Радио безумных ананасов

Пацаны тревожились, как бы теперь не ввели строгий запрет на катания по лестнице…

После уроков мы нашей троицей – Артурчик, Славка и я – от всех оторвались и решили было в кино сходить, пока девчонки будут в больнице мою сестренку лелеять… и каким-то образом лелеять без обнимашек. Пока шли к кинотеатру, Славка все докапывался, как все случилось, а Артурчик пытался Славке рот затыкать: «Ну, Черный, кончай уже! Человеку и так всю душу на британский флаг порвало… а ты еще дергаешь!» И вдруг меня тормознуло на месте. Он ясно намекал, что и ему, верному рыцарю Прекрасной Дамы по имени Санька Большегруздева, душу порвало.

– Туря, у тебя доска есть? – не приходя в сознание, задал я Артурчику риторический вопрос.

Еще бы у Тури хорошей доски не было! Да у всех у нас доски были… Только Артурчику бежать за ней ближе – у его родителей в центре города еще и квартирка имелась очень такая современная, в дополнение к родовому деревенскому гнезду в Загривках.

– Ты это… чего? – пробормотал Артурчик.

– Давай, сбегай. На катке встретимся, – кто-то крутой во мне приказал Туре.

«Катком» мы называли ту самую лестницу.

– Да беги уже! – передразнил Славка друга его же голосом и интонацией, в общем, с легким армянским акцентом. – Видишь, все правильно человек делает! Так и надо с травмой психики работать. Пережить событие еще раз… но уже с подготовкой и проработкой. Просек?.. Ты все еще тут?!

Артурчик унесся, а мы пошли к катку. По дороге у нас со Славкой случился самый короткий в жизни разговор на конкретную тему.

– Аль, ты точно уверен, что так надо? – вполголоса и не поворачивая ко мне головы, спросил друг.

– Прорвемся, – ответил я, глядя вперед, за горизонт.

У катка Славка потрогал ногой поверхность бордюра, шумно шмыгнул носом и сказал:

– Да уж… Саньку не остановить никому!

Примчался взмыленный Артурчик.

– Вот… Ты вроде мою фанеру знаешь, – все еще с сомнением проговорил он.

– Может, пару раз не на мраморе, а внизу? – по-деловому предложил Славка.

То есть предложил мне сначала слегка потренироваться на асфальте набережной.

– Не уберусь, – только и буркнул я, то есть, на сленге «плотников», не упаду… а прочий сленг скейтеров я тут уж не буду использовать.

Я отошел на другую сторону площадки, толкнулся, перед бордюром сделал вытяжку, то есть в прыжке сделал опорной ногой нужное движение… пустил холодок в сердце и… не просто пролетел влегкую всю трассу слалома, но и не стал объезжать последний вазон, а прыгнул над ним… и мне показалось, что время почти остановилось… я летел и летел по воздуху… и что-то пытался вспомнить… важное… нужное… но никак не мог… и уже осознал себя, когда завершал вираж внизу, на асфальте набережной…

Примчавшихся вниз друзей я слышал как сквозь с тену.

– Ну, ты – Бэтмен, Аль! – донесся голос Славки. – Жаль, Колян не видел. Он бы доску свою разломал и съел бы по щепкам.

– Вот и норм, что Коляна не было, – едва слышал я Артурчика. – Нам нужны с ним проблемы?.. А вот если бы Орловская увидела – вот бы кайф был! Аль, она и так уже на тебя смотрит… Ка-апец бы Коляну!

«Ка-апец» он произнес в точности как моя сестренка.

– Вот и норм, что Орловской не было, – эхом откликнулся Славка. – С ней тем более проблем не надо… Аль, ты чо тормозной такой? Как стукнутый… Ты лучше скажи, как это ты завис там над «чашкой»?

«Чашками» мы называли вазоны на лестнице.

– Чего?! – почему-то прямо похолодел я.

– Точно завис! – нашелся еще один свидетель феномена. – Секунды на две как будто в воздухе остановился… Я думал, это потому что ракурс такой со стороны. Но и потом ты медленно вниз пошел еще секунду. А потом уж нормально, на скорости… Не понял, чего ты сейчас напрягся-то?

А напрягся я, потому что пульс в голове забухал, словно прокачивая мозг, чтобы я вспомнил… а что?.. вот как, бывает, слово на языке вертится, а вспомнить не можешь, так и в ту минуту со мной было… еще чуть-чуть – и вспомнил бы что-то, ну, страшно важное… но тут громко блямкнула эсэмэска. По звуку – от Саньки.

Орхидеи и прочие восточные сладости

Я выдернул смартфон из кармана.

Эсэмэска была нарублена капслоком:

«АЛЬ, ЧТО ВАЩЕ ПРОИСХОДИТ?!!!»

Во мне сжалось все:

«А что происходит?»

«ОН ЧТО, НАШ БОТАНИЧЕСКИЙ САД ОГРАБИЛ?!!!»

«Кто?» – прикинулся я незнающим, чтобы сообразить, как отвечать дальше.

Санька явно выдохнула и дальше стала писать нормально:

«Этот Абдул или как его… В палате не продохнуть – я в тропиках тут. Стога орхидей».

«Сань, извини. Это я ему сказал, что ты орхидеи любишь. Я думал, он шутку поймет. Извини».

«У такого надо было Аленький цветочек просить. От него еще этими духами арабскими… – и тут Санька, признаюсь, круто выругалась. – Со всех этажей сестры прибежали… Так у него еще в кейсе эти пузырьки с духами! Все в золоте… Ужас тут, что делается. Давай сюда. Пошути тут так, чтобы его выпроводить…»

«Он тебе пиар делает, медперсонал коррумпирует».

«Мне от его пиара уже дышать нечем! Давай уже! Сюда! У меня депрессия!»

Отряд быстрого реагирования принял сигнал! Артурчик помчался за скромными кустовыми розочками, только и способными остановить вторжение диких орхидей. А мы с Черным дунули прямиком к горбольнице. На часах, помню, было 17.15. Значит, дядя Аббас ввалился со всеми орхидеями мира, когда Саньку еще навещали девчонки, ведь посещение разрешалось с 17.00. Меня стали терзать смутные предчувствия.

Больница действительно показалась нам дивным цветником. А уж аромат! И что характерно – меня, Санькиного брательника, младший и средний медперсонал принимал, как шейха какого-нибудь… ну а Славку – заодно… типа, как визиря при шейхе. Дядю Аббаса, что показалось странным, мы уже не застали, как и делегацию наших однокашниц. Дежурная медсестра сказала нам, что они вывалились все вместе буквально пару минут назад. И мы со Славкой сумрачно переглянулись… Показалось очень странным, что мы не пересеклись хотя бы у проходной.

У Саньки в ее жутковатом бинтошлеме светились глаза. На депрессию не было похоже. Скорее – на легкую эйфорию со спутанным сознанием. Сестренка схватила мою руку горячими и влажными пальцами. А второй рукой поманила Славку и вцепилась ему в запястье. Я подумал, какую руку она освободит, чтобы потом прихватить Артурчика – как бы тут не случилось напряга… и собрался выдернуть свою, когда покажется Артурчик.

На Санькиной тумбочке стоял флакончик арабского парфюма, напоминающий сказочный восточный дворец в миниатюре. Я огляделся: флакончики чуть поскромнее сверкали и на других тумбочках. Я взял флакончик – тяжеленький-претяжеленький. Это ж килограммов пять, а то и больше нужно было принести в больницу, чтобы обаять и контузить всех, от медперсонала до пациентов!

– Ты меня извини, – вдруг прогудела Санька.

По-настоящему виноватым тоном.

Говорить ей приходилось со сжатыми зубами, и казалось, что со мной говорит такой хомяк с полным ртом и набитыми защечными мешками.

Ну, раз смогла заговорить о чем-то отвлеченном, а не о боли… начала не с жалоб – значит, уже наметился путь к выздоровлению.

– Да это я – придурок! – нежно пожал я руку сестренке, жалея, что не получится по-настоящему ее в лоб поцеловать, как мы всегда делали, когда с кем-то из нас что-то случалось депрессивное. – Не остановил тебя… И вообще, тебе ж, наверное, и говорить нельзя… больно, да? Ты лучше эсэмэски пиши! Хоть прямо сейчас!

– Да я не про то, – дважды пожала мне руку сестренка. – Я повелась…

Тут она и вправду глухо простонала и, взяв одной рукой мобильник, набрала мне:

«Эта реинкарнация Золотой рыбки мне тут мозг вынесла, и я это…»

Санька оборвала фразу явно в надежде, что мы сами догадаемся… Но мы с Черным только недоуменно переглянулись.

«Короче, этот Абдул у меня про желания спрашивал, а я такая ему…» – Санька шмыгнула носом и уже вслух: – Ой, только бы не чихнуть!

И бросив руку Славки, зажала свой нос.

Мы оба с ним затаили дыхание.

– Короче, я вспомнила одно твое желание – и вякнула ему, – призналась Санька опять вслух. – В общем, сам скоро увидишь… Ты только не сердись… Ты же знаешь, я тоже халяву не люблю.

– Хорошая идея – бизнес на джинне! – Умел же разрядить обстановку Славка. – Сдавать джинна в аренду для исполнения чужих желаний! Лохом был Аладдин!

Санька прыснула и застонала от боли.

А я понял, что сейчас лучше никаких больше вопросов не задавать, а стоит просто посидеть с сестренкой – и она успокоится… а уж потом буду ловить непонятные сюрпризы молча, решил я.

Тут объявился запыхавшийся Артурчик. Дикими глазами он обозрел застывшие орхидейные взрывы, украшавшие палату… Но Санька спасла своего верного рыцаря от самоуничижения:

– Ой, мои любимые, Туря! Дай понюхать!

Артурчик осторожно приблизил цветуечки к Санькиному носу, торчавшему из бинтошлема.

– Ой, пахнут любимые! – обдала нас простым человеческим счастьем моя сестренка… и, вдохнув поглубже, тотчас издала вопль из самой-самой глубины души: – Ой, больно!

– …Ну, любовь – это всегда больно, – тихо, себе под нос пробурчал Славка… а потом, через паузу, на всю палату: – А чо вы на меня так смотрите?!

Эффект коврового счастьеметания

Мы свалили из больницы немного раньше, чем можно было: дали Артурчику шанс побыть с Санькой, «ни в чем себе не отказывая»… а то стеснительный у нас друг, хоть и пижон. А то вот-вот и наши Павлины могли, вернее, должны были заявиться.

Дотопали до родных Загривок. Смутные тревожные предчувствия меня не оставляли.

Наш дом был ближе, чем Славкин.

– Зайдем? – небрежно предложил я и поймал себя на том, что в глубине души почему-то опасаюсь заходить один – нужна подмога…

…хотя пришельцев вовсе не ожидал снова в гости.

– Можно, только не надолго, – кивнул Славка. – Сегодня моя очередь кролей строить.

Это означало, что сегодня по расписанию Славке, а не его маме, кроличьим хозяйством заниматься.

Издали мы оба заметили – что-то эдакое желтело на участке у самого дома.

В каменном молчании, холодея, я открыл калитку… и мы подошли к новому на участке объекту. Совсем новому! Прямо совсем новенькому, только что с конвейера.

Славка молодца – раз я молчу, то и он молчал, пока не остановились и не потрогали, проверяя, реален ли он, этот объект.

– Твой? – спокойно, по-деловому спросил Славка.

– А хрен его знает! – в сердцах выдохнул я.

И Славка сразу все понял.

– Давно? – спросил он, уже усмехаясь.

– А хрен его знает! – уже завелся я. – С утра не было.

– Понятно. Старик Хоттабыч бонусы раскидывает. – Славка знал сказку про Хоттабыча лучше меня, он вообще начитанный с раннего детства.

Когда-то мы с сестренкой смотрели на компе одну из старых итальянских комедий с Адриано Челентано. Он там лихо рассекал по Риму на мотороллере «Веспа». И я, значит, размечтался тогда вслух: мне б такой, именно такой – ретро… желтый… по Платонову рассекать с девчонкой… (которой у меня еще не было)… вот как Челентано. Размечтался да и забыл… А вот сестренка моя чуткая не забыла!

Я отправил эсэмэску сестренке. Она ответила почти мгновенно, как будто телефон уже держала в руке. Так, наверно, и было, ведь у нас с ней квантовая запутанность и идеальная телепатическая связь.

«Ну, я у дома стою…»

Несколько секунд таинственной тишины…

«Что? Уже?!» – откликнулась Санька, и я даже как будто услышал придыхание в ее голосе.

– Что «уже»? – отозвался я эхом.

– «Веспа», да?

– «Она самая…»

– «Так он просто волшебник какой-то! – восхитилась Санька, потом еще немного помолчала, обдумывая последствия… и живо нейтрализовала любые мои критические комменты и вето: – Ну, раз у тебя девчонки пока нет, значит, со мной будешь ездить… Мне же еще трудно будет ходить…»

Я тоже помолчал, обмозговывая всю ситуацию и пытаясь вшить этот новенький мотороллер «Веспа» в свое сознание. Я знал, что в Италии выпускают эти ретроверсии. Но чтобы «Веспа» продавалась в автосалоне Платонова!.. И впрямь отдавало волшебством. Даже если бы мотороллер подогнали нашему марокканскому благодетелю на вертолете из Питера, то мы, по крайней мере, все поголовно услышали бы стрекот вертолета над Платоновом…

«Ладно. Вернешься – поговорим», – примирительно написал я сестренке.

И тут от сестренки раздался звонок.

– Ну, ты прямо как жена – загулявшему мужу! – хохотнула и сразу заойкала сестренка. – Ой! Не могу, больно! Давай, пока!

Я убрал мобильник в карман, посмотрел на Славку… и придумал!

– Слушай, Слав! А давай мотик наш общий будет! Давай? Когда кому надо, тот и едет… а? На права сдадим, типа, и дело с концом.

Славка тут хитро-хитро заулыбился – и ткнул меня в плечо кулаком:

– Слушай, Аль, ну, расслабься ты! Ну, бывает… Потерпи! Улетит твой волшебник в голубом вертолете. Или на ковре-самолете… Этот Хоттабыч твой тут не останется же… у нас холодно зимой, а зима скоро. Потерпи. А потом разберемся. – Он похлопал «Веспу» по рулю. – А так зачетный мотик! Погоняем… хочешь, погоняем и угробим его как-нибудь… ну, со спецэффектами… типа, утонул в Платоновке… это если тебе с ним совсем невмоготу станет.

Тут мы вдруг ни с того ни с сего дико заржали. Все сразу пришло в норму, и на душе у меня полегчало!

Оторжавшись, Славка для виду посмотрел на часы:

– Ну, я пойду, Аль… Мне уже к кролям нужно…

Джинны мудры, но бывают навязчивы

Но не тут-то было. Пришлось дружбану тормознуть поневоле. Потому что за калиткой, почти вплотную к ней, тормознул «Порше Кайенн», и из него вышел в том же неотразимом песочном костюме тот же превосходный марокканский дядя Аббас. Славка еще не видел нашего благодетеля и с пристойным любопытством понаблюдал за его приближением. Излучая белоснежную улыбку, которая, как полагал я, сплошь состояла из дорогущих имплантов, дядя Аббас громко поздоровался еще от самой калитки, и я также дистанционно представил ему моего друга Славку.

Дядя Аббас подошел, крепко пожал ему руку и сказал:

– Я очень рад тому, что у моего младшего родственника есть такой превосходный друг.

Похоже, без слова «превосходный» дядя Аббас и дышать не мог…

Славка не растерялся. Он приобнял меня одной рукой за плечи, кулаком другой несильно дал мне под дых и сказал:

– У меня такой превосходный друг тоже есть в наличии. И его – навалом!.. Ладно, извините, мне пора кроликов кормить. – И подмигнув мне: – Ну, бывай, Алька ибн Па́ша. Девчонок себе ихних, гурий, не проси. А то это… того…

И свалил.

Дядя Аббас пристально смотрел ему вслед.

– «Навалом» это означает как?

– Это означает, что меня как бы много для моих друзей, на всех меня хватает с избытком, – прикинув, определил я, чтобы еще сильней запутать марокканского дядю.

– Превосходный портрет для хорошего человека! – восхитился дядя Аббас. – Я запомню. Вижу, твоего друга для тебя тоже много. У него хорошее лицо умного парня, который умеет знать жизнь.

– Да, кто-кто, а Славка умеет знать жизнь! – не мог не согласиться я.

Тогда дядя Аббас повернулся ко мне и посмотрел мне в глаза. В его добродушном, парфюмерном взгляде появилось что-то очень такое проницательное.

– Как тебе этот малый конь? – вопросил он и повторил в точности жест Славки, когда тот похлопал мотороллер по рулю.

Хотя я и был дома, но – совершенно не в своей тарелке.

– Спасибо, конечно, дядя Аббас, – сказал я, опустив глаза на его воздушно-шарное пузо, – но как-то это… мне таких дорогих подарков даже папа не дарил… особенно так вот… за здорово живешь… даже без дня рождения…

Дядя Аббас очень по-восточному поднял обе руки к небу, однако заговорил без всякого восточного пафоса, типа «о, благороднейший отрок этого славного города!»… Но все же, все же…

– Сначала я скажу тебе, Искандер… По-нашему Александр – он Искандер. Можно я тебя буду так называть в честь Искандера Двурогого, по-вашему – великого полководца Александра Македонского?

Я кивнул куда-то в сторонку. То есть в сторону соседнего огорода тети Люси.

– Так, Искандер, сначала я тебе скажу, что можно сравнить мой доход с доходом твоего превосходного отца, и тогда получится, что папа просто подарил тебе сегодня новый смартфон. И даже не айфон новой модели… Согласен?

Я даже кивнул с большим трудом – будто шею стало сводить.

– И будем мы давать так считать, что я опоздал к твоему дню рождения, – продолжал свою подачку-неберучку дядя Аббас. – Второе – слушай меня, человека, который родился и провел детство в пустыне, где там вокруг не было ничего, слишком вот так ничего… Слушай, что я тебе расскажу в этот самый час. У каждого человека всегда есть от детства такая маленькая мечта… маленькая, но не сбы… сбы…

– Сбыточная, – подсказал я.

– Сбыт? – недоуменно нахмурил брови дядя Аббас. – Сбыт – это что-то такое другое… это про деньги и товар.

– Несбывшаяся? – дал я вариант.

– О! Именно так! – указал дядя Аббас перстом в небеса. – Несбыв… ша-яся… И вот что удивительно, мой Искандер. Ты растешь – и вот уже можешь свою эту мечту сбыть… Сбыть? Что-то опять не то…

– Я вас понял, дядя Аббас… Можно и так. – Мне не хотелось, чтобы рассказ дяди Аббаса затянулся на тысячу и одну ночь.

– Да. Вот у тебя уже есть и деньги, и силы, чтобы твоя маленькая, а не какая-нибудь превосходно большая мечта сбылась… – продолжил дядя. – Така-ая большая, ради которой живешь… Но ее, что есть маленькая, почему-то все не сбываешь и не сбываешь. Она остается как ящерица под твоим порогом. Сесть на корточки. Засунуть руку под ступень – и достать… Но не делаешь, не достаешь. Почему? Думаешь, что мечта была с детством, а ты уже взрослый… Или людей почему-то стыдишься… А ведь если ящерица умрет под твоим порогом и высохнет – это ведь и у нас в пустыне дурная примета, Искандер. Ты ведь меня понимаешь?

Я кивнул, потому что стало уже немного интересно, к чему это он клонит… и я даже начинал соображать, как умело дядя Аббас прикидывается адвокатом самого себя.

– Я родился не очень далеко от города Марракеш, и там была пустыня. А мой отец Салех был лудильщик. Ты когда-нибудь видел лудильщика?

– Нет, но знаю, кто это, – твердо отвечал я.

– Да, лудильщик не может быть богат… – продолжал марокканский дядюшка, – если не найдет в пустыне клад каких-нибудь разбойников древности. Но мы не были и слишком совсем бедняками. Кое-что немного мы могли себе позволить. И вот, мой младший Искандер, когда я был в твоем возрасте и помогал отцу, мне однажды очень захотелось иметь простой пылесос… Не знаю почему. Я увидел такой красивый пылесос в рекламе по телевизору. У нас был телевизор, но не было пылесоса. Зачем в деревне и в чистой пустыне пылесос? У нас нет пыли для пылесоса, но есть много песка, от которого даже превосходный пылесос весь выломается… Я не мог просить отца подарить мне на день рождения пылесос. Я умел лудить утварь, и я сделал корпус пылесоса и еще много-много деталей для него из старых ведер и консервных банок. Я сделал для него маленький винт, и приводил его в движение с помощью велосипеда. Сделал привод с ремнями – и он заработал! Поверишь ли своему далекому дяде, Искандер?

Я вспомнил про многофункцио нальный комбайн для работы в саду, который сварганили наши кассиопейские двойники. Он исправно работал, и мне очень захотелось соврать… выдать его сейчас дяде за нашу с Санькой внеклассную работу. Тем более что все Загривки так и верили, что она – наша… и не поверили бы ни единому нашему слову, если бы мы стали распускать слух о каких-то инопланетных двойниках. Марокканский пылесос с велоприводом ушел бы нервно курить в сторонку… Но я постеснялся. Рассказал про нашу надувную водяную катапульту, сделанную на базе гимнастического мяча фитбола и дверной пружины.

– Могу продемонстрировать, – со смаком предложил я, вообразив, как наша катапульта окатывает бесплатной водой марокканского дядю, жившего когда-то в пустыне, где вода на вес золота.

Дядя Аббас как ребенок захохотал и захлопал в ладоши, а потом принялся быстро-быстро похлопывать меня по плечу, будто пыль из него выбивая.

– Ха-ха-ха! Я так и знал, что вы с сестрой всеми руками мастера! Отложим такое веселое дело до жары, а ты мне всего лишь покажешь ее, чтобы я такую веселую радость произвел в моей деревне для моих… э-э… пустынников.

Наверно, он хотел сказать «земляков», но получилось весело, и я его не поправил.

– Так вот, Искандер, – переведя дух, продолжал марокканский дядя, – а теперь у меня… как это твой друг говорит… да, навалом самых превосходных пылесосов, они сосут любую пыль, но не дают радости, как тот… Он есть, но теперь мне самому крутить его педали так быстро, как нужно, уже не могу. Сердце старое, не вытерпит. Все выломается… А десять лет назад я увидел в другой пустыне, это было в Чили, много-много белых радиотелескопов. Они такие красивые, такие превосходно белые. И смотрят в синее небо. Так красиво. И мне очень захотелось иметь такой радиотелескоп. Не только для того, чтобы слушать все, чем вселенная там у себя думает и поет… я не ученый… я бы ученых пустил к себе работать. А сам бы стоял и любовался им в моей родной пустыне. Понимаешь меня, Искандер? Я смогу взять и купить себе радиотелескоп. Но что скажут соседи, которые знали моего отца? Как они будут смотреть на меня? Скажут: «Что это он себе позволяет? Он хочет один узнать, что на небесах ангелы говорят? Он разгордился. Он хочет подслушивать ангелов. Его Аллах накажет за это!» А потом они начнут кидать камни в мой радиотелескоп, мои добрые соседи, для которых мой отец и я лудили посуду. И знаешь, они будут правы. Искандер. Потому что мой превосходный радиотелескоп не польет водой их огороды… И тогда я вспомнил наш старый-старый радиоприемник. Еще довоенный. Немецкой фирмы «Телефункен». Я им тоже в детстве любовался больше, чем слушал. Он был волшебным. Как лампа Аладдина. Только джинн не выходил из него и не исполнял желания, зато красиво пел, когда захочешь, разными голосами. И я сказал себе: «Исполнять свои желания ты теперь сам себе можешь вместо джинна. И чтобы вернуть себе ту радость, ты можешь собирать такие приемники… Над тобой будут смеяться, если ты сам начнешь делать ремонт своему дорогому автомобилю или телевизору, но все тебя будут уважать за то, что ты умеешь лудить старый радиоприемник и любоваться им». Понимаешь меня, Искандер?

Надо признать, что неглупые вещи про жизнь говорил в те минуты марокканский дядя. Я кивнул и даже посмотрел ему в глаза. Чтобы он увидел, что я киваю не только из вежливости.

– А теперь, мой дорогой Искандер, ты будешь смотреть на этот мотороллер, который я подарил тебе от чистого сердца для той твоей мечты, которую ты по маленькой глупости не стал бы исполнять, когда вырастешь… – вот так витиевато по-восточному выразился дядя и, вздохнув, продолжал: – И ты начнешь сейчас потихоньку-потихоньку догадываться, почему мне так интересен твой родной город и ваш покинутый город военных людей с антенным полем и вот какими антикварными локаторами. И ты тоже можешь помочь мне исполнить одну маленькую-маленькую мечту… и тогда ты уже превосходно не станешь смотреть на мотороллер, как на обнаруженный посреди великой пустыни без людей чужой кошелек с серебром… Нет-нет, не смотри на меня так, будто я сюда заслан нашим королем как опасный шпион! Я уже договорился обо всем с начальниками вашего муниципалитета, и они, и ваши военные люди готовы предоставить мне антенное поле в аренду на пятьдесят лет. Там мы устроим и радость ученым, и большой превосходный туристический аттракцион. А теперь посмотри вот на это.

Оно появляется…

И дядя Аббас жестом факира извлек из внутреннего кармана пиджака мешочек из красного бархата. Он распустил золотистые тесемки, очень осторожно залез тремя пальцами в мешочек и выудил из него блестящую штуковину, похожую на лампочку. Лампой она и оказалась. Радиолампой с золотистым напылением.

– В самом конце двадцатых годов века же такого же, двадцатого, – рассказывал дядя Аббас, – в вашем городе Ленинграде была выпущена очень небольшая серия радиоприемников. Это была совместная продукция с немецкой фирмой «Телефункен». Приемник назывался «КИ», что значит «Красная искра». Всю партию разослали по военным гарнизонам. И все аппараты погибли или потерялись во время войны. Кроме одного. И этого одного нашел твой старший родственник Аббас Худайдан. И восстановил вот этими самыми своими руками. – Дядя Аббас артистично так развел руки и свел руки. – Он у меня теперь весь есть и готов петь, но одна лампа была совсем сломана – и вот она здесь есть. Такую лампу я никак не могу найти, а заменить на другую нельзя. Нельзя заменить сердце коня на сердце ишака, хотя пересадить в наши дни так легко, если есть много лишних денег и одна дурная голова. И вообрази, мой Искандер, я живу надеждой найти такую радиолампу. Найти ее здесь, сначала в России, потом в твоем превосходном городе Платонове. Я слышал, что в радиогороде военных «Сигнал» был целый музей старых радиоприемников. Главный начальник их любил тоже, как я. Но остался только я, потому что тот главный начальник уже умер, и про это я узнал. И я узнал еще, что музея там тоже больше нет никакого и что приемники никуда не были переданы на хранение. Я подумал своей головой и стал надеяться, что хотя бы какие-то аппараты есть у тех, кто работал в радиогороде. Очень страстно я стал надеяться на это! И подумал, что ты можешь мне помочь в моих поисках.