Трудовые будни барышни-попаданки 3

Понятно, что не одному человеку в карман, но уж коли ты к этой кормушке пробился, то все, ты обеспеченный человек. Даже взятки и прочие изъяны, которые претерпел на пути к заветной цели, вернутся в твой карман не далее чем через год. А потом – катайся, каналья, как сыр в масле! Главное, начальство подмасливать не забывай. И своих ближних не ущемляй, не скопидомствуй, не обманывай совсем уж безбожно.

С последним у нашего уездного откупщика и случились проблемы.

Про систему откупов я много узнала от Ивана Колесова, управляющего Никитиных, и от своих же дворовых. Откупщик – это человек, который получил контракт, заключаемый на торгах, вроде наших тендеров, в особом ведомстве. Понятное дело, как и с тендерами, торги крайне редко бывали честными. Контракт этот определял, на каких условиях откупщик принимает в казну спирт и как дальше реализует его в розницу – в виде водок разной крепости, медовух, настоек и прочего.

Откупщик в это время именовался «коронным поверенным», то есть доверенным государя императора, с весьма широкими полномочиями. Чиновник он, проще говоря. Но при этом жалованья ему не положено никакого. Легально он имеет маржу с тех же хмельных медов, водок и пива. С продажи закусок, а еще – со штрафов, какие накладывают на любого, кто решит сам гнать и продавать спиртное. Штрафы, вестимо, взыскивались через полицию, только кто же с ней захочет дело иметь, если можно обойтись? Те же кабатчики частенько самогоноварением баловались, а еще чаще – скупкой неучтенных спиртных напитков. Посему держали на взятках не только полицмейстера, но и откупщика.

Однако основные доходы этот товарищ получал за счет обмера, обсчета, запугивания мелкого производителя и фальсификации водки. Проще говоря, понижения градуса.

Бывали среди них, конечно, те, кто «воровал в меру, по совести». Но не все, далеко не все. А уж если в уезде, то монополист.

В общем, до Нижнего подальше ехать будет, зато вернее. Там и подсказать есть кому, и посодействовать, рекомендацию к хорошему откупщику дать. Если явится управитель от Эммы Марковны Шторм, то не поймут. Еще и скаламбурят: почему не от Бури? Если же от Никитиных, то поймут сразу. И отнесутся с уважением, как к контрагентам самого серьезного торгового дома губернии.

Примерно с такими же напутствиями я отпустила Алексея Ивановича со спиртовым обозом. Дала ему рекомендательное письмо, повелев сперва заглянуть в контору Никитиных, а потом на завод.

На сборы ушел вечер, проводила поутру. И решила все же добраться до бумаг покойного Эммочкиного мужа. Просто сесть и прочитать.

«Дорогая моя Эммочка…»

Чуть лист не отложила. Будто принялась читать чужое письмо.

А может, и лучше, что чужое. Вот если начиналось бы оно «Дорогая Эммушка»… вот так было бы хуже. Будто мой родной человек написал. И я знаю, что его уже нет.

Нет, тот Миша, что лежит в предместьях Парижа, писал Эммочке. А вот мой Миша…

Я заставляла себя читать этот текст, пробираясь через, в общем-то, твердый, уверенный почерк, только чернила плохие, выцветшие. Может, это и к лучшему – будто я в архиве, читаю древнее письмо.

Писал супруг Эммы Марковны, что он уже гвардейский капитан, что война заканчивается, что следующее письмо пришлет из французской столицы. А еще писал, что цыганка ему гадала в Страсбурге, что путь его славный, а жена его любит. И еще что-то добавила на неведомом языке, но он не понял.

Вот я – поняла.

Отбросить сантименты, читать дальше. В этих письмах должны быть ответы на вопросы, возникшие еще с осени.

Не сразу расслышала стук в дверь.

– Эмма Марковна, – несмело сказал Ванька, – к вам…

Глава 9

– Эмма Марковна, – несмело сказал Ванька, – к вам…

И запнулся. Будто даже хотел сказать имя, но не выговорил.

Не будь этой запинки, я бы удержалась от глупой шутки. Или даже не шутки. Видимо, я настолько ощутила себя Эммочкой, той самой девчонкой-вдовой, телом которой я пользуюсь уже почти год… да, кстати, вспомнить, в какую дату, отметить второй день рождения.

Но сейчас не до этого. Просто ощутила себя девчонкой, хлебнувшей нежданного счастья, а потом – горя, когда пришла тогдашняя похоронка. В кои-то веки села почитать письма покойного мужа, а тут очередной визитер. Помещик Гусев, поговорить о погоде, выпить настойки, вкусно закусить и под большим секретом поведать мне слух, который известен мне и без его услуг. Да, еще денег попросить или зерна: «Уж будьте любезны, заранее благодарствую, до Рождества верну». Ага, вернет…

Нет уж! Занята!

– Вели передать, что для всех, кроме государя императора, я сейчас занята! – резко сказала я.

И опять склонилась к письму.

– Эммарковна… – неуверенно произнес швейцар-подросток. Потом скрипнула дверь.

Я прочла еще пару строк о февральских дорогах северной Франции, таких же грязных, как и наши, о вкусном, но приевшемся блюде – супе из вина и сухарей. И только тут сообразила, что вообще-то пошутила достаточно резко.

Подошла к окну. Во дворе возле экипажа стоял Михаил Федорович и беседовал с Ванькой.

Михаил Федорович – капитан-исправник. Тот, что «Мушка».

Вам приходилось исправлять одну глупость другой? Я чуть было ее не совершила – уже занесла ногу на подоконник, чтобы выпрыгнуть в окно. Но удержалась. И даже не стала кричать. А просто помчалась в коридор. Заранее решив, что, если гость велит поворотить поводья, велю не запрячь, а оседлать и поскачу вдогонку.

К счастью, не пришлось. Едва выскочила на крыльцо, столкнулась с Михаилом Федоровичем.

– Эмма Марковна, – встревоженно спросил он, – опять у вас какая хирургическая беда в поместье?

Мой пристыженный взгляд мгновенно преобразился в удивленный.

– Швейцар сообщил, что вам необходим сударь-оператор, – пояснил гость.

Гнев, стыд, удивление… буйный смех. Ну да, хирурга, привезенного в поместье спасать Демьяна, называли «оператор». Ванька запомнил многократно услышанное слово и обратился к гостю – вы врача не привезли?

Смех – штука полезная, говорят, жизнь продлевает. Но имеет побочный эффект – необходимость объяснять его причину. Придется так и сделать, когда сядем за чай.

А почему Ванька запнулся – понятно. Привык объявлять гостей по имени. И не сообразил сразу, как представить Михаила Федоровича. Забыл чин, похоже. А нынче ж не так скажешь, и по шее схлопотать недолго.

Да, а я-то буду как к нему обращаться?

Вышла из положения нейтральным и вполне уместным при слугах «милости прошу, сударь». И сама пошла обратно в дом, через теплые сени в кабинет, все время слыша его шаги за спиной.

А как вошли и он дверь прикрыл, так силы мои и кончились. Обернулась, да, видимо, с таким лицом, что и слов не понадобилось.

А он, как всегда, взял инициативу на себя.

– Мушка, – на ухо сказал Миша, когда я шагнула к нему и почти упала. – Ну тихо…

– Миш, – вышел какой-то жалкий всхлип, но мне было все равно. – Ты меня хоть помнишь?

– Плохо, – спокойно признался муж. Таким родным, привычным тоном, каким в прежнее время признавался, что следствие завязло, если не в тупике. – Точнее, тебя помню лучше всего прочего. Словно сон в тумане видел, длинный и логичный. Долго понять не мог, чем ты меня так цепляешь, все равно как улей в голове шурудишь, мысли начинают жужжать и метаться без толку. Думал, грешным делом, влюбился. А оно вон что…

– Ну и дурак. – Я прильнула к мужу еще плотнее, всхлипнула ему в плечо. Словами не передать, какая гора только что упала с моих плеч. – Конечно, влюбился!

– Мушка, мы тридцать лет вместе прожили, какая влюбленность. Ты еще цветов потребуй и свидание с романтикой.

– А говорил, не помнишь! – Я тихо засмеялась сквозь слезы.

– Забудешь с тобой. Как ты рядом – так пчелы жужжат, мухи в глазах мелькают, зато облака и туманы рассеиваются, – усмехнулся муж.

И обнял меня еще крепче. Его руки, губы, прерывистое дыхание говорили лучше любых слов. Хоть огнем вокруг меня сейчас дом гори – я бы не заметила…

– Мушка, главное, ты нашлась. Дальше разберемся, – сказал муж, когда мы наконец наобнимались. Точнее, не наобнимались, конечно. Так уж вышло, что простые объятия для нас с Мишей всегда значили больше, чем самые жаркие поцелуи. И после долгой разлуки сразу насытиться близостью было трудно.

Одно хорошо – несмотря на помолодевшие тела, мы оба взрослые люди. Умеем думать головой, а не гормонами. Так что урона моей репутации все ж таки не допустили, через десять минут, не позже, Павловна принесла в кабинет самовар, пироги, плюшки и другие заедки. Только приступить к чаепитию мы не успели. Сначала, дождавшись, пока Павловна выйдет, снова обнялись, а потом нас и вовсе отвлекли.

Точнее, Мишу отвлекли, дернули за штанину. Рычать Зефирка еще не научилась, поэтому жевала одежду гостя с визгливым щенячьим энтузиазмом.

К визгу добавился топоток, тотчас же стихший. Пожаловала Лизонька. Остановилась и взглянула, поджав губки, как нередко делала, оказавшись в непривычной ситуации.

И вправду непривычная. Мама то ли борется, то ли обнимается. Нельзя сказать, что с незнакомцем, общались они в прошлом году, да к тому же Миша оказался первым знакомым взрослым, обнаружившим детей возле той самой злополучной избушки.

И все равно, к новому статусу дяди Миши придется привыкать. Незнакомая ей модель отношений: взрослый мужчина, постоянно рядом с мамой.

Взрослому мужчине предстояло найти выход из ситуации. И он, конечно, нашел.

– Как подросла Зефирка-то наша, – сказал Миша. Нагнулся – я заметила, что почти без усилий, – поднял псинку. Та игриво его цапнула и пустилась лизаться.

– А какие-нибудь команды она знает? – спросил муж, причем таким тоном, что ясно – надо отвечать.

– Не-е-е. А сто такое ка-манда? – спросила девочка.

Миша поставил Зефирку на пол. Повелительно и резко произнес: «Сидеть!» Псинка удивленно взглянула на него. И села, правда вскочив через пару секунд.

– Лежать! – скомандовал Миша. Так как Зефирка не торопилась, опрокинул ее на спинку. Зефирка задрыгала лапками, Лизонька рассмеялась.

– А еще мы научим ее давать тебе лапу, – сказал Миша.

«Кажется, взаимоотношения с отцом у моей дочери будут в порядке», – подумала я.

Жаркая буря улеглась, настало время размышлений. Пока что наши объятия видели Зефирка и Лизонька… как минимум. Мог и кто-нибудь другой. Если и видел, то мне не скажет, а вот другим…

Глава 10

У дворни почти никаких развлечений не существует. Разве, по молодости, на качелях после Пасхи покачаться да поплясать на празднике. На санях зимой с горки скатиться. А сплетни – в любое время года, в любую погоду и в любом возрасте.

Сплетничают друг о дружке, ну и заодно перемывают косточки господам.

Так как обычную для нынешнего времени систему наушничества я не создавала и ни разу не карала за болтовню, то для этой процедуры кандидат получаюсь самый подходящий. Уже не сегодня завтра кто-нибудь шепнет перед сном: «Ох, наша барынька-то». И ладно, что у нас, но скоро этот слушок перелетит из моей людской в гостиные соседних усадеб.

С другой стороны, пойдет слушок, и что? Никакие моральные декларации мой Миша по месту службы не подписывал. Может, учитывая иные слухи, так даже и лучше: «Знаете, какие амуры у голубковской барыни с капитаном-исправником?»

Может, учитывая другой слушок, касающийся свекольного завода, так даже и к лучшему. Поопасятся так нагло на меня клеветать, если узнают, что найдется тот, кто как следует в деле разберется.

А с другой стороны, еще подумать надо. Не выйдет ли большей беды – скажут, за-ради полюбовницы преступление прикрыл капитан-исправник. Еще и на него донос напишут!

Да, Мише надо срочно все рассказать. Будем думать вдвоем, это у нас всегда лучше получалось, чем поодиночке. У него опыт и холодный разум, у меня интуиция и чутье.

Я посмотрела на Лизу, оценила ее чуть насупленные бровки и серьезные глаза. И явный прицел забраться к Мише на колени. Кажется, малышка окончательно его вспомнила как спасителя от страшных дядей. А еще ее покорило то, как мой муж обращается с Зефиркой. К ее собаке еще никто, кроме меня, не проявлял столько интереса и внимания.

М-да, вывод из этого один: выставить ребенка без слез не выйдет. А надо ли? Лизонька не болтлива с чужими, если что и скажет, только Павловне. Или мне самой. Да и не поймет она пока ничего толком из наших разговоров.

– Миша, давай-ка я тебе расскажу все с самого начала. Тут у меня дела творятся – настоящий детектив. Все для тебя.

– Да я уж понял, – хмыкнул муж и все же подхватил Лизу на руки, усадил себе на колени. Посмотрел на меня поверх детских волос внимательно и… как-то так, что я сразу вспомнила: детей мы хотели вместе. И Миша не меньше моего.

Пока же он начал покачивать Лизоньку на коленях. Ребенок сначала рассмеялся, а когда «конек» чуть сбавил темп – задремал.

– Рассказывай, Мушка, будем разбираться. У меня свои соображения есть, но с ними погодим, сначала ты, – сказал муж.

– Покаюсь тебе сразу: глупость сделала, – вздохнула я. – Не просмотрела бумаги тут одни. Давно лежат, все никак руки не доходили. Да и не хотелось лезть, все же чужие письма от чужого мужа, понимаешь?

И я снова поставила на стол и открыла шкатулку с письмами от Эммочкиного супруга.

– Мушка, ну ты даешь, – только и сказал Миша, когда я поведала ему, что вот эти вот бумаги с осени не могу разобрать. – А вдруг там ответ на все вопросы? Ведь того несчастного щеголя не просто так на твоей березе повесили, да и остальное разное, что вокруг поместья и тебя самой творится, неспроста. Ну-ка, быстренько, давай вдвоем глянем. Эмоции оставь в стороне, ты умеешь.

Сразу стало ясно – за дело взялся профессионал. Да к тому же профессионал вдвойне: я только сейчас сообразила, что он с прошлой осени почти каждый день читает реляции, протоколы, осведомления, может, даже переписанные циркуляры. Конечно же, если я брела по строчкам, то он – скользил. И мгновенно понимал смысл.

Большинство бумаг откладывал. Несколько раз сказал:

– Будет время – посмотри. Настоящий исторический документ.

А в один листок вгляделся подробнее. Начал читать:

– «Известие, полученное из Первопрестольной, несомненно, относится к горестным и даже в какой-то мере досадным: пережить посещение Москвы Бонапартием, чтобы скончаться год спустя, не узнав о еще не состоявшемся, но вполне ожидаемом нашем ответном визите в Париж. За неимением стола мне опять пришлось писать на трофейном барабане, и, пожалуй, я еще не подписывал столь значимых бумаг, как сегодня. Они отосланы с оказией непосредственно в Москву. Эммочка, ты моя главная удача в жизни…»

Миша остановился, пробормотал почти виновато:

– Читать чужие письма – профессиональная обязанность, пожалуй самая трудная. Продолжаю: «…главная удача в жизни, а печальное известие серьезно подкрепит эту удачу, причем в тех масштабах, которые я еще сам не могу представить. Я отослал в опекунский совет рапорт и даже получил официальный ответ. Тем не менее все в порядке, насколько можно было бы. Лично я явиться в Первопрестольную не мог, по очевидной для нас причине. Но это, как я понял, не препятствие для достаточно простого юридического действия. Так что далее мне следует позаботиться уже о вас с Лизонькой. Сегодня же попрошу Павла Сергеевича, нашего уважаемого полковника, исполнить роль нотариуса и засвидетельствовать мое волеизъявление. Надеюсь, ты поймешь: война не закончена, а такую процедуру необходимо упростить».

– Хм… Но я в бумагах никакого волеизъявления не видела. Где же оно? – спросила я, сама задумавшись и начиная быстрее перебирать вскрытые конверты. – Если оно засвидетельствовано у полковника, там должна быть какая-то печать. Или хотя бы подписи свидетелей, например. Верно?

– Верно. Видимо, он либо не успел это самое волеизъявление оформить, либо…

– Погоди, а где письмо полковника? Там что-то такое было… – Я схватилась за уже просмотренную почту. – Вот, смотри.

Я взяла лист и…

Не то чтобы верила в энергетику, тем более энергетику предметов. Но если прочие письма ощущались простой бумагой, то это – будто пылало. Эмоциями Эммочки, когда-то взявшей его в руки.

«С глубокой печалью сообщаю вам, Эмма Марковна, что…»

Про такое письмо можно сказать: читала и не читала. После первого абзаца проплыла взглядом по остальному тексту с подробным описанием битвы на окраине Парижа. К чему вчитываться, если главное сказано в начале?

Потому-то, кстати, родители покойного мужа это письмо не увидели. Получили свое от того же полковника – лаконичное, утешающе-ободряющее, без дальнейшей приписки, касающейся меня.

«Милостивая государыня, я взял на себя заботу отослать некоторые важные бумаги вашего мужа сразу поверенному, так что никаких задержек в ваших делах случиться не должно. Думаю, вы вместе с родителями покойного супруга сумеете найти время и возможность посетить Первопрестольную нашу, где и обратитесь по известному адресу. Либо же сразу в опекунский совет. Впрочем, учитывая тяжесть вашей потери, полагаю, что может произойти некая задержка, и о том я тоже предупредил в специальном рапорте на имя главнокомандующего».

– Я это письмо смутно помню памятью Эммочки. – У меня вырвался тяжелый вздох. – А потому и не перечитывала. Боялась испытать ту же самую боль. Кто-то скажет «глупая девчонка», а я ее понимаю. У самой были в детстве книжки, которые перечитывать было страшно, а тут не книга – сломанная судьба. Потому-то Эммочка в Москву и не поехала.

– Да уж. – Миша покачал головой и поудобнее устроил дремлющую Лизу на руках. – Выход один. Надо ехать в Первопрестольную и все выяснять на месте. Из-за пустяков столько суеты со смертоубийствами и похищениями никто разводить не стал бы.

Глава 11

Я кивнула – в Москву ехать надо. Еле сдержала печальную усмешку – вспомнила приключения, сопровождавшие две мои прежние поездки. А тут путешествовать не в пределах Нижегородской губернии, а в достаточно далекий город. Да еще без точного понимания, в какое ведомство обратиться.

– Надо ехать в Москву, – произнесла я. С такой интонацией, что Миша все понял.

– Нам надо ехать, Мушка. Большим барским обозом, по первопутку. Ты ведь Лизоньку не оставишь?

– Предыдущий раз инициативу проявила она, – я улыбнулась, – на этот раз возьму ее сама. Чтобы без инициатив, а то и поседеть недолго.

И тут поняла смысл Мишиной фразы. По первопутку – зимней дорогой, когда почти все баре на санях отправляются в Москву. По-своему разумно. Но не слишком ли долго ждать?

– Да, ближе к зиме, – ответил муж на незаданный вопрос. – Сейчас у всех осенние хлопоты, и у меня в том числе. Конфликт за конфликтом: барство на крестьянский урожай покушается, выдумывает долги за весну и лето, будто бы крестьяне зерно брали и теперь должны отдавать. Иногда так и есть, иногда – бумажку вчера написали. Надо разбираться, пока мужики сами не разобрались, не подняли на рога управителя с барином. Моя сегодняшняя экспедиция по соседству – как раз по такому поводу. Спасибо, Мушка, что от твоего поместья такой головной боли нет.

Я только вздохнула и улыбнулась грустно. Улыбнулась мужу, а грустно потому, что на самом деле очень мало кто из крестьян бунтовал. Это надо до откровенного скотства дойти, чтобы терпеливые мужики восстали. Увы, и такое бывало.

– Доносы, небось, пишут?

– А как же без этого? – Миша усмехнулся. – Что в девятнадцатом веке, что в двадцать первом, строчат, канальи, словно заведенные. Ну да ничего, на здешних я управу легко найду. Память меня хоть и подводила, а многое словно по наитию всплыло из оперативной-то работы и следственных мероприятий. Я в губернии на хорошем счету, посчастливилось самому генерал-губернатору в одном весьма неприятном дельце так помочь, что он по гроб жизни теперь мне благодарен. Так что начальство помельче где шипит, а где и в пример меня другим ставит, поскольку таких результатов никто дать не может. Здешние следаки тоже не дурни, но у них за плечами ни опыта моего, ни знаний двух веков. Вот и вундеркиндствую помаленьку. На зависть врагам.

Я подперла руку щекой и с тихим умилением слушала, как он рассказывает про некоторые свои дела. Как же хорошо… как же я по этому соскучилась.

А Миша глянул на меня внимательно, усмехнулся и резюмировал:

– Ты, Мушка, готовься. Сейчас поеду прошение подам на высочайшее имя с просьбой дать разрешение на брак с честной вдовой. В Москву уже замужней дамой поедешь, ибо нечего сплетни плодить. И мне спокойнее будет, а то прискачет какой бравый гусар да и уведет жену.

Мы дружно посмеялись. Шутка про гусара у нас была дежурная, еще с институтских времен. А потом муж снова стал серьезен:

– Ну и главная причина, по которой тебе уж совершенно точно одной ехать не следует, – шлейф происшествий, сопровождающий твои поездки.

Я кивнула с печальной усмешкой – мои мысли считал.

– Расскажи, кстати, что за странная компания тебя окружала в тот день? И что ты забыла на закрывшейся ярмарке?

Пришлось рассказать. И не пунктирно, как дворовым, а с подробностями. Тем более Миша хмурился, достал карандаш, записывал, постоянно переспрашивал: «А тот низкий варнак был со сломанным носом? А тот, что к тебе явился, – со сведенным клеймом?» Даже быстро набросал его портрет, и я в очередной раз восхитилась супругом и его талантами – вполне узнаваемый портрет получился, тот самый варнак.

М-да. Приходится Мише тут и фотороботом подрабатывать. А карандашом пишет потому, что, видно, с чернильницей не в ладах.

– Да уж, история, – заявил наконец супруг. – Слыхал я про эту преступную группировку. Мне еще до начала ярмарки донесли, что Рябыка, каторжный беглец, в Макарьеве объявился с новособранной шайкой – прежняя от меня не ушла, кроме лидера. Но информатор как сообщил, так и пропал, и, боюсь, «как в воду канул» тут не метафора. Пришлось ждать, когда Рябыка проявится и созорничает, чтобы на горячем схватить. Удивлялся, чего же этого не происходит. А он, значит, большого куша ждал. Точно не хотел тебя шантажировать?

Я объяснила, что даже и говорить не давал.

– А в итоге продал тебя дважды? – сказал Миша, и я ощутила, как он чуть не дернулся от этих слов. – С персами все просто, ну, или не просто, но они-то сейчас должны быть ниже Царицына, если не в Астрахани. А вот первый заказчик, подозреваю, где-то в губернии. Кружит как падальщик, нутром чую: не все просто с твоими московскими делами.

Я согласно кивнула и мысленно в который раз выдохнула. Миша рядом, с ним ничего не страшно. Разберемся.

А он продолжал раскладывать по полочкам:

– Скорее всего, разыгрывался сюжет «дама в опасности». Тебя в избушке сторожит какая-то шестерка, прилетает Комарик с фонариком да саблей, шестерке кирдык, «я злодея зарубил, я тебя освободил, а теперь, душа-девица, на тебе хочу жениться…». Тьфу! Верно мыслю, Мушка?

Я еле сдержала хохот. Да уж, точно Мушка, чуть не сыгравшая роль в спектакле неизвестного режиссера.

– Я бы этому Комарику его бы фонарем да его бы сабелькой, – сказал муж с таким ожесточением, что я поспешила заглянуть Мише в глаза, положить ладонь на руку.

– Все к этому шло, – успокоившись, сказал супруг, – но подлец не просчитал интуицию Рябыки. Тот все понял, деньги получил…

– Может, и не только деньги, – уточнила я, помнившая разговоры разбойников.

– Да. Может, и паспорта. И решил тебя перепохитить и перепродать. Кстати, если Комарик не только богатый, но и власть имущий, то Рябыка поспешил убраться из губернии подальше. Вот Комарик – остался.

И тут я вспомнила про дурной слушок.

– Да, Миша, – печально улыбнулась я, – с недавних пор я не только жертва похищения, но и преступница. По крайней мере, согласно молве. Знаешь ли, что меня обвиняют в организации убийства или в подстрекательстве к преступному деянию?

– А вот с этого места подробнее, – велел муж и аккуратно поправил у себя на плече голову крепко уснувшей Лизоньки. Ребенок так и почивал у него на руках все время разговора, так что Миша голоса не повышал. И держал малышку с такой уверенной нежностью, что у меня сердце заходилось. – До меня пока такие слушки не докатывались. И доносов не поступало. Но лучше быть готовым ко всему.

Глава 12

– Ма-аменька, дядя Миша скоро вернется? – спросила Лизонька.

Она и Зефирка вышли со мной на крыльцо проводить гостя.

– Он же сказал «скоро», – ответила я, – а дядя Миша никогда не обманывает.

Насупленная мордашка разгладилась, ребенок улыбнулся. Я погладила Лизоньку, поглядела на дворовых, опасаясь найти у них на лицах еле скрытые усмешки и намеки: нам все понятно, барыня молода, наше дело холопское, ни к чему госпожу судить. Нет, не поняли или пока не поняли, а рады простой русской радостью, что полиция укатила. А может, как ворчливая Павловна, которая как раз чутьем уловила все правильно и мгновенно, ничего не имеют против.