День, когда пала ночь

Когда вошел король Хрота со своими присными, весь двор вокруг него обратился в лед.

Северяне носили тяжелые меха и сапоги из козловой кожи. Так же был одет их король. Сабран была высока ростом, но и привстань она на цыпочки, едва ли дотянулась бы макушкой ему до подбородка. Его густые золотистые волосы отросли до пояса. На руках бугрились мускулы, а плечи были широки и крепки, точно сундук с приданым. Сабран решила, что ему немного за двадцать, хотя он мог быть и ее ровесником, закаленным ратными трудами.

Война обтесала его загорелое лицо, под которым скрывались добрые кости. От левого виска до уголка губ тянулся шрам, и еще один – по правой скуле.

– Королева Мариан. – Он приложил к сердцу огромный кулак. – Я Бардольт Храустр, король Хрота.

Голос у него был низкий и немного хриплый. От этого голоса по спине у Сабран пробежали мурашки, как и от его короны. Она и на расстоянии видела, что та составлена из осколков костей.

– Король Бардольт, добро пожаловать в Инис. – Мариан откашлялась. – Мы поздравляем тебя с победой на Севере. Мы рады узнать, что война окончена.

– Не более, чем рад этому я.

Мариан покрутила кольцо на пальце.

– Это моя дочь, – сказала она, – дама Сабран.

Сабран выпрямилась. Король Бардольт скользнул по ней глазами, а потом посмотрел снова, вбив взгляд, точно гвоздь.

– Госпожа, – сказал он.

Сабран, не отводя глаз, в реверансе коснулась пола широкими светлыми рукавами.

– Господин, – отозвалась она. – Наше королевство чтит тебя по достоинству. Огня твоему очагу и радости твоему залу.

Она говорила на превосходном хротском. Он поднял брови:

– Тебе знаком мой язык.

– Немного. А тебе – мой.

– Немного. Моя покойная бабка была из Иниса, из Крэкби. Я учился, сколько счел нужным.

Сабран склонила голову.

«Он бы не счел это нужным, если бы не задумывался об Инисе».

Король Бардольт вновь обратился к ее матери, но, обмениваясь с нею положенными любезностями, все посматривал на Сабран. У той потеплели пальцы и запястья под рукавами.

– Не тревожьтесь, в моей стране больше не льется кровь, ведь Кровавый Клинок мертв. Я взял весь Хрот – и возьму Ментендон, когда Герион Ваттенварг, как должно хротцу, принесет мне клятву союзника. – Он показал в улыбке ровные зубы. Сабран подумала, что это редкость после войны. – С Инисом я желаю только дружбы.

– И мы принимаем вашу дружбу.

В ответе Мариан прозвучало такое облегчение, что Сабран даже ощутила запах мешавшегося с ним страха.

– Да пребудут наши владения в полном согласии отныне и навсегда. – Опасность как будто миновала, и королева заговорила уверенней: – Наш кастелян приготовил для вашей свиты надвратную башню. Вас, не сомневаюсь, ждет Хрот, но, пожелав задержаться всего неделю до пира Верности, вы окажете нам честь.

– Это честь для меня, ваша милость. Сестра с вождями справятся в мое отсутствие.

Он поклонился и быстро покинул тронный зал.

– Святой! – воскликнула Мариан. Она казалась совсем больной. – Он не должен был принять приглашения, это была пустая любезность.

– Неужели ваши любезности пусты, матушка? – холодно возразила Сабран. – Святой бы этого не одобрил.

– Все же чем скорее он отчалит, тем лучше. Увидев сокровища наших святилищ, он пожелает их для себя. – Королева поднялась, дамы поддержали ее под руки. – Береги себя в эти дни, дочь моя. Я не вынесу, если тебя захватят заложницей.

– Хотела бы я посмотреть, как они меня удержат, – ответила, выходя, Сабран.

В тот вечер, когда ее дамы покончили с долгим делом – мытьем ее волос, Сабран, сев к огню, задумалась о словах хротского короля. В них звучала правда.

Довольно кровопролития!

– Флорелл, ты знаешь все секреты. – Она оглянулась на лучшую подругу. – Скажи, король Бардольт обещался кому-то?

– Не слышала. – Флорелл расчесывала ее пряди. – Без любовниц он, уверена, не остался, при его-то наружности. Они там не блюдут заветов рыцаря Верности.

– Да, – ответила Сабран. – Не блюдут.

В огне переломилось поленце.

– Он верующий? – спросила принцесса.

– Я слышала, хротцы почитают ледяных духов и безликих лесных богов.

– А во что верит он, не слышала?

Флорелл, разбирая упрямый узелок, задержала руку.

– Нет, – задумчиво сказала она, – ни намека.

Сабран поразмыслила и, когда идея окончательно оформилась, сказала:

– Я хочу с ним поговорить.

В углу комнаты отложила рукоделье Лиума.

– Сабран, он многих лишил жизни, – заговорила она на искалинском. – В Халгалланте ему нет места. Зачем тебе с ним говорить?

– Чтобы сделать предложение.

Лишь треск поленьев нарушал тишину. Лиума резко вдохнула.

– Зачем? – спросила, помолчав, Флорелл. – Почему он?

– Это привело бы под щит Святого еще одно царство – два, если ему покорится Герион Ваттенварг, – тихо пояснила Сабран. – А Морскому Королю пришлось бы уступить, встань мы вместе с Бардольтом.

Флорелл упала в кресло.

– Святой! – прошептала она. – Ты права, Сабран, он бы сдался.

– Твоя мать ни за что не даст согласия, – шепнула Лиума. – Ты станешь сговариваться за ее спиной?

– Ради Иниса. Мать боится собственной тени, – мрачно ответила Сабран. – Вы же видите, к чему идет. Либо Бардольт, либо Герион наложит руку на наше королевство, чтобы показать силу второму.

– Бардольт обещал на нас не нападать, – напомнила Флорелл. – Я слышала, для хротцев клятва не шутка.

– Бардольт Храустр высечен не из того льда, что его предки. Но я могу отвести его угрозу наверняка. – Сабран повернулась к своим дамам. – Больше столетия назад королева-кошка посеяла в Инисе гнилое семя. Гниль так разъела нас, что нам не выстоять в войне с язычниками. Я сотку полотно мира. Я спасу дом Беретнет и увижу, как он поднимется выше прежнего – главой четырех государств, присягнувших Святому и его Деве. Мы будем править Пепельным морем.

Флорелл с Лиумой вели безмолвный разговор. Наконец Флорелл упала перед Сабран на колени и поцеловала ей руку.

– Да будет так, – твердо сказала она. – Моя госпожа, моя королева.

Перед самым рассветом Сабран, в одежде всадницы, выскользнула из опочивальни, оставив Флорелл с Лиумой прикрывать ее отлучку. Она выбралась за стены замка, прошла по цветущим лугам, через дубраву. За свои восемнадцать лет она никогда еще не уходила так далеко без охраны.

Быть может, она обезумела. Быть может, ее замысел – опасный и безрассудный, свернувшийся в ней, как готовая вонзить зубы гадюка, – тоже безумен. Но если она убедит короля, то спасет мир.

«Святой, дай мне сил. Отомкни его слух».

Солнце почти поднялось, когда перед Сабран открылось озеро и умывающийся на отмели язычник. Увидев ее, король отбросил волосы с глаз и, голый до пояса, шагнул навстречу. Под множеством шрамов перетекали пласты мышц.

Когда он вышел на берег, решимость ее дрогнула. Он остановился так близко – едва-едва, чтобы она могла взглянуть ему в лицо, не запрокидывая голову.

– Дама Сабран, – заговорил он, – прости, я не одет. Я всегда купаюсь на заре, чтобы разогнать кровь в жилах.

– Если ты простишь, – ответила Сабран, – что я явилась столь бесцеремонно.

– Отвага в воине достойна восхищения.

– Я не воин.

– Однако, как я вижу, пришла с оружием. – Он кивнул на висевший у нее на поясе клинок. – Должно быть, ты боишься меня.

– Я слышала, кто-то назвал тебя Медвежьей Лапой. Безрассудно подходить к медведю без оружия.

Долгое мгновение Бардольт просто глядел на нее, замерев, как зверь перед прыжком. А потом басовито хмыкнул:

– Идем же! – Он согнул мощную руку, предлагая ей опереться. – Скажи, что у тебя на уме.

На его груди блестели капли. Голос успокаивал слух. Она чувствовала сладкий запах соломенной подстилки и трав, ощущала, как греется под ее ладонью его кованый золотой браслет.

– У меня есть предложение. Крайне конфиденциальное. – Она шагнула ближе к нему. – Мне говорили, что снежные провидцы еще не объявили, какой веры держаться новому хротскому королевству.

– Не объявили.

– Я хочу знать почему.

Он выдержал ее взгляд. Вблизи она видела, что глаза у него цвета ореха – скорее золотистые, нежели зеленые.

– На этой войне, – сказал он, – погиб мой брат.

Сабран не горевала по бабушке и не думала, что станет долго оплакивать родителей. И все же она представляла боль от потери любимого – как засевший в теле наконечник стрелы. Жизнь продолжится, затянет рану, но шрам останется и всегда будет причинять боль.

– Когда я нашел брата, вороны клевали его глаза. Вертинг Кровавый Клинок перерезал ему горло и выбросил, как старую шкуру. Чтобы спастись от такой же участи, мой юный племянник отсек себе правую руку. – Король Бардольт катал желваки на скулах. – Мой брат был еще мальчик. Невинный ребенок. Я не стану восхвалять богов и духов, допустивших его гибель.

Между ними встала тишина, только шелестело дерево рядом. Родись Сабран язычницей, она решила бы, что дубы над ними подслушивают речи отступника.

«Теперь надо бить со всей силы или не бить вовсе».

– Мы в Инисе не ищем ответов на такие вопросы. Мы чтим память человека – моего предка – и живем согласно его Шести Добродетелям, – сказала она. – Святой, как и ты, был воином в землях малых княжеств и усобиц. Он, как и ты, объединил их под одной короной.

– И как он этого добился, ваш Святой?

– Он сразил злобного змея и тем завоевал сердце девы Клеолинды, лазийской принцессы. Она покинула старых богов, чтобы встать рядом с ним.

Ветер вытянул из-под ее венца и растрепал длинные локоны.

– Инис и Искалин почитают его. Приди к нам. Пусть Хрот присягнет Добродетелям Рыцарства. Когда рядом с тобой встанут два древних царства, Морскому Королю ничего не останется, как покориться.

– Герион и так покорится, – отрезал хротец.

– Будешь добиваться его верности силой, получишь новую войну. В ней погибнут многие, и дети тоже.

– Ты взываешь к моему сердцу.

– Более, чем ты думаешь. – Сабран подняла брови. – Не обратившись, ты меня не получишь.

Он улыбнулся – мрачно, и все же в улыбке его было тепло.

– Отчего ты решила, что нужна мне, дама Сабран? – Ее имя тихо пророкотало в его горле. – Откуда тебе знать, что я не оставил супругу в своем королевстве?

– Я видела, как ты смотрел на меня в тронном зале. – (Он не сказал «нет»!) – И сколько раз.

Король Бардольт не отвечал. Сабран стояла перед ним гордо, потому что не была похожа на мать.

– Я думаю, – сказала она, – тебе привычно брать то, чего желаешь. Но в этот раз тебе не понадобятся ни сила, ни кровопролитие. Я предлагаю тебе все. Будь моим супругом.

– Твоя вера берет начало от любви двух сердец. Кто я в той легенде – язычник или герой?

Сабран молча смотрела ему в глаза. Она видела себя опущенным в воду крючком, вокруг которого кружит большая рыба.

– Я слышал, королевы Беретнет вынашивают лишь одно дитя. Так было всегда, сколько помнят песни, – наконец произнес он. – Мне понадобится наследник для Хрота, чтобы укрепить дом Храустр.

– У тебя есть сестра. А у нее сын. Когда за твоей спиной встанут страны Добродетели, ваша молодая династия будет несокрушима. – Сабран вздернула подбородок. – Знаю, тебе придется убедить снежных провидцев принять Святого. Знаю, что Шесть Добродетелей тебе пока чужды – но твоя земля плачет, Храбрый в Битве. Как и моя. Наш союз исцелит раны.

Прошло немало времени, прежде чем он протянул руку к ее поясу. Сердце у нее билось тяжело и глухо, потому что он вынул из ножен ее маленький клинок. Он мог заколоть ее на месте, и Инис пал бы перед ним.

– Я посоветуюсь с провидцами, – сказал он. – Если решим по-твоему, я принесу клятву на твоем клинке своей кровью.

Он проводил ее, безоружную, до замка. И, глядя ему вслед, Сабран уже знала, что победила.

В день середины лета высшая снежная провидица Хрота Иссин вышла из пещеры, чтобы поделиться с людьми видением. Ей снилась покрывшая весь мир кольчуга и блестящий серебром меч, протянувшийся от давно скончавшегося инисского рыцаря к молодому королю Хрота.

Король Бардольт в своей новой столице, Элдинге, объявил, что Хрот, подобно Клеолинде Лазийской, покидает старые пути, чтобы следовать за вечным светом Истинного Меча, Аскалона.

В Инис к Сабран Беретнет пришло письмо с пятном крови короля и единственным словом: «Да».

Через несколько недель они объявили о помолвке. Герион Ваттенварг со своей стороны объявил, что верен королю Хрота, назвавшему его наместником Ментендона. За Герионом обратились в новую веру его подданные. Не прошло и года, как король Хрота обвенчался с наследницей Иниса, и все присягнувшие Святому земли ликовали и пели.

Инис, Хрот, Искалин и Ментендон – нерушимая Кольчуга Добродетели.

Вскоре королева Мариан уступила трон. Пресытившись жизнью двора, она с подругой удалилась на морское побережье. В тот же день Сабран Шестая была коронована перед своими подданными, и рядом с ней, улыбаясь до ушей, стоял ее северный король.

Наследницы пришлось ждать долго. Бардольт, спасаясь от полночного солнца, проводил в Инисе большую часть лета, а весной Сабран переплывала разделявшие их воды, но между ними вечно втирался долг. Слишком хрупки были еще их владения, чтобы оставлять их в другие, более темные месяцы.

Сабран правила своим островом в одиночестве. Пора было появиться наследнице, и она всей душой этого желала – как и ее двор, как и ее супруг, чья страсть к ней со временем не ослабела.

Однажды, через несколько месяцев после того, как Бардольт покинул Инис, Лиума афа Даура не сумела зашнуровать платье на своей королеве.

На следующий год в пору цветения ясменника Сабран принесла дочь, чей громкий крик опрокинул Большой стол. Впервые за месяц служители распахнули ставни. Сабран, пока Флорелл утирала ей губкой лоб, а Лиума нянчила дитя, думала, что ей будто впервые за всю жизнь легко дышится. Долг исполнен.

Она создала новый мир.

Когда в Элдинг пришли вести, король Бардольт взошел на корабль с горсткой приспешников, одевшись простым моряком. Пять дней пути до Аскалонского замка страх теснил его крепче, чем бывало на войне. Страх отступил, когда он увидел ожидающую его Сабран живой и здоровой. Он обнял ее, благодаря Святого.

– Где она? – хрипло спросил Бардольт.

Сабран, улыбнувшись его волнению, поцеловала супруга в щеку. Лиума принесла дитя.

– Глориан, – сказала Сабран. – Ее зовут Глориан.

Пока Бардольт дивился дочери, Сабран оделась для торжества. Когда она с супругом и черноволосой дочуркой на руках вышла на королевский балкон Аскалонского замка, сотни тысяч людей встретили ее приветственным гулом.

Глориан!

Эсбар

Одна принцесса для Запада. Другая затерялась на Востоке. Третья девочка родилась на Юге, между теми двумя.

Этому ребенку не суждена была корона. Ее появление на свет не залечило ран королевства, ее не ждал законный трон. Она родилась в глубине Лазийской пущи, вдали от глаз, потому что эта девочка, как и место ее рождения, была тайной.

Множество сестер дожидались ее первого крика, другие в освещенной очагом комнате подбадривали роженицу. Эсбар дю Апая ак-Нара, тяжело дыша, терпела последние схватки.

Первые застали ее накануне за купанием в реке, до срока оставалось две недели. Теперь уже недалек был восход, и она, сидя на родильных кирпичах, желала виновнику своих мук, Имсурину, медленной смерти, хотя сама пригласила его на ложе.

– Еще немного, Эсбар, – сказала ей снизу Денаг. – Ну же, сестра, еще разок.

Эсбар протянула руки двум женщинам, сидевшим по сторонам. Справа тихо и утешительно повторяла молитвы ее родительница, с другой стороны двумя руками поддерживала за плечи Тунува Мелим.

– Храбрись, любимая, – шептала Тунува. – Мы с тобой.

Эсбар слабыми губами коснулась ее виска. Она говорила те же слова, когда год назад рожала Тунува.

Встретив ее взгляд, та улыбнулась, хотя губы ее дрожали. Эсбар хотела ответить, но от новой резкой схватки перехватило голос.

«Пусть эта будет последняя, – думала она сквозь туман боли. – Пусть уже все кончится».

Собрав остатки отваги, она устремила взгляд на изваяние Гедали, желая себе силы божества.

Она налегла бедрами на кирпичи, словно хотела оседлать целый мир. От криков саднило горло. Чрево всколыхнулось – дитя выскользнуло на волю, прямо в подставленные ладони Денаг, а Эсбар обмякла, словно с младенцем вытолкнула из себя все кости.

Денаг перевернула ребенка, прочистила крошечный носик. В тишине, когда все затаили дыхание, дрожью отдался тоненький вопль.

– Мать с нами, – под общее ликование объявила настоятельница. – Эсбар принесла ей воительницу.

Апая выдохнула так, словно часами держала воздух в груди:

– Молодец, Эсбар!

Эсбар сумела только облегченно рассмеяться. Тунува держала ее, не давая соскользнуть с кирпичей.

– Ты справилась, – засмеялась вместе с подругой она. – Эс, ты справилась. Благодарение Матери!

Эсбар, дрожа, прижалась лбом к ее лбу. Их лица заливал пот.

Комнату наполнили тихие голоса. Эсбар перелегла на кушетку, и Денаг положила новорожденную ей на грудь – еще в родильном воске, мягкую, как лепесток. Девочка корчилась, разлепляя глазки.

– Привет, силачка. – Эсбар погладила ее по головке. – Как ты спешила увидеть мир!

Вскоре придут послеродовые боли. Пока же были молитвы, улыбки, добрые пожелания и любовь – больше, чем может вместить сердце. Эсбар поднесла дитя к груди. Теперь ей хотелось только замереть, упиваясь жизнью, совсем недавно покинувшей дом ее лона.

Апая поднесла тазик с кипяченой водой и холодными настоями.

– Присмотри за Тунувой, – тихо, чтобы не слышали суетящиеся рядом сестры, попросила ее Эсбар. – Обещай, что присмотришь, Апая.

– Глаз не сведу. – Апая вытянула из чехла нож. – Отдыхай пока, Эсбар. Набирайся сил.

Эсбар только рада была повиноваться. Ее родительница перерезала пуповину, и девочка наконец перешла из лона в мир.

Когда пришли боли, Апая перевела ее и затихшее на ее груди дитя в солнечную комнату. Там они оставались до прихода Имсурина.

– Я говорила, что мы хорошая пара, – напомнила Эсбар. – Готов ли ты на время лишиться сна?

– Более чем готов. – Он коснулся ее лба чистым поцелуем. – Ты почтила Мать за нас обоих, Эсбар. За твой дар ей я перед тобой в неоплатном долгу.

– Не сомневайся, я придумаю, чем тебе расплатиться. А сейчас просто стереги ее и забавляй, пока я сплю.

И она уснула. Едва Имсурин поднял на руки их новорожденную дочь, Эсбар впала в блаженное забытье, и Апая была рядом, чтобы о ней позаботиться.

Настоятельница в сопровождении Тунувы и Денаг явилась только к полудню. Когда они вошли, Эсбар пробудилась в теплом луче. Апая помогла ей сесть, держа у груди ребенка.

– Возлюбленная дочь, – заговорила настоятельница, коснувшись ее макушки, – в сей день ты принесла дар Матери. Ты привела ей воительницу, оборону против Безымянного. Будучи потомком Саяти дю Верду ак-Нары, ты можешь благословить ее двумя именами по обычаю Северного Эрсира – одним для нее, другим, чтобы вести ее за собой.

Дочь, тычась носиком ей в грудь, снова вынюхивала молоко. Эсбар поцеловала ее в головку.

– Настоятельница. – сказала она, – я нарекаю дитя Сию дю Тунува ак-Нара и вверяю ее отныне и навек Матери.

Тунува замерла. Настоятельница серьезно кивнула.

– Сию дю Тунува ак-Нара – проговорила она, помазав детскую головку соком дерева. – Добро пожаловать в обитель, маленькая сестра.

I. Год сумерек 509 о. э

Мир существует,

как блеск росы на цветке.

Идзуми Сикибу

1

Восток

Первое – проснуться в темноте. Годы ушли на то, чтобы стать петухом самой себе, зато теперь она была орудием богов. Ее будил не свет, а собственная воля.

Второе – окунуться в ледяной пруд. Укрепившись, она возвращалась к себе и заворачивалась в шесть слоев одежды, каждый из которых был рассчитан на сильный холод. Она завязывала волосы на затылке и закрепляла воском каждую прядь, чтобы не разметались на ветру. В горах такое может убить.

В первый раз после купания она простыла – много часов дрожала у себя в комнате, из носу текло, щеки раскраснелись. Тогда она была ребенком, слишком хрупким для сурового служения.

Теперь Думаи переносила холод так же, как переносила высоту, на которой располагался храм. Горная болезнь ее не касалась, потому что она родилась на высотах, где даже птицы редко гнездились. Канифа пошутил однажды, что спустись она в город, падет бездыханной, как падают забирающиеся на эти высоты паломники-восходители.

«Земная болезнь, – согласилась тогда ее мать. – Лучше оставайся здесь, мой воздушный змей. Здесь твое место».

Третье – записать запомнившиеся сны. Четвертое – поесть, еда дает силу. Пятое – влезть в оставленные на крыльце сапоги и спуститься в окутанный ночью двор, где мать уже готова возглавить шествие.

Дальше – поджечь факелы, ароматную кору с вылежавшихся на морском дне стволов. Их дым был чист, как туман, и пахли они, как мир после грозы.

В сумраке, уже совсем проснувшись, перейти мост через провал между средним и третьим пиками. Затем долго подниматься по круче под древние песнопения.

А теперь – к святилищу на вершине. Там, в первом свете зари, – сам обряд. Звон колоколов перед ликом Квирики, танец вокруг его железной статуи – призыв к богам: вернитесь! Так звала когда-то Снежная дева. Голоса дружно взмывали в небо, песня привета золотом звенела в горле и на языке.

Так начинался ее день.

Под ясным небом снег слепил глаза. Думаи с Ипьеды щурилась, пробираясь вдоль горячего ручья, и надолго припадала к фляге. Другие певцы богов остались далеко позади.

Она ополоснулась, прежде чем скользнуть в парящий пруд. Закрыв глаза, погрузилась до подбородка, наслаждаясь теплом и тишиной.

Подъем даже ей давался тяжело. Восходители редко добирались до вершины Ипьеды, а ведь они за право на попытку платили деньги. Одних останавливала и вынуждала признать поражение головная боль или слепота, у других не выдерживало сердце. Мало кто мог подолгу дышать разреженным воздухом.

Думаи могла. Она только им и дышала с вечера своего рождения.

– Маи.

Она оглянулась. Подошел ее лучший друг, принес укрытую от холода одежду.

– Кан, – ответила она (ему сегодня не пришлось лазать по горам). – Искупаешься со мной?

– Нет. Пришло известие из деревни, – сказал Канифа. – К вечеру у нас будут гости.

Вот уж странное известие! Начало осени на время открывало восходителям дорогу в горы, но так поздно, когда даже нижние перевалы завалены снегом и продуваются убийственным ветром, Верхний храм Квирики не ждал гостей.

– Сколько?

– Одна паломница с четырьмя слугами. – Канифа сложил ее одежду у пруда. – Из клана Купоза.

Это имя мигом разогнало усталость – имя самого влиятельного клана Сейки. Думаи вылезла из воды.

– Не забывай, обращаемся как со всеми, – сказала она, вытираясь куском полотна. – На этой горе Купоза ничем не выше других.

– Хорошая мысль, – сдержанно отозвался Канифа, – только не для нашего мира. В их власти закрыть храм.

– С чего бы им пользоваться этой властью?

– Вот и не будем давать повода.

– Ты стал таким же беспокойным, как моя мать. – Думаи подобрала нижние одежды. – Хорошо. Давай подготовимся.

Канифа подождал, пока она оденется. Думаи намотала на рукава и штанины меховые муфты, накинула толстый черный плащ, затянула под подбородком капюшон, ловко накрутила обмотки и, спрятав ступни в сапогах из оленьей кожи, прикрепила к подошвам шипы. Последними натянула ушитые по ее руке перчатки. На правой целыми были только большой и указательный пальцы, остальные обрезали горячей сталью. Укутавшись в меха, она двинулась следом за Канифой.

Они спустились на небесный помост. Канифа был мрачноват. Тридцатилетний, лишь тремя годами взрослее Думаи, он выглядел старше из-за пролегших от глаз глубоких морщин.

Помост скрипел под ногами. Вдали перед ними лежала Антума, столица Сейки, выстроенная между рукавами реки Тикара. Не первая столица и, скорее всего, не последняя. Солнце стекало по скатам крыш и искрилось на заиндевелых деревьях между городом и горами.

Дом Нойзикен некогда правил портовым городом Гинура, и только когда боги погрузились в долгий сон – двести шестьдесят лет назад, – двор перебрался от моря в низменность Районти. Теперь он занимал дворец Антумы, внушительной постройки на восточном конце Рассветного проспекта. Если представить Антуму веером, проспект был его срединной пластиной, ясной полоской от дворца к главным городским воротам.

Думаи, глядя на город, часто воображала, какой была Антума при драконах. Она мечтала, чтобы они вернулись к жизни на ее веку, мечтала увидеть их над Сейки.