Френдзона

– На приеме.

– М-м-м?! – Мама заинтересованно выгибает бровь. – А я думала, вы вместе учились.

– Нет. Сара не медик. Она работает на фирме у своего отца.

– Вон как! Интересное знакомство! – любезничает мамуля. – Сара пришла на прием, а ее встретил такой красивый молодой врач! – Она поигрывает бровями.

Стёпа улыбается, являя этому позднему вечеру блеск своих белоснежных зубов.

– Примерно всё так и было. Только я пока не врач. Стажер, – поясняет он.

– Я в тебя верю, – подмигивает ему мамуля.

– А че за прием? – встревает в разговор, кажется, Паша.

Стёпа переключает внимание на него и широко улыбается, отвечая:

– Консультация.

– Консультация по поводу увеличения сисек? – вклинивается второй близнец, и этот вечер вибрирует под взрывом хохота братьев. Близнецы отбивают друг друга «пять» и скрючиваются в истерическом припадке смеха.

– Вышли отсюда! – не сдерживается дядя Леон и ударяет ладонью по столу, отчего мы с Сарой подпрыгиваем. – Оба!

– Ну всё, кабзда! – ржет Паша и тянет за локоть своего брата, вставая из-за стола.

Богдан стирает слезы с глаз.

А я … мне нужно выстирать все свои вещи, которые надеты на мне, потому что от всего этого я взмокла.

И пока у дяди Леона валит дым из носа, близнецы, не переставая ржать, покидают нашу идиотскую компанию.

Мне жаль Сару, но сейчас я искренне рада, что она не понимает нашего языка и не слышит всего этого безумия, иначе решила бы, что за этим столом собрались все те, кого не обошел стороной Чернобыль.

– Надо выпить, – подает голос папа, и это самое правильное, что прозвучало за весь этот вечер.

Мой родитель берет на себя полномочия дяди Леона и наполняет фужеры, пока крёстный приводит себя в чувства.

Когда очередь доходит до меня, папа отставляет бутылку вина и наливает мне компот. Но сейчас я не отказалась бы от чего-то покрепче.

– Юль, а ты че? – Богдан, жених Сони, выглядывает из-за ее плеча и кивает на мой компот. – Воздерживаешься?

– Я не пью, – пожимаю плечами.

– Совсем? – удивляется Бо.

– Совсем, – подтверждаю и ощущаю на себе пристальный пронизывающий взгляд. Это смотрит не Сара. У нее взгляд колючий, а этот… другой.

Поднимаю голову и вижу сощуренные глаза Стёпы на моем лице.

Мои ладони становятся влажными, а его мысли я читаю в его взгляде.

Он… помнит?

Последняя капля алкоголя во мне была шесть лет назад. С того самого дня я больше ни разу не притронулась к спиртному.

– Похвально! Трезвая свидетельница на свадьбе – залог ее успеха, – философствует Богдан, выдергивая меня из ушата, полного моего стыда.

Улыбаюсь жениху Сони, подмечая периферийным зрением, как подруга задумчиво меня рассматривает, а потом так же задумчиво смотрит на Стёпу, чему-то усмехнувшись.

– Кстати, насчет свадьбы… – Агата ставит локти на стол и укладывает подбородок на сцепленные пальцы. – Соня, – обращается к дочери, – звонила Диана. Она взяла билет на среду.

– Как?! – удивляется подруга. – У меня в среду девичник, она обещала приехать во вторник.

– Она прилетит утром. Ничего криминального в этом не вижу.

– Степ… – Богдан смотрит на Игнатова. – Пока девчонки будут размазывать сопли под «Грустный дэнс», оторвёмся на мальчишнике в среду? – смеется и получает тычок в плечо от Софии.

– Э-э-э! – нахмуривает брови подруга. – Я тебе потом тоже кое-что оторву! – произносит угрожающе.

– Да шучу я, Сонь! Мы с мужиками в церковь сходим, свечку поставим, всё прилично будет! – смеётся и вновь уворачивается от Сонькиной оплеухи.

– Вот и прекрасно! – продолжает Агата. – Степан пойдёт на мальчишник, а Сару девочки с собой возьмут на девичник, да?

И пока у нас с Соней мозг обрабатывает слова тети Агаты, откуда-то из-за наших спин доносится низкий баритон:

– Ну всё, всем кабзда!

*Сегодня нас ждет горячая ночка, правда, малышка? – с иврита

Глава 6. Юлия

Кожа под джинсами взмокла. Герман лежит у меня на коленях, как грелка, но он так вкусно спит, что мне жалко его сгонять.

Погружаюсь пальцами в его толстую шкурку, массируя парня. Он похрюкивает, а я, как идиотка, смотрю на Стёпу и Сару.

Мы переместились к бассейну. Здесь прохладней, и брызги, долетающие от ныряющих в воду помилованных близнецов, приятными каплями оседают на разгорячённой коже.

Музыку выключили, потому что время достаточно позднее, а от соседского двора дом Игнатовых отделяет только тонкий забор из профнастила. Зато мне отлично слышен разговор Стёпы и Сары, и пусть я не понимаю, о чем они говорят, но по интонациям ясно, что пара расслабленно беседует. Они сидят на ротанговых стульях близко к друг другу. Стёпа лениво потягивается, поднимая руки вверх, а Сара жадно выхватывает открывшийся из-под его футболки участок оголенного живота. Она имеет право смотреть, а я – нет. Поэтому ворую чужое.

Сара приподнимает руку и пробегается пальцами по его животу, отчего Стёпа напрягает живот и несколько хмуро смотрит на свою девушку. За всё то время, что я за ними наблюдаю, это касание Сары – самое интимное и откровенное. До этого ребята не позволяли себе никаких вольностей. Они ведут себя сдержанно, открыто не проявляя чувств, но, наверное, это правильно: Сара пока незнакомый, чужой для всех человек.

Пластический хирург… Надо же!

Это, должно быть, престижно и прибыльно. Я такая дура, когда ляпнула про рост Стёпы! До сих пор ощущаю на себе изумленные взгляды наших родителей. Почему я решила, что хирург не может быть крупным и высоким? Наверное, именно такие крепкие и большие руки должны говорить о надежности и вере врачу.

Пластический хирург… Это очень ответственно. Да. Ему определенно подходит.

Степка всегда отличался ответственностью, покладистостью и основательностью. На него можно было положиться. А сейчас я не знаю, какой он, и это незнание отчего-то огорчает.

Но я все же надеюсь, что когда-нибудь нам удастся нормально поговорить. Когда моя мама спросила у Стёпы, надолго ли они приехали, он неопределённо пожал плечами, ответив, что обратный билет еще не покупал. У него начались каникулы перед серьезной стажировкой, и в течение года он вряд ли сможет вырваться в родительской дом, поэтому, как сказал Стёпа, он хочет по максимуму побыть в родных пенатах. Значит, у меня есть шанс.

Тяжко вздыхаю и улавливаю на себе Сонин взгляд.

Как долго она вот так на меня смотрит, нежно улыбаясь и с легкой грустинкой в глазах ласково оглаживая мое лицо? Успела ли она заметить, как я пялилась на ее брата?

Они с Бо сидят рядом. Ее жених с опущенной головой юзает в телефоне.

– Спит? – киваю на Германа, чтобы отвести от себя ее пристальное внимание.

– Спит, – улыбнувшись, отвечает Софи, не взглянув на собаку.

– Степ, ты в дом? – Голос Агаты заставляет нас с Соней оторваться друг от друга и посмотреть в ту сторону, где наши мамы разливают чай. Парень кивает, успев стащить из пиалы конфету. – Захвати еще одну чашку, – просит Агата.

Провожаю взглядом спину Степана и смотрю на Сару. Девушка сидит одна, закинув ногу на ногу и покачивая стопой.

– Богдаш, вставай! – Поворачиваю голову и вижу возвышающуюся над парнем Софию. Она тянет своего жениха за руку, принуждая подняться. – Отлипни от телефона! Давай! – Богдан непонимающе убирает девайс в карман и вопросительно смотрит на Софию. – Пошли. Я хочу поболтать с Сарой, а ты единственный владеешь английским чуть выше уровня «лузер».

– Сонь, я ничего не помню, – отнекивается Бо, но послушно встает.

Я нахожусь в таком же непонимающем состоянии, что и парень.

– Вот и вспомнишь. Пошли. – Соньке действительно удается утащить Богдана и перехватить Сару, которая успела вскочить с кресла.

Они вдвоем атакуют девушку, взяв её под руки по обе от нее стороны.

Взгляд Сары взволнованно мечется по их лицам, а я… я замечаю, как Сонька мне заговорщически подмигивает.

В смысле?

Хмурю брови и мимикой спрашиваю: «Что?».

И когда Сонькино подмигивание становится похожим на нервный тик, а глаза удручённо закатываются а-ля «ну ты и дубина!», меня озаряет.

Сбросив под недовольное ворчание Германа в лужу рядом с бассейном, вскакиваю со стула и под Сонин взгляд «да неужели!» несусь в дом.

Закрыв за собой дверь, прислушиваюсь к звукам.

Я слышу удары своего сердца и пульсирующую в ушах кровь. Дышу рвано и быстро, но это не от того, что моя дыхалка сбоит вследствие отсутствия в сегодняшней моей жизни спорта, поскольку это не повод растерять ту форму, с которой я крошила кирпичи во время кумите на татами в прошлом; мое дыхание частое от предвкушения встречи.

В доме мы одни: я и Стёпа.

Не знаю, для чего это нужно было Софи, но сейчас я ей благодарна.

Звуки глухих хлопков доносятся из кухни. Впрочем, то, что парень там, подсказывает свет, льющийся только оттуда, потому что в остальных частях дома темно.

Сбрасываю балетки и бесшумно двигаюсь в сторону столовой.

Мои стопы вспотели.

Уверена, я оставляю после себя влажные следы на ламинате, но я нервничаю и ничего не могу с этим поделать. Мои ладони тоже влажные.

Останавливаюсь в дверях и замираю, глядя на то, как Стёпа поочерёдно открывает навесные ящики кухонного гарнитура. Во мне что-то щелкает, отбрасывая на много лет назад в эту самую кухню, где мне шестнадцать, а ему пятнадцать.

Черт!

Гоню ненужные воспоминания и разглядываю спину чертыхающегося парня.

Боже, он великан!

И я ловлю себя на мысли, что любуюсь его видом сзади: этой мощной спиной, руками, темной вихрастой шевелюрой и крепкими ногами. От того тощего мальчишки ничего не осталось, и от парня, встречавшего меня после занятий с букетом ромашек, тоже. Передо мной молодой мужчина, от которого мои распущенные волосы на корнях шевелятся.

Я вижу, как напрягаются плечи парня, а затем он обречённо утыкается лбом в один из шкафчиков, тяжело выдыхая.

Этот звук… похож на скупой мужской крик беспомощности, и он проникает мне в самое сердце.

Стёпа так расстроился из-за того, что не может найти в собственном доме посуду, или его гложет что-то другое?

Осторожно ступая, я подхожу и, не подтягиваясь на носочках, открываю соседнюю створку, тихо сообщая:

– Чашки здесь.

Стёпа вздрагивает и поворачивает ко мне лицо.

На мгновение я вижу, как он прикрывает глаза – те самые, мягкие, добродушные и до мурашек знакомые, а когда открывает – в них снова арктический холод и беспощадное равнодушие.

– Привет, – говорю я ему.

– Привет. – Мазнув по моему лицу мимолетным взглядом, Стёпа поднимает руку и прихватывает чашку с верхней полки.

Я смотрю на него. Принципиально, демонстративно, не отрывая от него своего острого внимания, чтобы он с мельчайшими составляющими смог прочувствовать силу моего внутреннего возмущения.

Смотрю на то, как Степан ставит чашку на стол, а затем разворачивается и, упираясь задней стороной бедер в край столешницы, складывает руки на груди.

Закрывается от меня, смотрит исключительно вперед, но не сбегает, и я решаю, что это неплохое начало.

– Степ, ты меня игнорируешь? – Я не знаю, насколько знаний языка Богдана хватит, чтобы удерживать Сару, поэтому спрашиваю о главном. О том, что сейчас меня интересует больше всего.

Вместо ответа – легкая ухмылка и взгляд в окно.

– Абсолютно нет, – следом бесцветно изрекает он.

– Нет, – подтверждаю сама себе сказанное им, чтобы прочувствовать значение этого слова, соотнести его к поведению друга и понять: может, я слишком много к себе требую? – А как тогда? – все же уточняю, потому что… ну не вяжется.

Он по-прежнему смотрит в окно, в котором маячит поздний темный вечер. А в кухне светло, и я разглядываю его профиль, ничего не говорящий мне о его эмоциях. Их просто нет на его лице.

– Как? – вновь хмыкает он.

Меня подбрасывает. Натурально подбрасывает!

Никогда, находясь рядом со Стёпой, я не чувствовала такого негодования. Я вообще уже давно не чувствовала того, что ощущаю конкретно сейчас, потому что нашла для себя гармонию, устроила для себя тот мир, в котором находилась в полном созвучии с собой, а сейчас… выхожу из-под контроля. Мою гармонию разрушает лучший друг моего детства. Человек, с которым рядом находиться было сродни тому, как в зимнюю стужу прятаться под теплым мягким пледом.

Меня буквально выворачивает от того, что я разговариваю с его ухом!

Хватаю его за локоть и насильно разворачиваю к себе лицом. Эта скала не сопротивляется.

Стёпа поворачивается и смотрит на меня так, что я начинаю жалеть, что вообще решилась заговорить с ним.

– Да что с тобой такое?! – хотелось прокричать, но жалко сиплю. Друг детства опускает лицо, бросает взгляд на мои пальцы, которыми я вцепилась в его локоть, и мне приходится тут же отпрянуть, потому что этим взглядом он бьёт меня по рукам. – Я тебя не узнаю, Степ, – с сожалением качаю головой.

– Шесть лет прошло, – напоминает он.

– Вот именно! Мы не виделись шесть лет, и мне кажется, люди, которые раньше дружили, не так должны вести себя при встрече.

– А как должны? – Стёпа обводит контур моего лица, не задерживаясь ни на чем. Просто мимолетно касается глаз, носа, губ и моих пылающих щек. Меня трясет внутри. Вполне вероятно, это заметно даже снаружи, потому что от отчаяния и его идиотских односложных ответов и таких же вопросов я впервые за десять лет хочу применить тюдан*, чтобы выбить из него всю непонятную дурь.

– Хотя бы притвориться, что рад этой долбаной встрече! – я ору.

Я ору и толкаю его в грудь.

Совершенно неожиданно для меня Стёпа перехватывает мои кисти и поднимает их над головой. Затем притягивает к себе настолько близко, что жар его дыхания плавит кожу на моем лице.

Испуганно смотрю в его ореховые глаза. Сейчас я ощущаю себя маленькой, карликом, а не бесконечной дылдой.

Он сжимает мои кисти над головой так, что они леденеют от недостаточности притока к ним крови.

– А если я не рад? – хрипит мне в лицо.

Мой взгляд мечется по его лицу, царапается о его проступившую щетину, проваливается в маленькой ямочке на подбородке, карабкается по острым пульсирующим скулам и тонет в глубокой горизонтальной складке на лбу.

Он взбешен. Но и я тоже.

Не рад?!

Тогда пусть катится обратно в Израиль, а лучше – к чертям собачьим!

И я хочу ему об этом сказать, но не успеваю, потому что:

– Стэф! Ты где? **

Взволнованный голос Сары заставляет меня напрячься и повернуть голову на исходящий из прихожей звук.

Я с силой выдёргиваю свои руки. Слышу, как торопливо шлепают по полу стопы девушки и приближаются к нам. Разворачиваюсь и собираюсь убраться отсюда поскорее, но мое запястье перехватывает огромная лапа.

Я оборачиваюсь, и пока посылаю глазами парня туда, куда не успела послать словами, он разжимает мой кулак и что-то в него вкладывает.

Я резко одергиваю руку.

– Вот ты где! – Сара влетает в столовую и замирает в дверном проеме.

Мне плевать, что она подумает!

Мне плевать и на её придурошного парня тоже!

Я проношусь мимо нее ураганом, разве что не задеваю плечом.

Сую ноги в балетки, от души пихнув стильные вьетнамки Сары, и выскакиваю за дверь.

Я не собиралась с ним воевать. Я просто хотела поговорить. Но если ему ни черта не сдалось наше прошлое, то мне теперь тоже.

– Юль, чай будешь? – обращается ко мне мама, когда я пролетаю мимо стола.

– Нет. Я домой, – грубо отвечаю ей и не смотрю ни на кого, хотя чувствую, что внимание всех обращено к моей персоне.

Я знаю, что мама удивлена, поскольку для них с папой я должна была быть трезвым водителем и отвезти нас троих домой.

Думаю, не будет проблемы вызвать такси, потому что я собираюсь покинуть место, где «мне не рады».

Слышу, как Софи кричит мне в спину, но я хочу побыть одна.

Мне это крайне необходимо. За сегодняшний вечер внимания ко мне было слишком много.

И когда, выйдя за территорию дома Игнатовых, я подхожу к припаркованной машине, только тогда я выдыхаю и в полной мере могу контролировать свои ощущения и действия.

Мои руки, сжатые в кулаки, расслабляются, и я вспоминаю, что всю дорогу что-то крепко стискивала в пальцах.

Поднимаю руку и раскрываю ладонь, на которой поблескивает в свете уличного фонаря… конфета?

*ёко-гери тюдан – удар ребром стопы в корпус или в голову в каратэ

** Речь Сары на иврите

Глава 7. Степан

От автора: в главе диалоги между героями происходят на иврите

– Стэф!

Не оборачиваюсь.

– Стэф! Я с тобой разговариваю. Стой!

Перешагиваю несколько ступеней сразу.

– Ты ведешь себя отвратительно! – рычит мне в спину Сара, еле поспевая за мной. – Нам нужно поговорить. Я знала, что так будет.

Хара,* я тоже!

Сдерживаюсь.

Собачиться при родителях – долбаное, мать его, неуважение, но я придурок, раз считал, что нас это обойдет стороной!

Вхожу в свою комнату. Сара влетает следом.

И как только за ней закрывается дверь, я оборачиваюсь, складывая руки на груди.

– Эта Джулия… – тут же начинает шипеть Сара. – Ты мне соврал: она тебе не кузина. Теперь мне все понятно. Поэтому ты не хотел меня брать с собой. – Она зеркалит мои действие и встает напротив меня.

Ее глаза горят. Она сама горит и готова взорваться.

Я же… я сдерживаюсь.

Леазазэль**, я и не думал, что «моя болезнь» из прошлого под названием «Филатова Юлия» устроит мне проблемы практически с того самого момента, как я переступлю порог своего дома! Я знал, что мы с ней увидимся, но не представлял, насколько скоро и при каких обстоятельствах. Моя детская болезнь ворвалась в комнату тем самым смерчем, каким раньше крушила деревянные бруски и мои юношеские чувства.

Мы не виделись шесть лет, и я бы предпочел не видеть ее столько же.

Возбужденная, приветливая до тошноты – она всем видом кричала, как рада меня была видеть, ну а я… Моя болезнь излечилась, и я был уверен, что не почувствую ничего. Ничего.

Это было так давно, что я успел ее забыть. Я заставил себя ее забыть, вырвав из памяти каждую улыбку, игривый смех, голос и каждую черточку на ее лице. Я не думал о ней чертовых лет пять, а если и думал, то примерно так же, как о любом своем однокласснике.

К слову, я и собирался общаться с ней на свадьбе сестры как с одноклассницей.

Но Юлия Филатова всегда отличалась непредсказуемостью и накинула мне говна на вентилятор сразу, как только появилась в поле моего зрения.

Я не собирался вести себя с ней, как дерьмо, но повёл. Потому что Сара, после того как пунцовая Филатова вылетела за дверь, устроила то, чем планомерно занималась в последние два месяца: вынесла мне мозг с тщательной изощренностью.

Я очуметь какой терпеливый! Я сам себе удивляюсь, и мне кажется, что последние два месяца я терплю Сару и ее нездоровую ревность.

Она ревнует меня ко всему, что пишется в женском роде. Она считает, что я трахаюсь с каждой пациенткой, которую веду в медцентре у деда и его брата Натана.

Несколько дней назад Сара сказала, что я выбрал специализацию пластического хирурга только ради того, чтобы тискать бабские сиськи, а каждая наша встреча стала начинаться с её слов: «Сколько сисек ты облапал сегодня?»

Когда я на работе, для меня женская грудь – это молочные железы, выделяющие грудное молоко для вскармливания младенцев, а пластический хирург – это не только про увеличение сисек. И как бы я ни старался донести до нее эту информацию, с аргументом «Если ты познакомился во время приёма со мной, почему ты не можешь сделать этого с другой?», мне с каждым разом становится сложнее спорить с ней.

С Сарой мы познакомились полгода назад, на приеме у деда Натана, которому я ассистировал и у которого уже полтора года как подрабатываю, набираясь врачебного опыта. У него же я планирую проходить годовую стажировку.

Шесть месяцев я встречаюсь с девушкой, которую четыре первых месяца трахал я, а последние два – она меня. Точнее, мой мозг.

Сара пришла на консультацию по исправлению носовой перегородки. Она хотела убрать горбинку, которая тогда мне показалась очень милой. Мои младшие братья сами не в курсе того, насколько близки оказались к истине, когда неудачно прикальнулись над ней. И если бы за столом я рассказал, при каких конкретно условиях мы познакомились с моей девушкой, очередного троллинга избежать бы не удалось.

Проржавшись внутри, я сберег Саре репутацию.

Ее горбинка – то, что делает Сару уникальной.

Я до сих пор считаю ее милой – горбинку, не Сару. Милота и Сара – понятия несовместимые, но понял я это позже, когда Сара решила познакомить меня со своими родителями, считая, что у нас – рука об руку прямо до гроба.

Если бы моя сестра Софья знала иврит, думаю, они бы неплохо спелись. Они похожи характерами. Но, увы, Софи не в её команде. Это я понял ещё на пороге дома, когда сестра после того, как я представил Сару как свою девушку, мерзко скривила физиономию.

Моя мама сделала примерно так же, но с толикой удивления и снисхождения в то время, как любимый сын зажал её в крепких объятиях, а отец… Отец – мировой мужик, хотя даже в его выгнутой брови я прочитал изумление. Оно и понятно: месяц назад родители приезжали ко мне в Тель-Авив на вручение диплома, и о Саре даже близко никто не знал.

То, что я в отношениях полгода, не знал никто. И Сара тоже не подозревала того, что наши скупые встречи в течение недели не результат моей дикой занятости в медцентре, а всего лишь приезд моих родителей.

Я не так часто их вижу. Да что говорить – мы видимся редко, и ту неделю, во время которой они были в Израиле, я жадно хотел провести с ними. С семьей.

Я не стал знакомить Сару с родителями, черт его знает, почему. Но так чувствовал.

Не готов, не уверен, побоялся – хрен поймешь! Может, всё вместе.

Но на воре, как говорится, и шапка горит. Когда мы с мамой обедали в не самом популярном заведении Тель-Авива, каким-то немыслимым образом нас увидела Сара. Я не знаю кого мне благодарить, но разбор полетов моя девушка устроила не в ресторане, а в моей съемной квартире.

Тогда мы впервые сильно поругались. Тогда мое терпение начало давать течь.

Сара бросала в меня посуду, которая даже не моя, а хозяйки квартиры. Она орала о том, что я кобель и мерзавец, а также изменщик. Когда я признался, что та «старая шлюха» – моя мать, Сара осталась верной себе, заменив «кобеля» на «лжеца», а «изменщика» – на «подонка». Короче, при любом раскладе я остался мерзавцем.

Три дня назад мы вновь поругались.

Я уладил все дела со стажировкой и освободился раньше, чем планировал. В тот же день я купил билет в Россию, решив провести выпавшие свободные дни с семьей.

Вечером я сказал об этом Саре, на что получил версию того, что мой скорый отъезд – повод скорее смыться и начать изменять ей прямо на борту самолета.

Сара уверена, что я приехал не на свадьбу к сестре, а для того, чтобы поиметь всё, что движется.

Мы ругались до тех пор, пока я не купил ей билет. Даже мои доводы о том, что иврит кроме мамы в моей семье не знает никто и ей будет попросту некомфортно, Сару не остановили.

Сару не остановили мои предостережения от того, что моя семья не чета ее, в которой мне выдалось однажды побывать. В еврейской семье моей девушки чтут национальные традиции, правила поведения и воспитания, дипломатично и спокойно решая вопросы. В моей семье по-другому: мы шумим, перебиваем друг друга, у нас устоявшийся сложившийся юмор и общение между собой, в котором не каждому может быть уютно. Но держать меня за яйца Саре оказалось важнее собственного комфорта.

Я купил ей билет. А после у нас был охрененный секс.

– Она кузина, – в который раз подтверждаю свои слова, сказанные Саре в комнате. Чтобы сберечь нервные клетки Саре и себе, мне пришлось назвать бывшую подругу детства дальней родственницей, с которой мы общались в последний раз сотню лет назад.

Я говорю на несколько тонов тише, давая своей девушке понять, что и в моем доме неплохо бы уважать хозяев.

– Она не смотрит на тебя как родственника! – ядовито выплевывает Сара. – Она пялится на тебя! – Тычет пальцем мне в грудь.

Примерно что-то похожее от нее я слышал во время дороги сюда. Как только мы сели в самолет, Сара обвинила каждую стюардессу в том, что из двухсот пятидесяти человек на борту они не сводят глаз только с меня.

Два утомительных перелёта Сара насиловала мой мозг, и неудивительно, что, оказавшись дома, в знакомой, комфортной мне обстановке, я, черт возьми, позволил себе расслабиться.

– Сара, потише, – прошу сдержанно.

– То есть ты не отрицаешь, что она на тебя пялится?! Ты поэтому меня не хотел брать?! Из-за нее?! У вас что-то есть?!

Сила воли… выдержка… терпение, мать твою! Я призываю всё это, надеясь стать хорошим врачом, поэтому не позволяю себе грубить Саре.