Эверлесс. Узники времени и крови

Позаботься о моем отце.

Да простит он меня.

Мужчины ходят среди оставшихся девушек. Тридцатилетняя Нора отправлена домой. Маленькая Алия уже сидит в телеге. Внезапно я вспоминаю, как в детстве спросила отца, почему в Эверлессе так много детей.

– Они работают почти так же, как взрослые, а платят им меньше, – ответил он раздраженным голосом. – Им больше некуда идти.

Смотр закончен, и около двадцати девушек расселось по телегам. Я заполучила свое место в Эверлессе, но совсем не чувствую, что меня удостоили какой-то особой чести. Для меня очевидно, что Амма, а не я, победила в этой игре, даже если подруга еще об этом не знает.

Но уже слишком поздно поворачивать назад. Телега трогается с места, в ней слегка пахнет навозом. Двенадцать девушек плотно, плечом к плечу, сидят на тюках с сеном. Я обнимаю Алию за плечи – она тихо плачет и неотрывно смотрит на Крофтон, исчезающий позади нас. Напротив меня сидит женщина, Ингрид, с фермы в нескольких милях от нашей. Унизительный утренний отбор и пронзительный ветер, кажется, не испортили ей настроения.

– Слышала, что Эверлессу пять сотен лет, – щебечет она, когда деревня позади нас исчезает. Я нарочно не смотрю назад, потому что в глубине души боюсь, что просто выпрыгну из телеги и побегу домой. – Только представьте себе! Должно быть, младшие колдуны охраняют его стены!

Эверлесс не нуждается в магии, чтобы поддерживать стены, потому что для этого вполне годятся и деньги. Но у меня нет желания обсуждать восторженные догадки девушки, так что я просто отворачиваюсь и делаю вид, что крайне увлечена ландшафтом Семперы. Когда папа чувствовал себя лучше, он брал напрокат лошадь у друга и возил меня за пределы деревни. «Мы должны знать свою страну», – учил он меня, и я гадаю, собирался ли он когда-нибудь сбежать из Крофтона, если бы мы снова привлекли внимание Герлингов.

Помимо Ингрид, все остальные большей частью молчат. Мне передается нервозность девушек, когда равнины превращаются в леса, взгромоздившие над нами огромные старые сосны. Земля принадлежит Герлингам, но даже они не охотятся здесь: эти леса пугающие, старее, чем тот, по которому я бродила вчера, и намного мрачнее.

Наконец Алиа решается заговорить:

– Калла сказала, что в этих лесах живут фейри. – Она смотрит по сторонам широко распахнутыми глазами. Как и большинство в Крофтоне, она не выходила дальше чем на три мили за границы деревни, кроме как во время того путешествия с матерью, которое они проделали, чтобы спастись.

– Сущая правда! – восклицает девушка, сидящая спереди. – Они заманят тебя своей красотой, а потом выпьют время из твоих вен. – Очевидно, что она дразнится, но в ее голосе слышатся тревожные нотки.

– Это правда! – поддерживает другая девушка; ее рыжие волосы вьются так, как не может быть от природы. – Был случай с моей тетей. Она потерялась однажды в лесах и проснулась старой женщиной.

– Скорее всего, соврала, а время продала, – бормочет кто-то.

– Фейри – не самое худшее. – У этой девушки красивая темная кожа и живые голубые глаза, она была одной из первых отобранных. – Именно в лесу бродит Алхимик. Он все еще носит сердце Колдуньи с собой в бумажном мешке.

– Нет, он съел ее сердце, – поправляет Ингрид.

– Ну, – говорят другие, закатывая глаза, – он заберет и ваши сердца, если будете бродить среди деревьев. Даже Колдунья не сможет вас спасти.

Алия тревожно вскрикивает:

– Почему? Зачем он забирает сердца?

– Он ненавидит людей, так что отдает время из их сердец деревьям! – начинает одна из девушек.

– Прекратите этот бред, – встревает кто-то еще.

Но губы Алии дрожат, так что я наклоняюсь к ней ближе.

– Не обращай на них внимания, – шепчу я. – Это всего лишь легенды. В лесах нет ничего страшного. – Я не заканчиваю мысль: уж не знаю насчет Алхимика, но монстры, с которыми она встретится в Эверлессе, опаснее любых фейри.

Потом лес внезапно редеет, и мы оказываемся в Лаисте, маленьком процветающем городе, окружающем стены Эверлесса, где не разрешено строить дома выше одного этажа. Помню, как папа рассказывал, что предки Герлингов вырубили деревья и выровняли холмы на мили вокруг Эверлесса, чтобы люди на стенах могли видеть всех, кто приближается к поместью. Впереди уже маячат стены из песчаника, на которых дежурят дюжины стражников. Издалека они похожи на кукольные фигурки.

Я невольно пригибаюсь, когда телега скрипит по узким улицам Лаисты, направляясь к воротам. Когда мы оказываемся совсем близко, один из стражников на стене приказывает нам остановиться.

Мир вокруг затих, все замерло, кроме биения моего сердца. Алия сидит рядом со мной с открытым ртом, прядь волос приклеилась к нижней губе. Сверху на стене неподвижно стоят стражники с каменными лицами. У меня такое чувство, словно весь мир сейчас сосредоточен в одном-единственном моменте.

Потом слышится громкий скрежет: деревянно-металлические плиты в фут шириной, с железными вставками, сотрясаясь, приходят в движение – и наша телега двигается вперед.

Мы оказываемся внутри.

4

Эверлесс – лес башен и частоколов, трехстворчатых окон с витражными стеклами, балконов, увешанных зелеными и золотыми флагами. Аллея ухоженных деревьев делит местность напополам. На одной стороне дорога оканчивается воротами, через которые мы прибыли. А на другом конце – я точно знаю, хоть мне и не видно, – чернеет старое озеро.

Я наслаждаюсь видом: лужайка покрыта сверкающим снегом, серебряные капли дрожат на голых деревьях. Больше всего Эверлесс мне нравился летом, когда на клумбах благоухали цветы и садовники привлекали детей вырывать одуванчики, портящие изумрудную лужайку. Но бледный зимний свет делает поместье еще более красивым, словно вырезанным из серебра и хрусталя.

Мы спрыгиваем с телег и ждем во дворе, когда старый лакей с обрюзгшим лицом загонит нас в узкий коридор для слуг. Я низко наклоняю голову, сердце колотится в груди: уверена, что кто-нибудь вот-вот узнает меня, но слуги едва смотрят на нас.

Мы идем сквозь лабиринт коридоров и череду комнат слуг. Память подбрасывает воспоминания: Роан узнал, что если прижать ухо к стене, то иногда можно услышать, как взрослые разговаривают в главном коридоре над нами. Аристократы большей частью сплетничали о том или ином знакомом, развлекающем себя очередной интрижкой, или обсуждали перспективы собственных вложений. Мы были слишком малы, чтобы понять, что они имели в виду: купленные, проданные или обменянные столетия. Время от времени Роан говорил со мной через стену, когда не мог спуститься в коридоры для слуг, чтобы поиграть. Даже тогда его голос, его смех заставляли мое сердце биться быстрее.

Мы в молчании идем дальше по коридорам мимо снующих туда-сюда слуг. Не знаю, то ли все ужасно заняты, подготавливая замок к визиту Королевы и свадьбе Роана, то ли Эверлесс так изменился, что теперь здесь еще меньше терпят болтовню и смех.

Вскоре мы оказываемся на кухне, которая чем-то напоминает пещеру, где поместились бы целых три моих коттеджа в Крофтоне. В кухне полно слуг и стоит невероятный гвалт: разные языки и акценты смешиваются и звучат словно диковинная мелодия. Как и Семперу, Эверлесс населяют выходцы из разных стран. После восхождения на трон Королева ужаснулась, увидев, каким слабым и уязвимым государством управляет, и предложила сотню лет каждому, кто захочет переехать в Семперу, но закрыла границы для путешествий и торговли. Переселенцы могли въезжать, но не могли покидать страну.

Вокруг огромного таза сразу несколько розовощеких молодых слуг разделывают огромный кусок говядины. Я с сожалением вспоминаю о том, как ловко Амма годами разделывала и высушивала мясо – по сравнению с ее умелыми руками эти слуги очень медлительные. Если так дальше пойдет, мясо испортится до того, как они закончат.

Я выхожу из толпы и иду к ним, чтобы предложить помощь, но один из слуг чуть ли не рявкает на меня:

– Найди себе работу.

Я отхожу и замечаю у него на руке белую тонкую линию. Это шрам от продажи крови. Интересно, он зарабатывает кровавое железо для себя или еще для кого-то?

Вдоль огромной деревянной столешницы выстроились в ряд молодые слуги и режут горы овощей. За следующим столом, покрытые мукой с ног до головы, другие месят, раскатывают и режут валики теста, придавая им форму. Из двух внушительного размера печей вырываются языки пламени, а дюжина горшков шипит, булькает и брызгается, наполняя комнату ароматным паром. Запахи кружат мне голову. Я не ела ничего, кроме хлеба, который утром взяла из шкафа.

Невероятно красивая высокая девушка с копной кудрявых волос, одетая в цвета Герлингов, заходит в кухню с серебряным подносом в руках и опускает его на деревянный прилавок. Сразу несколько слуг в коричневой униформе ставят на него тарелки с подрумяненными пирожками, маленький бронзовый чайничек и украшенные узорами столовые приборы. В ожидании девушка хватает лежащую тут же веревочку и подбирает волосы.

– Лорд Герлинг отвел меня в сторону сегодня утром, – говорит она со светящимися глазами. Ее руки усыпаны веснушками. – Он хочет, чтобы я прислуживала Королеве, когда та приедет. Леди Верисса согласна.

Другая девушка фыркает.

– Мы все знаем, почему он так решил, – говорит она, не отрывая глаз от лука, который нарезает.

Седовласая женщина в красиво украшенном фартуке прокладывает себе путь по кухне, и несколько слуг следуют за ней, словно утята за мамой.

– Эдди, – обращается она к высокой кучерявой девушке. – Ты все еще служишь леди Герлинг, а не Королеве, – резко замечает она. Эдди быстро берет в руки поднос. – А теперь иди.

Лицо женщины кажется знакомым и вызывает чувство теплоты и безопасности, хотя я не могу вспомнить ее имя. Она приветствует каждую новую девушку поместья Эверлесс коротким вопросом, а потом распределяет между ними обязанности.

Подойдя ко мне, она останавливается. Мгновение хмурится. Узнает ли она меня? Но момент неуверенности быстро проходит.

– Как тебя зовут? – спрашивает она.

Я подумываю о том, чтобы назваться выдуманным именем, но потом вспоминаю первое правило папы насчет вранья: говори правду, когда это возможно.

– Джулс, – отвечаю я. Достаточно распространенное имя. – Из Крофтона.

– Джулс, – повторяет она за мной. – Ты уже раньше прислуживала? Мне нужно, чтобы кто-то доставлял подносы в покои леди и лордов без лишней суеты. И, ради Колдуньи, мне нужна девушка, которая не разнервничается и не уронит поднос.

За ней одна из служанок краснеет до кончиков ушей: она выглядит как та, что легко уронит поднос.

Я качаю головой. Когда она хмурит лоб, я добавляю:

– Но я быстро учусь. И меня сложно смутить.

Я жду еще вопросов. Но вместо этого женщина еще раз меня осматривает, а потом кивает.

– Давай тогда испытаем тебя, Джулс из Крофтона. – И, вскинув бровь, она разворачивается и уходит прочь.

* * *

В детстве в Эверлессе я жила с папой в трех комнатах в хижине кузнеца. У нас, как и у придворных дам, дворецкого и его помощника, имелись собственные комнаты. Они были маленькие, пропахшие насквозь дымом, но наши.

Теперь я понимаю, как нам повезло. Спальня служанок – длинный холл, напоминающий улей, – заставлена по меньшей мере двумя сотнями кроватей, придвинутых так близко к друг другу, что если мы на них ляжем, то можем легко взяться за руки.

Я рада, что оказалась права: никто не узнает меня, даже слуги, которых я помню еще с тех дней. Десять лет голода и холода изменили меня – никто теперь не признает во мне дочь кузнеца; может, только если папа встанет рядом, на десять лет моложе и в своем фартуке. Ни у кого нет времени разглядывать меня, и я легко смешиваюсь с толпой новых слуг, приглашенных в Эверлесс для подготовки свадьбы. Застолбив себе одну из узких кроватей и переодевшись в коричневую униформу кухонной прислуги, я спешу вниз по лестнице.

Главная повариха в узорчатом фартуке – Лора – говорит так быстро, что едва успеваешь уловить ее инструкции. Она ходит вразвалку, словно качается вниз и вверх на невидимых океанских волнах. У Лоры до колена ампутирована левая нога – вместо нее аккуратно выструганный деревянный протез со ступней, на которой нарисован красный ботинок, весь в пятнах и разводах от овощей. Лора родилась в деревне на юге и девушкой переехала в Эверлесс, чтобы заработать достаточно денег и прожить дольше тридцати лет, отведенных ее отцу и матери. Думаю, она не питает большой любви к Герлингам, но хорошо устроилась у них на службе.

Лора перечисляет правила, связанные с Королевой, в третий раз: не говорить, если тебя не спрашивают, не поднимать глаза и никогда не касаться ее ни при каких обстоятельствах, – а потом внезапно замолкает и прищелкивает языком.

– Кажется, ты сейчас свалишься. – Затем берет со стола маленькую булочку с кусочком сала и большое яблоко. – На, поешь, – мягко говорит она. – А потом отнеси остальное парням в конюшне. Найдешь, как туда добраться?

Я киваю, гоня прочь воспоминания о запахе лошадей и влажного сена и смехе Роана: мы носимся между стойлами, и я пытаюсь догнать его, хотя мне едва удается ухватить кончик его бархатного плаща, когда он исчезает за углом.

– Хорошо, – она треплет меня по щеке.

Я жадно съедаю хлеб там же, за столом. Распределение новичков еще не закончилось: они будут швеями, прачками, прислужницами, встречающими сотни гостей, которые съедутся на свадьбу. Эдди вернулась в кухню, чтобы раздать им задания. Самые красивые девушки станут прислуживать леди и лордам.

Доев яблоко, я беру поднос и выхожу из кухни. Сейчас Эверлесс кажется меньше, чем когда-то, словно это его искаженная копия из моего кошмара. Вон там я пряталась за реликварием и бросала косточки от оливок в зал в надежде, что очень старый дворецкий Джирольд поскользнется на них. Там нацарапала свои инициалы на камне, когда мы вместе с Роаном сидели здесь и прятались от Лиама, обозвавшего меня. Кто-то потом стер их, но я все еще могу разглядеть едва заметные призрачные буквы.

Я касаюсь их и улыбаюсь, а потом быстро отдергиваю руку. Фантазии. Те года, те счастливые воспоминания были стерты, как надпись с этих камней. Теперь они просто призраки прошлого.

Всего лишь на мгновение я прижимаю ухо к стене в коридоре для слуг, надеясь услышать голос Роана Герлинга.

За углом встречаю маленького мальчика лет девяти. Он держит еще один поднос, серебряный, не жестяной, с мясом, пирожными и фарфоровым чайником. Мальчик сидит на ступенях у подножия лестницы слева и, кажется, вот-вот расплачется.

– Ты потерялся?

Мальчик вскакивает, едва не опрокинув поднос, но тут же расслабляется, увидев меня.

– Леди Сида никому не позволяет подняться к ней, кроме Харлоу, – говорит он, запыхавшись. – Но Харлоу уехала домой, чтобы родить, так что я должен принести ей это. Но леди не нравятся мальчики. Том говорит, она откусит мне уши. – Он вздрагивает, опускает взгляд в пол.

Я предполагаю, что Харлоу – служанка леди Сиды. Мой взгляд скользит по узкой темной лестнице за спиной мальчика, и я вспоминаю, куда она ведет. У аристократов есть традиция: самые старые из них живут на самых высоких этажах замка. Леди Сида занимала эти покои со дня моего рождения. Никто точно не знает ее возраст, но все дети шепчутся, что ей больше трех сотен лет. От мысли о ней по коже бегут мурашки. Она уже на пределе того, как долго кровавое железо может поддерживать человеческую жизнь, кроме Королевы, чье невероятное долголетие, как говорят, – дар Колдуньи до ее исчезновения. Пять веков назад, когда слухи о кровавом железе расползлись повсюду, захватчики пришли со всего мира, чтобы завладеть невероятным даром. Королева, в то время всего лишь одаренный молодой генерал, привела армию Семперы к победе.

Что видела леди Сида за свои три века? Меня охватывает нездоровое любопытство, и я сажусь на корточки перед мальчиком.

– Это предназначено для конюших, – я ставлю на ступени свой поднос. – Обмен?

Он моргает:

– Ты не боишься?

Когда в детстве мне было грустно или страшно, папа отвлекал меня шуткой или историей. Не уверена, что я тоже так умею, но протягиваю мальчику руку:

– Меня зовут Джулс. А как тебя?

– Хинтон, – он пожимает руку, поглядывая на меня с сомнением.

– Не бойся стариков, они безвредны. – Хотя сама я боюсь их и всегда боялась. Некоторые старейшины рода Герлингов выглядят на сорок, но многим из них около ста сорока лет. Сложно определить по виду, пока не подойдешь достаточно близко, чтобы увидеть голубые вены, пульсирующие под кожей, или не услышишь, как они теряют нить разговора посреди предложения. Поговаривают, что когда кто-то живет столетиями, как леди Сида, он уже и не человек вовсе. Легко рассуждать об этом, так как никто из нас точно ничего не знает.

– Но я все равно отнесу поднос за тебя, если хочешь.

– Спасибо, – на его лице появляется улыбка.

Мальчик успевает исчезнуть еще до того, как я поднимаю его поднос.

Я иду по лестнице в темноте, пытаясь унять дрожь в руках. Леди Сида принадлежит к роду Герлингов не по крови. Старшие слуги рассказывают, что ее мать была ведуньей и будущий муж привез леди Сиду в Эверлесс, чтобы выведать секреты времени. В детстве я видела ее лишь издали, когда она спускалась из башни по праздникам. Леди Сида всегда требовала странные, изысканные и старомодные блюда: медовое вино, засахаренные лепестки роз, запеченных певчих птичек. И если вы ее рассердили, согласно слухам, она могла украсть год из вашей крови одним лишь взглядом и проглотить его целиком.

В конце лестницы деревянная дверь, украшенная резьбой: четырехконечная звезда – символ столетия, как луна символизирует месяц, а солнце – год. Я поднимаю медную колотушку и стучу ею по центру звезды.

Какое-то время никто не отвечает.

– Войдите, – произносит голос так тихо, что я едва слышу.

Плечом я открываю дверь и захожу внутрь, держа поднос перед собой как щит.

Огромная и темная комната освещается лишь слабым огнем в камине и жидким дневным светом, льющимся из окна. Она заставлена бархатными креслами и шелковыми подушками, полками, прогибающимися под тяжестью кожаных томов, а туалетный столик завален украшениями и серебряными расческами. Большая часть всего этого покрыта густым слоем пыли, словно леди Сида веками не позволяла слугам ни к чему прикасаться.

– Принеси поднос.

В слабом дневном свете я вижу старую женщину, которая смотрит на покрытую снегом лужайку Эверлесса. Она высокая, элегантная, но какая-то бескровная. Ее кожа потемнела и истончилась с возрастом, длинные, некогда черные волосы теперь белы как кость. Глаза светло-карего цвета. На женщине платье с прямой юбкой – такие никто уже давно не носит, – кружева украшают запястья и горло, и я гадаю: она не знает ничего о моде или просто больше не следит за ней?

– Ты не Харлоу, – говорит она. Ее голос колючий, как старая шерсть, но громкий. – Что случилось с Харлоу?

– Харлоу уехала домой рожать, миледи, – отвечаю я.

Осторожно приближаюсь к ней, обходя подушки.

Леди Сида молча, пристально рассматривает меня, руки сложены на коленях. Возможно, она так и провела целый день, просто глядя в окно. Я злюсь. Она прожила дольше, чем половина Крофтона вместе взятая, – годы, полученные от налогов на землю, как те, что сборщик забрал из крови папы вчера, – и вот как она проводит их! Пялится из окна на замерзшие лужайки Эверлесса!

– Это ромашка? – она рассматривает чайник на подносе. – Харлоу знает, что я ее не пью. Ромашка – к неудаче, знаешь ли.

Я не знала.

– Нет, мэм, – говорю я. – Мы специально сварили его для вас.

Она двигает челюстью, словно что-то жует, прежде чем ответить.

– Какие новости ты принесла?

– Новости, миледи?

– Бесполезная девчонка, – плюется она, маша рукой, словно отгоняя муху. – Как скоро приедет Королева?

– Через два дня, миледи. – Я слышала, как взволнованный персонал внизу обсуждал дату приезда. Один месяц на приготовления Королевы и леди Голд к свадьбе, а накануне весны Роан женится. Я напоминаю себе, что у меня нет никаких прав на Роана, никаких.

– А девушка? Девушка Роана?

– Она приедет с Королевой, миледи. – Девушка Роана. Грудь сжимается от ее слов. Я чувствую, что к лицу приливает жар, и надеюсь, что леди Сида не заметит этого.

– Никто из приемных детей ее величества не прожил достаточно долго, чтобы занять трон, не так ли? Почему Роан думает, что с его девушкой будет по-другому? – бормочет она, снова обращая свой взгляд на окно.

Я колеблюсь, не зная, должна ли игнорировать ее бормотание или отвечать на него. Это правда, у Королевы и раньше были приемные дети. Согласно историческим записям, один ребенок умер от чумы, пронесшейся по стране десятилетия назад. Другой – во время нападения на дворец. Третий утонул. Все они умерли до моего рождения. В действительности меня не особо волнует королевская семья или что-либо во дворце – папа всегда говорил, что сплетни и пустая болтовня не купят тебе хлеба, – но меня заинтересовал намек старшей Герлинг: королева никогда не умрет и никогда не передаст свой трон.

Чувствуя прилив храбрости, я отвечаю ей:

– Но Королева назвала Иду Голд своей наследницей, миледи.

Леди Сида, прищурившись, смотрит на меня, и улыбка расползается по ее лицу.

– Говорю тебе, она ест их сердца, чтобы оставаться молодой.

Ее слова повисают в воздухе. Я не питаю особой любви к Королеве, но дикие обвинения все еще заставляют меня дрожать, словно в предчувствии удара. Это попахивает безумием, хотя леди Сида не выглядит безумной: она стара, но ее голос крепок, а разум ясен. Она дразнит меня. Хинтон был прав, что боялся. Я как можно быстрее ставлю поднос на столик рядом с ней и жду, когда меня отпустят.

Но она делает кое-что, отчего внутри меня все еще больше холодеет: достает нечто сверкающее из нагрудного кармана. Через мгновение я понимаю, что это годовая монета, шириной практически с мою ладонь и отливающая золотом. Год жизни. Я еле сдерживаюсь, чтобы не выхватить монету из иссохшей руки и не броситься домой к папе.

Интересно, как далеко я убегу, прежде чем меня настигнет Айван.

– Размешай ее, – нетерпеливо говорит она. – Поспеши, пока чай не остыл.

Колеблясь, я протягиваю дрожащую руку – эта вещица может подарить папе целый год жизни.

В руках леди Сиды – жизнь, которую забрали у кого-то другого.

Монета, такая тяжелая и плотная в руке, растворяется словно мед, когда я кладу ее в чашку. Леди Сида подносит напиток к сухим губам и делает долгий, неспешный глоток. Возможно, это только кажется, но румянец приливает к ее щекам.

Не ожидая, когда меня отпустят, я приседаю в реверансе и спешу вон из комнаты, потрясенная переменами в старухе, в чью кровь попадает очередной год. Теперь чувства, которые вспыхивают во мне при упоминании Роана, кажутся еще большим предательством – себя, Крофтона, папы. Как может нравиться человек, для семьи которого год жизни – что кусочек сахара? Человек, чья семья разрушила мою и еще многие жизни?

5

Когда вечером я наконец падаю на свою нижнюю койку, мои руки и ноги налиты свинцом от усталости. Но, как только закрываю глаза, вижу восковое лицо леди Сиды, а ее странные слова не дают мне уснуть. Мне доводилось слышать много слухов и перешептываний о Королеве, но я не ожидала услышать их от Герлингов.

Снова и снова прокручивая ее слова в голове, я начинаю думать, что не такие уж они и абсурдные. Сама мысль о том, что ей подарила жизнь Колдунья, куда более абсурдна. Раньше мне никогда не приходилось задумываться о Королеве – все наши с папой мысли были о выживании. Но…

– Джулс, – я слышу шепот. Алия свешивается с верхней койки в паре метров от меня. Даже в темноте я вижу, как она напугана, хоть день в прачечной, куда ее распределили, порядком вымотал Алию. – Мальчик сказал мне, что Алхимик действительно бродит по лесу, – говорит она. – Сказал, что он когда-то жил здесь. Он сказал…

Но соседка по кровати, немолодая швея, мягко шикает на нее.

– Дорогая, если я расскажу тебе настоящую историю, ты перестанешь болтать и дашь мне поспать? – В голосе женщины слышится намек на озорство, но не злобу. Алия кивает. Женщина улыбается и смотрит на меня понимающим взглядом. – Никто не знает, откуда они пришли – двое детей, бродивших по Семпере до кровавого железа, никогда не расставаясь и не взрослея. Алхимик превратил землю в свинец, а свинец – в золото. Колдунья сделала так, что цветы распускались зимой.

Я улыбаюсь, думая о том, как бы Амма ворчала, если б узнала, что Алиа поздно ложится, чтобы послушать сказки. Сложно поверить, что существовал мир без кровавого железа. Да и к чему эта вера, если мы в ловушке окружающей действительности? Но если этот мир когда-то и правда существовал, то после рассказа швеи я начинаю скучать по нему.

– Но лорд, живший в этом поместье, стал завидовать. Поэтому он заточил их здесь и потребовал, чтобы они нашли способ сделать его бессмертным, ведь он видел, как это делала Колдунья с деревьями и цветами.