Две луны

Степан Сказин

Две луны

1.Белый вороненок

С малых лет я вдохновлялся волшебными сказками и героическим эпосом. Но мог ли я вообразить, что сам примерю кольчугу борца с натуральной нечистью?..

В своих снах я – вместо Рустама – булатным мечом рубил головы косматых страшилищ-дэвов. Или – как доблестный Рама – отправлялся на остров демонов-ракшасов, чтобы вырвать из лап чудовищного десятиглавого Раваны свою прекрасную возлюбленную. Точь-в-точь как Дон-Кихот рыцарскими романами – я зачитывался Махабхаратой, ассиро-вавилонским Сказанием о Гильгамеше, калмыцким эпосом Джангар.

– Опять ты уткнулся в свои восточные небылицы?.. – морщилась мама, когда заставала меня за чтением Шахнаме. – Лучше бы на голых женщин в интернете смотрел. Честное слово!..

У меня была толстая тетрадка, страницы которой я отчаянно марал – пытаясь переложить на стихи египетский миф об Осирисе и Исиде. (Особенно меня занимал эпизод битвы отважного Хора с коварным братоубийцей Сетом). Еще я пересказывал в прозе отдельные песни из Манаса и Шахнаме. Да – вдобавок – сочинял собственные истории по мотивам легенд и преданий народов Востока.

Конечно – я не светил тетрадкой перед родителями. Они бы позеленели и плевались желчью от моих литературных упражнений. В нашей семье – в которой царили монастырские бережливость и дисциплина – действовало чуть ли не на скрижали вырезанное правило: «Дозволено только то, что полезно». Родители приняли эту формулу восемнадцать лет назад (за год до моего рождения). И с тех пор – стиснув зубы – ни на волосок не отступали от своего железного принципа.

Когда я был маленьким мальчуганом – меня не водили в зоопарк. Смотреть на слонов, мол, пустое занятие. Поиграй-ка лучше, сынок, с кубиками, расписанными английскими буквами. Английский тебе в жизни – как пить дать – пригодится.

Из тех же соображений практичности папа с мамой не заказывали на дом пиццу (дешевле купить замороженную в супермаркете). Не ходили в парикмахерскую – а сами стригли меня и друг друга купленной по акции машинкой. Не приобретали художественную литературу.

Спасибо покойному дедушке, от которого осталась целая библиотека. Не знаю – не поехал бы я умом без своих любимых сказок и героических баллад. Книги – на крыльях страниц уносящие меня в волшебные миры – были единственным лучиком света в моем сереньком существовании.

Школу я закончил… скажу мягко: без блеска. Учитель математики только из уважения к преждевременной седине моих родителей нарисовал мне тройку. «Да, приятель, – рассудил мой папа, шаря по мне взглядом из-под квадратных очков и прокручивая топорщащийся ус. – Институт тебе явно не улыбается».

И определил меня в Технологический колледж. Покорной овцой я пошел учиться на сварщика.

«Вот и славненько, – хлопал папа себя по ляжкам. – Гуманитарии сейчас не нужны. Их как тараканов. А вот рабочие профессии – всегда будут востребованы».

«Выпустишься из колледжа высококлассным специалистом, – подхватывала мама. – Женишься на порядочной девушке. Какая козочка не клюнет на красавца-сварщика?.. Родите деток… Уж понянчусь я с внуками!..».

Моя жизнь – таким образом – была расписана на годы вперед. Папе и маме и в голову не приходило спросить, к чему у меня у самого лежит душа. А я привык, что со мной считаются меньше, чем считались бы с домашним котом. (К слову: я хотел бы, чтобы мы завели котейку. Но просить родителей было дохлым номером).

Учеба в колледже стала для меня сплошным хождением по мукам. Вплоть до того, что с самого утра – только звенел будильник – у меня начинало щемить сердце. О, я согласился бы вовек не просыпаться – лишь бы не ехать в треклятый колледж!..

Все в колледже нервировало меня, доводя до белого каленья. От директора – строгого длинного бровастого дядьки по прозвищу Полковник – до необходимости носить синюю униформу и уроков физики и химии.

Перед Полковником я вытягивался в струнку. А тот придирчиво ощупывал меня чуть воспаленными красноватыми глазами. Хмурил кустистые брови – похожие на крылья филина. И выдавал: «Почему воротник мятый?.. Ботинки не начищены?..».

С химией и физикой – в которых я разбирался не больше, чем поросенок в ананасах – я справлялся тупой зубрежкой. Я заучивал наизусть целые параграфы из учебников. Удивительно – но это срабатывало. По столь неудобоваримым для меня предметам я был твердым хорошистом. Даже лучшим студентом в группе.

К сожалению – с физкультурой так было не извернуться. Вся группа дружно надрывала животы от обезьяньего хохота – когда мне не удавалось хотя бы разок подтянуться. Или когда я – выбиваясь из сил – плыл по бассейну на скорость.

Вообще – отношения с одногруппниками ввергали меня в сущий ад. Все остальные «прелести» колледжа еще можно было терпеть. Но это…

«Товарищи» по учебе точно видели у меня на лбу клеймо: «Я лузер. Лох. Растяпа. Пни меня». Я хорошо узнал, что такое быть белым вороненком в черно-серой стае. Меня беспощадно клевали. Испачкать мне мелом форму, отвесить сочный пендаль – это были лишь самые мелкие «шалости», которые позволяли себе хулиганистые одногруппники в отношении меня. Я был подлинной грушей для битья или – вернее сказать – куклой для издевательств.

Мне кидали за шиворот мусор. Играли в футбол моим портфелем. Отнимали у меня ручки и тетрадки. А пару раз – по-лошадиному гогоча – окунали меня головой в унитаз.

Об унижениях, которые я сносил в колледже – я не смел заикнуться родителям. С ранних лет я усвоил: я должен соответствовать ожиданиям папы и мамы – а не «создавать проблемы». Батя решил, что ты будешь учиться на сварщика – значит стисни зубы и терпи.

Директор колледжа – бравый Полковник – знал, что по специальности сварщика в заведении учится самая отмороженная шпана. Среди которой только я – как белый кубик сахару между черными углями.

Перед Полковником мои обидчики поджимали хвосты. Он рявкал на дебилов-«сварщиков», как лев на гиен. Но только Полковник поворачивался спиной – «гиены» корчили рожи и показывали средние пальцы. А кто-нибудь из «стаи» уже прицеливался – метнуть в меня скомканный в шарик листок, в который предварительно харкнул.

Мои одногруппники были оторванные бесы, хулиганы и отбросы общества – как один. Но и среди этой звериной братии были особо выделяющиеся фигуры. Ровным счетом четыре. Четыре отпетых уродца. Четыре матерых лохматых волка – на фоне тявкающих шакалов. Этих «волчар» называли не по именам – а по прозвищам, которые те с гордостью носили.

Пес. Вор. Поп Гаврила. Рыжий Адольф.

Пес появлялся, скандируя:

– «Гончие псы», вперед!.. Оле-оле-оле!..

Он был фанатом футбольного клуба «Гончие псы». Никто не смел в присутствии Пса заикнуться, что болеет за другую команду.

В дни чемпионатов Пес ходил точно наэлектризованный. От него тогда легко можно было получить в рыло – так что самые оторванные «сварщики» становились тише воды и ниже травы. Но Пес все равно нападал на кого-нибудь – чтобы снять напряжение. И в восьмидесяти пяти процентах случаев несчастной жертвой был я.

Пес хватал меня за грудки:

– Эй, черт!.. Ты почему за «Гончих псов» не болеешь?..

– Я… я не увлекаюсь футболом… – еле слышно лепетал я. Понимая: что бы я ни промямлил – от жестокой расправы мне не спастись.

– Ты что – не пацан?.. – наседал Пес.

– Пацан…

– А вот и не пацан!.. «Гончие псы» – оле-оле-оле!..

Пес сбивал меня подножкой и – пока я падал – успевал достать меня пудовым кулаком. Наступал на меня ботинком – отчего на моей форме оставался грязный след. И плевал мне на волосы. Мне оставалось только молиться, чтобы в коридоре нарисовался Полковник или другой строгий преподаватель, способный утихомирить Пса.

Пса волновала честь любимой команды. Вора – понты и червонцы. Вор был двухэтажный детина с квадратными плечами. Он любил напевать:

– Скольких я зарезал…

И нарочно закатывал рукав – чтобы продемонстрировать вытатуированного пониже локтя скорпиона. Скорпион был эмблемой какой-то крутой банды головорезов.

Вор страшно гордился своим братом – три года отсидевшим в тюрьме. Любил свистеть – и разговаривал на уголовном жаргоне: «ментяра» – «курю бамбук» – «фраер».

Из четырех «ферзей» Вора боялись меньше всего. Сам он откровенно лебезил перед попом Гаврилой и рыжим Адольфом. Но мне от этого было не легче, когда – зажав меня в углу – Вор скалил гнилые зубы, подносил к моему лицу заточку и спрашивал:

– Баблосы есть?.. А если найду?..

Денежка, которую мама выделила мне на покупку обеда – перетекала Вору в карман.

Ростом с многолетний дуб, чуть сутулящийся, бородатый – поп Гаврила вызывал больше ужаса, чем Пес и Вор, запряженные в одну колесницу. Поп Гаврила в третий раз пытался получить диплом сварщика – и был старше всех в группе. Отсюда и обильная растительность на обезьяньем лице Гаврилы.

Почему Гаврила – и почему «поп»?..

Очень просто. Амбал числился в активе САГ – «Союза архангела Гавриила». Так именовалась молодежная околоцерковная организация – которая ставила своей задачей «жесткую бескомпромиссную борьбу за традиционные православные ценности». Врагами «Союза…» были мусульмане, накрашенные девушки в мини-юбках и «мамкины дрочеры-аметисты» (атеисты). Свою «правоту» САГ отстаивал весьма хулиганскими (что бы не сказать: разбойничьими) методами.

– Ух, повеселились!.. – хвастался, тряся бородой и вихрами похожий на лохматого жирного гоблина поп Гаврила, придя в колледж после выходных. – Разгромили выставку проклятых чертей-эволюционистов!.. Я тому профессору лысому очки и харю разбил. Надо было ему в зад фальшивую косточку ихтиозавра запихнуть… Эволюция – это сатанинский бред. Ловкая выдумка скотов-ученых!.. Все так называемые «окаменелости» – подделки. Не было никаких мамонтов и птеродактилей. Бог за шесть дней сотворил весь мир – включая светила и животных – семь тысяч лет назад!.. И человека вылепил из праха земного… А тот, кто верит в эти россказни про эволюцию – будет на большом вертеле жариться в аду!..

И надо же мне было – из какого-то странного упрямства – заикнуться, что я материалист и считаю, что человек произошел от спустившейся с дерева обезьяны. О, Гаврила меня люто возненавидел!.. Чего только он не творил со мной на переменках. Да и на уроках – если учитель выходил.

Ударом тяжелого – как гиря – кулака поп Гаврила отправлял меня валяться на пыльный истоптанный пол. Потом – потянув за волосы – заставлял подняться. Как пьяный верблюд – плевал мне в лицо. И снова валил меня – на этот раз лягнув в живот ногой. Было больно, как если бы ножища Гаврилы заканчивалась копытом.

Помню – на уроке биологии, когда учительница куда-то отлучилась, поп Гаврила, под общий галдеж, размашистыми шагами подошел ко мне. Схватил меня за ухо. И скрипнул львиными челюстями:

– Ну что, свинья неверующая?.. Думал: сядешь на заднюю парту – я тебя не достану?..

Поп Гаврила раскрыл мой учебник биологии на странице с фотографией орангутанга. Оскалился:

– Что – дедушка твой?!..

Дернув меня за ухо – Гаврила резко впечатал меня физиономией в стол. Мне повезло, что я не сломал нос.

Гаврила вырвал из моей тетрадки листок. Свалял в ком и запихнул мне в рот:

– Жри, мразь!..

Я отчаянно закашлялся.

Поп Гаврила толкнул меня. Я грохнулся вместе со стулом – ногами вверх.

Меньшая часть группы наблюдала за расправой с трепетом – как бандар-логи за гипнотизирующим танцем змея Каа. Но большинство «сварщиков» гудело и улюлюкало – выражая свое восхищение попом Гаврилой. У нас в колледже было так: кто более отъявленный хулиган, у кого тяжелее кулачища – перед тем встают на задние лапки.

– Что здесь происходит?.. – аж розовая от возмущения, спросила выросшая на пороге аудитории преподавательница.

Но поп Гаврила уже сидел чинно за партой – теребя свою густую бороду. Мне оставалось только выплюнуть бумажный комок, поднять стул, отряхнуться – и тоже сесть.

Бьюсь об заклад: учительница – по крайней мере – догадывалась, что случилось за время ее отсутствия. Но быка попа Гаврилу побаивался и преподавательский состав. Только перед бравым Полковником православный активист замирал по стойке «смирно».

Что еще сказать?..

А то, что с той же силой, что и поп Гаврила, меня ненавидел другой кабан – конопатый Адольф. Впрочем, сухопарый и вытянутый – Адольф казался мне больше похожим на длинноногого горного архара, чем на кабана. Лицо Адольфа – покрытое бурыми и рыжими пятнами – напоминало корку гнилого апельсина.

Если поп Гаврила защищал «традиционные православные» – то рыжий Адольф «исконно русские» ценности. Между собой громилы ладили – как две головы дракона.

«Я социал-националист!..» – гордо вскидывал голову рыжий Адольф. Врагами Адольфа были анархисты, коммунисты, тюрки, таджики, монголоиды и просто смуглые брюнеты.

В первые дни моей учебы в колледже рыжий Адольф поймал меня. Припер к стенке. И – выдыхая изо рта зловоние – спросил:

– Ну-ка, салага. Ты за русских против жидов и чурок?..

Возможно – вы посмеетесь над тем, какой я дурачок без нормально работающего инстинкта самосохранения. Но совесть не позволила мне ответить: «Угу». Я пролепетал, что ко всем национальностям отношусь одинаково уважительно. И что считаю: народы Земли должны жить в мире.

Адольф позеленел от ярости, как зомби:

– Ах ты ж кусок нерусского дерьма!..

Чертов нацик врезал мне коленом в живот. Я сложился пополам. Рыжий Адольф огрел меня по голове. И затем опрокинул на пол.

Стараясь прикрывать затылок руками – я скорчился на пыльном заляпанном линолеуме. А Адольф – хрипя и рыча – самозабвенно топтал меня ногами в шипастых ботинках.

С губищ рыжего урода лилась отборная брань. Из которой самым мягким было:

– Да я тебя – ублюдка – на шашлык порублю!.. Выкидыш японской проститутки!..

С того дня рыжий Адольф смотрел на меня, как крокодил на детеныша зебры. Не было переменки, на которой рябой националист не унизил бы меня, не оскорбил бы, не двинул бы мне кулаком в живот или в челюсть…

Так я прозябал – приученный терпеть издевательства. В свои семнадцать лет я был битым жизнью, как футбольный мяч. И бесполезно было искать защиты у родителей. Им нужно было только, что я учился на «хорошо» и «отлично».

Я отдыхал душой лишь за чтением Шахнаме и Рамаяны – старинных преданий о героях и красавицах. Сказания восточных народов были точно переливающиеся огнями самоцветы. Когда живешь в черно-сером мире – так не хватает ярких красок!..

Мог ли я предвидеть, что скоро жизнь моя заблещет, как изумруд или самый чистый бадахшанский рубин?.. Что собственный опыт меня убедит: чудеса случаются не только в сказках и эпосе?..

2.Две луны

В то утро я еле-еле – под мелодию противного будильника – оторвал голову от подушки. Вчера я допоздна читал поэтическое переложение нескольких эпизодов великой Махабхараты.

В квартире царила тишина. Я вспомнил: папа с мамой на два дня уехали в гости к моим дяде и тете. Так что мне следует самому позаботиться о завтраке, собрать портфель – и ехать на учебу. С гулом в голове – как был, в одних трусах – я покинул комнату. Прежде чем пройти на кухню и налить себе кофе – я остановился в коридоре перед зеркалом.

На меня смотрело отражение: тощий парень с выпирающими ребрами, взлохмаченной со сна шевелюрой и с фиолетовыми мешками под глазами.

Я вздохнул.

До зеленых чертиков не хотелось начинать новый день!.. Что меня сегодня ждет?.. Как всегда: скучные уроки в колледже. Побои и унижения от одногруппников.

Скорей бы – что ли – повзрослеть. Я надеялся: родители все-таки не заставят меня работать по профессии сварщика, к которой – признаюсь – я питал отвращение. Я лучше соглашусь сидеть за телефоном в гудящем – как улей – колл-центре. «Алло, алло. Михаил Петрович?.. Ваш заказ уже отправлен…».

Я буду приносить в семейную кубышку какую-никакую блестящую монетку. И папа с мамой не смогут меня упрекнуть за то, что за вечерним чаем я увлеченно читаю «Фархада и Ширин» или Сказание о Гильгамеше.

Да… Единственная радость – почитать за чашкой чаю. Так себе у меня перспективы.

Запивая на кухне молочным кофе бутерброд с докторской колбасой – я устало смотрел в окно. С мутно-серого неба хлопьями падал снег. На дворе была вторая половина февраля. Мой самый нелюбимый отрезок года. Когда один день – жаркое солнце и слякоть; прошлогодние кучки собачьих экскрементов, обнаружившиеся под стаявшими сугробами. А назавтра – ни просвета в тучах; мир как бы окутан тенью; снегопад.

Настроение было такое, что хоть в петлю лезь. Казалось: вся Вселенная ополчилась против меня. Но что делать?.. Надо было одеваться и ехать в колледж. Помимо учебников – я сунул в рюкзак томик Махабхараты. Хоть почитаю в метро.

Выйдя из подъезда – под проникающим за шиворот мокрым снегом, я двинулся черепашьим шагом по залитому слякотью тротуару. Редкие прохожие – тоже направлявшиеся к метро – легко меня обгоняли. А куда мне спешить?.. К Вору, который выудит из моего кармана червонцы?.. Или к нацисту Адольфу – всегда готовому почесать кулаки о мою физиономию?.. Эх-х-х…

У стеклянных дверей метро я увидел стройные миниатюрные фигурки двух девушек – раздающих какие-то цветные бумажки; по-видимому – рекламные проспекты.

Я тяжело задышал – выпуская изо рта облачка пара. Сердце у меня заныло.

На меня часто накатывали тревога и слабость, когда я видел своих привлекательных сверстниц. Зажатый пугливый интроверт – в свои семнадцать лет я был, конечно, невинный голубок. Я не знал, что такое сводить девушку в кафе или в парк аттракционов. А женское обнаженное тело видел только на фото в интернете.

Это было причиной режущей мне сердце на дольки острой тоски. Меня мучил страх: я так и превращусь в дряхлого сморщенного деда – ни разу не поцеловав и даже за руку не подержав ни одну девушку…

Я сбавил шаг – но не остановился. И скоро оказался между двух девушек, протягивающих листовки.

– Ай, молодой человек!.. – поймала меня за рукав та девушка, что была справа.

Я повернулся к ней – и застыл соляным столбом, пораженный ее красотой.

На меня смотрели полные блеска монгольские глаза. На щеках девушки играл нежный румянец. Алые губы-лепестки улыбались. Черные брови – точно нарисованы углем; над левой бровью –родинка.

– Ну-ка, принц. Возьми у меня листовку!.. – бойко сказала красавица с раскосыми глазами.

– Д-да… – выдохнул я. Взял листовку и – не глядя – сунул в карман. Я смотрел только на изящную «монголку».

– Тогда и у меня… возьми, – раздался тихий, похожий на журчание ручья, голосок слева.

Я обернулся на вторую девушку. И… чуть не прикусил от изумления палец.

Чудо чудное!.. Эта вторая девушка была не менее хороша, чем первая. Видимо, индийский бог любви Мадана решил пошутить, сведя вместе двух столь восхитительных красавиц.

У «девушки слева» кожа была светло-смуглого оттенка – напоминающего легкий загар. Темные волосы – заплетены в длинные волнистые косы. Девушка смотрела робко, стыдливо. Ее томные агатовые глаза были как глаза лани. Если первая девушка воплощала дальневосточную красоту, то вторая – персидскую, иранскую.

«Персиянка» тоже протягивала мне листовку.

Я – снова не глядя – взял бумажку и спрятал в карман. Очарованный, околдованный, точно пораженный молнией в самое сердце – я топтался между двух красавиц.

Вспомнилось: в тюркской сказке скитающийся батыр видит ночью две луны. Одна луна – настоящая. А вторая – это сияющая красотой шахская дочь, заточенная в башне.

А я… я увидел две луны днем. Это были земные луны с красиво изогнутыми бровями и милыми улыбками. Воистину: если бы моя встреча с красавицами произошла ночью – я не заметил бы небесную луну. Девушки затмили бы свою гуляющую в облаках сестру.

– Хороший ты мальчик!.. – с чистым, как звон маленьких бубенчиков, смехом сказала раскосая красавица.

А «персиянка» слабо улыбнулась своими по-детски чуть пухлыми губами.

Я вконец растерялся. Во мне поднялась подлинная буря. Я успел раздеть девушек глазами. Со сладко замирающим сердцем подумать, каким бы райским блаженством было бы обнимать и целовать обеих красавиц. И как – должно быть – упруги их похожие на наливные яблочки груди.

Я почувствовал, как от стыда розовеют мои уши. Точно кудесницы могли прочесть мои нескромные мысли. В итоге – я бесповоротно струсил.

Пробормотал едва разборчиво:

– Я… Вы… Извините…

И со всех ног бросился за стеклянные двери метро. Взмокший, как жеребенок – сбежал вниз по лестнице.

Я очнулся только в качающемся вагоне электропоезда.

Я развалился на сиденье – прерывисто дыша. Сердце кувалдой ударяло в грудную клетку. Нерадостные беспорядочные мысли – кружились и жалили меня, как стая шершней. Мне хотелось плакать от обиды. Ну почему я не долбаный пикапер, не похититель женских сердец – а несчастный лузер, жалкий замордованный студентик?.. Только что я видел двух прекрасных девушек – будто сошедших со страниц моих любимых сказок. Одна из красавиц многозначительно обронила, что я «хороший мальчик».

А что сделал я?..

Стрельнул номер телефона у той или другой прелестницы?.. Пригласил: «А не встретиться ли нам завтра в кафе «Звездочка»?..». Хотя бы просто улыбнулся?.. Нет. Я позорно бежал. Притом, что жил мечтами о девической ласке. Я был точь-в-точь голодный, который настолько забит и запуган, что не решился взять свежую лепешку с подноса – и только в очередной раз проглотил слюну.

Какой же я ничтожный червь!.. Качусь в свой богом проклятый колледж – где меня будут шпынять наглые одногруппники. А девушек я больше не увижу. Завтра – вполне вероятно – они будут раздавать свои листовки уже у другой станции метро.

Но если я и встречу красавиц на том же месте, что и в этот раз – что толку?.. Я ведь трус. Я не посмею добиваться их внимания. Хотя нежные, чуть лукавые взгляды двух волшебниц – это то, чего я страстно желаю.

Я попытался отвлечься чтением Махабхараты, которую достал из рюкзака. Но буквы прыгали у меня перед глазами – слова размывались. Тогда я вынул из кармана листовки – которые получил от девушек. Я ожидал увидеть на цветастых листовках рекламу пылесоса, кошачьего корма или пиццерии. Но… с листовок на меня глянули мои знакомые девушки.

Что за волшебство?.. Я протер глаза. Нет – зрение меня не подвело. С одной листовки на меня смотрела – изображенная кистью умелого художника – та самая «монголка» с жаркими рысьими глазами, держащая белую розу. С другой листовки – подруга «монголки», похожая на молодое деревце «персиянка»; с ярко-алой розой в нежных руках.

Никаких надписей на листовках не было. Девушки точно подарили мне свои портреты – чтобы, глядя на эти портреты, я с тоской вспоминал двух изящных ланей, которых упустил, и корил бы себя за трусость.

Я вложил листовки в томик Махабхараты – и положил книгу в рюкзак. По вечерам, в своей спальне, я буду смотреть на портреты красавиц и плакать, плакать.

Слезы сбегали по моим щекам и сейчас – когда я сидел в вагоне летящего по черному тоннелю электропоезда. Попутчики – от толстой бабки в платочке и с расписанной узорами тряпичной сумкой до заросшего щетиной мужика, от которого разило паленой водкой и немытым телом – косились на меня с некрасивым любопытством. Но что мне за дело было до окружающих?!..

Весь день в колледже я был сам не свой.

Но мне повезло: попа Гаврилы и рыжего Адольфа не было. Одногруппники говорили: Гаврила выстаивает службу в храме по случаю какого-то религиозного праздника – а Адольф отбыл в военизированный тренировочный лагерь бонхедов. Пса и Вора за какую-то провинность хорошенько отчитал Полковник – так что те ходили смирными ягнятами. Подвергать меня особым издевательствам сегодня было некому.

Конечно – «добренькие» «товарищи» по учебе привычно бросали мне в спину оскорбления и даже швырялись скомканными бумажками. Но я этого просто не замечал. Сидя на уроках с отрешенным, как у святого, видом, или во время переменок бродя по коридорам колледжа – я думал о моих прекрасных раздатчицах листовок.

«Ах, если бы я был смелее – я заговорил бы с девушками!..».

Я отпустил вожжи своего воображения. Передо мной вставали упоительные картины.

Вот мы с девушками сидим в кафе – заедаем булочками и круассанами ароматный кофе. Шутим и смеемся. Потом гуляем по зеленому летнему парку. Красавицы играют в догонялки – резвятся, как маленькие козочки.

Я испытывал нежность к обеим – и к «персиянке» и к «монголочке» – как какой-нибудь мусульманин. Если б меня озадачили: «Какая из кудесниц будет твоей невестой?.. Выбирай!..» – я бы с горячностью воскликнул бы: «Обе!.. Они нужны мне обе!..».

На предпоследнем уроке (это была химия) – пока морщинистая, как черепаха, преподавательница разжевывала что-то про оксид водорода – в голову мне пришла счастливая мысль. Рабочий день распространителя листовок – скорее всего, длиннее, чем учебный день в колледже. Велика вероятность: когда – отсидев химию и физику – я доеду до своей станции метро, девушки все так же будут стоять у стеклянных дверей, раздавая свои странные проспекты.