Зачем мир воюет. Причины вражды и пути к примирению

Это приводит нас к мысли о том, что мир возникает не из братской любви и сотрудничества, а из постоянно присутствующей угрозы насилия.

Сила переговорной позиции каждой из сторон определяется способностью продемонстрировать сопернику угрозу нанесения ущерба. Эта сила может исходить от наличия вооружения, оборонительных сооружений, финансовых средств для создания армии, новой террористической тактики или возможности вывести миллионы людей на улицы, мобилизовать на военные заводы или в пехоту – иными словами, от чего угодно, что может способствовать одной группе одержать победу над другой. Но уступок можно добиться только в том случае, если стороны убедительно продемонстрируют способность спалить дом дотла. Не войну, а именно такое фактически ненасильственное напряжение философ Иммануил Кант в трактате «К вечному миру» называет естественным состоянием человечества.

Эта модель и наши предположения, сколь бы просты они ни были, дают некоторые стратегические представления о сути конкуренции. Первое заключается в том, что следует ожидать мира, если цена войны либо невелика, либо катастрофична. Если конфликт требует лишь половины потенциальных жертв – меньше смертей, незначительного нарушения наркобизнеса, невысокого риска арестов, – тогда диапазон переговоров может сократиться вдвое. Тем не менее любой раздел в этом сократившемся диапазоне для обоих противников будет лучше войны. А если война представляется слишком дорогим предприятием, обе стороны однозначно предпочтут политическое урегулирование.

Это может показаться нелогичным, но чем выше разрушительная сила нашего оружия, тем легче должны находиться мирные решения. Таким образом, огромные инвестиции в военную отрасль или изобретение новых видов вооружений сами по себе становятся причиной конфликта. В основном они изменяют баланс сил и, следовательно, потенциал в дележке пирога. Если они делают войну более разрушительной, диапазон переговоров может расширяться, увеличивая дивиденды от мира. Это помогает понять более широкую историческую перспективу: по мере роста мощности вооружений войны должны происходить реже, ведь если оппоненты, обладая таким оружием, все-таки вступят в конфликт, он может оказаться апокалипсическим. По этой причине можно ожидать, что войн в будущем будет меньше, но вестись они будут с более катастрофическими последствиями [3].

Еще одна идея заключается в том, что ни размер пирога, ни его относительное увеличение или сокращение не имеют значения: диапазон переговоров есть всегда, потому что война так или иначе обойдется дороже. В этой связи нельзя утверждать, что особо бедные общества и регионы, по сути, более склонны к конфликтам. Равно как не следует ожидать, что, скажем, открытие новых ресурсов, сокращение водных запасов, резкий рост цент на потребительские товары или засуха обязательно должны их провоцировать. Чтобы у войны сложились так называемые причины, этим обстоятельствам должны сопутствовать иные помехи – такие, которые изменят стимулы и ликвидируют диапазон переговоров.

В случае с Пачелли и Эль-Меса мы предположили, что обе стороны вооружены в равной степени, поэтому могут рассчитывать на примерно равные доли, Но что, если Пачелли столкнутся с непредвиденными событиями? Например, федеральные спецслужбы арестуют высшее руководство, заморозят банковские счета, изымут арсеналы с оружием и запасы наличности, Предположим, шансы Пачелли победить в войне с Эль-Меса упадут из-за этого до 20 %. Эль-Меса тем временем увеличит прибыль от наркоторговли, нарастит могущество, создав выигрышные альянсы. Диапазон переговоров в этом случае изменяется: если раньше Пачелли могли рассчитывать на 40–60 долларов Белло, теперь на их долю останется 16–36 долларов [4]. С точки зрения Пачелли, это выглядит так.

Отмечу, что новый диапазон не включает предыдущее деление, Эль-Меса явно должны быть недовольны. Но это не означает, что они должны вторгаться на территорию Пачелли, чтобы забрать добычу, соответствующую их новому могуществу. Банде Эль-Меса нет необходимости развязывать войну, В свою очередь в интересах Пачелли постараться удержать Эль-Меса от нападения. Они предпочтут торговаться, а не воевать и, возможно, уступят несколько точек или, скажем, будут ежегодно выплачивать противнику дань.

Это говорит о том, что на прочный мир есть смысл надеяться даже тогда, когда силы противников не равны, они презирают друг друга, переживают серьезные потрясения или изменения баланса сил. В этом случае стороне с меньшими ресурсами, мобилизационной мощью и военной силой просто придется утешиться меньшей долей пирога.

Таким образом, если возникает несоответствие между трофеями и силой, для обеих сторон всегда лучше договориться, чем воевать. В случае Белло это не означает, что главари банд сели за стол с абаками и электронными таблицами, высчитывая свою безубыточность. Вместо этого за столом переговоров встречаются их агенты. Каждый из них – хитрый переговорщик, хорошо умеющий считать и оценивать. В некоторых случаях более могущественная банда может вторгнуться на территорию противника, захватить небольшой кусок, рассчитывая, что ослабленный оппонент уступит его без боя. Такие же неформальные переговоры или односторонние действия можно наблюдать на уровне стран или целых населенных пунктов. Приблизительные подсчеты того, что можно приобрести или потерять, заводят противников довольно далеко. Если они не уверены в своей реальной силе, все выясняется с помощью мелких стычек. Но в продолжительных сражениях нет никакой оправданной нужды.

Конечно, этот пример упрощает реальную жизнь. В нем всего два противника, каждый из которых действует синхронно, без труда может наблюдать за другим, а война – одноразовое действие, оканчивающаяся результатом «все или ничего». Но даже если мы усложним условия задачи, вывод окажется тем же: если есть какой бы то ни было дисбаланс между трофеями и силой, для обеих сторон всегда лучше договориться, чем воевать.

У соперников есть стимулы торговаться и перераспределять ресурсы, чтобы избегать разорительных итогов. Этот общий принцип применяется не только в военных конфликтах, но и – в первую очередь – в коммерции. Например, упоминая о переговорах между фирмами и профсоюзами, легко можно заменить войну на забастовку – ключевая идея останется прежней. Обе группы – акционеры и работники – хотят добиться для себя лучших условий. Но забастовки и перерывы в работе дорого обходятся обеим сторонам.

Большинство фирм и профсоюзов стараются их избегать, и при убедительной угрозе работодатели предпочитают идти на уступки работникам. Когда забастовки все-таки происходят, обе стороны обычно сожалеют об этом.

Нечто похожее можно наблюдать в судебных прениях. Судебные процессы, как и войны, – дорогое и не всегда эффективное занятие. Тяжущиеся стороны, как правило, стараются договариваться, а изматывающие судебные разбирательства происходят лишь тогда, когда что-то ликвидирует нормальные стимулы для компромисса [5].

Примерно в то же время, когда эти идеи стали применяться в юриспруденции и трудовых отношениях, гарвардский экономист Томас Шеллинг начал использовать их для объяснения характера войн. На протяжении нескольких десятилетий мировые ученые оттачивали эту логику. Пример с дележкой пирога я позаимствовал у Джима Ферона, политолога из Стэнфордского университета. Он был одним из первых, кто предложил систему, объясняющую, каким образом рушатся наши стимулы к сохранению мира [6].

Эти расчеты применимы и в теории международных отношений. Принцип, который лежит в основе, отсылает к реалистическому подходу к конфликтам— направлению мысли, которое развивали многие философы и политики, от Никколо Макиавелли до Генри Киссинджера. Они представляли государства как эгоистичные сущности, стремящиеся к реализации собственных интересов в анархической системе, где не существует высшей силы, способной удержать противников от нападения. Успех мирных сделок в этих обстоятельствах зависит от способности обеих сторон понять, что отказ от конфликта защищает в первую очередь их собственные интересы. Логику подобных ситуаций, к которым относится и наш пример с делением бандитского пирога, объясняет так называемая теория бескоалиционных игр [7].

Это подводит нас к вопросу о том, почему мы все-таки вступаем в конфликты. Каждая из пяти причин войны предполагает деление мирного пирога другим способом. Они смягчают упрощающие предположения и реалистические принципы, показывая, какие из них наиболее важны для поддержания мира. Например, неконтролируемые интересы признают важность внутренней политики группы, особенно в тех случаях, когда правители стремятся к славе и богатству вопреки интересам общества. Нематериальные стимулы допускают возможность того, что общества обладают иными ценностями и идеями, помимо материального пирога, а стремление к ним может компенсировать издержки войны. Неопределенность удаляет предположение, что обе стороны владеют одинаковой информацией и адекватно оценивают переговорную силу противника. Проблема обязательств вносит изменения в баланс сил, а также ограничения по части того, насколько одна сторона может достоверно полагаться на другую в стремлении сохранить мир. Наконец, мы должны признать, что стороны, делящие пирог, – отнюдь не бесстрастные компьютеры. Мы заблуждаемся и относительно себя, и относительно наших врагов, что ведет к предсказуемым ошибкам.

Следующие пять глав посвящены детальному рассмотрению каждой из этих пяти причин. Но будьте внимательны. Переходя от одной неудаче к другой, легко забыть основную идею: война – исключение, а не правило. Среди всех бедствий постарайтесь не упускать из виду здравый смысл мироустройства, имеющиеся в нашем распоряжении инструменты и стремление к миру.

Глава 2

Неконтролируемые интересы

Напротив меня, ссутулившись в пластиковом садовом кресле, сидел невысокий, худощавый, одетый в грязную белую майку и потертые джинсы человек, известный полевой командир по кличке Белый Цветок. Он грустно смотрел на свой бокал пива. Несколько месяцев назад этот парень 30 с чем-то лет возглавлял отряд наемников численностью в 1 000 человек. Они контролировали каучуковую плантацию в джунглях Западной Африки, на которой трудились более 1 000 работников. Каждый день легионы этих людей собирали чаши белесоватого сока с миллионов каучуковых деревьев. Белый Цветок и его подручные облагали налогом каждую, получая ежемесячно до 40000 долларов. Но сегодня этот человек едва наскреб себе на пиво.

Вечер был жарким, влажным и непроглядно темным. Гринвилл, как большинство среднего размера городов в Либерии, больше десятилетия не видел электрического света. Вдоль разбитого тротуара мерцали лишь слабые огоньки самодельных жаровен, на которых уличные торговцы готовили рыбу, пытаясь продать ее случайным прохожим.

Постапокалипсические ощущения у меня сформировались недаром. Шел 2009 год. Война в Либерии завершилась шесть лет назад. Но 14 лет до заключения перемирия в этой маленькой западноафриканской стране редко возникали моменты стабильности. Конфликт был глобальным. Погибла почти десятая часть всех жителей. Половина была вынуждена покинуть свои жилища. Города, подобные этому, были разорены и обезлюдели в результате грабежей и боевых столкновений.

Полевого командира по кличке Белый Цветок звали Леоном, но он предпочитал псевдоним. Я сидел в сумерках рядом с уличной жаровней около своего отеля, поедая руками жирную рыбу, когда ко мне подошел этот худощавый бывший главарь боевиков в сопровождении двух огромных телохранителей.

Несколько месяцев назад Белый Цветок и его группировка были вытеснены с каучуковой плантации смешанными силами либерийской полиции, ооновских миротворцев и разъяренных сборщиков каучука, которым надоело платить «налоги», не получая ничего взамен. Хуже того, здесь появились иностранцы типа меня, которые стремились уговорить рядовых участников банд, какую возглавлял Белый Цветок, сложить оружие, предлагая возможность получить работу и образование. Я не проводил программу демобилизации, а изучал ее. Но Белый Цветок не интересовался такими нюансами.

Между глотками пива Белый Цветок поведал мне обычную байку боевиков. Либерия – страна с богатствами для тех, кто хочет и может завладеть ими. Так начиналась басня. Страна, покрытая густыми тропическими лесами, направляет свою продукцию за Запад: древесину во Францию, каучук в Японию и Америку. В бесчисленных ручьях и речках джунглей можно добывать золото и алмазы. Для них есть очень прибыльный рынок в Бельгии. Все эти богатства могли бы способствовать развитию страны, улучшению систем здравоохранения и образования для забитых народных масс. Во блага общества дальновидные люди должны захватить все эти ресурсы и, если понадобится, даже силой.

Такого рода риторика вкупе с оружием привела молодого Белого Цветка к власти на каучуковой плантации Синоэ. Впрочем, преимущественно – оружие. Белый Цветок не хуже меня знал, что работники плантаций никогда не увидят ни одной клиники или школы, которые он обещал построить [1]. Мы оба так же хорошо знали, что он, не задумываясь, возобновит войну, если это будет в его интересах. Именно на войне разбогатели большинство либерийских полевых командиров. Конфликт принес им земли, деньги и власть. При этом вся страна страдала. Если подвернется шанс захватить дополнительные территории, Белый Цветок наверняка его не упустит. Основная часть рисков и тягот ляжет на плечи его наемников и простого народа. Но что ему до этих проблем?

Либерия

К счастью, либерийское правительство и миротворческие силы ООН правильно оценили стимулы, которые движут такими, как Белый Цветок. Они хорошо подготовились, так что войска действовали с сокрушительной силой. Кроме прочего, они организовали подкуп рядовых членов и отступные для Белого Цветка и его подручных.

К большому сожалению для Белого Цветка, он совершенно не умел распоряжаться деньгами. Через несколько месяцев его денежные доходы иссякли. По мере приближения ночи стала ясна причина его желания поговорить со мной: он хотел получить работу в исследовательской группе.

«Я могу уговорить людей сотрудничать с тобой», – пояснил он, Я в этом не сомневался. Но к этому моменту стало очевидно, что Белый Цветок больше не внушает страх. Он потерпел поражение и был жалок. Я отказался от его предложения и направился через дорогу в отель. Пора было ложиться спать.

Проблема с автократами и олигархами

Во многих смыслах история Белого Цветка – это история Либерии, от ее основания как американской колонии в 1821 году и существования как одной из немногих независимых черных республик в мире до долгой и страшной гражданской войны, которая началась в 1989 году.

Как и для Белого Цветка, история Либерии начиналась с природных богатств, ресурсов, которые небольшой правящий класс бизнесменов и землевладельцев смогли захватить и использовать для собственного обогащения. В XIX веке свободнорожденные чернокожие из Соединенных Штатов вернулись в Западную Африку и отвоевали этот небольшой кусок побережья. Так же как худощавый полевой командир использовал наемников для контроля делянок с каучуковыми деревьями, американо-либерийская элита использовала вооруженные силы для захвата большинства шахт, плантаций, бизнеса, оружия и финансовой помощи Запада.

Эта концентрация оружия и экономической мощи сделала малочисленный политический класс практически неподотчетным перед народными массами. Постепенно в Либерии сформировался один из самых автократических режимов на планете. Президент Либерии в своей стране, как Белый Цветок на своих плантациях, практически не сталкивался с такими понятиями, как сдержки и противовесы. Для целого ряда лидеров и их ближайшего окружения страна превратилась в его частную собственность [2].

Могущественное президентское кресло стало соблазнительным призом, который хотели бы заполучить полевые командиры, армейские чины и оппозиционные политики.

Если его удастся захватить в результате быстрого и бескровного переворота – прекрасно. Но если для захвата власти потребуется организовать мятеж, основную часть жертв понесут другие – расчет соотношения затрат и выгоды в умах таких лидеров искажен. Б книге я называю это предрасположенностью к войне.

Предрасположенность к войне возникает в тех случаях, когда люди, решающие, стоит ли развязывать конфликт или нет, понимают потенциальные риски и приобретения иначе, чем общество, которое они, как считается, представляют. Иными словами, когда личные стимулы лидеров идут вразрез с интересами общества.

В некоторых обществах богатство, средства производства и оружие не сконцентрированы в отдельных руках, а распространены широко в массах. Некоторые народы выработали политические правила и социальные нормы, которые сдерживают элиты, вынуждая их искать согласия у рядовых граждан. Различные институты и система распределения власти помогают согласовывать интересы правителей и общества. Мы рассмотрим эту систему сдержек и противовесов позже. Главная мысль – общества, которые обладают такими ограничивающими элементами, проявляют большее миролюбие отчасти потому, что их лидеры вынуждены учитывать издержки войны. При отсутствии таких сдерживающих факторов лидеры гораздо более склонны к развязыванию конфликтов.

Это одна из причин, по которым страны Африки, расположенные к югу от Сахары, Либерия в том числе, во второй половине XX века оказались одними из самых конфликтных мест на планете. В результате спешной деколонизации на континенте образовалось множество совершенно неподотчетных режимов. Мало какие права и обязанности распределялись среди различных ветвей власти. Многие президенты были не только главнокомандующими, но и контролировали государственную казну, распределяли должности и даже возглавляли университеты. Власть сосредотачивалась в столице, а провинции редко имели возможность собирать налоги и расходовать средства независимо от центра. Власть, как правило, была максимально персонализированной. Правящий класс руководствовался не стабильными законами и институциями, а собственными прихотями, учитывая интересы и кошельки разве что ближайшего окружения [3].

Такая политическая система, при которой победитель получает всё, чревата большими рисками. Она дает офицерам среднего звена стимулы силового захвата президентской власти. Она вызывает у полевых командиров соблазн поднять мятеж. Она дает упрямым президентам мотивацию противостоять тем и другим, при необходимости – силой. Все издержки военного противостояния падают на плечи простого народа, а плоды вероятной победы достаются исключительно лидерам.

Впрочем, не стоит думать, что предрасположенность к войне – проблема исключительно Черной Африки. Большинство режимов на протяжении большей части истории человечества были централизованными, персонализированными, с неограниченной властью, а следовательно, имели высокую предрасположенность к войне. Правитель мог называться по-разному: бог-царь, император, королева, султан, президент, сёгун, военный диктатор. Режим представляла знакомая группа персонажей: генералы, визири, министры, высшее духовенство, партийные боссы, имамы, бюрократия, аристократия, землевладельцы. Некоторые олигархи включались в политический процесс больше других. Однако общим оставалось одно: представители правящего класса исключали народные массы из процесса принятия решений. Все знаковые выборы совершали элиты. Они определяли, кто какой статус получит в обществе. Все налоги и ренты стекались в их карманы. Они кооптировали бунтарей, поддерживая свою власть подкупами и репрессиями.

За несколько веков до того, как полевые командиры уничтожали Либерию, другой деспот с севера, «король-солнце» Людовик XIV, сформулировал универсальный для таких режимов принцип, заявив: «Государство – это я». Подобные ему правители, не обремененные выборами или потребностью в массовой легитимности, больше других склонны применять насилие для достижения своих целей.

В Европе Средневековья и раннего Нового времени войны называли развлечением королей, На протяжении веков европейские монархии, герцогства, республики вели постоянные битвы. Историки неоднократно объясняли эти войны жадностью и личными интересами неподотчетных элит [4], Одно из первых свидетельств таких эгоистичных расчетов оставил Никколо Макиавелли, проживавший во Флоренции в конце 1400-х годов и занимавший ряд высоких должностей в ее правительстве. В это время у власти пребывал могущественный банкирский клан Медичи. На короткий период в стране установилась республика, и именно эти годы совпали с карьерой Макиавелли как государственного служащего. Однако в 1512 году, когда Медичи снова пришли к власти, Макиавелли был отстранен от участия в политической жизни. Остаток своих дней он посвятил творчеству, создав в том числе знаменитое руководство для диктаторов – трактат «Государь»,

Макиавелли жил в беспокойное время, в разгар длившихся более столетия «разборок» между множеством мелких европейских государств. Либерийским полевым командирам этот мир показался бы знакомым, а советы дипломата – весьма уместными. Сухощавый и суровый, он принимал стремление правителя к власти и господству как данность. Чтобы достичь желаемого, объяснял Макиавелли, «государь не должен иметь ни других помыслов, ни других забот, ни другого дела, кроме войны»[2]. Личные намерения Макиавелли трактуют по-разному. Кто-то полагает, что он искал благосклонности правящего семейства Флоренции. Другие – что он презирал эту форму правления и просто хотел задокументировать ее жестокую логику [4]. Вне зависимости от того, было это предписанием или описанием, книга Макиавелли объясняет, каким образом правитель может игнорировать самые разрушительные издержки войны. Единственное, что имеет значение для государя, по словам Макиавелли, это его персональное величие. Согласно этой логике, войны никогда не следует избегать. Ее вместо этого нужно использовать для собственной выгоды или, иными словами, приватизировать выгоду от войны, социализируя ее издержки.

Такие неподотчетные обществу личные интересы легче всего проследить в их наиболее очевидных формах. Именно по этой причине в качестве примера я выбрал Африку второй половины XX века и Европу раннего Нового времени. В более открытых обществах определить предрасположенность к войне сложнее. Но ее влияние, пусть и более тонкое, так или иначе есть, и очень важно научиться правильно его оценивать.

Для этого переместимся к основателям и правителям Либерии – Соединенным Штатам, которые стали первой страной современной демократии. Говоря о революции, которая привела к образованию государства, американцы обычно во главу угла ставят идеи либерализма. Но некоторые ученые видят в ней и значительный след макиавеллизма.

Американская неблагородная революция

Джордж Вашингтон родился в 1732 году. Будучи средним сыном ничем не примечательного фермера, занимавшегося выращиванием табака, он ощущал себя на задвороках элитного общества плантаторов Виргинии. К счастью, его старший брат женился на дочери одного из самых влиятельных семейств колонии. В результате у долговязого молодого человека появились могущественные покровители. Эти благодетели пустили в ход связи и выхлопотали Джорджу желанную публичную должность землемера округа.

В хорошо обжитой Виргинии разметка границ земельных владений была не слишком прибыльным занятием. А вот на западе, за Аллеганскими горами, лежали миллионы акров ничейной земли, если не считать местных обитателей, не говоря уже о французах. Через несколько дней после своего назначения Джордж Вашингтон отправился на фронтир. Молодой человек намеревался помочь своим покровителям, оформляя права на лучшие территории, не забывая записать и кое-какую собственность на себя. Ему на тот момент было всего 17 лет.

Жажда приобретательства поглощала молодого виргинца. Оформление прав, накопление, передача из рук в руки дешевой земли были страстью обитателей всех 13 колоний. Большинство самых крупных состояний в колониях сформировались от земельных спекуляций. К сожалению для Вашингтона и его покровителей, французы разделяли их ненасытный аппетит к новым территориям. Французские войска начали строить цепь фортов вдоль плодородной долины реки Огайо, вокруг современного Питтсбурга, проходившую как раз по тем землям, на которые оформлял заявки Вашингтон.

В ответ могущественные покровители юного землемера направили его туда снова, на сей раз во главе вооруженного отряда. Высокий и широкоплечий Вашингтон прекрасно соответствовал роли военного лидера, Кроме того, он проявил себя талантливым командиром. Состоятельные покровители отправили его на Запад во главе ополчения, в которое входили как американцы, так и индейцы ирокезы. К этому моменту ему исполнилось 22 года.