Пропавшие души

Я и забыла, что заботиться о других – занятие крайне утомительное. Сейчас это не просто пациенты, а люди, которые каждый день находятся рядом. Да, порой они ошибаются, порой ведут себя глупо, но я все равно их люблю.

– Ты собираешься зайти к Митчу? – оглянувшись, спрашивает Лора и смотрит мне в глаза.

Хотелось бы ответить «да». Когда Софи сообщила, что его перевели из операционной и что он в стабильном состоянии, я собиралась навестить его, но… Я в нерешительности. Да что там – даже ответить на простой вопрос не могу. Мне приходится бороться с собой.

– Иди к нему, – говорит Лора, после чего, вздохнув, толкает дверь и заходит в палату.

Я смотрю ей вслед. Сквозь жалюзи вижу, как она осторожно приближается к Нэшу. Поначалу он не двигается, – наверное, спит, – но стоит Лоре осторожно сесть на край кровати и нежно коснуться его щеки, он приходит в себя.

На глаза Лоры наворачиваются слезы. Проклятье, почему я до сих пор стою и смотрю на это?

– Везучий, чертяка! – слышу рядом, вскрикиваю (к счастью, не слишком громко) и, обернувшись, вижу улыбающегося Йена. Мы с ним давно перешли на «ты». Не уверена, что это не изменится, когда Йен станет нашим куратором, но…

– Какого хрена? Что ты здесь забыл? – спрашиваю, с возмущением глядя на него. – Тебе нельзя вставать с кровати!

– Кровати для слабаков. Таких, как Нэш, – фыркает он, указывая на дверь палаты.

– Ты переживал за него.

– Я никогда не переживаю.

– Ну, теперь можешь вернуться и отдохнуть, вместо того чтобы бегать по больнице с огромным стояком для капельницы.

Улыбка Йена становится шире:

– Да, стояк у меня и правда огромный.

– Звучит отвратительно. Просто отвратительно.

– Это ты заговорила о моем стояке, не я.

Скрещиваю руки на груди:

– Хватит нести чушь. Ты выглядишь паршиво, тебе надо прилечь. Посмотри на себя: на тебе только больничный халат и боксеры, и ты вцепился в стояк для капельницы, будто собираешься с ним заснуть.

– Как мило с твоей стороны, Харрис, – с сарказмом отвечает Йен. – Думаешь, что выглядишь лучше? Когда ты спала в последний раз?

Качаю головой, не собираясь отвечать ни на один из этих глупых вопросов, и снова поворачиваюсь к Нэшу и Лоре. Они лежат в объятиях друг друга, Лора дрожит, и Нэш нежно гладит ее по спине.

– Что ты вообще здесь делаешь? – интересуется Йен, искоса глядя на меня. – Кроме как оскорбляешь меня и переживаешь за мое самочувствие.

Мне хочется раздраженно фыркнуть, но я сдерживаюсь:

– Я была с Лорой. Мы только что узнали, что Нэш пришел в себя.

– Да ладно, я говорю о другом, и ты это прекрасно знаешь. Что ты здесь делаешь, почему ты не дома – или с Риверой?

Прищурившись, смотрю на Йена:

– Я ему что, нянька? Что здесь забыл ты, в полуобморочном состоянии, полуголый, с капельницей, из которой в тебя льется обезболивающее? Твое присутствие вызывает гораздо больше вопросов.

Йен со смехом взмахивает свободной от капельницы рукой:

– Не хочешь говорить – не надо, но подумай на досуге над моими словами. Тебе нужно принять душ и поспать, причем куда больше, чем мне. Кроме того, я вроде как выписал сам себя, поэтому могу ходить где захочу. Все, что мне осталось сделать, – это одеться, избавиться от капельницы и проскользнуть мимо Тори.

Йен прав насчет душа и сна, но я молчу, а он, заметив мой растерянный взгляд, поясняет:

– Сиделка из терапевтического отделения. Страшная женщина.

Я смеюсь, но Йен морщится, словно от зубной боли.

– Боже, так ты серьезно! – осознаю я. – Ты ее боишься!

– Конечно, боюсь! Эта женщина – злая, мстительная демоница, которая притворяется медсестрой. Если она увидит, как я расхаживаю по больнице, мое состояние станет хуже, чем после происшествия.

«Происшествие».

Ненавижу это слово. Ненавижу-ненавижу-ненавижу! Оно уверяет, что дерьмо случается и мы ничего не можем сделать. Но я понимаю это слово иначе – для меня оно означает: «ты приняла плохое решение» или «пустила все на самотек». И то и другое – халатность. «Происшествие» – не более чем результат, полученный вопреки твоим ожиданиям. Но ты понимаешь это только тогда, когда уже слишком поздно.

Происшествие.

Ошибка.

Как жалко звучит! Безобидно… Но для пострадавших это словно падение в глубокую темную яму.

С трудом сглатываю, делаю вдох и выдох.

Это напоминает мне… себя. Если спросить маму, я – «ошибка». Если спросить меня, я – «выбор», который сама сделала.

– Полиция пока не знает, что произошло, – будто со стороны слышу свой голос и чувствую, как Йен напрягается.

– Расследование займет какое-то время. Ну, пока полиция не будет уверена на все сто процентов. Но… – Замолчав, Йен вздыхает и проводит рукой по волосам, взъерошив их. Я замечаю багровые гематомы на его плече. Даже думать не хочу, как выглядит его торс. – Скорее всего, взорвался кислородный баллон. Не думаю, что кто-то подстроил это, спланировав взрыв.

– Что? Это…

– …невозможно? – заканчивает за меня Йен и грустно улыбается.

– Нет. Я понимаю, что такая вероятность есть, но она совсем небольшая. Кислородные баллоны прошли обязательную проверку, были установлены и подключены по всем правилам.

Йен пожимает плечами:

– Что еще могло вызвать взрыв? Этот вариант маловероятен, но возможен: достаточно перед началом работы или подключением баллонов запачкать руки в горючем веществе. Если оставить на них что-то маслянистое или жирное, за счет кислорода и трения или резкого удара по разъему это создаст искру. Искру, которая приведет к тому, что мы пережили. Совокупность множества мелких факторов, которые не должны были совпасть. Кислородные баллоны заполняют, обслуживают и подключают люди. А люди ошибаются.

«Люди ошибаются».

Звук пейджера отвлекает меня от мыслей и гнетущего чувства, которое вот-вот охватит меня.

– Мне пора.

– Пора переодеться и пойти домой, Харрис! – ворчит Йен.

Он говорит, как доктор Гарднер. После того, как всем была оказана помощь, доктор Гарднер спустился в отделение неотложки, где мы с Лорой остались работать, и, оценив ситуацию, потребовал, чтобы мы прошли обследование. Он еще раньше хотел отправить нас домой, но мы решили остаться в этом хаосе и помочь.

Пропустив слова Йена мимо ушей, смотрю на пейджер и, положив его в карман, улыбаюсь:

– Удачи с медсестрой-демоницей. А еще ты надел трусы наизнанку, – небрежно говорю я и указываю на ярлычок. Иду к лифту, слыша, как Йен ругается себе под нос.

Глава 4. Сьерра

– Спасибо, что уделили мне время.

Доктор Гарднер откидывается на спинку кресла и внимательно изучает мое лицо. Я не ощущаю неловкости от того, что сижу перед начальником в таком виде, сейчас внешность волнует меня меньше всего. Тем более доктор Гарднер и сам выглядит измотанным, наверняка он работал все это время не покладая рук.

Шторы задернуты – наверное, потому, что окна выходят на восточную сторону. В кабинете прохладно. Прохладнее, чем в коридорах и палатах. Но может быть, мне это только кажется, потому что я слишком долго оставалась на ногах.

Даже сутки без сна приводят к ухудшению долговременной памяти и значительному снижению концентрации внимания – иными словами, нейрокогнитивные способности ослабляются, становится сложнее воспринимать звуки и любой шум вызывает стресс, как, например, тиканье часов на столе доктора Гарднера, которые я бы охотно вышвырнула в окно.

И рано или поздно температура тела начинает падать.

Я замерзаю.

– Вы ведь уже говорили с администрацией? Значит, знаете, о чем пойдет речь?

Киваю.

– Хорошо, доктор Харрис. Для начала я хотел бы извиниться, что вызвал вас только сейчас. Или за то, что вообще вызвал. Скоро сюда войдет детектив Хендрикс. Он руководит расследованием и хочет задать вам несколько вопросов.

Не знаю, что на это ответить, да и сил говорить у меня нет, поэтому я молча жду.

– Это трагическое происшествие надолго останется в нашей памяти и будет преследовать нас… – Доктора Гарднера прерывает стук в дверь, и он отзывается: – Входите.

Обернувшись, вижу, как в кабинет заходит полицейский средних лет. Чуть выше меня ростом, на подбородке ямочка, в темно-каштановых волосах пробивается седина. Он кажется дружелюбным, но настороженным. Поздоровавшись, полицейский садится рядом со мной и закидывает ногу на ногу.

– Позвольте представить вам доктора Харрис, детектив. Она с доктором Коллинз оказалась первой на месте происшествия. – Доктор Гарднер указывает на меня, и я выдавливаю слабую улыбку. Удивительно, что я вообще способна улыбаться.

– Спасибо, что пришли, доктор Харрис. Я уже побеседовал с несколькими вашими коллегами и надеюсь, вы сможете заполнить пробелы в их показаниях, особенно теперь, когда немного оправились после инцидента.

– Конечно, – хрипло отвечаю я, хотя внутри все кричит: «Нет!». Я хочу забыть о случившемся, а не переживать все снова.

– Хорошо. Итак, доктор Гарднер сказал, что вы с доктором Коллинз прибыли на место происшествия первыми. Он прав? Самого доктора Гарднера там не было, поэтому мне нужно, чтобы вы подтвердили его слова.

– Да, мы поднимались в хирургическое отделение, к нашим шкафчикам. Мы… – Нерешительно замолкаю. Я провела в больнице слишком много времени. Вместо того чтобы пойти домой, мы с Лорой вернулись к работе сразу после взрыва. – Наша смена закончилась, – объясняю я, поглядывая на доктора Гарднера, которого мои слова не удивляют.

– Что вы видели? Не могли бы рассказать, что именно произошло?

Чувствую, как пульс учащается и меня бросает в жар – хотя минутой раньше я замерзала. Ощущая неприятный привкус во рту, я рассказываю, как все произошло:

– У нас с Лорой, то есть доктором Коллинз, было дежурство в отделении неотложной помощи. Мы уже собирались домой, когда к нам привезли пациента в тяжелом состоянии. Доктор Брукс и доктор Ривера оказали ему первую помощь и повезли к лифту, чтобы доставить в операционную. С ними были медсестра Чибудэм и медбрат Олсен. Мы прошли в коридор и увидели, как открываются двери лифта. – Я словно вернулась в прошлое: воспоминания замедленно прокручиваются у меня перед глазами, и я чувствую, как на шее и лбу выступает испарина и пересыхает во рту. – Из лифта вышел доктор Райс, и остальные начали заходить внутрь. Не успели они войти, как раздался оглушительный взрыв. Я, словно это происходит сейчас, слышу шум, чувствую давление, и в голове на мгновение возникает пустота…

– Мы можем продолжить завтра, доктор Харрис. У вас был долгий день и долгая ночь, – говорит детектив, но он не знает главного.

Завтра лучше не станет.

– Со мной все хорошо, – выдавливаю я и делаю глубокий вдох. Так сильно сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладонь. Я дрожу.

Никто ничего не говорит. Тишина, будто сама комната затаила дыхание, и мое кажется слишком громким… Детектив, откашлявшись, задает следующий вопрос, и я надеюсь быстрее закончить со всем этим.

– Во время дежурства вы не видели никого, кого не должно быть в отделении неотложной помощи или в коридорах, которые ведут к нему? Ничего странного или необычного? Подозрительного?

Задумываюсь.

– Нет. Я не заметила ничего такого, – отвечаю наконец, пытаясь понять, к чему он клонит.

– Вы не знаете, кто-нибудь хотел навредить одному из пострадавших?

Я хмурюсь, переводя взгляд с доктора Гарднера на полицейского:

– Хотите сказать, взрыв не был несчастным случаем?

Полицейский выпячивает нижнюю губу и, поколебавшись, признается:

– Пока у нас нет оснований так полагать. После осмотра места взрыва подтвердилось, что причиной стал кислородный баллон, а не взрывное устройство или что-то еще. Но пока не ясно, как именно все произошло. Следствие продолжается. Кроме того, в ходе расследования всегда приходится рассматривать разные версии.

– Сейчас двумя наиболее вероятными причинами считаются неисправный клапан или остатки смазки, которые воспламенились, когда из баллона пошел воздух. Такое случается крайне редко, – объясняет доктор Гарднер, а потом резко замолкает, поджав губы. Похоже, ему нужно время, чтобы собраться с мыслями.

«Йен думает так же», – мелькает у меня в голове.

– Да, это редкий случай, – повторяет доктор Гарднер, а потом добавляет: – Но к сожалению, никто от него не застрахован.

Да, так и есть. Я испытала это на себе. И надеюсь, больше мне не придется пережить такое.

Господи боже, взрыв был случайностью, а не чьим-то злым умыслом. Никто его не планировал. Произошло то, что произошло, и я понятия не имею, как с этим справиться.

– Было столько дыма… настоящий ад… – шепчу я и с опозданием осознаю, что произношу эти слова вслух. Опускаю взгляд, пойманная врасплох, и прикусываю губу.

– Спасибо за помощь, – говорит полицейский и кивает нам: – Доктор Харрис, доктор Гарднер. Мы свяжемся с вами, если возникнут новые вопросы.

Он встает и выходит из кабинета. Мне снова становится холодно. Очень холодно.

– Доктор Харрис, я вызвал вас еще по одной причине: мне сообщили, что вы не собираетесь идти домой и остаетесь в больнице, в рабочей форме.

Доктор Гарднер внимательно смотрит на меня. На его лице сохраняется спокойное выражение, но я начинаю нервничать и ерзать на стуле.

– Я очень благодарен вам и доктору Коллинз за работу, но не понимаю: почему вы до сих пор в «Уайтстоуне»? Разве вы не слышали моих распоряжений?

– Вовсе нет. Слышала. Но решила провести выходной здесь, в больнице.

– Я понимаю, что вы, как и доктор Коллинз, хотели остаться и дождаться новостей. Произошедшее стало для вас большим потрясением, это нелегко пережить, однако…

Не в силах сдержаться, смеюсь – негромко и сухо:

– При всем уважении, доктор Гарднер, не думаю, что вы и правда понимаете. – Понятия не имею, что на меня нашло. Слова доктора Гарднера прозвучали так, будто не случилось ничего особенного. Так, неприятность, но не страшная. А это не так. – Вы не видели, как взрывная волна отшвырнула моего друга в стену. Не слышали грохота и аварийного сигнала, не дышали дымом и не чувствовали запаха горелого мяса. Вам не пришлось обнаружить, что у пациента больше нет пульса, а у одного из ваших коллег – фибрилляция желудочков, и вы не тряслись от страха, потому что думали, что он будет не единственным. – Только сказав все это, понимаю, насколько разозлилась. Я сижу на краю стула, судорожно впившись пальцами в грязные, пропитанные потом штаны, и сказанное звенит у меня в ушах так, словно я прокричала это в мегафон.

Я должна бы извиниться – но в голову не приходит ни одной веской причины. Я имею в виду то, что говорю, каждое слово, и мне плевать, что передо мной начальник. Доктор Гарднер не представляет, что мы с Лорой пережили за последние несколько часов. К тому же я больше не ребенок, которому можно указывать, когда переодеваться, идти домой и ложиться спать. Я не хочу – не могу вернуться туда, где мной постоянно командуют.

Замерев, пытаюсь дышать спокойно, но у меня не очень получается. Особенно когда мой начальник наклоняется вперед, кладет локти на стол и сужает глаза:

– Боюсь, вы меня неправильно поняли, доктор Харрис. Я хотел сказать, что осознаю всю серьезность ситуации и считаю важным, чтобы врачи и медперсонал позаботились в том числе и о себе. Особенно вы, доктор Коллинз, доктор Джонс и доктор Аван. И не только потому, что вы четверо присутствовали при взрыве или прибыли на место происшествия первыми, но и потому, что вы здесь всего несколько месяцев и еще не полностью втянулись в рутину – физически и эмоционально, – завершает доктор Гарднер. Выражение его лица смягчается, но мне все равно кажется, будто я попала в тиски. Каждая клеточка моего тела напряжена. Лучше бы он накричал на меня, сделал выговор…

– Я беспокоюсь о вас. Разумеется, не могу диктовать, когда вам идти домой, – подчеркивает он, словно прочитав мои мысли, и это заставляет меня опустить взгляд.

Проклятье.

– Но я имею право определять, сколько вам работать, и направить на лечение в случае необходимости. Однако я бы не хотел этого делать. Если вы хотите кого-нибудь навестить или узнать о их состоянии, сделайте это. Всему остальному придется подождать. Кроме того, я могу корректировать ваши смены по своему усмотрению. Учитывая, что вы с доктором Коллинз – которая до сих пор не ответила на мои сообщения и наверняка находится сейчас в палате доктора Брукса – остались работать сверхурочно и ваш выходной уже начался, на завтра вы освобождены от дежурства. В воскресенье по плану у вас выходной. Иными словами, ваша следующая смена в понедельник утром.

Я собираюсь сказать «нет». Или закричать. Просто так. Мне трудно сформулировать хотя бы одну мысль. Кажется, еще немного – и мир рухнет и тогда я полностью осознаю, что на самом деле произошло.

– Я не могу уйти, – тихо произношу я. Чувствую, как нижняя губа начинает дрожать, и прикусываю ее.

– Как уже сказал, я очень благодарен вам за помощь – в первую очередь потому, что у нас нехватка квалифицированных врачей. Однако это моя проблема, а не ваша. Нам помогут ближайшие больницы, пока ситуация не стабилизируется. Вы тем временем отдохните.

Я не могу ни возразить, ни сказать что-то в ответ и закрываю на секунду глаза.

– И последнее. Вы наверняка в курсе, но мой долг – напомнить, что в корпусе «C» работают отличные психотерапевты. Если захотите поговорить о произошедшем или вам понадобится помощь, обратитесь к ним. Вы врач, поэтому не буду говорить о важности психического здоровья, о том, что каждому необходима поддержка и это не является признаком слабости.

Подняв взгляд, смотрю на доктора Гарднера: на его губах играет легкая улыбка, и я невольно улыбаюсь в ответ. Я благодарна ему за напоминание, что психологическая помощь – это совершенно нормально.

Но не стану объяснять, что справлюсь сама и что мне никто не нужен. Я киваю. «Вполне возможно, – шепчет голос на задворках сознания, – однажды я подумаю над его советом».

– Если у вас нет вопросов, вы свободны. Будьте так добры и переоденьтесь. Ваша смена давно кончилась.

* * *

«Мне лучше уйти», – думаю, оказавшись на месте. Не понимаю, как здесь очутилась и почему. Только что я была у доктора Гарднера, и вот уже стою, одетая в защитную одежду, в коридоре отделения интенсивной терапии ожоговой хирургии.

Я сжимаю и разжимаю руки в перчатках, тру покалывающие липкие пальцы и неотрывно смотрю через стекло.

Палата Митча похожа на ту, в которой лежит Нэш, только немного меньше и светлее: хотя тонкие шторы на окне задернуты, солнечный свет просачивается в комнату. У меня за спиной снуют люди, я слышу, как они переговариваются и спорят, как дают указания и отпускают шутки. Как беспокоятся. Я все слышу, и каждое слово напоминает мне о Митче. О том, как он выводил меня из себя и шутливо играл бровями, о дурацком оптимизме, который никогда не покидал его, о его смехе и озорной улыбке. О том, как он иногда смотрел на меня – так, что становилось не по себе. Он совершал ошибки, раздражал меня, подбирался слишком близко – а теперь он лежит там, за этим стеклом, и спит как ни в чем ни бывало. Но я знаю, что одеяло и больничный халат скрывают повязки, а под ними – ужасные раны.

На меня накатывают воспоминания, как мы с Лорой нашли Митча. Я вижу его на полу лифта, снова чувствую запах обгоревшей кожи и дыма и не могу дышать…

У меня вырывается всхлип, и я хватаюсь за горло, желая отвести взгляд, но он прикован к Митчу, и я ничего не могу сделать.

Почему это случилось?

Почему? Почему Нэш, Митч и остальные оказались в том злосчастном лифте? Почему, черт возьми, мне так больно?

– Проклятье, – выдавливаю я и с трудом сглатываю, пытаясь проглотить ком в горле. Опираясь рукой о стекло, я наконец нахожу в себе силы отвести взгляд, избавиться от тяжелых мыслей и образов. Смотрю на свои ярко-голубые бахилы, надетые поверх кроссовок, которые давно перестали быть белыми. Они знают обо всем, что я видела и пережила за последние несколько часов, и напоминают, что я не сплю. И не могу ничего изменить.

Я не хочу плакать. После взрыва мне удавалось сдерживать себя даже в присутствии Лоры. За все это время ни одна слезинка не сбежала у меня по щеке, а теперь слезы текут и грязные кроссовки виноваты в этом? Это что, шутка?!

– Паршивая шутка, – бормочу, вытирая глаза ладонью, а мое тело дрожит, как дерево, на которое обрушилась буря.

Я всхлипываю. Меня это бесит. Плачу, и это еще хуже. Слезы не останавливаются, и я не могу сдвинуться с места, уйти – пожалуй, именно это злит меня больше всего.

Глава 5. Митч

Моргая, открываю глаза и поначалу абсолютно уверен, что нахожусь под водой, что плыву: все расплывается, тело кажется обманчиво легким. Почти невесомым. Но потом делаю глубокий вдох, вижу белый потолок над головой, и конечности становятся свинцово-тяжелыми. Нет, этого не может быть. Конечно, не может.

Я с трудом дышу, ощущая резкий запах, чувствую кожей тонкую ткань, вижу трубки, слышу тихий монотонный писк где-то рядом.

Более чем знакомая картина – но я отказываюсь признавать, что это правда. Невозможно, чтобы я лежал на больничной койке.

Что случилось? Я в «Уайтстоуне»? Или в другой больнице? Слегка поворачиваю голову и прищуриваюсь, чтобы видеть четче. Возле стекла кто-то стоит. Плечи сгорблены, тело бьет дрожь… Кажется, это женщина. Она что, плачет? И если да, почему здесь? На ней синий защитный комбинезон, такие не надевают в обычных палатах. Черт! Где я?

Женщина наклоняется, капюшон съезжает, из-под него выглядывают черные волосы. Длинная прядь спадает ей на лицо.

Растерявшись, снова моргаю. Я знаю ее. Сьерра?

Смотрю, сбитый с толку, и мне кажется, что все это мне снится. С какой стати я лежу на больничной койке? У меня нет причин быть здесь. С чего бы Сьерре плакать? Полная бессмыслица.

Я проваливаюсь в сон, и, когда открываю глаза, Сьерры нет. За стеклом никого. Неужели мне все привиделось? Или приснилось? Да, наверняка. Она никогда бы не стала плакать в больничном коридоре. И тем более – из-за меня.

Вздохнув, поворачиваю голову и чувствую такую боль, что морщусь и приоткрываю рот. Поднимаю руку и тут же вздрагиваю.

– Миерда[2]! – у меня вырывается стон, когда каждая клеточка тела взрывается болью. Зрение проясняется, и теперь я могу различить показания на стоящем рядом мониторе, белое постельное белье, трубки, тянущиеся от капельницы. Физраствор и обезболивающее. Тяжело дыша, смотрю на левую руку, на повязку, которая почти полностью ее закрывает.

«Но если это был лишь сон, – проносится у меня в голове, – почему я все еще лежу здесь?»

У меня пересыхает во рту. Как долго я нахожусь здесь? Не знаю. Меня бросает то в жар, то в холод, сердце стучит, как сумасшедшее. Кровать, боль, бинты… Как-то чересчур!

Считаю до трех, а потом откидываю одеяло и вижу, что у меня перебинтовано бедро. Уверен, повязок куда больше. Чувствую, как на лбу выступает испарина, мне не хватает воздуха и приходится дышать через рот. Мой взгляд прикован к бинтам, я смотрю на них и лихорадочно пытаюсь вспомнить, что случилось.

Было обычное дежурство, ничего особенного не происходило, мы шутили, а затем что-то… Зажмурившись, вспоминаю: пациент, лифт, взрыв… А потом? Что, черт возьми, было потом?

Меня захлестывает волна воспоминаний и вопросов.

Это не сон.

Я не плыву.

Я тону.

Глава 6. Сьерра

– На кого ты похожа? Посмотри на себя! Ты работаешь в больнице или на стройке? – доносится до меня насмешливый голос мамы. Если бы у меня оставались силы, я бы развернулась и вышла за дверь. Но я едва держусь на ногах, поэтому прислоняюсь к стене возле гардероба и на несколько секунд закрываю глаза, чувствуя на себе ее сверлящий взгляд.

Меня не должны ранить мамины слова, но они как соль на открытую рану. Неужели она не видит, что мне плохо? Почему, черт возьми, она всегда так себя ведет? Почему за все эти годы я не научилась ее игнорировать?

И почему в глубине души у меня все еще тлеет надежда, что однажды она изменится?

Я вымотана. От меня воняет. Пропитанная потом и кровью туника липнет к коже. Воспоминания – образы, запахи, чувства, звуки, мысли – давят на меня, тяжелые как свинец, и мне приходится сдерживать тошноту. Смогу ли я когда-нибудь избавиться от запаха гари, который въелся мне в волосы…

Я хотела принять душ и переодеться, прежде чем отправиться домой, но вместо этого пошла в отделение ожоговой хирургии, к палате Митча, а увидев его, чуть не разрыдалась. Последние силы оставили меня. Все, чего хотела, – это выбраться оттуда. Оказаться подальше от Митча, от всего, что произошло. Я взяла из шкафчика вещи, вышла из больницы и села в такси, игнорируя растерянное и испуганное выражение на лице водителя. Я представляла, как выгляжу.

Иногда я возвращаюсь домой пешком, но не сегодня. Удивительно, что я вообще смогла добраться до квартиры, несмотря на свое состояние.