Нуониэль. Часть первая

А в этом мире дождь ещё не закончился: он барабанил в окно из рыбьего паюса. Ветер так разбушевался, что сорвал со щеколды ставни и хлопал ими, словно пьяница, скучающий в ночи оттого, что все вокруг уже пошли спать, а ему подавай ещё веселья. Наверное, от одного из хлопков ставен я и проснулся. Захотелось подняться и закрыть ставни. Я всегда делаю то, что надо делать. Не помню, почему, но, кажется, у меня нет другого выбора. Утром, когда я слез с повозки, удаляющейся от Степков, я точно знал, что остаться здесь и помочь крестьянам вернуть детей – это правильно. Может быть, нуониэли всегда поступают правильно? Хотелось бы в это верить. Одно то, что Ломпатри и Вандегриф видели выбор в этой ситуации, казалось мне странным.

Нащупав свои красные сапоги, я направился к выходу. Ломпатри, выпивший с Вандегрифом полбочки браги, которую Воська притащил от крестьян, спал на лавке у стола. Свечи уже давно погасли. Свет давал только теплящейся в глубине печки огонь, бросающий на деревянный пол тонкую оранжевую полоску через едва-прикрытую дверцу поддувала. Я зажёг лучину и вышел из избы звездочета. Лил холодный осенний дождь, ветер срывал с яблонь коричневые листья, а ставни громко хлопали у половины деревни. Плотно закрыв наши, я уже собрался возвращаться, как увидел, что в конюшне светло. Под дождём мне снова захотелось в путь. Чтобы мы снова колесили куда-то вперёд, преследуя цель, которая мне совершенно неизвестна. И чтобы эта цель была далеко-далеко. Настолько, чтобы путешествие к ней заняло всю жизнь. Я коснулся перевязанной шеи и попытался произнести хоть слово. Получилось только выдохнуть, да так, что всё тело пронзила жуткая боль. Я поперхнулся и закашлял. Но хорошо откашляться мне тоже не удалось. Вместо этого, я чуть не задохнулся от удушья и не чуть не упал от боли, сковавшей мне шею, грудь и плечи. В этот момент мне захотелось вернуться в избу звездочёта, подкинуть в печь к тлеющим уголькам сухое полено и спрятаться под одеяло, которое только-только начало терять тот запах сырости, который присущ вещам в домах, где долго никто не живёт. Появилось желание свернуться в клубок и затаить дыхание настолько, чтобы биение сердца стало едва различимым в теле. Ощутить тишину, тепло и то неопределённое состояние покоя и безмятежности, которое часто называют уютом. От желаний забиться в норку меня передёрнуло. Меня охватила ярость оттого, что я возжелал найти себя под старым, недосохшим одеялом, наполненным клопами и запахом подгоревших пирогов. Быть на грани – вот что я вспомнил о себе в этот момент. Я из тех, кто предпочитал спешить вперёд, требовал действий, первый шёл навстречу неизведанному и заканчивал дело ещё тогда, когда остальные только раздумывали с чего стоит подобное дело начинать. Эта черта характера была моей с самого начала жизненного пути. И даже забыв всё, что я когда-либо делал или говорил, я смог сохранить нечто, составляющее неотъемлемую часть меня. Я, сказочное существо нуониэль – не старик с ветками на голове. Я – решимость и презрение к уюту.

Осмыслив то, что пришло мне на ум, я с ненавистью отпрянул от стены избушки, к которой припал в момент бессилия. Поборов головокружение, я сделал несколько глубоких вдохов и отправился прочь от ненавистного мне дома звездочёта. Вскоре я оказался на конюшнях.

В суровую непогоду тепло и чистота стойл воспринималась ещё лучше, чем в погожий день. Сухие опилки на земляном полу пахли хвоей и берёзой. Свет давали висевшие на столбах между загонами каганцы. Это были закрытые слюдяные светильники, в которых горело масло. Телега стояла в дальнем углу, рядом со стойлом, где спал породистый конь Вандегрифа. Тут же расположился и хозяин дивного зверя. Черноволосый рыцарь развалился на связке сена и потягивал из глиняного кувшина остатки браги, закусывал сыром и бубнил себе под нос пошлую кабацкую песенку. Под его левой рукой лежал резной рог с медными оковками. Рыцарь сразу заметил меня, но виду не подал. Когда я подошёл к телеге, он выставил передо мной ногу, преграждая путь.

– Не спится, полено? – спросил он у меня. – Меня тоже в сон не клонит! Только посмотри вокруг: тихо, сухо, тепло. Брага и еда! – воскликнул он, подымая вверх кувшин и кусок сыра. – Не под стать домишке почившего звездочёта. Ветер, поди, всю паклю из-под брёвен. Немудрено, что вас всех сюда потянуло. Ну, тебя, зверушку, видать, как самого чуткого, первым непогода доняла. Только меч я тебе не дам. И не потому что я тебя так обожаю.

О мече я тогда думал меньше всего. Вернувшись в постель, я тут же забыл обидные слова Вандегрифа: до самого утра меня посещали думы о чёрной башне и мёртвом существе, являвшемся во сне. Не смотря на страх, я надеялся заснуть и снова увидеть то сновидение. Но попасть в страну тьмы, где стоит чёрная башня, мне не случилось. Ночь напролёт я ворочался с боку на бок и слушал дождь. Лишь к утру я забылся пустым сном. А потом меня снова ждал наш странный подвиг – спасение крестьянских детей. Странным он казался потому, что шёл уже второй день нашего великого, добродетельного похода, а мы всё ещё сидели в Степках. Вчера утром, когда мы решили помочь местным, Ломпатри и Вандегриф оседлали коней и отправились с несколькими крестьянами по окрестностям. Ломпатри хотел знать, что за земли окружают деревню. У Воськи дел было невпроворот, и где он бегал с утра до ночи я не уследил. А вот Закич, похоже, не знал, куда себя деть. Целый день он шатался от избы звездочёта к конюшне и обратно, точил лясы с местными и пытался обучить меня военному ремеслу. Выглядело это достаточно забавно, так как сам Закич владел мечом совершенно никчёмно. Однако у него был превосходный план: Закич никак не мог забыть тот финт, который я сделал, когда мы стояли лагерем с разбойниками. Тогда, в полной неразберихе, Воська кинул мне изогнутый меч. Плохо соображая, что происходит, я поймал оружие. Моё тело помнило движения, которые забыл разум. Помнило настолько ясно, что безошибочно повторило то, что я, скорее всего, делал раньше много раз и делал превосходно. Закич решил, что, ловя меч, который он будет мне внезапно бросать, я вспомню былую прыть. Из его затеи ничего не вышло. Я ловил меч через раз, и ловкостью мои движения не отличались. Хотя, стоит признать, что разумное зерно в этих упражнениях имелось. Иногда Закич кидал меч так быстро, что я ничего не успевал сообразить и двигался по наитию. И всё же это не особо помогало. В перерывах между занятиями, к которым Закич отнёсся очень серьёзно, я отдыхал в саду звездочёта. В центре садика, среди подгнивших скамеечек, окружённых кустами и старыми яблонями, рос каштан. У корней, в увядшей осоке были воткнуты две доски, перевязанные друг с другом ещё одной поперечной. На ней, едва виднелась надпись: «звездочёт Мирафим Дербенский, 2422 – 2508». Тут я и проводил большую часть дня. Большие жёлтые листья мерно падали с каштана. Они опускались в зыбкой испарине, рисуя в солнечных лучах длинные, колеблющиеся тени.

Я сидел на земле, поджав ноги под себя, и наблюдал за движением испарины и листьев в ослепляющих лучах низкого солнца. Молодой мужичёк, лет двадцати трёх, с жиденькими волосами и жилистыми тоненькими руками даже не заметил меня, в зелёном плаще. А может быть, его взор обманули мои локоны, созданные по прихоти природы из веточек лиственницы? Это подошёл Молнезар, убитый горем крестьянин, скорбящий по юной жене Всенеже. Он прошёл в садик и сел на покосившуюся скамейку, пропитанную влагой. Только когда я чуть пошевелился, он перевёл свой взор от могилы звездочёта на меня. Паренёк вздрогнул от неожиданности, будто бы увидел духа.

– Ах, вы это, – произнёс он тревожно. – Тут обычно никого не бывает.

Затем он снова стал молча глядеть на могилу.

– Они въехали на холм на своих конях, спешились и стали бесчинствовать, как обычно, – сказал крестьянин, обращаясь ко мне, но продолжая смотреть на могилу звездочёта. – Мы заметили их ещё на подходе и попрятали всё, что только успели. Всенежу я посадил в подполе сгоревшей избы. Бандиты вырывали детей из рук матерей и отцов. Навой, он самый опытный из нас – служивый – всегда говорит, что нельзя сопротивляться. Он держал Кера и даже бил его, чтобы тот не набросился на бандита, который забрал у него дочь. Мот, он кинулся на разбойников, когда они вырвали у его жены маленькую Унди. Как же ему вдарили по голове! Мот сразу отключился и пролежал на земле до тех пор, пока всё не закончилось. Атей взбесился. Если бы не приказ Навоя, то паренёк взял бы свой охотничий лук и прострели пару шей.

Молнезар хотел продолжить, но внезапно замолчал и посмотрел на меня. Я уловил его замешательство и всем своим видом показал, что слушаю его рассказ с большим интересом, и нисколько не обиделся на то, что в этой истории говорилось о простреленных шеях, таких как моя.

– Атей рванул к рыцарю, – продолжил парень, глядя мне прямо в глаза. – Только этот Вандегриф, прятавшийся на конюшнях не посмел выйти. Я не знаю, почему рыцарь так поступил. Ведь он мог справится с ними! Все знают, что рыцари сильные и у них хорошие мечи. Но две дюжины бандитов – это много. Может быть, этот чёрный Вандегриф правильно сделал, что скрутил Атея и забил ему рот соломой, чтоб не орал? Идара вот никто не смог удержать. Как они взяли Драгу, так его будто подменили. Идар всегда спокоен, а тут кинулся на них, словно бешеная собака. Он любил дочь больше жизни. Бандиты убили его очень быстро. А те сволочи, у кого были луки, ради забавы стреляли в его мёртвое тело. А потом они открыли подпол. Меня тогда Влок удержал. У Влока у самого Квету и Долину забрали, а он стоял и рыдал. А как увидел, что Всенежу за косу тащат, как кинется на меня. И бил меня он, бил! А я себя не помнил. Боли не чувствовал совсем; землю царапал и кричал что было силы! Хотел, чтоб челюсти мои разломались, лишь бы ещё громче орать.

Молнезар вздохнул и отвернулся. Ему стало совестно за то, как он себя вёл и за то, что рассказал мне об этом. Паренёк снова глянул на могилу звездочёта.

– Вот Мирафим говорил, что надо жить будущим, – сказал крестьянин. – Я ещё мал был, несмышлён, но эти слова его запомнил. Когда всё это случилось, мы решили, что отправимся на выручку. Не будем сразу, давать бой, когда бандиты готовы ко всему, а мы застигнуты врасплох. Мы потом с ними сойдёмся! И мы будем готовы, а они нет! Вот и получается, что жить стали с того дня будущим. Как Мирафим старый и наказывал. И мы своё заберём – не важно, поможете вы нам или нет.

Сказав это, Молнезар поднялся и тихо покинул сад, затворив за собою калитку, скрип которой напомнил мне скрип колеса старой телеги.

Новое утро не обещало красивой осенней погоды. Небо затянули плотные облака, моросил мелкий дождь. Озноб пронимал до костей. Противная сырость просачивалась отовсюду внутрь тела, вызывая уныние и леность. Но на планы Ломпатри погода не повлияла: рыцарь продолжил защищать обездоленных. Сперва, он проинспектировал все кладовые Степков. Затем, послал местных мужиков на охоту, а старым бабкам приказал готовиться к обеду в Общем Доме. Потом состоялся напряжённый разговор со старостой Бедагостом. Тот предполагал, что ради спасения детей придётся пожертвовать всем, однако новость о том, что придётся отдать два последних бочонка браги, для деда оказалась неожиданностью. Дед не жадничал только-только дошедшим пойлом. Староста просто никак не мог понять, когда же рыцарь собирается спасать детей, если следующие две недели он намерен, как говорили в Дербенах, «давить муху».

Обед, для захолустного селения, получился более чем праздничный. Ломпатри и Вандегрифу удалось выудить у крестьян всё то, что они скрыли от бандитов. Здесь нашлись овощи на любой вкус, соленья, вяленая рыба, орехи, масло, сыр. Охотники принесли с дюжину куропаток и косулю. К четырём часам дня стало смеркаться, в Общем Доме зажгли печь, камин и жировые горелки, на стол подали дичь, брагу и остальное. Второй день опасной погони за разбойниками-похитителями обещал закончиться весело и вкусно.

– Первый бокал я предлагаю осушить за выздоровление нашего общего друга господина нуониэля, – торжественно сказал Ломпатри, поднимая вверх деревянную кружку с брагой. Спутники и крестьяне тоже взялись за выпивку. – Благодаря его доблести и несравненному искусству владения мечом, я сейчас сижу за этим столом и вкушаю угощения хозяев деревни.

Как странно прозвучали эти слова ввиду моих ночных похождений! Видать, тогда на перекрёстке дело вышло серьёзное. И сделал я нечто невероятное, судя по тому, как рассказывает рыцарь. Это точно сыграла моя прыть, решительность, презрение! Вот в чём залог моего успеха в прошлом! А поездка на телеге в течение нескольких недель меня серьёзно вывела из равновесия. Именно поездка. Теперь я знаю это наверняка: никакие ранения и никакие стрелы не смогут отнять у меня ничего кроме жизни. Моя суть – это порыв! И порыв этот угасал из-за томного скрипа несмазанных колёс.

Пировали все. Во главе стола в своём пурпурном кафтане с золотыми узорами восседал Ломпатри. Рядом с ним Вандегриф и я. Сначала черноволосый рыцарь ни в какую не хотел сидеть рядом с «поленом», но Ломпатри уговорил его. Воська и Закич отделяли собой господ от крестьян, расположившихся дальше вплоть до самого конца длинного стола. Шёл третий час застолья. Всё это время кусок не лез мне в горло, если так можно выразиться в моём положении. И не из-за стрелы, пробившей шею, а из-за ночного визита на конюшню. Вандегриф сидел там не просто так – скорее всего Ломпатри назначил его сторожить телегу и отдельно наказал не давать мне трогать изогнутый меч. Выходит, рыцарь боится меча не меньше чем Воська. Или он боится меня с мечом? Почему тогда он так заботится обо мне?

– Господин Ломпатри, – донёсся голос с противоположного конца стола. Это юный Молнезар перестал робеть, – разрешите спросить.

– Разрешаю, – отозвался Ломпатри, который от браги стал добрым.

– Мой покойный дед служил в королевском войске во время той Старой Войны. Он рассказывал мне об опытном атарийском стратеге, который в свои малые годы проявлял такую военную смекалку, что ни один генерал наших сил не мог с ним сравниться. Никто не мог победить его на поле битвы.

– Послушай меня, малец, – заголосил вдруг Вандегриф. – Короли Атарии издревле советовались с домом Сельвадо из Айну. А когда дело касалось войны, то в замок Айну летели почтовые голуби не только из стольного града Анарона, но изо всех крепостей, где стояло больше дюжины солдат. Тебе рассказывали о господине Лере Сельвадо. У этого покойного мужа помощи в ратном деле искали даже правители безнадёжного королевства Имурад Гумэ, что на полдень от наших земель. От тех краёв остались одни пески; не прислушались тамошние господа к верным советам! Так вот. Сын же покойного Лера Сельвадо, зовётся господином Ломпатри. И о его военной смекалке ещё напишут не одну песню, потому что… – тут Вандегриф замялся, так как брага сильно вязала ему язык.

– Как тебя звать? – спросил Ломпатри у крестьянина.

– Меня зовут Молнезар. Я сын Ивола. Мою молодую жену Всенежу похитили с остальными детьми. И я пойду с вами спасать их, потому что с таким рыцарем…

– Молнезар, – перебил его Ломпатри, – я не люблю хвастаться ни перед знатью, ни перед простолюдинами. Не думаю, что у меня есть особый дар. Я просто стараюсь не упускать ничего из виду. Стараюсь почувствовать обстановку.

Ломпатри поднялся из-за стола, держа в руке наполненную кружку. Он пошатнулся, и брага выплеснулась на его пурпурный кафтан с золотыми узорами.

– Вертепы! – тихо выругался рыцарь, а потом произнёс, почти крича, – И мне уже стало ясно, что является причиной ваших бед. С самого прибытия в Дербены я ото всех только и слышу что жалобы. Скол сгубил нас! Разбойники разрушили наши дома! Треклятые королевские войска сидят и ничего не делают, дабы помочь простому народу! Непогода! Наш урожай сгнил!

Тут рыцарь пошатнулся и чуть не упал.

– Я не проиграл ни одной битвы, – продолжил он, опираясь на стол, – Потому что знал: только я отвечаю за то, что произойдёт. А вы, как болотные черви ползаете в грязи и ждёте, когда за вас решат ваши проблемы! Великий рыцарь! Помоги вернуть наших дитяток!

Крестьянин Мот резко встал со своего стула. Молнезар тоже поднялся. Вандегриф, увидев, как злобно смотрит Мот, вскочил и схватился за мизерикорд.

– Сядьте все! – приказал Ломпатри. Присутствующие послушались. Ломпатри бухнулся на своё место.

– Налей, – попросил он непонятно у кого. Я оказал ему честь и наполнил кружку новой порцией браги. – Вы слабаки, – спокойно продолжил Ломпатри. – У вас нет чести, нет благородства! Но, что ещё хуже, вы глупы. Вы видите только очевидное. Вы не задаёте неудобных вопросов самим себе. Хоть кто-нибудь из вас озадачился тем, почему похитили ваших детей? Почему не спалили всю деревню? Почему похитили именно их, а не других крошек? Почему не взяли, к примеру, старуху вашего старосты? Неужто, она стряпает хуже молодой Всенежи? И кто указал бандитам, кого брать, а кого оставить?

В общем доме повисла тишина. Крестьяне упёрли в старосту хмурые взгляды. Казалось, сейчас всё взорвётся, и на старика обрушится сила, ужаснее которой нет на свете – сила народного гнева. И в этой тишине, скрипя старыми проржавевшими петлями, отворилась дверь, а из сеней ступили пятеро мужиков. Раньше в деревне я их не видел; скорее всего, чужаки. При тусклом свете жировых горелок и танцующем пламени камина, разобрать их лица оказалось сложно, но одного я всё же узнал. Это был Акош – тот самый разбойник, кого Ломпатри чуть не убил тогда на привале. Здоровенный детина опять раздобыл себе дубину с ржавыми гвоздями. С собой он привёл головорезов поменьше ростом, вооружённых старыми ржавыми мечами. Один из них держал в руках недурной лук. За спиной у него виднелся колчан стрел. Даже в полутьме мне стало ясно, что лук и колчан сделаны мастером и стоят немалых денег.

– Почто меня не пригласили? – заявил Акош, указывая своей дубиной на стол-поляну. Никто не ответил. – Подземные твари! Глядите-ка! Это ж рыцарь! А я думаю, отчего это так жареным пахнет! Парни, я рассказывал вам, как закоптил этого атарийского доходягу?

Жена старосты Бедагоста и несколько старушек, что сидели с нею на женской лавке, тихо собрали шитьё и юркнули в другую комнату.

– Побледнел ты, холоп, – ответил ему Ломпатри, и протянул руку к рябчику, лежавшему перед ним на деревянной тарелке. – Крови много потерял? Или дерьма собственного обожрался и теперь болеешь?

Не успел он взять рябчика, как в поджаренную дичь угодила стрела, выпущенная разбойником-лучником. Деревянная тарелка раскололась пополам, а стрела засела глубоко в столешнице.

– Здесь я тебя в помоях полоскать буду, – надменно заявил Акош. – А потом убью. Ну, давай, вонючий рыцарь, хлебни браги!

Лучник вытащил из колчана очередную стрелу и наложил на тетиву. К тому моменту я уже точно знал, куда он будет стрелять. Что-то во мне пришло в движение, и я ощутил, как проснулись мои руки. Они словно налились кровью и готовы были броситься на разбойников, словно одичалые волки.

– Пей брагу, знать поганая! – приказал Акош.

Ломпатри мешкал. Исподлобья он глянул на Вандегрифа. Тот смотрел вниз на колени; он сжимал в руке обнажённый мизерикорд. Воська онемел от испуга и, похоже, уже молился о спасении забытым в этих землях богам. Только Закич пристально смотрел на Ломпатри. Коневод, будучи простолюдином, в кабацких драках понимал больше, чем знатный господин. Когда глаза рыцаря и коневода встретились, последний еле-заметно кивну господину, намекая на то, что выпить придётся, так как расклад получается не в пользу славного рода Сельвадо из Айну. Рыцарь медленно протянул руку к кружке с брагой, взялся за ручку и стал подносить кислое пойло ко рту. В этот момент я услышал треск тетивы. Тогда я выбросил руку над столом и сжал в кулак.

В следующее мгновение моя рука держала над столом стрелу, которую лучник выпустил в кружку. Стрела не долетела до цели всего с пол-аршина. В горнице Общего Дома снова повисло безмолвие. Только капля крови, упавшая на стол с моей кисти, нарушила грозную тишину.

– Да как так-то? – опешил лучник. Это оказались его последние слова. Мгновением позже мизерикорд Вандегрифа уже вонзился в его грудь. И ловко же рыцарь метнул своё оружие через всю горницу! Ломпатри издал боевой клич и взялся поднимать стол. Сидящие по обе стороны присоединились к нему и потащили тяжёлый деревянный стол прямо на Акоша. Тот просто ничего не успел предпринять, а его уже придавили к стене. Громилу не раздавило. Сильный как буйвол разбойник взвыл от боли, поднял свою огромную дубину и одним махом расколол стол пополам. Теперь горницу заполнили перемазанные едою мужики, жаждущие убить друг друга. Завязалась драка не на жизнь, а на смерть.

– Порвать всех! – заорал Акош и ринулся в бой. Молнезару досталось первому: главарь бандитов шибанул его по голове своей дубиной. Бедняга отлетел в угол, как драный кот. Крестьяне кинулись в рассыпную. Только Кер – низкорослый пахарь с косматыми бровями не растерялся. Он вытащил из лучника мизерикорд Вандегрифа и приготовился к схватке с одним из разбойников. Но тому хватило одного удара, чтобы выбить оружие из рук неумелого крестьянина. Тут и пришёл бы Керу конец, если бы Вандегриф, стоящий позади не оттолкнул беднягу и сам не занялся бандитом. Против рыцаря, даже безоружного, лихой малый с ржавым мечом долго не выстоял. Увернувшись от первого удара, черноволосый громила с размаху огрел разбойника скамейкой по голове. Потом он забрал у бедняги меч и воткнул его ему же в брюхо.

Ломпатри тем временем не спешил удивлять всех своей силой и сноровкой. После приличной порции браги он двигался медленнее, а пурпурный кафтан совсем не защищал его от ударов. Главарь бандитов обрушил на владыку провинции Айну всю свою ярость. Теперь рыцарь валялся у камина в изорванном, залитом кровью облачении, и пытался прийти в себя. К счастью Акош был слишком занят, чтобы нанести последний сокрушающий удар по голове своего заклятого врага: Закич, вооружившись острой щепой, отколовшейся от разбитой столешницы, атаковал его. Тем временем другие разбойники принялись резать крестьян. Убив двух стариков, они кинулись на помощь своему главарю, чтобы расправиться с Закичем. Однако тут их настиг Вандегриф. В одной руке он сжимал ржавый меч, а в другой короткий, но острый мизерикорд. Искусно парируя удары, рыцарь потеснил бандитов к алтарю, где стояли вырезанные из дерева фигурки пенатов. Эти деревянные идолы защищали деревню от злых духов и хранили в себе силы предков, населявших здешние земли много веков назад. В этом святом уголке Вандегриф и заколок разбойников. Вдарив обухом меча одному по переносице, рыцарь навалился на другого и дважды вонзил ему под рёбра свой кинжал. Затем, он проломил ему ручкой кинжала затылок и швырнул бездыханное тело в сторону. Когда у первого разбойника снова прояснилось в глазах после удара по носу, Вандегриф схватил его за нижнюю челюсть и дважды проткнул ему шею своим любимым оружием. Кровь хлынула на алтарь, залив фигурки пращуров и потушив жировые горелки.

Мне удалось доползти до трупов разбойников и схватить их мечи. Один я кинул Ломпатри. Рыцарь поднялся на ноги и напал на Акоша, который уже чуть не расправился с Закичем. Они бились посреди развороченной горницы, наступая на яства, спотыкаясь о кружки и скользя по залитому кровью полу. Сначала Акош выбил из рук Ломпатри меч, потом рыцарь, ударом ноги, лишил главаря дубины. Сойдясь в рукопашную, они лупили друг друга, нанося тяжёлые удар, которые слышала вся провинция от северных гор, до южных полей. Акош был тот ещё верзила, и даже рыцарю, который сам в плечах – косая сажень, пришлось туго. Всё же ловкость, армейская выдержка и пот, пролитый в упорных тренировках, сделали своё дело: рыцарь одержал верх над необузданной силой дикаря. Ломпатри потеснил Акоша к камину, поставил его на колени и несколькими прямыми ударами в челюсть уложил противника. Скинув с плеч изорванный и уже никуда негодный кафтан, Ломпатри взял табуретку и топорик для рубки щепок, который лежал у камина. Положив руку потерявшего сознание Акоша на табурет, рыцарь яростно хватанул по ней топором и оттяпал четыре пальца. Акош мгновенно пришёл в себя и взвыл. Он метнулся в сторону, споткнулся и угодил прямо в пламя камина. Ломпатри потащил его за ногу и, как следует, треснул ему по челюсти обухом топора. Стряхнув с табурета отрубленные пальцы, он положил другую руку Акоша на эту трёхногую, шатающуюся плаху и снова ударил топором. Акош заорал. Его лицо скривила агония. В широко открытом рту желтели залитые кровью зубы. Ломпатри в ярости схватил табурет и сильно вмазал им по голове Акоша. Табурет разлетелся в щепки, а главарь разбойников упал лицом в пол, залитый кровью и брагой. Несчастный выл и кашлял, захлёбываясь кровавой смесью. Но ему стоило бы радоваться, ведь он остался один: все его спутники уже отправились в мир иной.

Ломпатри жестом приказал Вандегрифу и Закичу схватить главаря. Те подняли его за руки и поставили на колени перед Ломпатри. Рыцарь взял мизерикорд Вандегрифа и приставил к горлу Акоша.