрескавшейся серой земле к избушке, возвышающейся на крепких сваях. Сама изба почернела от времени, и ее крыша заметно покосилась на один бок. Маленькие окошки были мутные, грязные; я прищурилась, но так и не смогла разглядеть, есть ли кто внутри. Двери не было видно, хотя тропа добегала до первого ряда свай и обрывалась.

– Это и есть люди, которые помогут? – фыркнула я под нос себе и в шутку звонко произнесла: – Избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом!

Вот только лес был со всех сторон.

Я растерянно моргнула. Опустила посох на землю и протерла глаза. Крепкая, массивная дверь возникла между окон, на совершенно пустой до этого стене. Кривоватая лестница тянулась как раз к обрывающейся тропке.

Словно морок спал.

Поборов дрожь, я подхватила посох и неуверенно поднялась по ступеням. Дверь скрипнула, но отворилась легко, пропуская меня в темные просторные сени, где вкусно и пряно пахло скошенными травами. Я на ощупь пробиралась вперед, стараясь не удариться головой о низкий потолок. Я его не видела даже, но почему-то была уверена, что балки нависают прямо надо мной, едва не касаясь макушки.

Во внутреннюю дверь я боязливо постучала.

Я все еще не была уверена, что здесь есть кто-то живой, но подсознание охотно подсовывало образ старой, сморщенной старухи с крючковатым носом, волосатыми бородавками, но добрыми, понимающими глазами.

На третий удар кулака дверь бесшумно отворилась, и реальность оказалась гораздо страшнее горьких плодов воображения. На открытом очаге стоял котел, в котором что-то зловеще булькало и светилось гнилушным зеленым светом. На потолке, прямо над котлом, темнело огромное закопченное пятно. Вдоль стен стояли широкие лавки, грубые и массивные, в углу, под кучей грязного тряпья, угадывалась лежанка. С балок свисали связки сухих трав и кореньев. На длинные нити нанизаны грибы вперемешку с яркими яблоками и гроздьями красных ягод. Все углы густо заплела толстым слоем паутина, старая и пыльная, похожая на кружева прабабушки, вытащенные после долгого забвения из сундука с заржавевшим замком.

С одной паутины на толстой нити спустился паук с огромным толстым брюшком и тонкими хрупкими лапками и деловито пополз по своим делам. Я едва сдержала вопль отвращения.

Хозяйка этой жуткой избы сидела в центре комнаты, боком ко мне, но я до последнего ее не замечала, словно сознание отказывалось признавать ее существование. Баба-яга оказалась еще страшнее, чем ее рисовали сказки. Сухая, сморщенная, она походила на скелет, обтянутый серой пигментированной кожей. Редкие волосы седыми клоками торчали во все стороны, костлявые пальцы, неожиданно длинные и ловкие, постоянно что-то вертели и вязали. Присмотревшись, я поняла, что она скручивает и переплетает соломенную фигурку человека. Вот девушка с длинной косой, вот животное, похожее и на волка, и на собаку, еще пара быстрых движений – и в руках у нее крепкий соломенный мужичок, снова движение – птица с огромным размахом крыльев…

Меня так загипнотизировали ее размеренные быстрые движения, что я вздрогнула всем телом, когда она швырнула игрушку в огонь и сноп искр взметнулся до потолка.

Она медленно развернулась ко мне всем корпусом, словно приглашая рассмотреть ее повнимательнее. И следующее, что я заметила в зеленоватых отблесках варева, едва не заставило меня с воплями бежать обратно в лес.

У нее не было глаз. Глубоко запавшие глазницы уже давно заросли тонкой кожицей, чуть светлее, чем остальное лицо. А в оттянутых мочках покачивались тяжелые круглые серьги с белыми камнями в центре… нет, с глазными яблоками, неустанно вращающимися, обшаривающими избу жадными пустыми зрачками.

– Добрый молодец, – проскрежетала старуха, медленно, вперевалку подходя ко мне. Глаза в ее серьгах остановились и воззрились на меня. – Живой, живо-ой. Давно живого духа ко мне не забредало, ох как давно.

Я смущенно кашлянула и прислонила посох к стене.

– Простите, бабушка, я девушка вообще-то.

– Дев… девица? – Старуха по-птичьи склонила голову к плечу. Сухие, похожие на паучьи лапки, пальцы вцепились в подбородок, повертели мою голову из стороны в сторону.

– Ай!

Я не удержалась от короткого взвизга, когда пальцы, разом став жесткими, выдернули у меня прядь волос. Старуха, что-то ворча под нос, поковыляла к огню и при его свете начала разглядывать прядку. Руки ее словно жили отдельной жизнью – они уже начали свивать из волос подобие соломенной куколки. Когда она обрела определенно женские очертания, Яга спрятала ее за пазуху и снова обернулась ко мне.

– Де́вица-деви́ца, слепая соколица, – глумливо захихикала она, не разжимая изрытых оспинами губ. – Да в одежде добра молодца. Марью Маревну небось ищешь, службу предложить хочешь? Так зря ты, живая, пришла, не учит она никого, давно не учит!

И ее мерзкое хихиканье перешло в кашель.

– Ищу, бабушка, – спокойно подтвердила я, словно чувствуя, что пока я правду говорю и не боюсь ее, Яга мне ничего сделать не может. – Ищу Марью, но не Маревну, а сестру родную. Исчезла она из дома, а я следом пустилась и здесь оказалась.

Ведьма продолжила сидеть у огня, только глаза в серьгах повернулись в мою сторону.

– Сестра, говоришь? Сестры вечно пропадают, а добрым молодцам их выручать, невест искать, по трем царствам бродить, живую воду пить да мертвой тело омывать. Но вот чтоб девицы пускались сестер искать… нет, не припомню такого. Только за женихами глупыми да дурными приходили.

Я пожала плечами.

– Все когда-то встречается впервые, бабушка. Какая разница, кого я ищу, мне помощь нужна.

– Помо-о-ощь? – издевательски протянула Яга. – Кто ж сказал, что помогать буду?

– Охотник сказал, которого я в лесу встретила. Да и сказки все твердят, что Баба-яга Иванам-дуракам и Иванам-царевичам помогает. Так я не хуже.

Старая ведьма резко повернулась на месте, почти подпрыгнула, а потом в один миг оказалась со мной лицом к лицу, разом сделавшись огромного роста, так, что крючковатый ее нос едва не упирался мне в лоб.

– Что за охотники по внешнему лесу бродят, мне на глаза не показываются и добычей не делятся? – так злобно пророкотала она, что я струхнула и начала огрызаться. Ничем не лучше Марьи, да.

– А мне-то откуда знать, что за охотник? Он не представился, велел с тропы не сходить, а сам в лес ушел. И к вам, бабушка, направил.

Старуха снова сдулась, став сморщенной и низенькой.

– Как лес дальше границы пошел, – заворчала она, семеня по комнате и уверенно сдергивая с потолка определенные травы, – так и повадились там твари плодиться да незваные гости гулять, себе на погибель, мне на заботу.

Она деловито бросила травы в ступку, добавила туда одну из гнилушек и принялась ожесточенно растирать. Больше не чувствуя на себе ее острого изучающего взгляда, я немного расслабилась и осторожно опустилась на одну из лавок.

– То ведь земля ничейная, ни живая ни мертвая, и ходят там ни живые ни мертвые, бродят, пути ищут. Да тропа хитра, тропа вьется-вьется, как нить из-под веретена, тонкая и гладкая, что твой шелк, а потом заводит в пустошь и обрывается, разом став не шелком да льном, а грубым волокном. Нет пути из леса, кроме того, что я указую. Лес хитер, лес давно за границу пророс, сам по пути-тропе движется, ход ищет, да не найдет, нет, не найдет!