Тень света

Подозреваю, что моя покровительница Морана тоже из этих мест. Правда, я так до сих пор и не понял, как именно она мне покровительствует и в чем ее благосклонность выражается. Сниться эта жутковатая красавица мне больше не снилась, и о себе не напоминала, но каким-то шестым чувством я осознаю, что вниманием меня она не обходит.

Так вот – мары. Их много, и у каждой из них своя специализация. Темная, разумеется, специализация, не очень дружественная человеку и, как правило, направленная ему во вред. Кстати – мар часто путают с сестрами-лихоманками, теми, что болезни насылают. Это ошибка, причем грубая. Мары и лихоманки – принципиально разная нежить. Больше скажу – лихоманки по сравнению с марами добрые девочки-припевочки, потому что они всего-то уязвляют тело. Что тело? Его можно врачевать, причем с рядом лихоманьих напастей сейчас прекрасно справится не то что бабка-ведунья, но и простой районный врач. Медицина здорово шагнула вперед, пенициллин и мазь Вишневского рулят!

А вот мары – они тянутся к душе людской, и тут терапевт не поможет. И бабка-ведунья, кстати, тоже не всякая выручит.

Самая сильная и страшная из мар – полуденница. Не дай бог человеку попасть под ее чары! Это все. Это сразу себе гроб заказывай. Ее не подчинишь и не изгонишь, по крайней мере, так писал Филофей, один из тех, кто до меня книгой владел. Он, похоже, мар всерьез изучал, так что верить ему можно. И, кстати, не призовешь, как ее младших сестриц. Она самостоятельная персона, ходит, где хочет, и живет сама по себе, как тот кот.

Обитает она в тех местах, где когда-то человек погиб. Причем погиб глупо, внезапно, незапланированно. Сердечный приступ там или разбойники напали. Или, применительно к нашему времени, – автоавария.

Так вот – поселится она в таком месте и сидит там как в засаде, ждет того, у кого ума хватит там днем остановиться передохнуть. И если такой дурачок найдется, который рядом с могилой, что мара облюбовала, заснет – все, он пропал. Она уже с него не слезет, будет из него все вытягивать – мечты, покой, сон, чувства, подменять подлинную реальность искусственной, той, в которой ее жертва будет более уязвима. А когда все кончится, то и жизнь бедолаги подойдет к концу, потому как человеку без души существовать совершенно невозможно.

Но это, конечно, крайности. Есть мары и попроще, скажем так – с более узкой специализацией. С одной из таких – «сонливицей» – я и собирался сегодня познакомить нашего отважного безопасника.

Она на фоне своих старших сестер выглядела практически безвредной. Она всего-то вызывала из глубин подсознания спящего человека его самые сокровенные страхи и превращала их в широкоформатные, стереоскопические видения с полным эффектом присутствия. И с невозможностью покинуть данный сеанс до того момента, пока мара этого не захочет. То есть пока досыта не наестся страхом того, кто попался в ее цепкие лапки.

То есть – веселая ночка Силуянову гарантирована. Пока – одна. А там поглядим.

– Родька, расчехляй наш инструментарий, – сообщил я слуге, вернувшись на кухню. – Развлечемся на сон грядущий.

– Лександр, может, не надо сегодня? – озабоченно спросил Вавила Силыч. – Я же вижу, ты лихое задумал.

– Я мстю, и мстя моя страшна, – подтвердил я опасения подъездного. – Можно было бы и сдачи кулаком дать, но я предпочту обраточку включить тем способом, который мне более привычен.

– Ну не знаю, – продолжал сомневаться Вавила Силыч. – Месть мести рознь. Иной раз лучше воздержаться. А чего сотворить-то решил?

– Мару на этого хмыря напущу, – ответил я охотно. – Она ему жизни даст!

– Мару? – нахмурился подъездный. – Александр, мы ведь когда еще договорились о том, что мне таких гостей тут не надо? И обчество не поймет!

– Прости, Вавила Силыч, – тут же понял свою ошибку я. – Надо было сразу тебе сказать о своих планах, чтобы непонимания не возникло. Ты не волнуйся, я не какую-нибудь из тех, что возвращаются к заклинателю, вызываю. Простую «сонливицу», она тут и не появится даже.

– Все равно не дело это, – покачал головой подъездный. – Не надо тебе на эту дорожку вставать, парень. Сначала мары, потом тени, потом темные охотники. А после что? Кем ты станешь? Я же понимаю, ты так и так принадлежишь не к миру Дня, твоя судьба идти среди мертвых душ, но и среди них можно остаться живым человеком. Но если ты потихоньку, помаленьку начнешь поворачивать на эту дорожку, то добра не жди.

– Хозяину виднее, чего творить, – подал голос Родька. – Он ведьмак и в своем праве.

– Да это понятно, – грустно произнес Вавила Силыч. – Только вот не хочу я про вас думать, как про тех, кого надо из этих стен выжить любой ценой, чтобы остальным жильцам беды не было.

– Да не собираюсь я мутировать в Черного Властелина, – положил я ладонь на крепкое, словно из дерева выточенное плечо подъездного, который, поникнув, скукожился на табуретке. – Даже мыслей таких нет. Просто хочу попробовать, получится у меня эту пакость вызвать или нет? Ну и кое-кому за свою челюсть отомстить. Знаете как она у меня ныла? Если бы не таблетка… Да и завтра, небось, мне мало не покажется. Разве что потом еще зелье для нее сварить?

– Челюсть – это ладно, – Вавила Силыч привстал, припечатал свои длиннопалые руки к моему лицу и резко дунул мне в нос. – Вот и все. И не болит больше. Может – ну ее, «сонливицу»?

Особой разницы в состоянии я не ощутил, «кетанол», как я и говорил, действовал по полной, но при этом у меня появилась уверенность, что да, боли больше не будет.

О как. Он, оказывается, и так может?

– Вавила Силыч, спасибо, – поблагодарил я подъездного. – Прямо не ожидал. Но мару все одно вызову, уж не обессудь. Правда – просто интересно. Но при этом обещаю, что больше таким здесь заниматься не буду. И не здесь – тоже.

– Сомнительный интерес, – проворчал подъездный. – Тут останусь, присмотрю за вами. Неровен час, еще какую гадость сюда подманите сдуру, так я ее хоть почую, сделать чего успею.

Надо же, не думал, что он так на мои забавы отреагирует. Любопытно, а что по этому поводу Нифонтов сказал бы? И не узнает ли он часом о моих экспериментах?

Впрочем – если узнает, тогда и говорить с ним будем. А если нет – так и ладно.

Пока Родька готовил горелку, начищал плошку и пестик, я сначала открыл книгу на нужной странице, а после пошел в комнату, где взял один из своих старых телефонов и вставил в него «симку», которая, хвала небесам, к нему подошла. Просто телефон был сильно не новый, аж кнопочный. Но выбор у меня, увы, был невелик. Имелась одна модель поприличнее, но ее окончательно присвоил себе Родька и теперь с ней не расставался. Очень ему нравилось с ней играться. Можно было бы отнять, но это будет такая драма, такая трагедия… «Великолепный век» отдыхает.

Ну нафиг, короче.

Аппарат покурлыкал и сообщил мне, что есть несколько непрочитанных сообщений, которые, предсказуемо, оказались от Ряжской. Я их даже читать не стал. Чего там может быть нового?

– Хозяин, – окликнул меня слуга с кухни. – Все готово. Давай, говори, какие ингредиенты для дела нужны? Я читать не умею. Да и нельзя мне в книгу лезть, ты знаешь.

– Ага, – я положил телефон на шкаф, прихватил кое-что из кармана пиджака, который так до сих пор и валялся на диване, а после поспешил к нему. – Молодца. Значит, так, сначала измельчи меру тысячелистника, потом добавь к нему тополиный бальзам, десять капель.

– Десять капель, – повторил Родька. – Ага, что дальше?

– Дальше, – я поводил пальцем по листу книги. – Ставим на огонь и добавляем по три меры росянки и наперстянки. После, как закипит, бросим пять сушеных ягод бузины. Ну и два корня – папортника и рогоза, это, я так понимаю, для нашей защиты.

– Немудрящий рецепт, – заметил Родька. – Больно прост.

– Это на первый взгляд, – веско произнес я. – Под конец надо добавить в получившуюся смесь кровь, слюну или какую другую часть того, на кого мы напустим мару. Без этого ничего не получится.

– Жутко звучит, – заметил Вавила Силыч. – «Часть». Палец – тоже часть.

– Ну да, – согласился я. – И зуб тоже. Но мне они не нужны. У меня есть слюна. Высохшая, но все же.

И я с гордостью продемонстрировал этой парочке обгрызенную зубочистку, которую прихватил в кабинете Силуянова. План-то у меня созрел сразу, так что времени там я не терял. Да и сложности особой это не составило – их там было немало. Весь офис потешался над тем, как шеф безопасников бродил по коридорам, жуя зубочистки, и одну из своих кличек, а именно «Шериф Пупкин», он заработал именно благодаря им.

– Всю бросать нельзя, – сообщил мне Родька. – Больно здоровая. Дай, я вон тот, измочаленный конец состригу и измельчу.

Мой слуга привычно сноровисто подготовил все, что было нужно, и разложил в той последовательности, которая была указана в рецепте.

– Огонь средний? – уточнил он у меня.

– Не знаю, – озадачился я. – Тут ничего не сказано.

– Значит, средний, – заключил Родька. – Давай, хозяин, чего ждать?

– Может, все же ну его? – предложил подъездный, понял, что мы уже не отступим и печально покачал головой.

– Понеслась, – скомандовал я. – Три меры воды и дать ей забурлить…

Компоненты летели в плошку один за другим. Мы уже неплохо сработались с моим слугой, да и я более-менее поднаторел в этих делах. То есть уже не дергался, как тогда, в самый первый раз.

– Корень рогоза, – не отрывая глаз от страницы книги, скомандовал я. – Должна появиться густая белая пена.

– Бросил, – отозвался Родька. – Ага, пошла пена.

Я глянул в плошку. Точно, есть такая. Как пленка на молоке, точнее не скажешь.

– Давай, закидывай зубочистку, – потер руки я. – Если все пойдет как надо, пена после этого должна осесть.

Родька забросил в плошку маленькую жменьку светлых древесных лохмотьев и уставился на бурлящую жижу.

Пена вспучилась, словно ее кто-то толкнул вверх оттуда, изнутри, а после исчезла без следа, а в самом центре темного варева появилась маленькая, с булавочную головку, воронка.

– Все так, – удовлетворенно сказал я. – Ну а теперь главное. Кхм! «Мара-сонливица, есть работенка простая, несложная, для тебя приятная, для меня нужная. Войди в сон человека, что я тебе указал, забери его покой, заставь его узнать, что есть страх. Дарую тебе власть над снами его сроком на одну ночь, с того момента, как взойдет звезда полуночная, до того мига, как пропоют третьи петухи. После же сон его более не твой и душа его тоже не твоя, уходи туда, откуда пришла. Тревожить же человека того, а тем паче меня, более не смей, запрещаю тебе это именами богов древних и всесильных».

По мере того, как я начитывал текст призыва мары, воронка в плошке раскручивалась все сильнее и сильнее, под конец я даже испугался, что она вот-вот вовсе свалится с горелки.

Но нет, обошлось, не свалилась. Зато с последним словом плошка дернулась, что-то свистнуло над ухом, как пуля, а после раздалось истошное шипение, как когда кофе из турки на плиту льется.

Родька глянул в плошку, присвистнул и мигом выключил огонь. И правильно сделал, потому греть там было больше нечего.

Плошка была пуста.

Глава пятая

– Ну, хозяин, кое-кому нынче лихо придется! – радостно сообщил мне Родька, намывая в раковине плошку. – Ух, пожалеет та вражина о том, что с тобой связался! А и правильно – не распускай руки!

– А я так скажу – не связывался бы ты с марами, – высказал свое мнение и Вавила Силыч. – Капризные оне. И опасные очень. Опять же – всегда лазейку в заговоре ищут. Чтобы, значит, не того, на кого указали, к рукам прибрать, а того, кто их призвал.

– Да? – заинтересовался я и развернулся вместе с табуреткой, на которой сидел, к подъездному. – Почему?

– Ты тигру в цирке видел? – ответил вопросом на вопрос он.

– Видел, – кивнул я. – В детстве.

– Она, тигра-то, с тумбы на тумбу лихо прыгает, когда цирковой кнутом щелкает, – неторопливо проговорил Вавила Силыч. – А сама только и ждет, когда тот зазевается. Потому как – дикий зверь. Это тебе не собака комнатная, или там рыбка аквариумная, у нее инстинкты есть, и главный из них – желание жить свободно. Как ты тигру эту ни корми, как ни холь, все одно, если зазеваешься, сожрет она того, кто хлыстом машет. И мясо то для зверюки куда вкуснее будет, чем любое другое. У него вкус свободы. Вот и мары так же. Человека потерзать для них в радость, но забрать душу или даже жизнь у того, кто их заставил что-то делать – куда приятственней. Да и не только о марах речь. Любая нечисть и нежить на призывающего особый зуб всегда имеет. Ты, Александр, это крепко запомни. Если уж взялся кого себе на службу ставить из-за кромки – десять раз проверь, что до тебя этот гость не доберется.

– А в книге про это ни слова, – возмутился я. – О чем предки думали?

– Так а накой писать про то, что любому известно? – изумился Вавила Силыч. – Бумагу переводить? Это сейчас у вас ее вон сколько хочешь. А в бывшие времена листочек две копейки стоил.

– Дорога бумага была, дорога, – подтвердил Родька, закрывая кран. – Не укупишь.

– Две копейки, – хмыкнул я. – Всего-то?

– Воз сена стоил десять копеек, – моментально отозвался мой слуга. – Отборного, того, что чистый клевер.

– Курица-несушка пять копеек, – поддержал его подъездный. – Если же цыпленками брать, так на тот же пятак тебе их дюжину дадут. Да при матушке-императрице за рупь и вовсе корову можно было купить. Дойную! А ты – «всего-то»! А корова для хозяйства – это все!

– Да что корову! – разошелся Родька. – За рупь на Волге об те времена…

– Понял-понял! – поднял я руки вверх. – Убедили! Был не прав!

– Две копейки! – пробубнил Вавила Силыч. – Большие деньжищи! Я вот Кузьмича сейчас позову, да ему твои слова передам, – он тебе еще не так выскажет. Кузьмич еще те времена помнит, когда копейка и копейкой-то не была!

Лучше им, наверное, не говорить, что я тоже такие времена помню. Мне копейки вживую увидеть довелось только в школе, когда денежную реформу провели. До того я про них только в книжках читал.

Но вообще сейчас надо мной нависла страшная угроза. Если Кузьмич, самый старый из подъездных нашего дома, узнает про мои неосторожные слова, то капец чего начнется. Он мне до рассвета будет рассказывать о ценах времен Очакова и покоренья Крыма. Или того хуже – Ливонской войны.

– Говорить Кузьмичу не надо, – поспешно произнес я. – Вы лучше чай попейте. Я сейчас к Маринке отбегу на часок, а потом с вами посижу. И еще – совет мне ваш нужен в одном тонком деле.

Вавила Силыч сумрачно глянул на меня, а после на книгу, так и открытую на странице, где было записан ритуал призвания мары-«сонливицы».

– Нет-нет, – захлопнул я толстый фолиант. – Ничего такого. Скорее – наоборот. Доброе дело надо сделать, но вот не знаю, как к нему подступиться.

С Яной Феликсовной надо что-то думать, однако. Ряжская с меня не слезет, это понятно. Ей на подругу, по сути, плевать, как я уже и говорил. Ей важно добиться того, чтобы я через «не могу», «не хочу» сделал то, что нужно ей.

Ладно, сделаю. Вот только и ей бы не помешало послушать слова мудрого подъездного о тиграх, которые свободу любят.

А ведьмак – он не дикий зверь. Его, если что, загнать в клетку куда сложнее будет.

– Охота тебе, хозяин, к этой шлендре идти? – подал голос Родька, запихивая фильтр для воды под кран. – Ладно бы от нее какой прок был, а так шум один – и только. И до ума она ничего не доводит. Вон, стыдоба какая из-за «Магического противостояния» перед четырнадцатым домом вышла! Она ж пре-тен-ден-том на победу была – и что? Психанула и всех нас подвела!

– Много воли взял! – рыкнул я на него, причем на этот раз всерьез. – Не тебе судить о том, хорошая Маринка или нет. Знай свое место!

– Ты бы его выпорол что ли? – посоветовал мне Вавила Силыч. – Или смешал пять кило риса да пять кило гречи, да заставил перебирать. А то толком он у тебя ничего не делает, только жрет без остановки и телевизер смотрит. Скоро вон в дверь проходить не будет.

– Обидные ваши слова, – бухнул фильтром об стол Родька. – Прямо до крайности! Я каждый день… Каждый день…

– Каждый день – что? – уточнил подъездный. – Ну? Хозяин твой домой пришел – ужин где? Чай горячий? И носки его грязные под кроватью лежат вторую неделю. Во-о-от! Дармоед ты!

Родька завертелся на месте, грозно засопел, после спрыгнул на пол и убежал в комнату, где чуть позже скрипнуло кресло, на котором он обитал.

– Обиделся, – предположил я. – Теперь всю ночь как слон трубить носом будет.

– Побольше поплачет – поменьше пописает, – философски заметил подъездный. – Тоже мне… Ты его не балуй, а то потом беды не оберешься. А лучше отдай его мне на пару-тройку дней. Дело к зиме, надо трубы в подвале проверять, любые руки сгодятся.

И знаете что? Я дал «добро» Вавиле Силычу на это благое дело. И «обчеству», прости господи, польза, и жирок Родьке растрясти не помешает. Правда, с посиделками, сдается мне, сегодня не сложится. Да и ладно. Мне Маринки хватит.

Маринка же была задумчива, что наводило на странные мысли. Нет, я не хочу сказать, что моя любимая соседка до того не думала, но чтобы подобное настроение держалось у нее более получаса, это, знаете ли… Впрочем, как-то раз я такое наблюдал, года полтора назад, когда у нее имел место быть бурный и душераздирающий служебный роман с каким-то красавчиком из РИА «Новости», на которого она возлагала как личные, так и карьерные надежды. Но там-то было исключение из правил. А тут прямо даже не знаю.

Может, опять в кого влюбилась?

– Проходи, – сказала мне Маринка, одной рукой придерживая полотенце, которое было намотано у нее на голове и являло собой некое подобие вавилонской башни, а другой поправляя разошедшийся на груди халат. – Кофе будешь?

– На ночь глядя-то? – засомневался я. – Не, не буду. Потом не усну.

– Подолгу спя, мы сокращаем свою жизнь, – философски заметила Маринка и, шлепая босыми ногами, направилась на кухню. – А потом, у меня кроме него больше ничего нет. Третий день забываю в магазин зайти.

– Через интернет харчи закажи, – посоветовал я, проследовав за ней. – С доставкой на дом.

– Так они днем возят, – возразила мне соседка. – Или рано вечером. А у меня рабочее время ненормированное. И еще часто привозят не то. Мне вот вместо яблок раз «помело» привезли.

– Тогда питайся кофе, – подытожил я, усаживаясь за стол, уставленный пустыми немытыми чашками с серо-карамельными кофейными пятнами внутри. – А то, если хочешь, ко мне пошли. Гречки сварим. Или риса.

– Знаешь, Смолин, – теплые руки Маринки обвили мою шею, а ее подбородок уперся в мой затылок. – Иногда мне кажется, что мы с тобой почти семья, только двадцать лет спустя после бракосочетания. Плотского нет, но есть духовное. Я иногда даже думаю, что коли до тридцати пяти я не выйду замуж и не сложу на очередном редакционном задании свою шальную и очень-очень красивую голову, то женю тебя на себе. Почему нет? Ты добрый, мягкий и покладистый, будешь славным мужем и хорошим отцом. Гречка вон у тебя всегда есть, и рис. Карьеру, может, в своем банке сделаешь, станешь меня обеспечивать сумочками «Луи Витон» и блескучими цацками с камушками от Сваровски.

Она отпила кофе, после вытянула сигарету из пачки и щелкнула зажигалкой.

– Мое мнение о данных планах на грядущее учитываться будет? – заранее зная ответ, поинтересовался я, вставая и направляясь к окну, чтобы открыть форточку.

– Не-а, – отмахнулась соседка. – Я ловкая, хитрая и пронырливая. Я сначала от тебя забеременею, а после поставлю перед фактом. Если же ты начнешь отпираться, то подниму на свою защиту общественность.

– Не поднимешь, – вдохнул я сырой осенний воздух, хлынувший в кухню. – Нет тебе веры теперь. Дворничиха Фарида – и та не поверит.

– Это да, – признала Маринка. – Недавно она меня встретила у подъезда и презрительно так говорит: «Гулял много, куриль, мужик водиль, ребенок потеряль! Глупий ты, правильно Сашка тебя бросаль!».

– Вот! – поднял указательный палец вверх я. – Люди правду видят.

– Ну и хрен с тобой, – выпустила дым соседка. – Была бы честь предложена. Тем более что в последнее время ты, Смолин, стал каким-то не таким. Раньше ты был как таблица умножения – понятным, несложным и записанным на любой обложке любой тетради в клеточку. А теперь вокруг тебя слишком много непонятного и неправильного. Как журналисту мне это интересно, а как женщине – не очень. Вот скажи – что это была за деревня, куда мы с тобой в июле ездили? Что за страсти творились ночью на поляне в лесу? Да бог с ней, с поляной. Что тогда на кладбище произошло? Ну в конце августа. Почему я тут помню, а тут не помню? Я ведь точно знаю, что ты в курсе всей той истории.

– Да откуда? – мягко произнес я. – Просто пришел тебя поддержать. Так сказать – «мысленно вместе».

– Подобную хренотень впаривай первокурсницам из любого института. Они вообще верят во все, даже в любовь до гроба, по крайней мере до тех пор, пока две полоски на тесте не увидят. – Маринка стряхнула пепел с сигареты. – Что за отдел 15-К такой? Почему Стас при упоминании о тебе начинает юлить и пытаться перевести разговор в другую плоскость? Да черт с ней, с другой плоскостью. Почему тот же Стас про тебя знает больше, чем я, твой самый верный друг, почти родственница? Почему Севастьянов настоятельно советовал мне во всю эту историю не лезть? Севастьянов, криминальный журналист от бога, у которого инстинкт самосохранения отключили еще в материнской утробе. Очень много «почему». А ответов нет. Только смазанные воспоминания о том, что мне несколько раз было очень страшно.

– Севастьянов твой умный парень, – снова глубоко вдохнул я, так и не поворачиваясь к Маринке лицом. – Он просто не хочет, чтобы тебе снова было очень страшно.

– Интерес к непонятному для меня всегда был приоритетней страха, – топнула босой ногой по полу Маринка. – Он у меня развит сильнее. И потому я хочу, чтобы ты мне все рассказал. Все, от начала до конца. Сашка, я все равно с тебя не слезу!

– Ну ты на меня еще и не забиралась ни разу, – заметил я, раздумывая, как правильно поступить в данной ситуации.

Ведь правда не отстанет, уж мне-то это известно. Но при этом мне было ее очень жалко. Она не я, она влезет во все это с головой без раздумий и выбора дороги, и, в результате, скорее всего умрет, так не дожив до собственного тридцатипятилетия. Да что там. Даже до следующей весны.

– Смолин, если это шантаж, то очень и очень низкий, – возмутилась Маринка. – Я, конечно, девочка без комплексов, но есть же некоторые вещи! И потом – я тебе тогда на кладбище все детально объяснила. Не надо ломать то, что потом никогда не восстановишь.

– Да ну тебя, – я, наконец, принял решение и вернулся за стол. – Шучу я, шучу. Не очень-то и хотелось.

– Вот ты хам, – еще сильнее обиделась Маринка. Она была настоящей женщиной, потому ее задевали равно как приставания представителей противоположного пола, так и их равнодушие. Причем даже если и то, и другое исходило от одного и того же человека. – Ты хочешь сказать, что вот это вот не будит у тебя никаких чувств?

После чего был распахнут халат, и я узрел на самом деле красивые формы моей соседки. И – да, они будили и чувства, и все остальное.

– Определись уже, – посоветовал я ей. – А то елозишь мыслями, как кот по полу после туалета. Тебе самой чего надо?

– Правду. – Маринка запахнула халат, потушила сигарету, поставила локти на стол, положила голову на ладони и уставилась на меня. – Всю и в деталях.

– Душа моя, да нечего мне тебе рассказать, – жалобно просопел я. – У тебя воображение, как у любой творческой личности, слишком буйное. Ты сама себе чего-то навыдумывала, потом в это все поверила, а теперь меня тиранишь, требуя того, что я тебе дать не могу. Ну не в состоянии я рассказать что-то, чего не знаю.

– Врешь. – Маринка перегнулась через стол и ткнула меня пальцем в лоб. – Врешь, гад такой. И, главное, уверенно так, со знанием дела. Говорю же – изменился ты. Раньше я тебя всегда могла раскрутить на то, что мне было нужно, а теперь – откуда что берется. Ладно, хрен с тобой, я подожду. Это я в плане вкусняшку съесть нетерпеливая, а в профессиональном смысле у меня с умением ждать все в порядке. Но помни – большой брат следит за тобой. И если даже на некоторое время я исчезаю из твоего поля видимости, как это случилось в последний месяц, это не значит, что меня нет рядом.

И она изобразила некий жест, сложив указательный и безымянный палец в «рогульку», а после поводив ей в воздухе, от своих глаз к моим.

– Следи, – быстро согласился я. – Во все перископы. Я не против. Только, чур, когда я приведу гражданку к себе в гости и задумаю с ней поиграть в «шпили-вили», не надо выскакивать из-под кровати и упрекать меня в недостаточной техничности и опытности.

– Заковыристые у тебя фантазии, – хмыкнула Маринка. – «Гражданку в гости». Сто лет ничего подобного не видела, с той самой поры, когда твоя бывшая вещи из твоей квартиры забирала. Кстати, я ведь тут с ней в метро недавно столкнулась, причем на нашей остановке. Она про тебя спрашивала, интересовалась личной жизнью. Я-то сначала подумала, что она к тебе заезжала, но нет, у нее тут какие-то дела по работе были.