Окатанский боец

Елена Филон

Окатанский боец

Первая часть дилогии

Пролог

Альтури*, Óката**

Сто пятьдесят шестой год от начала Новой эры

Прим.

*Альтури – пригодная для жизни часть бывшей Европы заселённая людьми, им же и принадлежит.

**Óката – второй по численности населения город на территории Альтури.

***

Это был мой шестнадцатый день рождения.

Сегодня отец сделал мне подарок, взяв с собой на службу – на арену, где ежегодно проходят самые ужасные, жестокие и кровопролитные бои насмерть.

Мне говорили, что в бойцовских ямах дерутся животные, твари, не заслужившие права на существование, бездушные машины, чудовища, что появились в этом мире лишь с одной целью – убивать. Нас. Людей.

И я верила в это. Верила в слова отца, пока не убедилась в обратном собственными глазами.

Тот, кого я увидела в тот день… там… на дне ямы… не был похож на безжалостного монстра.

Потому что монстры не плачут.

– Фу, какой мерзкий.

– Жалкий трус!

– ВСТАВАЙ, ТВАРЬ! Я ДЕНЬГИ ПЛАТИЛ НЕ ЗА ТО, ЧТОБЫ НА СОПЛИ ТВОИ СМОТРЕТЬ!

– Вставай, сука!

– Поднимайся и дерись до конца, жалкое отродье!

Вопли толпы оглушали. Каждое оскорбление, каждый приказ, звучавший из уст пришедших лицезреть последний бой Кровавого сезона, казался роем пчёл, что одна за другой впивались в мою покрытую холодной испариной кожу и беспощадно жалили. Жалили. И жалили! А я пошевелиться не могла, сбросить их с себя не могла, стряхнуть, потому что тело одеревенело, не слушалось, быть моим перестало… Не чувствовала ног, а сила притяжения тянула к полу. Как же… как же хотелось упасть на колени, крепко зажмуриться, зажать уши руками и громко, протяжно закричать, чтобы всё это немедленно прекратилось! Но я не могла. Я даже сбежать от этого не могла. Прикованная к нему взглядом, зачарованная им… Заколдованная тем ужасом, что видела.

В бойцовской яме, где земля черна и пропитана кровью сотен бойцов, отдавших душу дьяволу, а плоть на съедение псам, на коленях сидел крепкий парень и беззвучно плакал. На лице разбитом, перепачканном грязью, словно кисть невидимая выводила мокрые белые полосы: от глаз, вниз по щекам и подбородку, с которого одна за другой срывались большие мутные капли. Грязными кляксами они падали на лицо мёртвой девочки, чьё бездыханное, растерзанное сторожевыми псами тело лежало на коленях у склонившегося над ней бойца.

Её светлые волосы слиплись, впитав в себя цвет смерти, её руки он прижал к животу, прикрыв глубокие рваные раны, по худым обнажённым ногам сплошь изрытым следами от собачьих зубов сбегали чёрные ручейки… Это не только её кровь, – это ещё и кровь бойца, что накрыл девочку своим телом и терпел долгие минуты, прежде чем псов вернули в клетки, а рабу позволили выжить.

«Хотел ли он выжить»? – вопрос, что с того дня не давал мне покоя.

– Добей его!

– ДОБЕЙ!

– ДОБЕЕЕЕЙ! – скандировал народ противнику, что безмолвной статуей стоял у ног собрата и казался растерянным. Бой был остановлен, но не закончен, и толпа недовольна, ведь это финал. Толпа жаждущая продолжения, жаждущая увидеть то, за чем сюда пришла… Смерть. В Óкате давно уже нет ничего более зрелищного, чем смерть в бойцовской яме. В тот день я лично в этом убедилась.

В тот день я впервые увидела, что горе может быть таким. Беззвучным, лишённым эмоций, но настолько повергающим в шок своей немотой, что сердце щемило… Кричать хотелось, громко, с завываниями, словно это моя боль, моя утрата… Вот такая, как у него – тихая, но безмерно глубокая, выдающая себя лишь каплями влаги из глаз, и яростью на застывшем камнем лице. Стянутые в тонкую линию губы, едва заметная впадинка между бровями, вздутые, как жгуты, вены на шее и… и руки его ещё дрожали немного, почти незаметно. А может… показалось?..

Толпа продолжала свистеть, приказывала рабу подняться, драться, дойти до конца, или сдохнуть тем же способом, что и девочка минуты назад. Девочка, что была его ставкой на бой. Разумеется, не по собственному желанию, а по правилам привитым всем бойцам без исключения. Бойцы – это рабы. А у рабов есть хозяева, которым нужно подчиняться. Хозяев в Óкате называют намалами. А у рабов много имён: уроды, крысы, грязь, ничтожества… Намалы считают, что такие, как они – нелюди, порождение Конца света, отпрыски самого Дьявола… не заслуживают не только права на существование, но и простого имени.

В Óкате запрещено произносить вслух название их расы – морты, ведь это равносильно признанию их чем-то большим, чем просто мусором под ногами. А морты – никто, ошибка природы. Не признанные ни людьми, ни рафками чернокровки. Жалкое порождение Mortifero.

– Подними его! Эй?! Тебе говорю! ПОДНИМИ ЭТУ МРАЗЬ С КОЛЕН! – По приказу распорядителя, один из отряда Чёрных кинжалов, гремя цепями, спрыгнул в яму, и секунду спустя тяжёлая сталь обрушилась о спину бойца, до мяса раскроив плоть.

Раб не издал ни звука. Лишь крепче прижал к себе тело девочки и слегка склонил голову.

Ещё удар.

Толпа закричала громче, удовлетворённая зрелищем. А мне стало ещё более тошно, ещё более гадко, потому что это… это всё казалось диким, неправильным, не той справедливостью, о которой так часто любил говорить отец. Это чистой воды издевательство. Это мы животные… это мы бездушные убийцы!

– ВСТАВАЙ! – летели приказы. – ВСТАВАЙ И ДЕРИСЬ, РАБ!

Ещё удар. В стороны брызнула чёрная, как сажа кровь, и тело бойца не выдержало, накренилось в бок, а руки, выпустив тело девочки, ударились ладонями о сырую землю, взрыхлив её пальцами.

Верховный намал, что почтил своим присутствием финал, переговорил с распорядителем и минутой позже тот отдал приказ драться, пока в яме не станет на одного урода меньше. И вот тогда израненный, искалеченный, сплошь покрытый кровью боец, заставил себя встать с колен, выпрямил спину, поднял голову и, утробно зарычав, бросился на конвоира с цепями.

Выстрел раздался так внезапно, что толпа замолчала.

Не слышно стало ни звука, кроме тяжёлого, отрывистого дыхания бойца, в плече которого зияло круглое отверстие от пулевого… Чёрные ручейки сбегали по груди, кулаки медленно разжимались, веки опасно подрагивали, а колени вновь тянули его к земле.

– Дерись, или сдохни, – Верховный намал лично отдал приказ и, клянусь, я видела, как раб, крепко сжав челюсти, нашёл в себе силы поднять голову и наградить его взглядом, от которого кровь стыла в жилах. Даже в момент, когда колени раба подогнулись и ударились о землю, в его глазах полыхала такая лютая ненависть, от которой вдоль позвоночника пронеслась волна колючей дрожи.

– Дерись, или сдохни!

– Дерись, или сдохни! – подхватила толпа дружно, взметнув кулаки к куполу.

Я пыталась отыскать глазами отца. Ещё недавно он занимал место на трибуне по правую руку от Верховного намала, но сейчас его там не было.

«Где же ты, отец? – мысли роем кружились в голове. – Ты должен остановить это. Должен прекратить это безумие»!

Но в тот день я так и не увидела отца.

В тот день я сама едва не погибла, когда, не отдавая отчёта своим действиям, прорвалась через оцепление и кубарем скатилась по сырой земле на дно ямы, закрыв грудью приговорённого к смерти морта.

– Это нечестно! – кричала до хрипоты, до боли в связках, разведя руки в стороны, между израненным бойцом и дулом направленного в него пистолета.

Толпа стихла. На лице Верховного намала читалось открытое возмущение, в глазах закипала ярость, недовольство выходкой девчонки, да ещё и дочери главнокомандующего Окатанских Чёрных кинжалов. А я просто-напросто не понимала, что делала, не думала о последствиях, о себе не думала. Это был неконтролируемый протест. Увиденная мною несправедливость пеленой застилала глаза, тело работало на автомате, разум вопил от абсурдности, не желал мириться с откровенной, жестокой, бесчеловечной манипуляцией! Девочка, что стала ставкой на бой, пусть и являлась чернокровкой, но, в первую очередь была ещё ребёнком. Беззащитным, напуганным ребёнком! И они… они – все те, кто считают себя людьми, что якобы борются за справедливость в этом мире, позволили голодным псам растерзать её тело просто потому, что это стимулирует бойцов сражаться лучше, эффектнее, ярче! Так, как того жаждет толпа. Так, как того желает Верховный намал! Живая ставка, один из своих, беззащитный морт-ребёнок – рычаг для манипулирования бойцами!

Я знала о правилах. Но отец с убеждённостью заявлял, что морты не чувствуют ничего, кроме слепой ярости, они опасны и агрессивны. Все они животные, хищники. Что смерть для этих созданий не страшна, что чёрная кровь сделала их жестокими убийцами, чья цель существования лишь в одном – уничтожать каждого, по чьим венам течёт красная кровь.

Но то, что я увидела в тот день… Страх на лице ребёнка, мольба о пощаде, жестокая расправа и слёзы бойца… всё это шло в полнейший разлад с теми историями, что с детства рассказывал мне отец.

– Это, по-вашему, справедливость?! – орала я, до привкуса крови в горле. – Бой ещё не закончен, так почему вы позволили псам растерзать девочку?! ПОЧЕМУ?! РАЗВЕ ЭТО ПО ПРАВИЛАМ?!

– Уберите её!!! – вскочив на ноги, закричал Верховный намал, указывая на меня пальцем. – Вытащить из ямы! НЕМЕДЛЕННО!

Но солдаты не успели и шагу ступить. А я даже не успела понять, что произошло, как вдруг почувствовала острую боль прострелившую тело. Настолько мощную и настолько сокрушительную боль, что весь воздух со свистом вылетел из лёгких, не оставив и шанса даже на то, чтобы вскрикнуть.

Кто-то схватил меня за горло, вздёрнув с колен, вознёс над собой, как добычу и со свирепым рыком ударил о дно ямы…

Что-то хрустнуло, боль агонией разлилась по телу, руки и ноги потеряли чувствительность, земля и небо поменялись местами, всё кружилось перед глазами в безумном вихре из разноцветных пятен, голоса казались туманными, далёкими, и я почувствовала её – смерть. Она пришла за мной.

Одно из последнего, что помню, это лицо склонившегося надо мной морта … не того, который плакал над телом погибшей девочки, а того, что был его противником, того, что схватил меня и ударил о землю.

Того, что собирался убить дочь главнокомандующего Окатанских Чёрных кинжалов.

Темнокожий, с проколотой переносицей, глубоким шрамом, что тянулся от виска до челюсти, пересекая лицо наискосок, и с бешеными глазищами, в которых водоворотами закручивалась жажда крови и отмщения. Он обхватил мою голову ручищами, рванул на себя, и я была готова к тому, что должно было произойти в следующее мгновение. Боец собирался скрутить мне шею. Убить своего врага.

Закрыла глаза. Смирилась. Готова была принять смерть в день своего рождения, но… вдруг всё прекратилось. Меня откинуло в сторону, кубарем прокатив по земле, грязь забилась в рот и в глаза, новая вспышка острой боли спицами пронзила тело и чьи-то руки вдруг подхватили, потащили наверх, а над ухом раздался голос одного из солдат:

– Идиотка! Хоть бы об отце подумала! – Я знала, кто из отряда Чёрных кинжалов спрыгнул в яму, чтобы спасти меня. Дьен. Мой друг детства. Преданный моему отцу служивый.

Дьен что-то кричал, но я не разбирала ни слова. Разум отключался, тело казалось сплошной пульсирующей язвой, тяжёлые веки закрывались, но я видела… видела светящиеся неоном, аквамаринового цвета глаза морта, что спас меня, вдавив в землю своего сородича.

Он смотрел на меня до тех пор, пока солдаты не надели ему на голову тряпичный мешок, а на руки и ноги кандалы. А я – на него… до тех пор, пока спасительная тьма не избавила меня от боли.

***

А

Чёрные дыры – самые странные и загадочные явления в космосе, они образуются из ядер супермассивных звёзд и абсолютно ничто, даже свет, не может избежать их гравитационного притяжения. Чёрные дыры настолько огромны, что они даже способны искажать пространство – время.

Когда-то это было лишь теоретической физикой, основанной на гипотезах и догадках, пока сто семьдесят пять лет назад рядом с нашей планетой не возникла дыра получившая название Mortifero (смертоносная); она и превратила наш дом в огромную помойку.

Mortifero оказалась полной противоположностью всем ранее известным чёрным дырам. Она не поглощала, – она обрушивала.

Весь мусор, что дыра хранила в себе столетиями, однажды был жёсткого «выплюнут» на наши земли. Никогда прежде астрофизиками не фиксировалось ничего подобного. NASA было сделано несколько снимков нависшей над планетой чёрной дыры, через пару дней спутники вышли из строя, а уже через пару часов на Землю обрушилась первая волна бедствий. Каждая часть света получила свою «дозу» космических отходов. Метеоритные дожди, землетрясения, аномально высокая температура, и самое страшное – вирус, способный изменять структуру человеческой ДНК.

Глава 1

Четыре года спустя

Альту́ри, деревня Шэлман, окрестности Тантума*

160 год от начала Новой эры

*Тантум – первый пригодный для жизни город, заселённый людьми в начале Новой эры, зелёный «остров» на территории бывшей Европы, выжженной сверхвспышками на солнце, во времена первого пришествия Конца света. Город, где было заключено мирное соглашение с рафками.

*Радио-апокалипсис*

*Зомби-волна *

Track # 1

IAMX – «Dead In This House»

Сообщение: «Привет всем ровно стоящим, не зеленолицым, не пахнущим гнилью, и моющимся время от времени… В общем, привет всем представителям рода человеческого. Д.».

***

– Что прострелить вам в первую очередь, капитан? Ногу? Плечо? Или… может быть сразу целиться в голову? Уверена, мои навыки не должны вызывать у вас сомнений. Пуля попадёт точно в цель, стоит только дёрнуться.

– А вы уверены в себе.

– У меня был отличный учитель.

– Ладно, хватит. Как насчёт того, чтобы просто опустить пистолет и вернуть его мне, Эри, пока твой отец действительно не сделал из меня живую мишень, м? – Дьен, устало улыбаясь, делает шаг вперёд и протягивает руку за пистолетом. – Или хочешь, чтобы я забрал его у тебя силой?

– Не очень-то здравомысляще угрожать вооружённому бойцу, капитан! – обхватываю пистолет второй рукой и направляю дуло чуть выше основания шеи. – Один выстрел, и вы труп.

– Бойцу? – переспрашивает Дьен с насмешкой. Он всегда смеётся надо мной, считая, что женщина бойцом быть не может, только если у неё нет горы мускул и желания пришить себе член.

– Опусти пистолет, Эри, – повторяет настойчиво, а я головой качаю.

Тишина. Так тихо, что слышу, как лёгкий ветерок шумит листвой в редком леске неподалёку, а у подножья холма, на котором проходит наша тренировка, журчит молодой ручей.

– Ну ладно, сама напросилась, – вдруг говорит Дьен, делает резкий выпад вперёд, и я опомниться не успеваю, как пистолет выпархивает из рук, а я оказываюсь прижатой лопатками к влажной земле, от которой пахнет недавно прошедшим дождём и сочной травой.

– Это было нечестно, – щурясь от ослепительно яркого солнца, сдуваю прядь волос с лица и жду, пока Дьен соизволит слезть с меня, но тот, кажется, и не думает шевелиться.

– Я сделал это нежно, – улыбается, и так чертовски обворожительно, что сердце биться чаще начинает.

– Всё равно, это было нечестно.

– Ученику никогда не превзойти своего учителя, – карие глаза лукаво блестят, а уголка губ касается игривая ухмылка, когда Дьен обхватывает мои запястья пальцами и заводит руки за голову.

– Советую тебе признать свою теорию ошибочной, капитан, или же прямо сейчас согласиться с тем, что в таком случае и тебе никогда не превзойти моего отца, – довольная собой улыбаюсь в ответ.

Тоненькая впадинка появляется между бровей Дьена; видимо тот всерьёз задумался над моим умозаключением, а я, пользуясь моментом, наслаждаюсь его близостью и наблюдаю, как в густых тёмных волосах плещется солнце, окрашивая макушку золотом, что так и хочется пропустить мягкие локоны сквозь пальцы.

– Не только твой отец был моим учителем, – заключает, поразмыслив, но и слова мне вставить в ответ не даёт: тут же наклоняется ниже и закрывает мой рот страстным поцелуем, точно зная, что это вмиг лишит меня возможности соображать адекватно, вскружит голову, и уж точно заставит забыть о каком-то там глупом споре.

Его губы всегда горячие. Удивительно мягкие и нежные, о чём совершенно нельзя подумать, глядя на суровую внешность солдата не раз побывавшего в горячих точках и на защите границы…Дьен даже сражался на жуткой, кровопролитной бойне, когда несколько месяцев назад морты направились в сторону Óкаты, отказавшись идти на переговоры. Не знаю, чего они собирались добиться столь глупой стратегией, сравнимой разве что с заведомо известным полётом в пропасть, осознанным самоубийством, потому что армия людей слишком хорошо вооружена, чтобы быть поверженными, и плюс ко всему на нашей стороне рафки. А рафки – это уже гарантия победы.

Мне рассказывали, что на том сражении Дьен чуть не погиб, закрывая собой главнокомандующего, – моего отца. За этот подвиг ему дали звание капитана, и теперь я не перестаю его так называть. А я, когда в том году Дьен приехал в Тантум повидаться со мной, наградила его нашим первым поцелуем. И навсегда запомнила вкус губ моего Дьена: сладковато-мятный. Каждый раз, когда он меня целует. В Óкате на фабрике женщины научились делать мятные леденцы детишкам на радость, но и Дьену они пришлись очень кстати; в кармане его брюк всегда найдётся парочка. Дьен говорит, что после определенного количества убийств, что он совершил, его повсюду преследует не только запах крови, но и железный привкус чувствуется на языке, поэтому он нашёл спасение в мятных леденцах.

Задумавшись, пропускаю тот момент, когда Дьен отрывается от моих губ и смотрит с долей укора.

– Опять в облаках витаешь?

– Да. Потому что ты рядом, – соблазнительно улыбаясь, притягиваю его к себе за шею и вновь припадаю к губам в поцелуе.

Ладонь Дьена скользит вниз по моему животу, пока не добирается до края рубашки, проворные пальцы забираются под ткань и уже рисуют узоры на покрывающейся мурашками коже. Всё выше, к небольшой груди, пока не сжимает её в ладони, и волна жара вмиг проносится по телу.

Если отец узнает об этих встречах, нам обоим конец. Мне уже двадцать, но я всё ещё нахожусь под неусыпным контролем отца, после того, как едва не умерла четыре года назад. И пока моя ссылка в Шэлманский монастырь не закончится, он строго-настрого запретил мне иметь какой-либо физический контакт с мужчинами. А Дьену запретил навещать меня, когда тому вздумается.. Но… мы оба ослушались, и в случае чего, лучшее, что светит Дьену, это разжалование и перевод в какой-нибудь городской патруль, а я… а я, скорее всего, останусь в монастыре до конца своих дней. Буду учиться быть полезной обществу женщиной, читать книги, вышивать крестиком и тому подобное.

И всё из-за этой войны… У людей нет права выбора! Нет свободы слова! Ничего личного нет!

– Эрииии?

Снова не заметила, как ласки Дьена прекратились, и он взирает на меня хмурым взглядом. Совершенно не могу сконцентрироваться на настоящем, когда мысли о прошлом и возможном безрадостном будущем врываются в голову.

– Опять о своих мортах думала? – шумно выдыхает Дьен, садится на траву, свешивает руки с колен и с мрачным видом смотрит на простирающийся в долине лес.

И я вздыхаю. Приседаю рядом и принимаюсь наматывать на палец длинную травинку.

– Я не о мортах думаю. А о том, что живых в этом мире осталось слишком мало, чтобы и дальше убивать друг друга.

– Каждый раз одно и то же, – головой качает Дьен. – Почему каждая наша встреча заканчивается разговором о справедливости и о каких-то долбаных мортах? Эри! Ты забыла, в каком мире мы живём? Аа-а, нет, – ты забыла, что мы всё ещё пытаемся выжить! Человечество всё ещё пытается выжить, как и наши предки выживали!

– Так может… для этого нам всем всего-то нужно вспомнить, что такое… не убивать?

Взгляд Дьена наполняется укором:

– А как насчёт тварей, что по лесам бегали, жрали людей и обращали в себе подобных?.. А? Если бы рафки не истребили их всех до единого, ты бы и тех жалела? И для тех пощады просила бы?

– Но, я…

– Морты ничем не лучше тварей, Эри, – перебивает Дьен и шумно вздыхает, потирая переносицу подушечками пальцев. Берёт меня за руку и смягчается: – Я лишь хочу, чтобы ты поняла… стоит нам опустить оружие и попытаться заключить союз с мортами, всё это обернётся новой войной, вот только жертв будет гораздо больше, понимаешь?.. Пока наши отряды сдерживают их на границах, в городах спокойно. А стоит мортам переступить порог города и…

– Они уже в городе! – в этот раз перебиваю я, выдёргивая свою руку из руки Дьена. – Морты в Óкате, Дьен! Давно! Дерутся в ямах насмерть! Или ты забыл?

– Как я мог забыть, если одна из этих тварей едва не убила тебя?! – рычит Дьен, скрипя зубами, а в карих глазах полыхают язычки ненависти к существам, которых он и сам убивает подобно тараканам под ногами.

– Тогда ты должен помнить и то, что один из них меня тогда же и спас!

– Хватит, Эри! Мы обсуждали это сотни раз. Он не тебя спасал, а свою шкуру и шкуры тех, кого приговорили бы к сиюминутной смертной казни в расплату за убийство дочери главнокомандующего Кинжалов!

– Да почему ты так в этом уверен?!

– Потому что у мортов нет сострадания! И в особенности к нам, – людям!

– Чушь! – Уже практически срываюсь с места, чтобы вернуться в деревню, где ещё два месяца придётся влачить своё жалкое существование, молясь хрен пойми каким Богам, как со стороны Тантума раздаётся настолько мощный взрыв, что земля содрогается, а изо рта невольно вырывается крик.

Секунда. И Дьен оказывается рядом, хватает меня за руку и тащит за собой вниз по склону в направлении деревни, когда… БАХ! Взрыв раздаётся снова.

– Беги в деревню!!! – круто развернув к себе, кричит мне в лицо. – Живо, Эри! ЖИВО В ДЕРЕВНЮ!

– А ты? – смотрю на него огромными растерянными глазами.

– Я в Тантум! А ты в деревню, поняла? ЭРИ! – рывком указывает в противоположную сторону леса. – БЕГОМ!

В такие моменты хочется послать Дьена к чёртовой матери, выхватить из-за пояса пистолет и отправить в деревню его! Я не для того стрелять училась и техники боя усваивала, чтобы вот в таких вот обстоятельствах отсиживаться в кустах, поджав хвост.

В этом мой отец и Дьен так похожи…

БАХ!

– ЭРИ!

– Осторожно там… пожалуйста! – кричу Дьену умоляюще, разворачиваюсь и со всех ног бегу в Шэлман.

Ветки бьют по лицу, царапая кожу, лёгкие горят огнём от частых отрывистых вдохов, ноги то и дело спотыкаются о мощные корни и поскальзываются на траве. Падаю, взрыхляя пальцами землю, и раз за разом стёсываю в кровь голые колени, мысленно проклиная себя, что на встречу с Дьеном намеренно надела шорты покороче, хоть и знала, что тайная тропа к нашему с ним месту встречи ведёт через колючий кустарник! Останавливаюсь, давая себе несколько секунд на то, чтобы перевести дыхание, и слышу хруст веток за спиной…

– Дьен? – произношу с осторожностью, но точно знаю, что это не может быть он. Вполне вероятно, всего лишь птица вспорхнула с дерева, или же вовсе показалось. Так или иначе, лучше ускориться. И больше не останавливаться.

Когда добираюсь до просеки на мне живого места нет: руки и ноги в царапинках, из которых выступают алые капельки, кожа на ладонях и коленях содрана, одежда в грязи, в волосах листья и ветки.

Только сейчас вспоминаю, что брала с собой резинку, и спешно собираю копну рыжих волос в пучок, не позаботившись вытащить из них всякий мусор. А потому что не до этого. А потому что у ворот Шэлмана подозрительно тихо.

Вытаскиваю из ножен кинжал подаренный мне отцом, сжимаю стальную рукоятку в ладони и беззвучно ступаю по траве к ограждению.

На сторожевых вышках пусто. У ворот ни души.

Какого чёрта? Что происходит?

Шэлман деревенька маленькая, была отстроена с нуля в долине недалеко от Тантума, когда границы того из-за перенаселения нужно было расширять. Узкие улочки, с протянувшимися по обе стороны рядами деревянных домов, паутинкой убегают к центральной площади, на которой всегда ведётся оживлённая торговля. И сложно описать удивление, приправленное нешуточной тревогой, когда я не обнаружила на площади ни души.

Не помню, когда в последний раз сердце моё колотилось так отчаянно громко. Голова шла кругом, ладони вспотели, что пришлось обхватить рукоятку кинжала обеими руками, вцепившись в неё покрепче, и выставить перед собой.

Не понимаю… Если на деревню было совершено нападение, то почему нет следов?! Ничего нет, словно все сквозь землю провалились! Не слышно было выстрелов, да и крови нет…