Легенда об Эльфийской Погибели

Капитан сделал два шага назад; толпа, привычная к казням, поступила так же. Старика вывели на помост и заставили опуститься на колени. Его голова лежала на плахе, но он не пытался вырваться. Ему не дали права сказать последние слова – хотя я уверен, что он и не нашел бы подходящих, – и исполинский топор стальным поцелуем скользнул по его хрупкой шее. Капля крови долетела и до меня, обосновавшись в сантиметре над бровью.

Толпа ликовала: «Грея вновь заживет спокойно и счастливо, – думали люди, – ведь преступник найден, а это значит, что чести и жизни короны больше ничего не грозит». Толпа верила, что павшая на Грею тень уйдет, и поднимающееся из-за горизонта солнце – прямое тому доказательство. Однако каждая тень обязана своим рождением свету, и пока мир освещает хоть один солнечный луч – жива и его темная, всепоглощающая сестрица.

Поручения Минервы перестали донимать Кидо в ту же секунду, когда древо помоста окрасилось кровью. Оставшись без работы, что занимала весь его разум в последние дни, капитан бесцельно слонялся по замку, пока не встретил такого же задушенного сомнениями меня. Единогласным решением было утопить мысли в жидком золоте медового эля.

– Я никогда не хотел быть принцем, – произнес он подавленно, вспоминая разговор, произошедший во время нашего прошлого визита в таверну. – И теперь мне кажется, что у меня нет права скорбеть по отцу.

– Право на скорбь есть у каждого. Взгляни, – я кивнул на полупустые столы за его спиной. – Таверны пустуют, бочки с элем пылятся. Народ скорбит. Почему нельзя тебе?

– Потому что я обрек того старика на смерть, но отец так и не отомщен.

– Ты не мог спасти его.

Я четко произносил каждую букву, будто заставляя поверить в сказанное и себя. Что мы имели против воли Минервы? И все же гадкий, гнилой привкус вины на языке отравлял мои слова.

– Однако, оставшись на своем посту, можешь попытаться спасти остальных.

– Звучит, конечно, здорово, – хмыкнул он. – Но один я не справлюсь.

Я поднял пинту и вытянул руку вперед. Мы стукнулись кружками, обмениваясь каплями эля, как делали воины в знак дружбы и верности – чтобы доказать отсутствие яда в напитке, – и сделали несколько шумных глотков. Пинты шли одна за другой, согревая тело изнутри и расслабляя мышцы. Чем больше ночь укрывала Грею, тем быстрее заполнялся зал; горожане заходили угрюмые, измученные, но спустя несколько глотков на их лицах возникали улыбки, а смех наполнял воздух над их столами. Жизнь возвращалась в привычное русло, как и должно, но мы знали: мир двигался к хаосу.

Разум, как и тело, расслабился: взгляд стал менее внимательным, движения замедлились, слух притупился. Голос стал громче, шутки – глупее. К нашему скромному застолью постепенно присоединялись знакомые лица: подопечные капитана – Аштон, Брук и даже юный Марли – старательно разряжали обстановку, смеша начальника свежими байками. Оглядывая гуляющих стражников и торговцев, я не заметил, как руки Скайлы упали на мои плечи и принялись усердно их разминать.

– Господин, вы так изменились с нашей прошлой встречи!

– Разве?

– Да, – наклонилась официантка к моему уху. – Ваши плечи набрали силу, а руки будто выкованы из стали…

– Скайла, – протянул капитан. – Вот ты как, значит? А как же я?

– Меня хватит на двоих.

– На сегодня ты свободна, – сказал Кидо, бросая ей монету. – Мы не в настроении для утех.

Я снял с себя мозолистые женские руки. Служанка ничуть не расстроилась; как и всегда, когда дело касалось щедрого капитана, она получала деньги, превышающие стоимость ее работы. Кидо уставился на меня пустыми глазами; сегодня он был не в силах врать своим друзьям – это давалось ему тяжелее всего.

– Я не хочу возвращаться, – прошептал он, наклоняясь ко мне. – Но если выпью еще хоть глоток, то мой внутренний мир станет достоянием общественности.

Капитан пошатнулся, и я тут же подхватил его, поднимая на ноги; гвардейцы понимающе кивнули, пожелав быстрой дороги и легкого пробуждения. К счастью, Кидо мог идти самостоятельно; я служил лишь опорой на случай, если ветер подует слишком сильно или камень внезапно и подло попадет под сапог. Фалхолт пытался говорить со мной, но все его речи были абстрактными рассуждениями – о природе любви, о звездном небе, о воле богов, – и совсем не требовали моего ответа. Он говорил обо всем, обходя темы смерти отца и разлада с Лэндоном; точнее, обходил, пока не придумал, как можно говорить о последнем так, чтобы проходящие мимо горожане не связали его слова с советником.

– Хюн Ки такой закрытый, потому что боится, – вдруг выпалил он. – Не потому что злой или бессердечный.

– Разумеется. Иначе он не стал бы тебе другом.

– Конечно, он хочет таким казаться. Идеальная защита! Получше всякой брони. Но, хоть он и не говорит об этом с каждым встречным, он очень ценит свое наследие, а местные могут этого не принять. Ты, например, знал, что на Востоке сын должен лично точить меч отца до самой его смерти? Так он благодарит его за заботу в детстве. А когда отец умирает, он обязан забрать меч себе, но ни в коем случае не брать его в битву – его вешают на стену, чтобы поклоняться памяти предка.

– Они почитают только отцов?

– Матери у них воительницами не бывают. Их берегут, словно цветы, и все женские имена у них так или иначе связаны с цветами, представляешь? – эль сделал мимику Кидо еще более яркой, и его брови почти дотянулись до линии волос – так его впечатлял сей факт. – Поэтому рядом с мечом всегда красуется засушенный цветок. Или его изображение. В покоях Хюн Ки вот висит картина с глицинией…

– Никогда не видел такого цветка.

– Я тоже. Но картина красивая.

Капитан тяжело вздохнул и расслабился, отчего моя ноша стала чуть тяжелее. Я толкнул его плечом, и глаза его раскрылись до смешного широко – так, что от встречного ветерка в них мгновенно появились слезы.

– Не спать! – подбодрил я. – Может, я не такой загадочный, как Хюн Ки, и об интересных традициях рассказать не могу, но утром, уж пожалуйста, вспомни, кто дотащил тебя до кровати.

Капитан слабо ткнул меня в плечо, и мы разразились громким смехом. Я намеренно вел его медленно, самыми извилистыми тропами, умоляя прохладный ночной воздух отрезвить меня; к середине ночи мы добрались до замка, а Кидо частично вернул себе контроль над телом. Мой разум был чист, но полон желаний и стремлений, противиться которым не хотел и не мог.

Проводив капитана до двери, я умышленно ошибся этажом и намерился свернуть направо, надеясь увидеть знакомых стражников спящими, но вместо этого тут же припал спиной к стене. Стражи были заняты совсем иным: уговариванием другого нетрезвого гостя принцессы не мешать ее чуткому сну. Они были непоколебимы; статус принца никак не влиял на верность стражников лисице, и они стойко терпели все выпады нерадивого жениха.

– Я имею право видеть ее в любое время дня и ночи! – упорствовал Хант, безуспешно пытаясь раздвинуть перекрещенные перед ним пики.

– Принцесса потеряла отца, – раздался низкий голос из-под шлема. – Позвольте ей отдохнуть.

– Она должна уважать волю отца, а отец обещал ее мне!

Раздавшийся за спиной стражей шум заставил всех замереть и мгновенно замолчать. Дверь распахнулась, и из-за нее показалось заспанное лицо, обрамленное растрепанными кудрями. Я, вновь подглядывающий за их встречей, юркнул за угол, чтобы Ариадна меня не заметила, но не смог побороть любопытство и вскоре вернулся к прежнему положению.

– Дорогая! – Хант упал на колени, мгновенно изменив тон. – Милая, как ты красива в лунном свете!

– Ты жалок, – прошипела Ариадна.

– Я лишь хотел увидеть тебя! Я так скучал!

Его восклицания резали слух; голос становился тонким, дребезжащим. Он виделся мне ребенком, у которого злой взрослый отобрал игрушку. Одну из многих, и все же – самую желанную.

– Охотно верю.

– Я войду?

Ариадна открыла дверь шире, чтобы принц мог протиснуться вглубь комнаты. Когда стражник потянулся к двери, чтобы оставить обрученных наедине, принцесса коснулась его руки, останавливая.

– Не стоит, – приказала она. – Мой жених не задержится надолго.

– Это почему же? Я хотел бы остаться до утра.

– Выбери для этого какую-нибудь служанку.

– Ариадна, – взмолился он. – Скажи, чем я не мил тебе?

– Ты в своем уме?

Принцесса все так же стояла в дверном проеме, готовая одновременно выкинуть Ханта в коридор и убежать сама, заточив принца в своих покоях. Я прислонился спиной к стене; чуткий слух давал весьма ясную картину происходящего. Стражники затаили дыхание, не желая вмешиваться в дела господ; Ариадна была готова взорваться в любую секунду; принц едва ли не всхлипывал.

– Разве я когда-нибудь поступал с тобой плохо?

Ариадна – как я полагал, изумленно – молчала.

– Я знаю, ты была больна, – начал объясняться принц, смущенный реакцией невесты. – Но, как вижу, сейчас ты в полном здравии.

Тишина в ответ.

– Ты потеряла отца, – продолжал он, понизив голос так, чтобы тот звучал вкрадчиво и интимно. – Я не беспокоил тебя, но за все эти дни ты ни на мгновение не задалась вопросом, где я пропадал.

– И где же?

– А тебе есть дело?

– Нет.

Хант громко вздохнул. Я слышал, как он медленно подходил к Ариадне – сердце его стучало медленно, ее же билось горячо и зло.

– Я говорил, что буду ждать и бороться, – шептал принц. – Но я – живой человек, Ариадна. Удели мне хоть сотую часть того внимания, что я уделяю тебе, и ты полюбишь меня.

– Твой отец уделял тебе много внимания?

Я выглянул из-за угла и почти увидел, как принц нахмурился; половина его лица скрывалась за плечом стражника.

– Ответь.

– Чересчур много.

– Ты любишь его за это?

– Он – тиран и мучитель. Я уважаю его, но у меня нет ни единого повода его любить.

– Взгляни в зеркало, Хант, – сквозь зубы прошипела лисица.

– Я не похож на отца, – вспылил принц. – Он берет все, что пожелает, ни с чем не считаясь.

– Точно так ты и поступил, оказавшись под папочкиным крылом. Взял то, что желал.

– О чем ты?

Ариадна с вызовом уставилась на жениха. Не веря, что он действительно не понимает сути ее слов, она молчала. Роль невинной жертвы так прикипела к нему, что он, казалось, совсем не собирался с ней расставаться.

– О чем ты, Ариадна?

– Ты обесчестил меня, – выплюнула она. Халат сполз с ее плеча, и взгляд принца мгновенно переместился на оголенную кожу. – Видишь эти шрамы? Не прошло ни дня, чтобы они не напоминали мне о моем позоре.

– Я не трогал тебя, – изумленно шептал принц. – Клянусь.

– Разве не ты прижимал меня к резному изголовью, невзирая на крики боли и кровь? Не ты шептал, что теперь владеешь мной, что мне некуда от тебя бежать?

– Я этого не делал.

– Можешь подавиться своей ложью, – бросила она, поправляя халат. – Или захлебнуться в ней, как тебе угодно. Но я знаю, что это был твой голос, твой куорианский говор, твой запах муската. И ты знай, что, какими пьяными бы ни были вина в тот вечер, я никогда тебе этого не прощу.

Не найдя слов, Хант невидящими глазами уставился на принцессу. Она долго смотрела на него в ответ, ожидая реакции – оправданий или признания, – но его ступор был столь силен, что он молчал, пока она силком не выставила его за дверь. Удар дерева о камень вернул его к жизни; он шагнул обратно, но стражи оказались еще более настойчивыми, чем прежде.

– Вам пора, ваше высочество.

– И я даже знаю куда, – процедил он.

Хант пролетел мимо так быстро, что едва не зацепил мой любопытный нос плечом, и мгновенно скрылся в темноте ночных коридоров. Я хотел проследовать за ним, но предчувствие подсказывало, что мою нелепую слежку обязательно обнаружат. Хотел пойти и к принцессе, но голос разума молил оставить ее в покое. В конце концов, я по-прежнему был пьян; увидев в своих дверях еще одного захмелевшего гостя, Ариадна точно разорвала бы его на куски.

Глава 2

Наступил день похорон короля. Они должны были быть такими же помпезными, как и свадьба, и, о удача, для этого имелись и закупаемые в течение полугода украшения, и многочисленные гости. Как бы Минерва ни была занята захватом власти над советом, похоронам отца она лично уделила недюжинное внимание. Проконтролировала все. Традиционно цвет крови был верным спутником смерти; однако, несмотря на это, тело Эвеарда она приказала непременно обернуть в серый бархат. Принцесса не хотела, чтобы прощание затянулось, и потому лишь одному человеку позволила произнести слова, призванные сопроводить душу короля в вечном плавании по реке духов, – и это была Ровена.

Королева не могла сдержать слез и большую часть речи жалобно всхлипывала. Удивительно, но старшая принцесса ничуть не раздражалась по этому поводу; раньше мне казалось, что она не испытывала теплых чувств к той, что пыталась заменить ей мать. В тот миг, возможно, она впервые ощутила нить горя, связавшую сердца членов королевской семьи; ощутила, что общая боль объединяла не хуже, чем гнев или жадность. В тот день она не выглядела как строптивая наследница, отравившая своего короля; она была ребенком, оплакивавшим скоропостижно скончавшегося отца.

Похороны, вопреки ожиданиям, провели на городской площади, чтобы дать греианцам почтить память правителя. Сэр Фалкирк, демонстрируя суть своей натуры, чуть не задавил двоих детей, пытавшихся протиснуться в первые ряды, а после презрительным плевком замочил их одежды. Однако не вся знать отнеслась к народу так пренебрежительно. Лэндон встретил жриц местного храма – тех самых, чье завораживающее пение я слышал на дне осеннего равноденствия, – и, в знак уважения, проводил их в специально отведенную зону. Эвеард испытывал к жрицам глубокое почтение; с тех пор, как Агнесс стала их сестрой, они стали сестрами и ему. Госпожа Беатрис стояла неподалеку от тела короля и любезно давала желающим возложить дары усопшему, не брезгуя, если старый конюх дыхнет хмелем или ребенок протянет запачканные руки к дорогому платью.

Ариадна стояла поодаль от родни и прочей знати. Ее лицо накрывала плотная, почти непроницаемая вуаль, а длинные рукава платья плавно перетекали в перчатки, делая ее еще одной каплей в захлестнувшем город море крови. Однажды она говорила мне, что боится смерти; не ее наступления, а того, что творится вокруг умершего. Ее повергали в ужас все традиции, связанные с мертвым телом; я рассказывал ей, как тела умерших эльфов превращались азаани в цветы и деревья, и она попросила дать обещание, что с ее телом однажды поступят так же.

Хант не посмел приблизиться к невесте. Потупив взгляд, он занял место подле ее старшей сестры, и по лицу его было видно, что за всю ночь ему так и не досталось ни секунды сна. Одежда на нем была та же, что и вчера, но он почтительно прикрыл ее красным плащом.

Его соотечественники, впрочем, почтения не проявляли: им происходящее было откровенно безразлично. Они явились на прощание с королем в своих обычных кожаных доспехах – и даров усопшему, разумеется, не преподнесли. Обосновавшись в дальней части площади, они пили принесенное с собой вино и хохотали над шутками своего правителя, столь неуважительно поступавшего по отношению к будущему – ныне усопшему – родственнику. Не понимая, почему куорианцы плотным кольцом окружили Дамиана, я попытался разглядеть его в щели между голов южан, но попытки оказались тщетны. Я оставил их; рано или поздно он все равно попадется мне на глаза.

Завершающей традицией стал Танец Огней. Невероятно красивое зрелище, по размаху достойное лучших торжеств, но тесно связанное с самым грустным из них. Гости разошлись в стороны, и в середине площади возникла фигура Лианны. Она вновь была молода и чарующа; красное золото ее кудрей виделось мне самым ярким пламенем церемонии. Простой народ, разумеется, сжигал тела умерших – из соображений чистоты и экономии. Знать же имела возможность хоронить тела членов семьи в специальных гробницах, которые, вероятно, спустя годы станут оплотом легенд и слухов, и королевская семья Греи не была исключением – под эти цели была отведена башня Луны. Однако все короли когда-то были простыми людьми, и погребальный костер был положен и им – хотя бы в виде представления.

Лианна умело жонглировала огненными шарами, изящно двигаясь в такт играющей музыке, но лицо ее было полно скорби и отчаяния. Каждый раз, когда искры взмывали в воздух, по толпе проносились испуганные вздохи, но никто не выражал восторга мастерством друида: настолько сильна была горечь потери. С каждой потухающей искрой на улицах становилось темнее, и к моменту наступления кромешной тьмы лишь по щекам самых стойких не прокатилось слезы. Я в их число не вошел.

Весь следующий день атмосфера в замке давила на меня. От нее нельзя было скрыться ни в садах – их как раз приводили в порядок, – ни в тренировочном зале – там стража репетировала праздничный марш, – ни в библиотеке, где местные писари уже вносили известия о смерти короля и свадьбе принцессы в родословные книги. В покоях был слышен шум коридоров, в городе и вовсе творилось сумасшествие. Единственным местом, где можно было укрыться, оказалась башня; мой выбор пал на дорогую сердцу восточную.

До свадьбы оставалось четыре дня.

Я много думал о подслушанном разговоре, но не мог подойти к лисице, чтобы обсудить его, ведь тогда пришлось бы признаться, что я сную по коридорам, как крыса, влезая во все, что меня не касается, хоть это и было прямой и единственной целью моего пребывания при дворе.

При дворе, где уже негласно приняли нового правителя. Знать и чиновники радостно распахнули объятия, принимая под свое крыло белокурую принцессу, давным-давно захватившую их умы. Я не видел ответной радости на ее лице; она жаждала власти, но выглядела так, будто ее вынудили взойти на престол. Сапфировые глаза не горели, когда очередной советник падал на колени, принося ей клятву верности, – в них тлел огонек скуки и усталости. Престол будто бы успел наскучить ей. Не так сладок запретный плод, как предвкушение момента, когда ты сможешь его заполучить.

Впрочем, уверен, она еще распробует нектар правления. Несмотря на внешнюю незаинтересованность, за последние дни из разных уст я услышал о нескольких распоряжениях, из которых больше всего меня насторожили указы военной направленности. Минерва поручила расширить казармы, и без того разросшиеся в связи с прибытием куорианских солдат, и велела немедленно созвать на обучение всех юношей из города и окрестностей – Вильсдена, Аскода, Сэдбери и Лартона. Ни единому члену совета не было известно, к какой битве готовилась принцесса, но задавать вопросы никто не решался; все слепо, будто овцы по воле подгоняющей их собаки, выполняли данные им приказы. Стоял ли за собакой пастух – еще один важный вопрос, ответа на который ни у кого не имелось.

Город из окна башни выглядел завораживающе. Лето выдалось теплым и влажным, и урожай Греи был богат как никогда. Куда ни глянь – обязательно увидишь цветочника, спешащего на дворцовый праздник. Крыши домов украшали тканями в цветах двух соединяющихся династий – смотрелись вместе они так же гармонично, как и, по мнению многих, будущие супруги – и разнообразными самодельными гирляндами из тканей и цветов. Предстоящее торжество вдохновляло народ и находило ему занятие, позволяя забыть о горестях и потерях, о болях и муках.

– Все так счастливы, – прозвучало из-за спины.

Я стоял, наполовину высунувшись в окно, вдыхая запах кипящей жизни города. Теплые руки обвили мою талию, голова опустилась на спину. Я не смел пошевельнуться; мне давно не удавалось почувствовать лисицу так близко.

– Мне даже стыдно, что я не поддерживаю их в этом.

– Для них это музыка и танцы, – возразил я. – Их судьбы не вершатся у алтаря.

– А как по мне – вершатся.

Я не ответил. Лисица глубоко вздохнула и поерзала, будто устраиваясь на любимом месте. Ее волосы щекотали мою кожу, и я чувствовал ее дыхание сквозь тонкую ткань рубашки. Пальцы ее впивались мне в ребра, так крепко, будто подует ветер – и я улечу в окно, оставив ее справляться со всем в одиночестве.

– Я знала, что ты тоже сбежишь сюда.

– Разве тебя не занимают примерками платья и дегустацией тортов?

– Занимают, – протянула она. – Но не ты один умеешь быстро бегать.

Я слегка подался назад, намекая, что хочу выпрямиться; Ариадна тут же меня отпустила. Обернувшись, я онемел; казалось, взору предстал отблеск прошлого. Кожа лисицы сияла, вновь покрытая легким загаром и румянцем; простое бежевое платье наконец-то не сдавливало ее ребра корсетом; серые глаза сверкали, будто танцующее на гранях драгоценного камня солнце. Губы застыли в легкой улыбке, отпечатывая ямочку на правой щеке. Она выглядела так, будто снова была свободной: все ее существо кричало об этом, и душа ее пела, заглушая городской шум.

Лисица стояла совсем рядом; в долю секунды моя ладонь оказалась у ее щеки. Она прижалась к ней, будто истосковавшись по нежности, и блаженно прикрыла глаза. По телу прокатилась дрожь. Почему самые важные моменты случаются так внезапно? Впрочем, будь они запланированы, не были бы так важны.

– Ты позволишь?

Ариадна молча кивнула. Мое лицо было в сантиметрах от ее; горячее дыхание ласкало кожу. Пришлось нагнуться, чтобы дотянуться до ее губ; смотря издалека, я совсем забывал о разнице в росте. Глаза закрылись сами по себе, предвкушая сладостную негу, и наши губы слились воедино.

Оказалось, я давно и отчаянно мечтал об этом, хоть и отказывался себе в этом признаться. Вкус этого чувства не сравним ни с чем, что мне доводилось вкушать; внушенное Минервой влечение не стоило и секунды касания губ лисицы. Меня накрыло волной невероятного счастья. Думалось, что время остановилось: не сновали по коридорам слуги, не хлопотали горожане, не дымила печь на кухне – двигались лишь мы, забывая о необходимости дышать. Моя рука на ее щеке, ее тяжело вздымающаяся грудь, два яростно бьющихся сердца – и ничего вокруг.

Низ живота будто наполнялся раскаленным железом. Мысли, коими искрился мой разум, не были похожи на сны о Минерве: в них не было животной страсти, рваных одежд, звериных рыков; покрывая прикосновениями каждую клеточку ее тела, я искренне мечтал задеть хотя бы частичку ее души, и желание не съедало меня – оно искрилось внутри, заставляя жить.

Ариадна отстранилась, жадно вдыхая воздух. Течение времени восстановилось. Сначала она прятала взгляд, и щеки ее медленно набирали краску, но стоило ей посмотреть мне в глаза, как они мгновенно вспыхнули.

– Что? – рассмеялся я, очарованный ее смущением. – Мы ведь целовались и раньше.

– Но не так.

«Да, – подумал я. – Не так». В ее словах не было укора, и я расплылся в улыбке. Лисица кинулась в мои объятия, будто вновь боялась, что я ускользну; я прижал ее к себе, до беспамятства боясь того же. Я не помнил, как дышал, говорил ли, двигался ли, но когда Ариадна выбралась из моих рук, солнце за окном уже уходило за горизонт.

– Я хотела тебе кое о чем рассказать.

Тишина заполнила верхушку башни. Я припал к стене и скатился вниз, усаживаясь на пол; почему-то мне казалось, что разговор предстоит долгий, и, как бы я ни наслаждался обществом принцессы, неприятный.

– Я напомнила Ханту о… – замялась она, не желая произносить это вслух.

– Понял, – кивнул я.

– Сегодня утром он снова был у меня, – продолжила Ариадна. – По-прежнему утверждает, что это был не он.

– И ты ему веришь?

– Он сказал, что знает, кто виновен. Но не выдаст.

– И чему ты рада? – недоумевал я. – Даже если подлецом оказался не он, то он его покрывает. Это едва ли добавляет ему чести.

– Я по-прежнему ему обещана, и мы поженимся, – проигнорировав мое недовольство, ответила лисица. – Но он более ничего от меня не потребует: ни любви, ни внимания.

– Но что будет, когда вы взойдете на престол? Что насчет наследников?

– Поклялся, что никогда и никому не выдаст моей тайны, и, если я не захочу этого сама, не заставит делить с ним ложе. Соврет, что я не могу родить ему дитя. – Ариадна пожала плечами, будто ей совсем не было дела до общественного порицания: что же это за жена и королева, раз неспособна продолжить знатный род? – Мы будем воплощением политического союза наших родителей – и не более того.

– Чем же должна отплатить ему ты?

– Тем же самым. Никаких требований и вопросов.

– Значит ли это, что островитяне покинут Грею? – с неожиданной для себя надеждой произнес я.

– К сожалению, не все. Он заявил, что не вернется в проклятое логово отца. Останется, даже если все его воины до единого решат отправиться на юг.

– Удивительная преданность чужому государству.