Жизнь как притча

Катя хотела продолжить репортаж, но в этот момент новостная картинка исчезла с экрана, а её место занял калейдоскоп очаровательных фотографий зимней природы.

– Как же оно так вышло, ей-богу? – Осип выключил телевизор и виновато посмотрел на присевшую рядом жену. – Злобно вышло, не по-людски. Они, блин, тоже хороши, если б не бронежилеты…

– Но ведь мальчишки же! – вздохнула жена, гладя увесистое плечо мужа.

– То-то и оно, – отозвался Осип, – ладно б бандиты. А теперь что? Неделю места себе не нахожу. С комвзвода переругался – стыдоба! Он мне: «Мы действовали по инструкции. Из Минусинской тюрьмы сбежало четырнадцать бандитов! Ты понимаешь это?!» – и тычет мне в лицо оперативку. А я ему: «Какая такая на хрен инструкция, чтоб детей бить?»

– Двести человек?

– Да больше, Люсь… А покалечили сколько! Они ж вёрткие, как ужи.

Осип замолчал.

– В общем, подам-ка я рапорт на увольнение. Хоть кем, хоть сторожем в церковь пойду, но не могу больше, как собака на привязи, брехать на человека!

– Я понимаю… – вздохнула Люся и продолжила сервировать стол к ужину.

Глава 4

Противостояние

Тем временем по заснеженным улицам Абакыма ползли тревожные слухи. Поговаривали о новых случаях подросткового суицида и о том, что местные власти сознательно скрывают это из страха перед студенческими волнениями. Действительно, университет странным образом притих и превратился в сдавленную пружину, готовую по первому взмаху случайного лидера распрямиться и натворить дел покруче случившегося. Российское общество, шокированное жёстким молодёжным противостоянием, вдруг обнаружило рядом с собой новый таинственный социум. И это не розовая несмышлёная стая юнцов, упакованная в педагогические пелёнки, а несговорчивая и способная на отчаянные поступки стая будущих владельцев страны, а может, и мира. Эта стая предпочитает жить по собственным законам. И если общепринятые смыслы человеческого поведения похожи на морские буи с налипшими слоями житейских ракушек, то «нормативная база» таинственного социума напоминает летящую стаю птиц, которую можно, конечно, перестрелять, но дотянуться до которой возможно, только взлетев в небо.

Резонанс от случившегося в Абакыме всколыхнул Сибирь. Пропавшие без вести студенты были объявлены во всероссийский розыск. Вскоре усилия поисковиков дали первые результаты. Наряд УВД города Петропавловска-Камчатского задержал в аэропорту группу из семи молодых человек, прилетевших с материка «под видом паломников» (так было сказано в рапорте) в единственный на Камчатке мужской Пантелеймонов монастырь.

– Почему вы говорите «под видом»? – возмущались ребята в отделении полиции. – Вся страна знает, что монастырь строит Морской собор в память о погибших в море. Им нужна помощь!

– Вас никто не просил сюда лететь, – твердили в отделении.

– Об этом не просят! – отвечали парни. – Как хотите, фиксируйте нас, но мы свободные граждане и никуда отсюда не полетим!

Ещё двух «самовольщиков» зафиксировали в Киргизии, сличив с поисковым листом список авиапассажиров, прибывших в аэропорт Манас за последние два дня. Подняли местный РУВД и в тот же день обнаружили беглецов в городе Кант. Что они делали возле нашей военной авиабазы, так и осталось «за семью печатями». Ребята замкнули уста и отказались отвечать на какие-либо вопросы в отсутствие, как они сказали, адвоката с Большой земли. Пришлось самозваных «террористов» этапировать на «Большую землю», где живут адвокаты и ближайшие родственники задержанных.

Следы двадцати четырёх студентов так и остались белыми пятнами на поисковой карте.

Часть 2

Прозрение

Глава 1

Агатий

Беседа настоятеля с обмороженным бедолагой ничего не прояснила. Единственное, что удалось выяснить, так то, что зовут парня Агатий. Прочее – откуда он, с какими мыслями попал в Минусинск – осталось для священнослужителя загадкой. Агатий демонстративно отмалчивался или бубнил скороговоркой: «Не выгоняйте меня! Буду делать, что скажете. Я не хочу обратно…» На вопрос «Куда – обратно?» ответа не последовало.

«Да, ситуация», – думал Игнатий. Сдать парня – значит, отдать на поругание. Скрыть – тоже не дело, вдруг он вовсе не Агатий. Чужая душа – потёмки. «Ладно, – решил монастырский управитель, – повременю с заявлением, приглядеться надо, что-то здесь не так».

Решение настоятеля оставить незнакомца в монастыре явилось для пятерых монастырских послушников большим искушением. Имя Агатий в переводе с греческого означает «добрый, хороший», однако характер нового обитателя оказался в явном противоречии со значением перевода. Замкнутость, равнодушие к слову церковной службы вызвали в боголюбивых неофитах волну возмущений и пересудов. С другой стороны, смирение Агатия перед чужой волей, от кого бы она ни исходила, приводило братию в недоумение, ведь считается, что смирение превыше поста и молитвы! «Однако ж, – постановили недруги Агатия на тайном сходе, – смирение смирением, а вывести “духовного оборотня” на чистую воду следует!»

Максимка, келейник отца Викентия и один из главных зачинщиков смуты, принялся нашёптывать старцу не исповедовать боле отца настоятеля. Мол, иначе не унять его откровенное попустительство чужаку!

Викентий выслушал юношу, поспрошал его о том о сём, затем выгнал вон и отправился к старцу Савве. Долгие два часа старчики перешёптывались да поглаживали друг друга по плечикам. Вернулся отче Викентий к себе в келью за полночь.

– Простите, Христа ради! – Максимка упал в ноги старцу. – Я только хотел…

– Ах ты, шкодина! – притопнул ножкой Викентий. – Благословляю до утра поклоны бить! Да чтоб лбом своим безумным об пол усердно постукивал и приговаривал при том: «Господи, прости мя, греховодника окаянного!» А я стану почивать и слушать, как ты дурь свою наказуешь!

Старец притворил дверь спаленки, вроде как спать отправился, а сам простоял всю ночь перед Богородицей, уперев колени в выщербленные временем половицы и слёзно моля Бога простить его, Викентия, раба недостойного – знамо, порча середь чистоты не заводится.

На другой день, встретившись на заутренней, старцы благословили друг друга не оповещать настоятеля о случившемся. Был грех – и не стало его, аминь.

Настоятель догадывался о нестроении в монастыре, но сдержанно молчал и ждал добрых перемен. «Не может слово Божие не растопить человеческого сердца. Дай-то срок – оттает льдинка». Действительно. Как-то на малом повечерии старец Викентий ткнул Максимку посохом в бок и шепнул: «Гляди, греховодник!» Келейник обернулся, видит: стоит Агатий перед иконой Всецарицы и плачет. «Мать честная! – воскликнул Максимка едва не вслух, но тут же спохватился и защебетал аки ангел: – Пресвятая Богородица, Пречистая Матерь Небесная, милость неизреченную Твою зрю – стервец Агашка плачет!..»

Глава 2

Притяжение добра

Прошёл месяц. Агатий оттаял, повеселел, потянулся к духовной грамоте. Чтение книг и неторопливые беседы старцев по окончании каждой монастырской трапезы сформировали в нём образ доброжелательного, отзывчивого к чужой нужде христианина.

В один из дней старец Савватий обратился к настоятелю с просьбой благословить юношу на келейное послушание. «Старею, отче, – вздохнул Савва, – мне б помощника». Игнатий обнял старца и велел келейнику Феодору отыскать Агатия сей же час. Исполнив поручение, Феодор остановился в дверях, а Агатий подошёл к настоятелю под благословение.

– Благословляется раб Божий Агатий на послушание будущему насельнику земли райской! – торжественно произнёс отец Игнатий и подвёл юношу к старцу, прикорнувшему у печки.

– Саввушка, радость моя, вручаю тебе недоросль в наставление и помощь. Поделись всем, что имеешь сам. А ты, – настоятель строго посмотрел на Агатия, – вкушай благо с трепетом и без лености. Помни: не каждому даётся личный проводник к Богу.

– Эка разговорились! – улыбнулся в ответ Савва, сладко потягиваясь. – Пора нам, отче.

Старец поклонился настоятелю и в сопровождении Агатия вышел из кабинета.

Речь о келейнике Савва завёл не только по причине возрастной немощи. За внешней приветливостью он разглядел в юноше глубокое внутреннее нестроение. «Э-э, да тут целая история! – заключил он. – Надобно поучаствовать».

* * *

Агатий принял новое послушание с радостью. Работы хватало. Старец, как на грех, приболел, реже стал выходить «в свет», служил в келье на антиминсе[1] и существенно ограничил приём мирян. Смолкли его дивные проповеди. Компенсировал Савва свою общественную отстранённость духовными беседами с Агатием.

Первые дни юноша чувствовал себя неловко. Пристальный, проникающий взгляд старца беспокоил его. Агатий уже смирился, сжился с тем, что его потрясённое сознание никогда не придёт в норму, что он никогда не сможет, как все, «любить так любить, летать так летать». Ведь счастливая жизнь – не лиса из песенки Розенбаума. Если её нет, то, как ни пускай вдогонку вольного кречета, нет надежды. Однако опыт и мудрость открывают многие сомкнутые створы. Савва-таки сумел подобраться к тайне, которую Агатий уберегал от посторонних глаз. Слово за слово всплыла университетская заварушка, омоновский погром, безумный студенческий No Pasaran. И странное дело: беседы старца с Агатием походили не на исповедь юноши, но на откровенный разговор двух собеседников. Слушая келейника, Савва ловил себя на мысли, что знакомая с юности фраза таможенника Верещагина «За державу обидно!» звучит в нём в унисон со словами Агатия. При этом старец хмурился и как бы увещевал себя: «Негоже монаху мирскими фантазиями ум тешить. Временное это всё, проходящее». Однако сегодня внутреннее волнение одолело-таки Савву. Он прервал Агатия:

– Устал я нынче. Пойду прилягу.

Старец прикрыл дверь спаленки и прямо в подряснике лёг на кровать. Голова кружилась от давно забытого беспокойства. «Да, молитва покрывает, исцеляет, отводит от зла, что ж так тяжко мне, так больно? – вздохнул он. – Святые отцы поучают: “Солнце отворачивается от не имеющих зрения”. Не имеющих причинно, то есть по немощи, или бессознательно? Как разобраться, Господи? Как помочь им, невольникам темноты? Вразуми, Сладчайший!»

– Тяжко мне, – старец поморщился, – одно отрада: боль приходит своевременно…

* * *

Тяжко открывалась Савве логика случившихся в Абакыме событий. Годы монашеской жизни очистили ум старца от мирских переживаний. Чтобы расплести болезненный узелок в душе Агатия, следовало «спуститься с небес» и вновь, как до пострига, посмотреть на мир глазами восторженного, чувственного юноши. «Сколько правильных слов ни говори, сколько ни приводи в пример опыт святых отцов, всё это душеспасительная демагогия! – размышлял Савватий. – Удар колокола гонит стаю галок с насиженного места, но по окончании звона чёрная стая возвращается».

Старец листал Евангелие, зачитанное до дыр и прошитое неумелой рукой дьяка Григория (мир ему и врата райские), и поминутно спрашивал: «Святое Писание, скажи: мне-то как быть?»

Как-то на субботнем повечерии услышал Савва тихий голос: «А ты встань, дружок, со стульчика-то! Засиделся, поди, возле духовного камелька? Ступай на двор, на житейскую вьюжку, да порыскай там по сусекам, глядь, подмёрзшего мальчишечку и обнаружишь!»

Глава 3

Смерть

По отлогой стороне огромного берегового утёса, нависшего над ледовой равниной Енисея, ползли вверх три тёмные точки, похожие на сплюснутые между небом и землёй человеческие фигуры. Поднимались они медленно. Случайный наблюдатель, окажись он рядом, вскоре б заскучал, пожелал бы туристам успешного восхождения и продолжил свой заснеженный путь. Что ж, добрый человек, и тебе счастливой дороги! Не переживай, на утёсе полный порядок: три отчаянных смельчака, утопая в метровом снегу и цепляясь за одежды друг друга, вот-вот поднимутся на вершину…

Однако то, что происходило на самом деле, не мог видеть глаз случайного наблюдателя. Три молодых человека решили взяться за руки и прыгнуть с вершины на лёд. Расчёт был прост и убедителен: при падении с высоты двадцати четырёх метров удар о ледовый енисейский панцирь поможет трём безумцам решить все проблемы, накопившиеся в их коллективном сознании. Читатель возразит автору: «Лёд Енисея наверняка покрыт метровыми сугробами снега, захочешь – не разобьёшься». Увы. Сибирские вьюги исправно выметают речные равнины, хоть на коньках катайся, а уж для суицида – дело верное и самое подходящее на все сто двадцать процентов!

* * *

…Ребята вскарабкались на верхнее плато и, не сговариваясь, привалились друг к другу. Подул сильный ветер. Его колкие порывы готовы были подхватить их, раскидать по заснеженным склонам утёса и остудить воспалённые умы. Но им было не до подсказок природы. Расчистив место для разбега, ребята отступили от края на возможное расстояние и, взявшись за руки, уже готовы были совершить смертельный прыжок…

Вдруг Агатий выдернул ладонь из прощального рукопожатия, отскочил в сторону и, как зверёк, вырвавшийся из капкана, стал торопливо отползать прочь, скуля и зализывая раны, нанесённые железной удавкой товарища.

– Агатий! – взвизгнула Света. – Нет! Нет же!..

– Дай сюда руку! – заорал Гарри, перекрикивая метель.

Он бросился на Агатия, и они покатились кубарем по расчищенной для «разбега» дорожке. Светлана даже не поглядела в их сторону. Она обхватила голову руками и, как подрубленная, опустилась в снег. Агатий же нащупал в сугробе выступ скальной породы, вцепился в него и, глухо рыча, препятствовал рослому товарищу оттащить его в сторону. Наконец они оба выбились из сил.

– Гад! Гад! Гад! – неистово закричал Гарри, отстраняясь от Агатия и направляясь к обрыву. Весь в комьях снега, он был похож на ожившего мертвеца. Издав страшный вой «А-а-а!», Гарри подхватил Светку и…

Мозг Агатия продолжал размеренно фиксировать происходящее. «Они прыгнули. Их нет. Гарри не тронет меня. Я… Что я? Кажется, жив. Жив?.. Зачем? А Светка?..»

Юноша лежал в снегу, вжав грудь в каменный выступ, не имея сил ни расцепить руки, ни подняться. Его тело превратилось в бесчувственный комок вымороженной плоти. Пытаясь зацепиться за ощущение жизни, Агатий стал разглядывать себя изнутри. «Может, я просто замерзаю? – подумал он. – Надо же! Прям как в той соляной пещере!» Ему припомнились гигантские сталактиты и сталагмиты, которые он видел в знаменитой Кунгурской пещере. «Не то, не то!» – твердил мозг, мысленно осматривая вместе с ним обмороженные фрагменты тела.

Немного прядя в себя, Агатий с трудом отслонился от каменного выступа и, упираясь ладонями в снег, подполз к краю утёса. Увидев распластанные на льду тела любимых товарищей, он потерял сознание.

Парню повезло. Ангел-хранитель, о котором он тогда не имел ни малейшего представления, не позволил ему замёрзнуть и вернул к жизни. Белый, как снежный ком, Агатий сполз со скалы и, не оборачиваясь, побрёл на большак по протоптанной в лесу дорожке. Первый же проезжавший водила заметил его (правда, принял сначала за торчащее из снега сломанное дерево), втащил в кабину и привёз в Минусинск. Мужик завёл парня в теплушку автостанции и вышел позвонить «03». Не понимая, где он, что с ним происходит, Агатий выбрался на улицу. Сделал несколько шагов, упал, поднялся и через пару метров уткнулся в холодный железный поперечник. Не имея сил двигаться дальше, юноша прижался к нему, как к спасительному выступу утёса.

* * *

– Там меня и подобрал Виталий. Остальное, отче, вы знаете…

Агатий стоял на коленях перед Саввой и теребил в руках вязаную скуфейку. Его острые худые плечи неправдоподобно вытянулись вверх до самых ушей и, казалось, вот-вот оторвутся от тела.

– Бедный мальчик, – нараспев проговорил старец. – Вижу, как трудно тебе, как гадко внутри.

Савва подхватил юношу под локти и поднял с колен.

– Слушай меня, дружочек. Во-первых, успокойся. То, что ты совершил, поверь, не худшее из зол. Да, ты предал клятву. Но в монастыре ты узнал заповедь «Не клянись». Ты предал самых дорогих тебе людей. Но ведь это упасло тебя от худшего зла. Теперь ты знаешь и это. Святая церковь даже не отпевает самоубийц, до того они противны Богу. Ты обвиняешь себя в трусости, значит, ты обвиняешь своего ангела-хранителя, который спас тебе жизнь. Выходит, ты обвиняешь Самого Бога? Согласись, тут есть о чём подумать. Тебе тяжело, твой разум застит горе. Но не спеши винить в случившемся своего Создателя! Найди в себе силы принять на веру Его тайный промысел о твоей будущей жизни.

Савватий выдохнул.

– Терпеть не могу читать православные морали! Но по-другому сказать не умею.

– А как же мои товарищи, отче? Выходит, им нет прощения?

– Ответить нелегко, – произнёс старец. – Мы все очень разные и судим об одном и том же, как правило, по-разному! А потом удивляемся: почему Бог одному дал столько, другому – столько? Бог, как сеятель, метнул нас в жизнь: летите, люди! Он наделил каждого свободной волей: думай сам, куда тебе следует упасть. Вот и выходит, развела нас не божественная воля, а собственная.

– Отче, вам бы лекции читать, – Агатий скривился в печальной улыбке.

– Лекции? – чуть помолчав, ответил Савва. – Чтобы учить людей, надо быть безгрешным, как Христос. Иначе будешь сеять поверх знаний собственные грехи. Так-то.

– Почему поверх?

– А как же? Всё существенное имеет вес и оседает, а всё, мягко говоря, прочее всплывает одним в укор, другим в удовольствие.

– Это вы, наверное, про телевидение! – оживился Агатий.

– И про него тоже. Клоунов нынче развелось больше, чем хлеборобов, – усмехнулся старец.

Агатий с удивлением посмотрел на старца.

– Отче, какой же вы грешник?

– А кто ж? – Савва спрятал улыбку, довольный уже тем, что отвлёк собеседника от тягостных воспоминаний. – Помнишь поговорку «Чем дальше в лес, тем больше дров»? Так и в деле спасения. Новичок бесам не интересен, он для них как игрушка. Монах – другое дело. Тут у них интерес особый – поединок! Да только кто ж супротив беса устоит?

– Кто?

– Да никто.

– Вообще никто?!

– Святой да дурак – вот кто.

Глава 4

«Обыденный»

Исповеди Агатия неожиданным образом задели Савву за живое, нарушили бесстрастие его ума. Чувствительное сердце старца наполнилось жалостью к огромной стае таких же юнцов, на долю которых выпало несостоявшееся счастье. «Они в беде, – сокрушался Савватий, – беда в государстве Российском!»

Понимая, что до встречи с ангелами ему осталось годков наперечёт, он всё чаще думал о том, как выстроить жизнь в преддверии смерти. Можно ничего не менять, исповедовать, наставлять, сколько хватит сил, и затем мирно почить в Бозе на радость монастырской братии о новом молитвеннике на небесах. А можно… выйти напоследок в мир и сделать то, к чему зовёт душа: попытать у этого мира справедливости. Всего-то – попытать, зная заранее, что диалога не будет. «Ты с ума сошёл! – возражал сам себе Савва. – Сколько лет, положа руку на Евангелие, ты увещевал воспалённые умы, говоря о послушании всякой власти, ибо всякая власть непременно от Бога. Что ж теперь не сидится тебе на собственных словах? Ёрзаешь как на гвоздях! Выходит, забыл ты простую истину: беда человека кроется не в несправедливости к нему, но в духовном нестроении его самого. И лечить человека надо прежде всего Иисусовой молитвой, а не мирскими таблетками счастья. Ишь, народоволец нашёлся!»

Савва не был готов к такому жёсткому диалогу с самим собой. По обыкновению лёгкий и жизнерадостный, он всю зиму прожил в задумчивости, поминутно обращаясь к Богу за советом и вразумлением. Но Господь молчал. Однажды, выходя из храма после воскресной службы, старец задержался на паперти возле незнакомого прежде бездомца. Одет он был плохо, не по-мартовски. Монаха удивили его голубые глаза, похожие на две капли прозрачного мартовского неба.

– Ты голоден? – спросил Савватий.

– Не беспокойся, отец, Господь пошлёт, – ответил нищий.

– И как же Он тебе пошлёт? – удивился старец, озадаченный ответом голодного человека.

– Почём я знаю! – ухмыльнулся тот. – Вот ты караулишь Божью подсказку, а сам, поди, уже всё решил. Тако и я – нынче ж поем с доброй руки, потерплю ещё чуток и поем.

– Почему ты решил, что я караулю Бога? – монах присел рядом с нищим.

– Потому что я тебя знаю. Ты Савва, раб Божий, о тебе ангелы поют, а я их слышу…

– Саввушка, пригласи человека в трапезную и поспешим, братия уж, чай, собралась, – раздался за спиной старца голос отца Игнатия.

Савва обернулся и, ища среди выходящих из храма отца настоятеля, ответил:

– Благодарствую, отче.

Не обнаружив Игнатия, он вновь повернулся к нищему, однако место, где сидел Божий человек, было пусто.

– Да где же он?

Старец поднялся и стал высматривать нищего на дорожке, ведущей к храму. Вдруг он оставил поиск и тихо шепнул: «Ах я неразумный!» Затем трижды перекрестился и, замкнув в улыбке уста, поспешил в трапезную.

* * *

Разглядев на лице старца смущение, Агатий спросил:

– Отче, что с вами?

Тот покосился на келейника и глубоко вдохнул.

– В общем, так, Агаша. Надумал я до президента Российского идти. Потолковать мне с ним надо. Молчи! Знаю, трудная предстоит дорожка…

– До президента?! – вспыхнул Агатий. – Так это ж в Москву надобно. Не-е, отче, вам отлучаться от монастырских стен никак нельзя – пропадёте, ей-богу, пропадёте!

– Ничегошеньки не поделаешь, дружок, видно, надобно мне пострадать. Пора пришла.

Агатий как просветился.

– Отче, тогда и меня с собой возьмите!

Старец посмотрел на пылкого юношу. «Возьму, обязательно возьму», – мелькнуло в его голове.

– Что ты, что ты! Нельзя тебе со мной, никак нельзя.

Агатий вжался в костлявый бочок Саввы и повторил просьбу:

– Отче, не гони!

Глава 5

Начало

Они шли по степной дорожке. Накрапывал дождик. Было свежо, тепло и сыро.

– Грибное состояние бытия! – усмехнулся Савва.

Старец шёл чуть позади Агатия. «Так мне легче», – говорил он, стараясь всякий раз пропустить юношу вперёд. На самом деле причина была проста: его разрушенные колени отзывались на каждый шаг то ноющей, то покалывающей болью. Порой, зацепив ногой дорожный корешок или заступив в ямку, вырытую кротом-доброжелателем, старик вскрикивал и невольно выдавал себя.

– Присядем, – предложил он, располагаясь на выступающей из земли груде валунов, разогретых жарким июльским солнцем.

– А вот и водица!

Меж камней сочилась из земли влага. Кто-то из сельских жителей сделал небольшой приямок, и получилась вполне сносная запруда.

– Есть хочется! – засмеялся юноша, улыбаясь и вытирая губы.

– И то верно, – согласился старец, вслед за Агатием отведав ключевой водицы. – Что там у нас?

Юноша снял со спины рюкзак и достал полбуханки ржаного хлеба, банку рыбных консервов и литровую бутыль с квасом.

– Негусто, – подытожил он, раскладывая угощение.

– А почему мы не собираем грибы? – улыбнулся Савва и указал на защитную посадку метрах в двухстах от дороги. – Сбегай-ка, дружок, вон в тот березнячок. А я хлебец пока нарежу.

Действительно, минут через десять Агатий вернулся, придерживая обеими руками на груди множество крепких длинноногих подберёзовиков.

– Отче, вы прям Христос! Повелели, и я наловил полные сети!

– Ну и сравнения у тебя! – вздохнул старец, принимая у Агатия дары сибирского леса. – Верно говорят: молодость не знает границ, потому что никогда их не видела.

* * *

Шаг за шагом хромоногий клюкарь Савватий и лёгкий как перышко Агатий продвигались по сухой наезженной дороге в сторону посёлка Зелёный Бор. Целью путников была железнодорожная станция. Расположенный в двенадцати километрах от Минусинска посёлок имел прямое железнодорожное сообщение с Красноярском. «А там и до Москвы недалеко!» – шутил старец, продумывая с Агатием маршрут предстоящего путешествия.

Шофёр Виталька убеждал Савву:

– Отче, благословите отвезти вас в Зелёный Бор!

– Нет, Виталий, – отвечал старец, – так пойдём. Не пройдём – вернёмся. Тогда и цена нашей затее – от рубля копейка. А дойдём до Бора, знать, и до Москвы доберёмся.

* * *

Иной читатель удивится: «На каком таком основании Савва покинул монастырь? Уж не самочинно ли?» Спешу успокоить непраздное читательское любопытство: не самочинно. Исходу «на Москву» предшествовал долгий разговор старца с отцом-настоятелем. Дивился Игнатий:

– Отец родной, да как же ты до сего додумался? Помолодел, что ль, на монастырских харчах али бес тебя в ребро копытцем боднул? Ответь, не томи. А я покамест чаёк поставлю. Попьёшь чайку, может, дурь и сойдёт, Саввушка!