Приключения Тома Сойера (современная интерпретация)

– Том.

– О нет, не Том, а…

– Томас.

– Правильно. Я так и думал, что твоё имя немного длиннее. Очень хорошо. Но ведь у тебя же есть ещё и фамилия, так назови нам её.

– Скажи джентльмену свою фамилию, Томас, – вмешался Волтерс, – и, когда говоришь со старшими, произноси слово “сэр”. Не забывай о манерах.

– Меня зовут Том Сойер… сэр.

– Молодец! Очень хороший мальчик. Славный мальчишка, молодчина. Две тысячи стишков – это очень, очень много. Ты никогда не пожалеешь, что взял на себя труд, чтобы выучить их. Знание – это самое ценное на свете, это то, что делает человека великим и благородным. Однажды, Том, ты станешь тем самым человеком и будешь смотреть на всё это и скажешь: “Всем этим я обязан бесценным урокам в воскресной школе, которую я посещал в детстве, моим дорогим учителям, которые научили меня, прекрасному директору, который поощрял меня, следил за мной и вручил мне эту великолепную Библию, чтобы она всегда рядом со мной – это всё благодаря правильному воспитанию!” Вот так ты скажешь, Том, и не возьмёшь никакие деньги за эти две тысячи стишков, нет, не возьмёшь. А, сейчас, я надеюсь, что ты возражаешь, если я попрошу тебя рассказать мне и этой леди, что же ты выучил. Нет, не откажешься, потому что мы гордимся детьми, которые любят учиться. Ты, конечно, знаешь все имена двенадцати апостолов. Не назовёшь ли ты нам первых двух?

Том теребил пуговицу и тупо смотрел на судью. Он покраснел и опустил глаза. Сердце Мистера Волтерса упало, как и его. Он сказал самому себе, что мальчишка не может ответить на такой вопрос, так зачем же судья его задаёт. Но всё же он счёл долгом вмешаться:

– Отвечай джентльмену, Том, не бойся.

Том всё ещё молча стоял.

– Мне-то ты ответишь, – сказала леди, – первых двух апостолов зовут…

– Давид и Голиаф!

Опустим завесу жалости происходящего дальше.

Глава 5

Около половины одиннадцатого зазвонил надтреснутый колокол маленькой церкви, и прихожане стали собираться на утреннюю проповедь. Ученики воскресной школы разошлись по сторонам церкви и уселись рядом со своими родителями, чтобы всё время быть надзором. Пришла тётушка Полли, рядом с ней сели Том, Сид, Мэри. Том посадили рядом с проходом, подальше от открытого окна, чтобы не отвлекаться на соблазнительные летние зрелища. Проходы были заполнены толпой людей: престарелый бедняк почтмейстер, который видел когда-то лучшие дни; мэр и его жена, поскольку среди прочих излишеств в городке был и мэр; вот мировой судья; вдова Дуглас, красивая, нарядная женщина лет сорока с добрым сердцем и состоятельная, её дом на холме был единственным дворцом во всём городишке, к тому же самый гостеприимный, где проходили самые роскошные мероприятия, подобным в Санкт-Петербурге; сгорбленный и почтенный майор Уорд с супругой; адвокат Риверсон, новая важная залётная знаменитость; дальше местная красавица в толпе девиц, разбивательниц сердец, одетых в батисты и ленты; за ними собрались юные клерки города, они стоят в притворе, посасывая свои трости, напомаженные обаятели прекрасного пола, пока последняя девушка не прошла их строй; последним заходит примерный мальчик, Вилли Мафферсон со своей матушкой, охраняя её, словно она хрустальная. Он всегда сопровождает её в церковь, тем самым заслуживая восхищения у пожилых дам. Все мальчишки ненавидят его, потому что он такой хорошенький. По мимо этого, он постоянно “тычит” своим благонравием. Его белый носовой платочек всегда торчит из кармана по воскресеньям, как и сейчас. У Тома никогда не было носового платка, и он считал, что мальчики, у которых он есть – позеры.

Когда вся церковь наполнялась народом, колокол прозвонил ещё раз, чтобы предупредить отставших и запоздавших, и в церкви воцарилась тишина, нарушаемая шёпотом и хихиканьем певчих. Они всегда хихикают и перешёптываются во время церковной службы. В одной церкви я видел певчих, которые вели себя более непристойно, но я не помню, где это было. Это было много лет назад, так что еле-еле могу вспомнить об этом хоть что-то, но мне кажется, это было в другой стране.

Священник назвал гимн и прочёл его с наслаждением, в своеобразном стиле, который очень нравился в этом краю страны. Он начинал с средних нот и поднимался наверх, пока не достиг до известной высоты, сделал сильное ударение на верхнем слове, а затем слетел вниз, словно с трамплина:

Найду ли путь на небеса, где радость, мир, любовь,

Пока другие бьются здесь в борьбе, где льётся кровь?

Он считался первоклассным чтецом. На церковных собраниях его всегда просили прочитать стихи; и когда он заканчивал, все дамы воздевали руки к небу и беспомощно роняли на коленки, закатывали свои глаза и трясли головами, как бы желая сказать: “Никакие слова способны описать, это потрясающе, СЛИШКОМ прекрасное для нашей смертной земли!”

Когда гимн был спет, достопочтенный мистер Спрэг превратился в листок местных объявлений, зачитывал “уведомления” о заседаниях, собраниях и тому подобных, пока не стало казаться, что список дотянется до Страшного суда, – нелепый обычай, который сохранился в Америке, даже в городах, совершенно не нужный, поскольку издаётся уйма всевозможных газет. Часто чем меньше оснований у традиционного обычая, тем тяжелее от него избавиться.

Затем священник прочитал молитву. То была хорошая молитва, великодушная, не брезгавшая никакими мелочами: в ней содержалась молитва за церковь; и о маленьких детях этой церкви; за другие церкви в этом городке; за сам городок; за округ; за штат; за чиновниках штата и Соединённых Штатах; за церквей Соединённых Штатов; за Конгресс; за президента; за членах правительства; за бедных моряков, претерпевающих жестокие бури; за миллионы угнетённых, стонущих под игом европейских монархов и восточного деспотизма; за тех, кто имеет свет и благую весть, но при этом не имеет ни глаз, чтобы видеть, ни ушей, чтобы слышать; за язычников далёких морских островов; заканчивалась она всё это горячей мольбой, чтобы слова, которые собирался произнести священник, дошли до всевышнего и были подобны зерну, упавшему на плодородную почву, и принесли обильную и добрую жатву. Аминь.

Послышался шорох платьев, прихожане, стоявшие во время молитвы, снова уселись. Мальчик, о котором повествуется в этой книге, не проникся молитвой, он только терпел её, насколько у него хватает сил. Ему не сиделось на месте: он не вникал в содержание молитвы, а только подсчитывал пункты, какие были упомянуты в ней, с целью того, что ему не нужно было прислушиваться, так как он давно уже привык к этой знакомой дороге, что существовала непрерывном маршрутом священника. По этой причине ухо его воспринимало незначительное изменение, и вся его натура противилась, надбавки казались ему чем-то сомнительным и безбожным. Во время богослужения на спинку передней скамьи присела муха, и обескуражила его дух, спокойно потирая лапки одну об другую; она охватила ими голову и взялась растирать с такого рода энергией, что шейка растянулась в ниточку и сделалась заметной, а головка, казалось бы, вот-вот отлетит от тела; задними лапками она очищала себе крылышки и приглаживала их, словно оборка фрака; да, и в целом промышляла своим туалетом так спокойно и медленно, точно знала, что может осуществлять это абсолютно безопасно. Да, и на самом деле, так и было, потому что несмотря на то, что у Тома чесались руки схватить её, он никак не отваживался на это во время молитвы, так как был убеждён, что таким образом он погубит свою душу навеки веков. Однако при завершающих словах, рука его начала извиваться и приближаться; и как только раздалось “Аминь”, муха стала пленницей. Но тётя заметила и велела отпустить её.

Священник произнёс цитату из Библии и монотонным гудящим голосом начал проповедь, до того скучную, что многие стали клевать носами, и всё же это был спор, который касался безграничного огня и серы и сократил число предопределённых избранных до такой маленькой компании, что её едва ли стояло спасать. Том считал страницы проповеди; по окончанию службы он всегда знал, сколько страниц было прочтено, но редко знал содержание. Впрочем, на этот раз его что-то заинтересовало. Священник нарисовал грандиозную и трогательную картину: как праведники всего мира соберутся все вместе, где лев лежит рядом с ягнёнком, и крошечный ребёнок поведёт их за собой. Пафос, поучительность и мораль этой картины пропали для мальчика; его поразила только та важная роль, которая выпадет на долю ребёнка перед всеми собравшимися; лицо его оживилось при этой мысли, и он соображал, что и сам он был бы не прочь быть этим дитя, если лев ручной.

Но тут опять пошла сухая аргументация, и Том снова впал в унынии. Вскоре он вспомнил об одном из своих сокровищ и вытащил его из кармана. Это был большой чёрный жук с громадными челюстями – “щипун”, как он его назвал. Он находился в коробочке из-под пистонов. Когда Том открыл её, жук первым делом впился ему в палец. Естественно, последовал щелчок, жук был отброшен и очутился в проходе, а укушенный палец Том засунул в рот. Жук упал на спину и беспомощно барахтался, не умея перевернуться. Том смотрел на него и жаждал снова за него схватиться, но не доставал. Зато теперь он стал потехой для других, не интересовавшихся проповедью. В это время в церковь вошёл пудель, тоскующий, утомлённый, разнеженной кроткою тишиной лета; ему надоело сидеть взаперти, он жаждал приключений. Чуть только он увидел жука, его уныло опущенный хвост тотчас поднялся и завилял. Он увидел добычу; обошёл вокруг неё; понюхал издали; обошёл ещё раз; осмелел и понюхал поближе; затем оскалил зубы и попытался осторожно схватить жука; промахнулся; повторил попытку ещё и ещё; немного увлёкся этим развлечением; лёг на живот, загребая жука лапами, и довольно долго продолжал так делать; наконец ему наскучило, он стал равнодушным и рассеянным. Его голова начала потихоньку опускаться, и нижняя челюсть коснулась врага, который вцепился в неё. Раздался пронзительный визг, пудель мотнул головой, жук отлетел на пару ярдов и снова шлёпнулся на спину. Зрители по соседству затряслись от беззвучного смеха, несколько лиц спрятались за веерами и носовыми платками, а Том был совершенно счастлив. Пудель выглядел дураком и, вероятно, чувствовал себя также; но в то же время сердце его щемила обида, но и жаждала месть. Поэтому он подкрался к жуку и осторожно возобновил атаку: кинулся на него со всех сторон, вытянул передние лапы, почти ими касаясь жука, щёлкал над ним зубами и тряс головой так, что уши шатались. Но в конце концов и это ему надоело; он попробовал развлечься мухой, но и эта забава пришлась не по душе; походил за муравьём, приникая носом к полу, но и это быстро наскучило ему; зевнул, вздохнул, совсем уже забыл о жуке и сел на него. Раздался безумный визг, пудель мчался по проходу и, не переставая визжать, заметался по церкви; вой не прекращался, как и метания; пудель пробежал мимо алтаря и влетел в другой проход; метался перед дверями; с шумом преодолел финишную прямую; его мучения росли по мере его продвижения, пока наконец он не превратился в мохнатую комету, движущуюся по своей орбите с блеском и скоростью света. Наконец неистовый страдалец свернулся с пути и вскочил на колени к хозяину; тот вышвырнул его в окно и голос отчаяния быстро затих вдали.

Тем временем, сидевшие в церкви, стали красные, задыхаясь от подавленного смеха, а проповедь смолкла. И хотя она тотчас же продолжалась, но уже вяло и с запинками, так что всякая возможность произвести впечатление была исчерпана. Даже самые суровые высказывания встречались подавленными взрывами нечестивого хохота, прячась за спинки скамей, как будто священник рассказывал забавнейшие шутки. Все вздохнули с облегчением, когда эта пытка закончилась и было произнесено благословение.

Том Сойер пошёл домой, совсем развеселившись, рассуждая про себя, что и богослужение может быть приятное, если внести некоторое разнообразие. Одно омрачало его радость: хоть пудель играл с его “щипуном”, но какое право он имел унести его с собой?

Глава 6

Проснувшись утром в понедельник, Том почувствовал себя очень несчастным. Он всегда так себя чувствовал в понедельник утром, поскольку с него начиналась новая неделя долгой школьной пытки. Обычно он начинал этот день с того, что жалел, что у него не было промежуточного отпуска, что делало возвращение в школу ещё более отвратительным.

Том лежал и думал. Внезапно ему пришло в голову, что было бы не плохо заболеть; тогда он останется дома и не пойдёт в школу. Представлялась смутная возможность, но почему не попробовать! Он произвёл исследование своего организма. Никакого заболевания не обнаружилось; и он снова ощупал себя. На этот раз ему как будто удалось обнаружить признаки боли в животе, он возложил на них все надежды, ожидая усиления. Но боли, напротив, скорее ослабели и мало-помалу исчезли. Он снова погрузился в размышления. И вдруг обнаружил, что у него один из верхних зубов шатается. Это была удача; он уже собирался застонать для начала, но тут же сообразил, что, если он заикнётся об этом, тётушка немедленно выдернет зуб, а это больно. Поэтому, он решил оставить зуб про запас и поискать ещё что-нибудь. Некоторое время ничего не приходило на ум; но потом он вспомнил, как один доктор рассказывал о пациенте, пролежавшем две-три недели из-за больного пальца, который чуть было не пришлось потерять. Вот почему мальчик нетерпеливо вытащил свой больной палец из-под простыни и поднял его для осмотра. У него не было ни малейшего представления о том, каковы признаки этой болезни. Как бы то ни было, ему казалось, что попробовать стоит, так что он принялся стонать с большим воодушевлением.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.