За тридевять земель

– С тобой, красавица, беда приключилась? – Голос у волхва был тихим, мягким, но сильным. Старческую хрипотцу наполняли глубина и умиротворение.

Мирослава кивнула, и Никодим сел за стол напротив Мирославы. Родители опустились на лавку подле окна. Забава, оторвавшись от прядения, перевела взгляд на сестру.

– Что случилось с тобой? – поинтересовался Никодим. Мирославе стало немного не по себе от пронзительного взгляда серых, словно затянутое тучами небо, глаз, окружённых резкими морщинами.

– Я не помню, – честно ответила Мирослава. – Я помню только то, как мы с сестрой собирались на праздник, помню, что я не хотела идти на него, а Забава меня уговорила. Больше ничего не помню.

– Тебя страшит твоё беспамятство?

– Нет. Мне спокойно.

Волхв кивнул и закрыл глаза.

– Дай мне руку, – попросил старец, и Мирослава протянула ему ладонь. Когда сухие старческие руки обхватили её ладони, Мирославе показалось, будто по рукам побежало лёгкое покалывание. Странное чувство было тёплым, от него веяло ещё большим спокойствием и умиротворением, чем от сизого дневного света. Волхв зашептал, и Мирослава невольно закрыла глаза. Сквозь закрытые веки она видела, как Слова волхва складываются в серебряную дрожащую Песнь. Песнь разгоралась светом, её узор делался насыщеннее, ярче, живее – он походил на ажурное кружево, что, дрожа, заполняло светлицу. Узор так разгорелся, что в его свете, не открывая глаз, Мирослава увидела убранство избы. Ярко увидела будто наяву. Только горница была серебряной. Мирослава видела, как обеспокоенно смотрела на неё и Никодима матушка Добромира – добрая, милая мама. Мирослава, оставаясь за столом, в своём видении подошла к матери ближе: Мирослава даже увидела солнечные морщинки, что разбегались от серых, горячо любимых, маменькиных глаз. Мирослава посмотрела на своего отца Ивана – он держал за руку мать и так же, как и она, с беспокойством смотрел на Мирославу и волхва. Мирослава видела поседевшие волосы отца и немного грустные синие глаза. Видела Мирослава и сестру – несмотря на свою обиду, Забава тоже переживала за Мирославу. И обиду Забавы тоже видела Мирослава – будто тёмная паутина окружила голову сестры и льдом сковала её сердце. Интересно, почему? Мирославе казалось, что если она подойдёт к сестре ближе, то сможет прочитать то, что написано в тёмной опутавшей её тоске, и узнать, что она сама, Мирослава, сделала. Но мягкий голос позвал её, и Мирослава обернулась. Она увидела себя, сидящую за столом с закрытыми глазами и шепчущую вместе с волхвом. Спокойствие помутилось испугом, и Мирослава, ахнув, открыла глаза.

– Думы других знавать тебе пока рано, – прошептал Никодим, – ты на Песнь Весны так много сил потратила, что на день слегла. Но грядущий холод ты чуешь хорошо, даже слишком… – Волхв немного помолчал и совсем тихо произнёс: – Может, даже из-за него ты и захворала. Знать бы, почему именно тебе Боги открыли дар…

Мирослава убрала руку из ладоней старца.

– Что сейчас было? – тревожно спросила она. От утреннего спокойствия не осталось и следа.

– Не знаю, – пожал плечами старец. – Что было – тебе виднее.

– Но вы же за руку меня взяли, и я с закрытыми глазами всю избу видела! А когда хотела поближе рассмотреть обиду сестры, вы сами меня обратно позвали!

Услышав речи Мирославы, матушка всплеснула руками, а Забава ахнула и прикрыла рукой рот.

– Да, – Никодим ответил на немой вопрос хмурого отца Мирославы. – Твоя дочь открыла в себе Силу Велеса. – Волхв посмотрел на Ивана. – Отравила её не медовуха, а Песнь, которую Мирослава пробудила в себе. Потому юная волхва ничего и не помнит. – Старец вновь посмотрел на испуганную Мирославу. – Как только сила к тебе вернётся, – сказал он ей чётко, – вспомнишь всё, что было на празднике.

– Так Мирослава в том не виновата? – спросила Забава, и Никодим посмотрел на неё.

– Я не знаю, что приключилось у вас на Красной Весне, – ответил волхв. – Я только Силу в Мирославе почувствовал и немного направил её. Сильной ворожеёй станешь. – Волхв хмуро взглянул на поражённую Мирославу и вновь обратился к Забаве: – Но твои сердечные мучения кто угодно за версту учует. – Забава залилась краской, нахмурилась. – Скажу только одно – насильно мил не будешь. Встретишь ещё своё счастье, только подождать тебе надобно. – От этих слов Забава ещё больше нахмурилась и снова повернулась к прялке.

– Как так, старец Никодим, – обратился к волхву Иван, положив руку на сердце, – ни у меня, ни у жены волхвов в Роду не было. Откуда у дочки сила Велеса?

– Сила Велеса есть у каждого человека, – ответил старец. – Её открыть надобно. Видимо, благодаря Свагоре у Мирославы получилось.

– Старец Никодим, получается, каждый может быть волхвом? – робко спросила Мирослава.

– Каждый, – согласился Никодим. – Только люди разучились слышать Песнь своей души.

– Но что открыло во мне силу Велеса?

– Когда вспомнишь, тогда и расскажешь, – улыбнулся Никодим и посмотрел на родителей Мирославы: – Вы должны отправить вашу дочь в Свагобор учиться. Её сила редка, её развивать надобно. – Волхв чуял холод, что овевал дух Мирославы и которому юная ворожея не противилась, видя в нём благо и спокойствие. Но ни ей самой, ни её родным волхв не поведал о том – если Мирослава обручится с вечностью и научится обращаться с Даром Велеса, холод может отступить.

Услышав про Свагобор, матушка Добромира отрицательно покачала головой, а Забава с воодушевлением посмотрела на старца. «Если сестру обручат с вечностью, если сделают её волхвой и она примет обет безбрачия, – думала Забава, – Вель точно обратит на меня внимание».

– Вы хотите, чтобы дочка мир покинула? – ахнула Добромира.

– Я тоже против такого, – поддержал жену Иван. – Я бы лучше Мирославу за Веля просватал, нежели в келье на всю жизнь запирал.

– Почему же в келье, батюшка? – спросила Забава, и все посмотрели на неё. – Есть же лесные волхвы, которые путешествуют по Свету с проповедями. Пусть и моя сестрица мир посмотрит.

– Твоя сестра мирской жизнью жить должна, должна Род продолжать, – покачал головой Иван. – Надеюсь, ты говоришь это не из-за Веля, дочка.

– Да кто такой Вель? – возмутилась Мирослава. – Не помню я его совсем!

– Не помнишь, говоришь? – Забава не выдержала и встала. – Не помнишь, почему я тебя на праздник звала, когда ты идти не хотела? – Мирослава отрицательно качала головой. – Конечно, не помнишь! – подбоченилась Забава. – Не помнишь, как с ним полночи танцевала, обнималась и лобызалась? – Мирослава в ужасе смотрела на сестру. – И теперь подобное волхвованием называется, да? – Забава, вытерев слёзы, зло смотрела на Никодима, который с сочувствием глядел на девушку.

– Успокойся, дочка! – строго сказал отец и, переведя взгляд на Мирославу, проговорил: – А с тобой мы позже поговорим. И так перед старцем Никодимом, – Иван положил на сердце руку, – стыдно.

– Нечего стыдиться, – мягко ответил Никодим, видя, что Мирослава тоже готова расплакаться. – Сила Звёзд порой и не на такие безумства толкает. Потому и учатся обращаться с даром Велеса в Свагоборах, потому волхвы и обручаются с Вечностью.

– Дар Велеса! – дерзко воскликнула Забава. – Сила Звёзд!

– Дочь, успокойся! – Иван тоже встал со своего места.

Забава вытерла слёзы и гневно посмотрела на сестру.

– Тьфу! – плюнула она в пол и, несмотря на негодование отца, который хотел, чтобы Забава села на место, покинула горницу, громко хлопнув ведущей в сени дверью. Мирослава закрыла лицо руками и, не выдержав, заплакала.

– Я не делала того, о чём говорит сестра, – тихонько сказала она, не отрывая от лица рук. – Я не могла так поступить!

– Я думаю, твоя сестра говорит правду, – мягко ответил Никодим, и Мирослава, опустив руки, заплаканными глазами посмотрела на волхва. – Но в том, что она говорит, нет ничего дурного. Забаве нравится Вель, но ему, видимо, по нраву ты.

– Но я даже не помню его, – прошептала Мирослава.

– Ничего, вспомнишь, когда твоя слабость пройдёт и силы вернутся, – заверил Мирославу Никодим. – А твоя сестра ещё встретит своё счастье.

– Я не хочу его вспоминать, – отрицательно покачала головой Мирослава. – Если бы я его любила, то уж точно не забыла. – Мирослава посмотрела на родителей. Отец вновь сидел рядом с матерью на лавке у окна. – Я хочу уйти в Свагобор.

– Дочка, одумайся! – Добромира сложила руки у груди. – Ну, поцеловалась ты с Велем в праздник, мы тоже в юности с отцом тайно встречались, пока родители не узнали. – Добромира посмотрела на мужа, ища поддержки. Иван кивнул и продолжил:

– Нас тоже побранили, а потом на брак благословили. А с Забавой я сам поговорю.

Мирослава отрицательно покачала головой:

– Я хочу в Свагобор, папа. Я сегодня видела комнату сквозь закрытые веки. Видела обиду Забавы – чёрное облако вокруг её головы! Видела себя со стороны! Мне никогда не забыть такого! – Мирослава умоляюще глядела на родителей. – Я хочу учиться ворожбе!

Добромира обхватила голову руками.

– Не хочу благословлять тебя на уход из мира. – Она умоляюще глядела на Мирославу. – Хочешь, хоть завтра тебе свадьбу с Велем сыграем!

– Не в Веле, матушка, дело, и не в Забаве. – Мирослава посмотрела на мать и перевела взгляд на отца. – Я сама хочу учиться ворожбе!

– Её желание искренне и чисто, – поддержал Мирославу Никодим, и Добромира с Иваном обратили взоры на старца. – Причина же вашего желания не в заботе о дочери сокрыта, а в нежелании её отпускать. Вы так не хотите того, чтобы Мирослава вас покидала, что готовы просватать её за незнакомого вам человека! – Никодим укоризненно покачал головой, и Иван нахмурился. – Но даже если она выйдет замуж – она уйдёт от вас. У неё будет свой дом, своя жизнь. Когда приходит время, детей надо отпускать. И её время пришло.

– Да, я не хочу дочку отпускать, – призналась старцу Добромира. – Если Мирослава будет с Велем жить, она тут, рядышком будет, – тихонько добавила она.

– Матушка, почему ты меня не слушаешь? – удивилась Мирослава. – Не люблю я Веля вашего, я даже не помню его!

– А вдруг ты с этой Силой Велеса не только праздник, но и любовь забыла? – предположила Добромира.

– Тогда, матушка, та любовь была ненастоящая и меня от неё Боги уберегли!

– Думаю, дочка, тебе надо встретиться с Велем, – не оставлял попыток отец. – Вдруг вспомнишь его? Он вчера несколько раз приходил, о тебе спрашивал. Даже сегодня с утра захаживал, до того, как я к волхвам отправился.

– Я не хочу с ним встречаться, отец! – возмутилась Мирослава. – Почему вы с матушкой не только меня, но и старца Никодима не слушаете?

– Мирослава, не горячись. – Волхв мягко посмотрел на Мирославу, а потом и на её родителей: – Давайте так решим. Я отвезу Мирославу в Половец, в Сестринский Свагобор, вольной послушницей. Пусть месяцок-другой поживёт с волхвами и решит, по нраву ли ей бытие ворожеи. Может, за это время и Веля вспомнит. Если затоскует её сердце – вернётся к вам, и свадьбу сыграете. А коли остаться решит – послушницей станет.

Иван и Добромира долго молчали, им не нравились слова волхва, не хотелось отпускать дочку так далеко – в столицу княжества, что находилась на другом берегу Половодского озера. Да и было страшно обоим за неё – ни Иван, ни Добромира не ведали о жизни волхвов, отчего та им виделась тяжёлой, полной ограничений, неясных сил и тоски. А если дочь так и не научится обращаться с ворожбой, что тогда будет? Лучше бы она дома осталась и забыла о волхвовании так же, как она забыла о празднике. Заверения старца Никодима о том, что не нужно бояться за дочку, родителей Мирославы не утешили. И только к вечеру Никодим уговорил обоих отпустить Мирославу в Сестринский Свагобор.

– Я приду за Мирославой завтра, на рассвете, – сказал Никодим, поднимаясь. От угощения старец отказался.

– Как завтра?! – ахнула Добромира. – Так быстро…

– Дорога нам предстоит долгая, через озеро плыть будем, – отвечал Никодим. – Скоро лето, а Мирославе бы до времени летнего с Силой-то своей познакомиться.

– Всё равно нам её отпускать, – вздохнул Иван и хмуро посмотрел на Никодима: – Завтра, так завтра.

Весь вечер родители Мирославы ждали Веля, но молодой человек так и не пришёл. Добромире это показалось странным, ведь вчера он справлялся о Мирославе не один раз. Вдруг, говорила Добромира мужу, это всё – волхвование Никодима? Но Иван отрицательно качал головой: старец-волхв, деревенский врачеватель, добра всем желает, всем всегда помогает – он не стал бы зачаровывать юношу. Никодим и Мирославе добра желает, говорил Иван. И даже нам. Волхв прав – рано или поздно, но дочь придётся отпустить. В отличие от Добромиры Иван покорился пряже Макоши и не отпустил жену, которая хотела отправиться за Велем сама.

Забава ни с кем не говорила, и даже речь отца о том, что она ещё встретит своего суженого, не успокоила девушку. Молчала и Мирослава: неясное предчувствие холодило душу. Тело вновь обрело крепость, голова перестала кружиться, но воспоминания так и не открылись Мирославе. Она по-прежнему хотела уйти в Свагобор – Мирослава давно мечтала стать волхвой, но, зная отношение родителей к ворожбе, никогда им об этом не говорила. Но Мирослава прежде не покидала отчий дом и родную деревню, и оттого предстоящая дорога и бытие в чужих землях страшили её.

Матушка помогла Мирославе собрать короб с вещами, а отец благословил дочь. Но после благословения говорил Мирославе, что надеется, что Мирослава передумает становиться волхвой, вспомнит Веля и вернётся в родные края.

Старец Никодим пришёл в дом Мирославы перед рассветом, когда на улице ещё стояли сизые сумерки и в предутреннем тумане звенела сонная тишина. В доме будущей волхвы уже не спали, только Забава не встала провожать сестру. Иван был хмур, Добромира плакала, помогая собираться дочери; Мирослава же сдерживала слёзы – она боялась, что если матушка увидит её печаль, то не отпустит в Свагобор.

– Не плачь напрасно, – говорил Никодим Добромире. – Нынче нет повода для слёз. – Волхв положил на сердце руку и тихо, чтобы никто не слышал, прошептал: – Пока нет.

Родители благословили Мирославу словом и проводили Никодима и Мирославу до калитки, подле которой ждала запряжённая телега с лошадью, данная Никодиму волхвами Лесной деревни. В телеге лежали дары, которые волхвы Лесной отправляли в Свагобор Половца, и стояла со Сварожичем огнивица. Отец положил короб Мирославы в телегу и помог сесть дочери, Никодим занял место возчика. Добромира на прощание ещё раз поцеловала Мирославу, и Никодим подстегнул лошадь. Добромира и Иван смотрели вслед уезжающей Мирославе, которая, развернувшись, смотрела на них, пока телега не скрылась за поворотом.

– Значит, такова судьба Мирославы, – хмуро проговорил Иван, ведя жену в дом.

– Я не желала нашей дочке такой судьбы, – сокрушалась Добромира. – И Вель больше не приходил… Точно ворожба!

– Какая ворожба? – Иван закрыл калитку. – Думается мне, это не ворожба – это пряжа Макоши. И нам надо принять волю Богини.

Когда отчий дом скрылся за поворотом, Мирослава дала волю слезам.

– Старец Никодим, не обращайте на мою печаль внимания, – всхлипывала Мирослава. – Я всё ещё хочу стать волхвой. Очень хочу! А плакать при родителях мне было боязно.

Лошадь ехала не быстро, тихо ступая по дороге. Улица была пустынна, и по земле стелился серебряный туман. Туман собирался подле деревенских заборов, витал в палисадниках, укрывая сонные избушки. В некоторых окнах сквозь узор закрытых ставень виделся тусклый свет лучин. Кое-где из печных труб поднимался дым, серыми облачками теряясь в предрассветном небе.

– Слёзы это хорошо, – не поворачиваясь, отвечал Никодим. Тихий голос волхва был созвучен раннему утру. – Когда их нет – вот что плохо. Когда слёз нет, тогда и чувств нет. А когда чувств нет, тогда душа умирает, несмотря на то, что тело вроде бы живёт. – Никодим немного помолчал. Где-то пропела птица. – И то, что родителей жалеешь, – тоже хорошо, – добавил волхв. – Так что плачь. Плачь, пока не станет легче. Ведь ты не могла поступить иначе. И Вель не пришёл по твоему Слову.

– Я не понимаю… – ответила Мирослава.

– Твоя судьба соткана Макошью. Ты сама её чуешь, судьбу свою. Ты сама чуешь, что коли останешься в Еловой – быть беде. Вот почему Вель не приходил.

– Быть беде из-за Забавы?

Никодим тихо рассмеялся и обернулся на Мирославу, которая, вытерев слёзы, внимательно смотрела на него.

– С твоей сестрой всё будет хорошо, да и с Велем тоже. Я же тебе о холоде толкую, – Никодим вновь обратил взор на дорогу, – что в мире ощущается. Не весенний холод, а иной, – молвил Никодим, и Мирославу охватило неясное ледяное чувство. – Из-за этого холода ты не хотела идти на праздник, и, я думаю, он, быть может, и открыл тебе Песнь, лишив сил, – предположил волхв. – Потому у тебя выбор будет – за холодом пойти или за теплом.

Мирослава некоторое время молчала. Телега переваливалась на дороге – земля ещё была сырая, и колёса проваливались в почву; воздух был прохладен и свеж. Туман, окутавший Еловую, рисовал в воздухе неясные узоры.

– Я не понимаю, – тихо ответила Мирослава.

– Всему своё время, – проговорил Никодим и развернул лошадь. Теперь они ехали по улице, которая переходила в дорогу, что вела в село Верынь. По обеим сторонам улицы, между дорогой и заборами домов, росли высокие дымчатые берёзы. – Когда вспомнишь, тогда к тебе и понимание придёт.

Через тройку дней Никодим и Мирослава добрались до Верыни, день отдохнули в постоялом дворе и продолжили путь. В пути ночевали в телеге: Никодим сворачивал на обочину дороги, зачаровывал телегу Словом, и навьи не беспокоили путников. Мирославе было непривычно и боязно так спать, но горевший в огнивице огонь-Сварожич дарил благодатное тепло и немного успокаивал душу. Мирославу одолевало смутное чувство, но она старалась не показывать волхву, что боится быть так далеко от родного дома. Раз решила стать волхвой, то пора и Дух закалять. Но старец внимал настроению Мирославы и, дабы отвлечь её от грустных дум, рассказывал о ворожбе. Когда же Мирослава попросила его вновь явить Серебряную Песнь (так Мирослава назвала узор Слов, который видела в горнице), Никодим отрицательно покачал головой: ещё рано волхвовать.

Рассказы старца Никодима о ворожбе вдохновляли Мирославу, и девушка порой представляла себя великой волхвой. В своих мечтах, которые Мирослава скрывала от родных, она умела внимать не только Таёжной речке, но и Лесу, животным и птицам; Мирослава понимала шелест Стрибожьего внука и Слово ясноликого Хорса. И думала будущая волхва о том, что Боги наконец обратили на неё свой взор.

После Верыни дорога привела в село Червич, а затем – в Озёрный град, располагавшийся на берегу Половодского озера. Город окружал ров, через который был переброшен разводной мост, и высокая с теремными башнями стена. Недалеко от городской стены могучие с загнутыми бивнями мохнатые ингры валили лес. Погонщики направляли животных к лесопилке, что занимала поле, простиравшееся по левую сторону Озёрного града до самих Половодских озёр.

– Впервые вижу такое диво! – говорила Мирослава Никодиму, разглядывая массивных животных.

– Да, нынче ингр не так много осталось, – старец тоже обратил взор на работающих животных. – Только в содержании у крупных городов да у столичных островов. Диких почти нет уже.

– Раньше их было больше? – поинтересовалась Мирослава.

– Конечно, больше, – кивнул Никодим. – Мир меняется, животные уходят. Вот и туров меньше становится, да и хорсгоров – священных оленей – почти не встретить. – Волхв направил телегу к Озёрному городу.

Озёрный был городом светлым и чистым, с широкими улицами и домами в несколько этажей. Резные терема были богато украшены, а купол Свагобора, располагавшегося на городской площади по соседству с княжеским теремом, сверкал в лучах весеннего солнца. Мирослава впервые оказалась в городе, и Озёрный произвёл на юную волхву такое сильное впечатление, что она даже забыла о тоске по отчему дому. Но ещё больше поразил Мирославу порт. Девушка никогда не видела кораблей, такого количества людей и не слышала столько шума.

– Вот бы матушка с батюшкой город увида́ли! – говорила Никодиму Мирослава. – Сестре Озёрный град пришёлся бы по нраву!

– Это ты ещё Половец не видела, – улыбнувшись, ответил старец Никодим и остановил лошадь на обочине дороги. – И морской порт Солнцеграда, Идру. Там сотни кораблей!

Никодим оставил Мирославу и отправился в порт искать корабль, идущий в Половец. Мирослава, устроившись на скамье телеги удобнее, стала с интересом разглядывать город. Звенящий весенний день был в самом разгаре: солнце поднялось высоко, и начинало припекать; берёза, подле которой стояла телега, отбрасывала лёгкую кружевную тень.

Дома на примыкавшей к порту улице были высокие – в два-три этажа, украшенные резными теремами. Разноцветные горожане толпились у базара, располагавшегося между улицей и портом. Тут продавали всё: от тканей и утвари, привезённой из соседних княжеств, до озёрной рыбы. Между палаток и по улице громыхали гружёные телеги; торговцы зычно зазывали покупателей, покупатели шумно торговались, дети просили у взрослых гостинцы… Город дышал шумом, голосом, словом – город будто пел, пел песнь на ведомом только ему языке. Если внимательнее прислушаться, эту песнь возможно услышать. Сквозь голоса людей и шум повозок, сквозь солнечный свет и свежий ветер, сквозь шелест берёз и птичьи трели… можно услышать, как звенела серебром Песнь. Если закрыть глаза, то Песнь возможно и увидеть – лёгкий мерцающий узор, что искрился во всём Свете, струился сквозь него, будто живая вода по Мировому Древу. За Песнью можно пойти – отправиться сияющей дорогой, уводящей за горизонт.

За горизонтом высились неприступные скалы. Они были такими высокими, что терялись в небесах: серый с белыми разводами камень исполинской стеной возрастал из бушующего моря. А за скалами, далеко на Севере, где воды океана сковало ледяное дыхание Неяви, стоял Мёртвый Город. В том городе был Колодец, и обжигающий ветер смерти дул из его чёрной зияющей дыры. Чёрный ветер дул всё сильнее и сильнее; ветер пробирал до костей и разрушал Серебряную Песнь Света. Серебряные нити, звеня, таяли под натиском ветра, и искусное кружево обращалось тьмой…

Глава 9

Ученик леса

Большая Поляна располагалась на окраине Йолка, между крайними высовитами и деревьями тайги. Покрытая плотным мхом, на котором кое-где лежал весенний снег, она была такой ровной, что казалась рукотворной. Поляну окружал редкий частокол, на столбах которого глухо постукивали музыки ветра.

Агнеша от волнения не спал всю ночь и пришёл на Поляну до зари. Князя Дрефа ещё не было, и юный йарь, кутаясь в зелёный плащ из мха-веретенника, медленно брёл по полю. Высокое небо светлело, медленно таяли звёзды, и луны, клонясь к закату, прятались за острыми вершинами деревьев. Дойдя до середины Поляны, юноша остановился и осмотрелся: надо мхом стелился туман; вдалеке, в Йолке, мерцали жёлто-зелёные огни. Агнешка невольно улыбнулся: если бы знал его отец Тихон, где сейчас его сын, никогда бы не поверил. Но улыбка спала с лица Агнеши: именно потому, что отец ему не верил, он и оказался здесь. Тихон хотел, чтобы его сын стал рыбаком, чтобы научился не только ловить рыбу, но и торговать. И Тихона очень печалило, что Агнешка совсем не интересовался рыбным промыслом. Настораживала рыбака и страсть сына к лесу, и его рассказы о встречах с берегинями и лешими, в которых Тихон упрямо не верил. Агнеша грустно покачал головой: он очень надеялся, что отец поймёт его, когда он вернётся…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

1

Гриди – в Древней Руси княжеские дружинники. В Сваргорее – название дружинников на Велейных островах. – Здесь и далее прим. автора.

2

Дружина – княжеское войско. В Сваргорее – название воинской силы в целом.

3

Десятина Полоза – десять лет правления Драгослава и Полоза.

4

Святобор – святые рощи при Свагоборах (храмах), в которых располагались капища под открытым небом.