Под ласковым солнцем: Там, где ангелам нет места

– Так чем закончилась история?

– Я позвонила в полицию. В итоге мы заставили госслужащих танцевать с нами и вдыхать испарения от горящего пластика. Конечно, четырнадцать из них скончались, но ничего страшного, ибо это «потери от реализации Свободы».

– Вот это я понимаю. А теперь мы должны уйти на рекламу. Но оставайтесь с нами и увидите, что значит истинная антисемья.

«Научная» передача прервалась на рекламу, смыслом которой стала демонстрация новейшего «памперса» на лицо.

– Ну, будем это смотреть? А? – Ротмайр как всегда не спешил униматься, ибо чувство тошноты в нём росло с каждой секундой.

– Может переключить на канал триста двенадцать тысяч пять? – Рука Эстебана вновь скользнула по пульту.

В экране телевизора замерцали изображения, передающие суть ещё одной киностудии, в которой разворачивалась телевизионная программа. Студия предстала в форме небольшого кабинета, где стоял один-единственный стол. Стены выкрашивались в ядовито-лиловый и давили невыносимо на глаза. Две участницы, по стилю одежды похожие да обезумевших панков, заняли место по разные стороны стола. В углу экрана повис значок зажатого кулака, переходящего в знак всех женщин, на фоне двух скрещённых клинков.

Одна из девушек, с зелёным ирокезом, разверзла накрашенные в лиловый цвет уста, изрекая тонкий и скрипучий голос:

– Я напоминаю телезрителькам и всем остальным, что мы находимся в студии программы «ФеминМотив» и мы обсуждаем событие, захлеставшее нашу страну. – Достав из-под стола карту, женщина её развернула и крикнула во весь голос. – Эй, там, гузки патриархата, приблизите камеру! – Изображение увеличилось, утыкаясь прямо в карту. – Несколько десятков городов охватили марши свободы. Миллионы женско-ориентированных гендеров выходят на улицы, чтобы вырвать свои права у мира умирающего патриархата. – Рука ведущей коснулась оголённого плеча другой девушки. – У нас в студии общественная активистка, участница неисчислимого количества сообществ. Эринния Скот-с.

– Да, спасибо что объявили меня. – Камера отдалилась от карты, придя в нормальное положение, показывая всю студию полностью. – Я пришла в эту студию, чтобы изложить свою точку зрения на события.

– Именно.

– Мы все живём по парадигме смены властей, а значит, имеем право сменить государство, которое нам не нравится. – На стол, где говорила гостья, сквозь заточенные клыки лились струйки слюны, как у бульдога. – Наше государство это государство патриархальное, обслуживающее в основном интересы челенобёдерных мразей и поэтому оно должно быть свергнуто. Я рада, что мои сёстры рвутся в бой, круша всех, кто смеет встать на пути к нашим правам.

– А вы можете подтвердить ваши слова примерами? – Попросила ведущая.

– Вами нужны примеры того, что нас угнетает патриархат? – Удивлению гостью нет предела. – А вы настоящая феминистка?

– Ну, для широкой общественности. – Разведя руками в сторону, лихорадочно говорила ведущая. – Для того чтобы наши сёстры убедились, что необходима единая борьба и война против тех, кто стоит на этом пути.

– А вот, как. Вы бы поясняли.

– Постараюсь.

– Да, примеры есть и целых два. Начну с личного. У нас, в Федеральной Швейцарской Конфедерации есть Городской Сенат. Я там состою как парламентарий от «либерально-народной бюрократии». И вы знаете что?! – Рот феминистки распахнулся широко-широко, как антресоль. – Туда ещё смели входить мужско-ориентированные гендеры на правах участников!

– Вот это антилиберальное диктаторство! – Криком возмутилась ведущая, ударив кулаком по столу. – Как тот скот допустили в цивилизованное общество?!

– Не знаю! Суть в том, что они смотрели на женщин и в том числе на меня, ходили рядом с нами. Вы понимаете?! Нарушали наши права на «визуальную неприкосновенность» и «женский метр личного пространства». Ежечасно эти скоты нарушали наши права! – Ярая феминистка взяла паузу, неожиданно прослезилась и с жалобным голосом, попыталась вызвать чувство жалости. – А один из них меня домогался.

– Ужас!!! – Взревела ведущая. – Каким образом?!

– В нашем обществе равных прав, – женщина явно наиграно давилась крокодильими слезами, – в обществе, где уголовное преследование за дискриминацию, – слёзы лились градом, а голос выбивал максимальную жалость, закрадываясь в самые глубины души, – меня домогались.

– Как это было?

– Я тогда сидела в зале заседаний. И он целых полтора часа меня рассматривал. Пристально, скрупулёзно. Я видела это. Не могу даже представить, что он сотворил со мной в своей развращённой башке. – Утирая слёзы и размазывая туш по лицу, феминистка сквозь рыдания продолжала исторгать речь. – Вы понимаете, полтора часа «визуально-мысленных» домогательств.

– Кошмар. Это сущий произвол со стороны той твари, которую нужно четвертовать.

– Его, по моему заявлению отправили в тюрьму, хотя я настаивала на химической кастрации, чтобы он больше не таращил свои зенки на наших сестёр. – Гостья выдержала театральную паузу, пока феминистки, смотрящие канал сглотнул сопли, и воскликнула. – И кстати, после моего заявления все не-«Вестники Свободы» мужчины, выкинуты были из Городского Сената, чтобы больше не домогаться женщин!

– Хоть где-то наше патриархальное государство подсуетилось и шевельнуло зад, чтобы помочь женщинам в достижении их прав! – Злобно торжествует ведущая, изгрызавшая ногти. – А второй случай?

– Это произошло Сконе. – Вновь в уши забивался тот жалобный голосок. – Наша комиссия предложила в одном из западных городов всех жителей перевести на матчество. То есть отчества вытираются из документов, как «дурная наследственность патриарха» и заменяются на матчества по аналогии. И знаете что?

– Вам…

– Да, нам отказали, сказав, что замена документов это дорого! Вы понимаете, что для них деньги, священнее установления равноправного общества? Что дело победы феминизма для тех задолизов патриархата упирается в деньги!

– А вы?

– Наша комиссия составила иск в суд сообществ, на городскую администрацию за «подрыв деятельности женских организаций», что равносильно активному противодействию делу Свободы.

– И что же суд?

– На нашей стороне закон. И встал он за нас. – Феминистка раскрыла клыкастую пасть широко, издав клич торжества. – Всех, кто нам противодействовали, судья заставила платить за переделку документов!

– Круто-о-о-о! – Затянула как заправский пёс ведущая. – Ну, а что конкретно по ситуации? Что вы ждёте в конце?

– Свержение патриархального государства. Оно всё ещё потворствует челеномразям, разрешая им пользоваться правом, смотреть на нас долго без нашего разрешения или говорить, если мы того не желаем. Это государство не отвечает идеям прогрессивного феминизма. Если не отвечает, то пусть проваливает!

Эстебан больше не мог смотреть это. Он снова коснулся сенсорной кнопки, и студия рьяных феминисток сменилась на экран, в котором неслись пейзажи лесов, и жизнерадостно пелась песня тонким голосом маньяка:

– Выйди на митинг сегодня о-о-о,

Убей государство пинком под зад о-о-о

Поимей его слуг, и принесёте в жертву

Свободе! Свободе! Свободе!

Ибо так говорит, нет, не отец наш Диавол,

А парадигма Власти Смены!

Безумный напев песни, с сумасбродной музыкой, похожей на репинский рок, прервали грозные, полные гнева и сарказма слова, разнёсшиеся далеко за пределы комнаты:

– Эстебан, ты что специально! – Во весь бас возмутился Ротмайр. – Что-то у тебя рука не счастливая. Я подозревал, когда тебя выволокли из леса на носилках, тебя малость контузило. Иначе я не пойму такой «удачливости» в выборе каналов.

– На, лови. – Усмехнувшись, с негодованием в нефритовых очах изрёк Командор, кидая пульт Ротмайру. – Выбирай каналы на здоровье.

Матёрый мужчина словил пульт, похожий на тонкий деск. Его пальцы правой руки коснулись щетины на щеке, размеренно её почёсывая:

– Так-с-с-с, посмотрим, какие тут есть фильмецы.

Песня прекратила своё бренчание, сменившись на мультипликационную заставку. Зарисовки мультика изображали хвойный лесной массив, где на поляне, каким-то чудом оказавшейся посреди леса, происходил лесной урок.

Медвежонок, с указкой в руках, стоял у эпохальной меловой доски и спрашивал лесных зверят, о темах, которые могут показаться и взрослому сложными:

– Скажите дети, что вы сделаете с родителями, которые будут не соблюдать ваши права?

Птенец совы подняла крыло, похожее на общипанный кусок мяса:

– Да, Совка. – Ткнув блеснувшей указкой, попросил учитель.

– Когда наши родители нарушают наши суверенные права и Свободы, установленные конституцией и законами, попираются со стороны тоталитарно-авторитарного поведения родителей, стремящихся ограничить наше проявление самости и индивидуальности, то мы можем по заявлению в Ювенальную Полицию поменять родителей на более демократичных и либеральных, которые позволят на ночь съест сто плиток шоколада или объедаться мороженным, ну или же не носить шапки. – Заученно протараторила сова.

– Великий Рейх, – ярость и возмущение в каждой букве, молвленной Ротмайром, так и стремились изничтожить этот мультфильм, – такое ощущение, что это статья закона. Но ведь это бред сивой кобылы! – А медвежонок продолжал добродушно говорить.

– Дети, а что делать, если государство нарушает ваши права и Свободы? Куда надо идти?

В ответ лишь молчание, дети не проронили не единого словца.

– Как же вы знаете? Нужно идти на улицы и требовать своего. Парадигма смены властей позволяет нам менять государство так, как мы этого захотим. Мы же меняем родителей, если нарушают нашит права?

– Да! – Завопил детинец.

– Так и государство можно поменять. Запомните это.

Эстебан усмехнулся, сложив руки на груди, с ироничным сарказмом обратился к своему матёрому другу:

– Ну, и у кого из нас «несчастливая рука»? Кто из нас контужен?

– Успокойтесь, – голос Эбигейл, женственный и чистый, внушал чувство успокоения. – Сейчас по телевизору на всём миллионе каналов показывают про парадигму смены властей. Лучше переключите на первый канал. Там сейчас должна идти прямая трансляция с Форума Свободы.

Экран замерцал, выдавая новую картинку и иное звуковой сопровождение. Огромное просторное помещение с тремя нависающими друг над другом ярусами, внутри которых бушевала самая настоящая война. Гул стоял как в месте средневекового побоища. На последнем, третьем возвышении заняли оборону те, кто не похож на размалёванных и изменённых «носителей прогрессов» нового мира. Стулья, палки кулаки: всё шло в ход. Геи, трансгендеры, звероформированные, депутаты, феминистки: все смешались в кучу.

На фоне парламентского бардака, гражданин, с таким количеством металла на лице, что кожа его обвисла, пытался дать интервью, но от того, что провисли и губы, звук получался несколько приглушённым:

– Я, Вшир, – пытался громкостью голоса гражданин осилить стену шума, стоявшую в зале, – а уполномоченный и почётный гей, помогаю вести репортаж блоггерам с места оплота государственного тоталитаризма. – Простерев руку, изуродованную пирсингом и «тоннелями» в сторону бойни, Вшир, продолжает. – Сейчас вы можете наблюдать за активными парламентскими дебатами. Сторона либерального прогресса требует отставки парламента, но он цепляется за остатки собственной власти.

Какого-то из депутатов окатили помоями из принесённого ведра и облили уриной, после чего Вшир оживлённо заговорил:

– Как мы видим, член «Коалиции геев» выразил недовольство одному и депутатов, упрекая его в дискриминации.

Бойня могла длиться бесконечно и перерасти в поножовщину, но внезапно всё действие прекратилось, и все, как можно быстрее попытались растесаться по собственным местам. Шум унялся. Груды мусора никто не убирал и среди них засели боевые парламентарии.

Высокий человек, закутанный в чёрные рясы, с накрытым капюшоном, взошёл на трибуну, обратив глубокий голос в аудиторию:

– Последнее слово «Вестников Свободы»?

– Мы отказываем этому государству в его существовании и объявляем Час Конца Найма! – Хором прокричала половина аудитории.

– Хм, тогда государство с этой секунды считается отменённым. – Культист Конституции обратился в зал с пламенным призывом. – Зовите к нашему Великому Собору Конституционализма всех Вестников Свободы! Созывайте либеральный люд и не-люд, ибо наступил момент! Да наступит «Оргиева Ночь»!

Звучание пламенных призывов прервалось скрипом деревянной двери и раздавшимся голосом:

– Эстебан. Это Антоний. Пойдёмте. Нам пора собираться.

– Надеюсь, Лютер в порядке. – Скорбно проронила Эбигейл.

– Конечно, не каждый день узнаёшь, что твоя мать Радикальная Феминистка. Это настоящая трагедия. – Трагично, но с толикой колкости вымолвил Ротмайр, глубоко добавив. – Поскорее бы свалить отсюда, СМИ говорят, времена наступают ещё какие.

Глава двадцать девятая. Побег из плотского рая

Спустя час. Скатриума

Шум за улицей только нагнетал обстановку. Старый дом, сделанный в стиле романтизма, на подобии древних базилик, облицованный белоснежным мрамором, явился оплотом спокойствия и безмятежности, посреди плещущегося океана безумия и хаоса.

Снежная буря наконец-то накрыла регионы Уэльского Олигархата, заметая всё пространство снежными потоками. Тьма и холод накрыли несчастный городок. Но это не помешало многотысячным ордам, алчущим торжества безумной свободы выйти на митинги и выступления.

Крушились региональные администрации, отлавливались госслужащие и жестоко избивались за то, что они притесняли Свободы и Права тех. Упившиеся либеральным сумасшествием «Вестники Свободы» сродно крестоносцам несли свою веру в Свободу, насаждая её с особым рвением. Только здесь нет креста, нет веры, есть только безумие и морозная тьма.

Миллионы каналов транслировали, как вся страна агонизирует в душевнобольном кавардаке. Шум, вой, залпы самодельного оружия и выкрики боевых либеральных кличей смешались в единый протяжный гул смены властей.

На всех каналов одно и то же, по смыслу и сути, как будто вся держава впала в одно однообразное дикарское безумие, сокрушая тех, кто не причислял себя к единому карнавалу «абсолютного либертинизма».

Эстебан помнит, знает. Эти слова отражались в его разуме, каждый раз когда его взор устремлялся за окна. «Познав свободу, вкусив и испив её сполна, становишься «диким». Но это не дикость, ибо Свобода в чистом виде не может стать ею. Это наша суть и пик» – слова отдавались звонким эхом в ушах, полным того тронутого тона и напева первобытного безумия. И в чём тот дикарь был не прав? Командор смотрел в экран телевизора, но видел лишь сумасшедших безумцев, крушащих здания. Постройки, откуда «либерально-народная бюрократия» обращалась за помощью, громились, разносились в прах самими «Вестниками Свободы», во имя освобождения.

Телевизор с нескрываемым реализмом, ибо всякое ограничение по возрастам и этичности давно кануло во тьму, показывал реалии происходящего. Кого-то из «слуг проклятого тоталитаризма» забивали дубинками, раскрашивая улицы алыми цветами. Кого-то заставляли куриться и упиваться до такой степени, что вены обретали ярко-синий цвет, а желудок изрыгал сам себя. Массовые оргии всех на всех, драки стенка на стенку, грабежи, убийства, тотальное насилие и безумие рынка: всё это стало нормой для часа сегодняшнего.

Всё напоминало безумный цирк, где сумасбродно и пугающе раскрашенные клоуны терзают самих бывших зрителей, ублажавших ранее всеми средствами клоунаду. Кровь и оргии, наркотики и дерьмо, безумие и хаос, всё обильно лилось по венам Либеральной Капиталистической Республики. Но живому трупу всё равно, ибо «то, что мертво, умереть не может».

– Скажите мне, и чем те дикари под Микардо отличаются от всего этого? – Вопрос Эбигейл разорвал звуки безумия, обильно льющегося из телевизора.

– Различия одно: тех, кто под Микардо – уничтожили раньше. Они просто не успели дожить до этого момента. – Грозно изрёк Эстебан, собирая сумку, застёгивая один из кармашков.

В просторной комнате, поливаемой ярким светом из новейших панельных ламп, стены которой покрыты специальными деревянными плитами белого цвета, отлично удерживающими тепло, копошились люди. Сумки на диванах, вещи, разбросанные по всему дому, да и сама спешка витала в воздухе, что заставляла людей перебирать необходимое с двойным усердием.

Столько мебели, что всю не перечислить, ибо Корпорация, как на удивление, оказалась довольно щедра. Столы из дуба, белые кресла, диваны, стеллажи и шкафы, поимо отопления, ещё один камин, дарящий своё тепло. Да, количество мебели, в основном расставленной у стен просторной комнаты, долго можно считать.

Но не это важно. Все активно собирались покинуть это место, пока не зная куда бежать. За ними не велась охота, не шло преследование, но каждая секунда могла стать роковой, ибо часы беззакония позволяли делать с кем угодно всё, что взбредёт в больную голову. Все, кто в доме, собирали необходимые на первое время вещи.

Эстебан, держа в одной руке край сумки, а другой, подкладывая туда одежду, обратил взор в комнату, смотря на процессию сборки.

Ротмайр набивал мешок запасами спиртного, а в кейс аккуратно складывал всё оружие, которое смог найти. Командор диву давался, с толикой возмущения, как работая Верховным Лордом он жил с таким пристрастием к всему бражному? Этот парень хоть и строил из себя матёрого мужика, ко всему относился с особой чувствительности и тем более к переездам. Столько ворчания и демонстративного недовольства на один квадратный метр редко где можно увидеть.

Антоний, прошедший с Командором Полк-Орден, Великую Пустошь, сопровождал его как хранитель в тюрьме и ушёл вместе с ним из ордена. Этого человека Командор чтил больше всех. Этот черноволосый парень, с впавшими и иссушенными чертами лица едва ли не всю жизнь шёл с Командором нога об ногу. Сейчас, Антоний, ушедший в звании «Теневика», складировал продовольствие в одну из больших сумок, а так же, перебирая картонные пачки, заполнял лекарствами рюкзак. Шум сборов, переговоры жильцов не мешали ему сосредотачиваться.

Габриель и Хельга. Тот юноша, за которым Эстебан следил добрую половину жизни, опекал его, защищал от «праведной ярости» Автократорста Рейх. Командор исполнял клятву, всегда… каждый час, минуту или секунду. От «духовности» Империи или антиморали «Республики. Эстебан слишком много прошёл, чтобы ни один белый волос не пал с головы юноши. Габриель, парень от которого складывалась вся жизнь сейчас медленно, но верно и неотвратимо проваливался в объятия чувств. Хельга, беловолосая девушка, нордического склада полностью пленила разум Габриеля и Командор нутром, душевным естеством ощущал, что его роль отыграна. Эстебан отчётливо понимал, что это станет их последнее путешествие. Финальный рывок к заветной цели.

Эрнест, Лютер и Эбигейл, собиравшие свои вещи. Объедение семьи стало радостно болезненным… даже слишком. Запихивая имущество, на лице троих повисли странные маски отчуждённой радости. В памяти Эстебана до сих пор разворачивались картины истерики Лютера. Юноша отказывался принимать суть того, что его мать встала на путь либеральный. Его душа, мысль, сердце и мозг с яростью отторгали эту новость, окрашивая её в тона бреда. Только после долго разговора Эрнест смог убедить своего сына, что всё потеряно и не вернуть. Его мать умерла, не иначе и возвратить её нельзя. Сын всё-таки принял горькую и суровую истину и принялся собирать собственное добро в сумки. Но вот Эбигейл. Первая реакция на девушку была не самая добродушная, однако Эрнест разъяснил своему сыну, что она сделала для того, чтобы они сошлись. Лютер теперь к ней ненависти не испытывал, но и родной не считает.

Амалия, Верн, Ансуа, Элен и Жебер. Пятеро ребят копошатся посреди общего кавардака и пытаются как можно быстрее покинуть место, медленно скатывающееся во тьму. Илия, девушка Лютера, похожая на маленького ангела, отдалённо схожая с Эбигейл, перебирала документы. Амалия старалась находиться часто со своим возлюбленным, ибо понимала, что сейчас ему нужнее всего поддержка.

Только Малика не было. Проповедник остался в Микардо приглядывать за освобождёнными пленниками и стремиться вылечить их от терзающего шока. Эстебан мог пожелать ему только удачи, которая особенно необходима в час, когда сгущаются тучи.

Вот они, люди, не согласные с пришествием нового мира. Ничем не сдерживаемые девушки и парни, на земле греха, бегут с неё, подобно заключённым из открытой тюрьмы. Тринадцать человек готовы сорваться и бежать со всех ног хоть куда-нибудь, но подальше от плотского рая, обращающегося с каждой секундой в преисподнюю.

– Зараза, а на улице сейчас весело! – убирая паспорт гражданина Рейха во внутренний карман бежевого пальто, кинул Ротмайр.

– Хотите присоединиться? – с видным сарказмом изрёк Эрнест, застёгивая куртку. – Там действительно сейчас будет карнавал.

– Я на идиота, не похож. – Потерев старое бежевое пальтишко, Ротмайр убрал второй паспорт во внешний карман, кинув. – Я человек умный, и не лезу в самый центр разгула психов.

– Так, – завязывая шнур на сапоге, проговорил Командор, – заканчиваем собираться. Нужно прояснить по плану. У нас до выхода пара минут осталось.

Габриель, в стороне, укладывал в портупею небольшие предметы: ручки, блокнот и прочую канцелярию, когда к нему украдкой подошёл Лютер. Юноша долго не мог начать разговор, и Габриель смог узреть это, посему взял инициативу на себя:

– Ты как? В порядке? – Застегнув портупею, обронил вопрос Габриель.

– Вроде как. – Потерянно, словно выпав из реальности, дал ответ Лютер. – Прости, не каждый день узнаёшь подобное. Да и эта новая папина фифа… не нравится она мне. – И выпрямив руку направив конечность, как стрелу, на Командора, Калгар слегка язвительно произнёс. – Твои-то родители всегда при тебе.

– Ты об Эстебане? Он мне не отец, а, можно сказать, опекун. Своих родителей я потерял ещё в Рей…

– Где потерял? – Скоротечно оборвал Лютер друга. – Так ты даже не из нашей страны? – Состояние души овладело Лютером и его мышцами, отчего губы разошлись в лёгкой улыбке. – Я всегда подозревал, что вы что-то скрываете.

– Да, – грубым голосом произнёс Эстебан, незаметно оказавшись позади Лютера, – мы из Рейха. Теперь здесь. – В нефритовых очах Командора мельком проскользнула печаль. – Вот теперь снова бежим, только на этот раз не знаем куда. – И слегка наклонившись, Эстебан шёпотом направил речь в ухо Лютера. – Я тебе не советую Эбигейл называть «фифой», хотя бы, потому что только благодаря ей вы сейчас видитесь с отцом. – И выпрямившись осанкой, Командор голосом окинул добрую половину дома. – Собираемся!

– Из Рейха. Удивительно. – Твердил Лютер, направляясь в сторону камина, и добавил. – Я всегда что-то подозревал. Но чтобы прям из самого Рейха. – Юноша обратил лик к Габриелю и одёрнул его за рукав. – Наверное, у вас такого безумия там нет? Не бродят умалишённые, возвещающие о свободе?

– Нет, – слова Антония казались сухими и безжизненными, – таких не имеется. Зато у нас много потерявших рассудок в праведности.

– Это как? – Разведя руками, задал вопрос Лютер, тут же застегнув пуговицу на кармане серой куртки.

– Хм, представьте себе всё тоже безумие, как и у вас, только его идейным апофеозом будет не абсолютная свобода, а праведность и послушание до фанатизма. Полнейшее отсутствие свободы, чтобы предотвратить то, к чему пришла эта страна. – Усмотрев полнейшее непонимание в очах Лютера, Антоний слегка улыбнулся и вымолвил. – А теперь к камину.

Все тринадцать человек удвоили усердие, уже забивая сумки всем необходимым, став через секунды откладывать вещи и стекаться к камину, возле которого решил встать Командор.

На полу плясала тень Эстебана, как и остальных людей, позади него раздавались звуки древесного треска и исторгались ароматы угля.

– Ротмайр, ты скоро?

– Подожди, я «прелесть» потерял. – Недовольно швырнул мужчина.

– Я белый ром в сумку убрал. – Откликнулся Антоний.

Бывший Верховный Лорд прекратил поиски и поспешил присоединиться к основной массе, влившись в ряды уставших людей.

– Для начала я спрошу, – грузно обратился Командор, – особенно это касается вас, юноши, – указав на Жебера и Ансуа, дополнил Эстебан, – у вас есть удерживающие вас связи в этой стране?

– У нас? – Вынув руки из кожаного жакета, риторически переспросил Ансуа. – Я, как и Жебер, как и Амалия, так же как и некогда Лютер, попали в ВУЗ Корпорации, потому что нас лишили родителей. – В глазах парня проскользнула печаль, а голос исполнился меланхолией. – Я хотел, чтобы у нас всё было по-другому, но нет, подобные связи отсутствуют.

– Понятно. – Командор рассеяно посмотрел на всех, кто есть, выделив взглядом Эрнеста, и поднял руку, согнув в локте, указав прямо на мужчину. – Ты говори, что у тебя есть идеи.

Эрнест сделал кроткий шаг вперёд.

– Да, нам помогут. Я договорился с одним влиятельным человеком из Корпорации.