Красное солнце валькирии

А, собственно, можно ли утверждать, что она куда-то там лезет? Подумаешь, какое опасное предприятие – выяснить, кому принадлежали инициалы на платке! Смешно говорить! Даже из простого любопытства вполне можно этим заняться. Абсолютно никакой опасности!

А с другой стороны, стала бы она суетиться, если бы дело не касалось Ивана?

Вот блин-компот!

Неужели всему виной распрекрасный Иван Сергеевич Протасов? Глупо. Наверняка где-то его ждет жена с малюткой сыном. Не может быть, чтобы никакой жены не было. С такими мужиками подобных коллизий не случается. И потом, ей что, собственных проблем мало? Одного Кирилла достаточно, чтобы страдать от изжоги еще лет пять!

В конце концов она решила, что ею движет пусть нездоровое, но обыкновенное любопытство.

И все!

Никаких Иванов Сергеевичей!

Софья расстелила постель, надела пижаму и легла.

Вот бы еще выяснить, что именно было завернуто в платок. Но как?

Она покрутилась, выискивая удобную позу, и вдруг вспомнила, каким смешным показался ей Иван в наряде Деда Мороза.

Она даже прыснула в подушку и тут же словно увидела, как он шел к машине, когда за ним приехала полиция.

Как он там, в камере?

Спала Софья тревожно – видимо, мысли о томящемся в неволе соседе мешали, – а утром, суша волосы после душа, вдруг хлопнула себя по лбу.

Как она могла забыть о Маришке Шармановой? Она же химик! Передовой химик всех времен и народов! Ну и пусть они уже два года в ссоре. Поссорились-то из-за Кирилла. Сейчас он свободен, и Маришка вполне может снова побороться за обладание этим куском дерь… – тьфу! – подарком человечеству! А вот, кстати, и повод для встречи! Возможно, бывшая подруга не в курсе, что ситуация изменилась. Так надо ее обрадовать! Будем надеяться, что Кирилл все еще в зоне Маришкиного интереса!

Софья критически осмотрела себя в зеркало и неожиданно подмигнула своему отражению.

А что такого она делает? Ничего криминального! Ей просто интересно знать, из-за чего весь сыр-бор! Разве это так уж опасно? Ничуть!

Вдохновившись вновь открывшимися перспективами, Софья быстренько собралась и выбежала из дома чуть ли не вприпрыжку.

Как же здорово она все придумала!

Несмотря на то что Маришка уже дважды побывала замужем, она всегда представлялась девичьей фамилией и, сложив губки бантиком, уточняла, что Шарманова – от слова «шарман». Иногда это срабатывало. Во всяком случае, Кирилл на этот «шарман» точно повелся. Ни его, ни Маришку не смущало, что Софья им обоим вроде не чужая и вообще – почти все время находится рядом и своими глазами наблюдает, как лучшая подружка активно окучивает ее мужа, который, в принципе, совсем не против.

Тогда Софья среагировала жестко. Подружка была изгнана из их с Кириллом жизни, но с тех пор много воды утекло, и, возможно, настало время возродить подобие былой дружбы. Так сказать, почистить карму и закрыть гештальт, зарыв топор уже бессмысленной войны.

К предложению встретиться в кафе за чашкой чаю Маришка отнеслась подозрительно и, мягко говоря, не сильно обрадовалась. Видно, крепка была обидушка!

Пришлось Софье поднатужиться. Убедить Шарманову в своих добрых намерениях оказалось непросто, но та в конце концов сдалась и на встречу старых подруг согласилась.

Софья стала мысленно готовиться к встрече, перебирая в голове варианты заходов к Маришке по поводу того, что ей от нее нужно. Тут позвонил Бенедикт Фомич с сообщением, что задачка оказалась не так сложна, как думалось вначале.

– Удалось выяснить, чей это платок? – не веря, что Бенедикт смог так скоро докопаться до истины, спросила она.

– Лучше рассказать обо всем не по телефону, моя милая Софа.

– Уже бегу, дорогой Бенедикт Фомич!

Софья покидала в сумку телефон, пудреницу и помаду, забежала к начальству предупредить, что ей срочно надо к зубному, и помчалась к старику Закряжскому на свидание.

Это же надо, как все замечательно складывается! Вот что значит чистосердечные намерения! То-то Иван Сергеевич удивится!

Бенедикт был спокоен и торжественен, всем своим видом являя величие академической науки. Софья чмокнула старика в щеку и, с ходу сообщив, что у Аллы Николаевны все хорошо, приготовилась услышать нечто чрезвычайно интересное.

Бенедикт начал замысловато.

– Еще при знакомстве с данной вещью я сразу сказал, что вензель кажется мне смутно знакомым. Так вот, научное чутье не подвело. Разумеется, моя версия нуждается в дополнительных исследованиях с целью подтверждения права на абсолютную достоверность, но уже сейчас я могу с уверенностью на восемьдесят шесть или даже восемьдесят девять процентов утверждать, что этот платок принадлежал женщине с королевскими амбициями!

– Ну и кто она? – нетерпеливо спросила Софья.

Бенедикт, который не собирался лишать себя удовольствия поинтриговать, пропустил вопрос мимо ушей.

– А знаете ли вы, Софья Павловна, что эта женщина однажды зачеркнула инициалы императрицы, которые та нацарапала бриллиантом на стекле – это было на царской яхте «Межень», – и написала свои? Тоже бриллиантом, и, наверное, покрупнее! Вместо А Р нацарапала Л Р! Она мнила себя выше несчастной Александры Федоровны!

– Бенедикт Фомич, хватит меня мучить! Ну да! Я из рабоче-крестьянского сословия! Плохо образована!

Бенедикт иронически изогнул бровь.

– Вы же в музее работаете.

– Заместителем директора по финансовой части.

– Но вы же дитя двух историков! У вас горячая гуманитарная кровь!

– Кровь у меня математическая и, смею вас заверить, довольно холодная.

– Полно прибедняться, дорогуша. Впрочем, вам это идет. Ну ладно, как говорит мой внук, не будем тянуть кота за яйца, Софья Павловна.

Софья Павловна поперхнулась и закашлялась. Бенедикт с невозмутимым видом постучал ее по спине и объявил:

– Сии инициалы принадлежат Ларисе Рейснер. Богине, комиссарше, валькирии революции!

Софья наморщила лоб. Рейснер? Вроде бы что-то слышала. Но картин для их музея она не писала, это точно.

– Нет, картин не писала, – кивнул Бенедикт. – Она писала стихи, но очень слабые. А, впрочем.

Сегодня, как вчера, озлобленно-усталыйЯ отдохнуть пришел в безлюдный Эрмитаж.И день благословил серебряный и талый,Покрывший пепельной неясностью порталы,Как матовым стеклом анатолийских ваз.

– Слышите? Озлобленно-усталый – это живо, это цепляет.

Софья взглянула в хитро прищуренный под нависшей бровью глаз.

– Хватит меня дурачить, Бенедикт Фомич. Во всем четверостишье два нормальных слова – «безлюдный Эрмитаж», все остальное – мишура.

– Не будьте так строги к молодому дарованию. Ей всего двадцать на тот момент стукнуло.

– Это извиняет ее бездарность?

– Вы безапелляционны, как Зинаида!

Софья поняла, что Бенедикт с ней играет и собирается, как всегда, выйти из словесного пинг-понга победителем. Ну уж нет! Она не даст положить себя на лопатки!

– Если вы о Зинаиде Гиппиус, то в этом я с ней солидарна.

– Кстати, с ней был солидарен и Николай Гумилев, что не помешало ему совратить юную поэтессу. Представляете, для первого свидания он выбрал бордель на Гороховой! Там все и случилось.

– Негодяй какой!

– Что с него взять! Поэт обязан быть повесой. Он сделал Ларисе предложение, а вместе с ней – Анне Энгельгард и еще троим. Он то и дело предлагал барышням руку и сердце.

– Так он вроде… на Ахматовой был женат?

Бенедикт беспечно махнул рукой.

– Ну и что? Сегодня женат, завтра свободен!

Софья сделала строгое лицо.

– Странные у вас взгляды на брак, Бенедикт Фомич.

Бенедикт втянул голову в плечи и повертел головой: не дай бог Фаина Ростиславовна рядом и слышит.

– Что вы такое говорите! У меня как раз вполне традиционные. Даже закоснелые. Это ж про него!

– Я поняла.

– Но настоящий Гумилев не в этом, поверьте. Перед расстрелом он сам копал себе могилу и стоял над ней с окровавленным лицом и улыбаясь.

Бенедикт моргнул и спохватился.

– Мы, кажется, увлеклись поэзией.

– Нет, для меня это важно. Прежде всего, я жажду знать, как вы установили личность хозяйки платка.

– Заметьте, я не сказал, что уверен в своих выводах на сто процентов. Только на восемьдесят шесть.

– Вы сказали – на восемьдесят девять.

– Три дополнительных процента я отнес к научной интуиции.

– И что это значит?

– Это означает, что меня осенило предчувствие своей правоты.

– А…

– Именно так. В последний раз подобное ощущение позволило мне получить престижный грант от Национальной академии гуманитарных и социальных наук Соединенного Королевства.

– Ого! – восхитилась Софья и посмотрела на Закряжского с уважением.

Бенедикт Фомич приосанился и принял позу Наполеона на картине Жака Луи Давида. Выглядело это потешно, но занятая другими мыслями Софья даже не улыбнулась.

– Мне надо узнать о Рейснер как можно больше. Не могу сказать почему, но это очень важно.

– В таком случае вы должны посетить нас с Фаиной Ростиславовной на дому. Да-да! На дому! Рассказ будет длинным и, поверьте, захватывающим. Из поэтессы в комиссары Балтийского флота, а из жены посла – в бойца на баррикадах!

– Она прожила долгую жизнь?

– Отнюдь. Умерла в тридцать. От тифа. Так что, придете?

Софья с готовностью кивнула.

Она готова была бежать сразу. Ее просто распирало от непонятного куража, совершенно непохожего на простое любопытство и уж тем более несвойственного такой уравновешенной особе, как Софья Бриль.

Оказывается, дело вовсе не безнадежно. Если так пойдет, скоро она узнает, что было спрятано в тайнике. А это вам не фунт изюма, как любит говорить папа!

Вот бы и Маришка не подвела!

Короткими перебежками по косой

Однако уломать бывшую подругу оказалось не так легко, как старика Закряжского. Цепкая Маришкина память хранила пространный перечень обид, когда-либо нанесенных разными людьми, среди которых Софье отводилось почетное место. Шутка ли: прилюдно продемонстрировать презрение к ней, милому и доброжелательному человеку! Еще вчера они весело проводили время на пляже у залива, а на следующий день эта стерва просто прошла мимо, как будто она пустое место. А ведь Мариша окликнула подругу и даже шагнула навстречу, вытянув губы для дружеского поцелуя! И все, абсолютно все видели, как она стояла потом, сгорая от неловкости!

Такое вообще прощать нельзя! Особенно если ты ничем не заслужила подобного обращения!

Софья застала подругу одиноко сидящей за столиком с поджатыми губами и глазами, подернутыми влагой незаслуженных обид.

– Привет, Мариша! Прекрасно выглядишь! Сколько не виделись, а ты ничуточки не изменилась! – с ходу запела коварная Софья, разглядывая подругу с преувеличенным восторгом. – Признайся, ездила на Мальдивы? У тебя дивный средиземноморский загар!

Никакого средиземноморского загара на Мальдивах, находящихся в Индийском океане, быть не могло, но Софья не сомневалась, что Маришка об этом не догадывается.

– А похудела как! – продолжала она заливаться сладкоголосой сиреной. – Поделись диетой. Я растолстела ужасно! Влезаю только в пятидесятый, представляешь?

Это тоже было враньем, но чем не пожертвуешь ради достижения благой цели!

Маришка слушала, приподняв брови и глядя вроде бы с недоверием, но Софья была уверена: зацепило! С ходу отдать сопернице лавровый венок победительницы – ничто так не тешит женское тщеславие!

Софья подозвала официанта, чтобы сделать заказ, а сама исподволь поглядывала на меняющее выражение лицо Шармановой. Еще минута, и лед тронется. Она решила сделать финишный рывок и, глубоко вздохнув, призналась, что всегда завидовала Марининой фигуре.

– У тебя классические песочные часы, самая выигрышная форма. Не то что у меня. Живот уже прет вовсю!

Маришка наконец разлепила губы.

– Конечно, мышцы следует держать в тонусе. Тебе нужно регулярно заниматься на тренажерах. Мне, знаешь, тоже не даром все дается. Разумеется, такой нужды, как у тебя, у меня нет, но ходить на фитнес приходится не реже трех раз в неделю.

Софья проглотила «нужду» не моргнув глазом и печально вздохнула.

– Тебя все равно не переплюнуть. Да теперь и стимула нет.

– Неужели? – тут же трепыхнулась Шарманова. – А Кириллу разве все равно?

– Ты не в курсе? Мы разошлись.

Официант принес заказ и задержался у столика, расставляя блюда. Софья исподтишка кинула взгляд на подругу. Переваривает. Вон даже щеки вспыхнули. Значит, Кирилл еще в цене.

Давай, Соня! Куй, пока горячо!

Чередуя кислую мину с обиженной физиономией и подергивая как бы в волнении ворот скромной серой водолазки, Софья рассказала, что расстались они по причине вдруг возникшей у Кирилла непонятной холодности. Произошло это – ну ты помнишь? – после пикника на заливе. Она тогда была в таком стрессе, что ничего и никого вокруг не замечала. Неужели он влюбился в другую? Все у них было нормально, а тут муж стал холоден как лед и задумчив, представляешь?

Маришка отлично представляла. Так вот, значит, что тогда произошло! Кирилл в самом деле влюбился, и ей отлично известно в кого. Ведь тогда на заливе с ними была именно она. Непонятно только, почему за два года Кирилл ни разу не позвонил. Конечно, скандалы, развод, раздел имущества, но как-то обозначиться мог! Неужели испугался быть отвергнутым? Конечно, после расставания с этой стервой ему понадобилось время, чтобы прийти в себя. И что теперь делать, звонить первой? Так сказать, выразить сочувствие и предложить дружескую помощь? Вариант вполне светский. Заодно можно прощупать, каковы его намерения и готов ли он к новым отношениям.

Софья наблюдала за пробегающими по хорошенькому личику Маришки мыслями, и ей было немного грустно. Ведь она считала эту профурсетку близким человеком, советовалась с ней, доверяла…

Однако сейчас надо думать о другом.

– Знаешь, Кирилл сложный человек, – задумчиво произнесла она, помешивая чай ложечкой. – К нему нужен подход. Хотя мы расстались, я желаю ему счастья, пусть и с другой.

Маришка поерзала, сгорая от желания узнать, какой именно подход нужен к Кириллу, а Софья продолжала:

– Нам обоим нужна поддержка в этот непростой период. Скажи, я могу на тебя рассчитывать?

От неожиданности Маришка, не жуя, проглотила кусок огурца. Рассчитывать? Софье? Вот уж чего ей меньше всего хочется! Если кто и может на нее рассчитывать, это только Кирилл. Впрочем, отвергать Софью сейчас глупо. Бывшая жена может быть полезной. Ведь не зря она упомянула про особый подход к наполненному сложными переживаниями Кириллу.

Что ж, будем делать вид, что мы по-прежнему подруги. Но лишь до тех пор, пока Кирилл не окажется в ее объятиях.

– Вы встречаетесь? – равнодушно спросила Маришка, запивая огурец апельсиновым фрешем.

– Изредка, – соврала Софья. – Я сейчас слишком занята. Новое жилье, надо обустроиться… Ну, ты понимаешь.

– А Кирилл?

– Он все там же.

– А… – протянула Маришка, и ее глаза вспыхнули охотничьим азартом.

Софья это заметила и тут же сказала:

– Кстати, Мариш, не поможешь мне в одном деле? Это по твоей специальности.

Подруга сразу сделала скучное лицо.

– Это для тебя несложно, – усиливая просительную интонацию, снова запела Софья. – Ты же химик с большой буквы.

– Тебе нужен химический анализ?

– Точно. Помоги мне узнать, что было завернуто в… платок.

Маришка вытаращила голубые глаза.

– Что?

– Не пугайся. Ничего особенного. Просто одну вещь сначала завернули в платок, а потом вынули. А платок остался.

– Ничего не понимаю. Это какой-то криминал?

– Что ты! Откуда? Нет! Совершенно бытовая история! – воскликнула Софья, глядя на подругу наивными глазами.

– Настолько бытовая, что тебе понадобился профессиональный химик?

Софья вздохнула. Жаль, что Маришка не круглая дура. Впрочем, круглая дура не была бы первоклассным химиком.

– Мариш, поверь, никакого криминала. Да и откуда криминал в музее?

– Так тебе по работе нужно?

– Ну да! Причем срочно! А у нас, ты же знаешь, официальным путем идти слишком долго.

Маришка еще немного покочевряжилась, давая понять, что заставить ее забыть прошлые обиды не так легко, да и вообще бесплатно она не работает, но Софья стелила все мягче и мягче…

Что было делать доброй подруге? Она согласилась и обещала позвонить, когда будет результат.

Обрадованная Софья отдала пакетик с платком и, расчувствовавшись, даже предложила как-нибудь – на днях или раньше – сходить вдвоем в их любимый ресторанчик с видом на Фонтанку.

– Помнишь, мы часто там зависали?

Маришка мило улыбнулась и подумала: если она с кем и пойдет туда, то уж точно не с Софьей.

Когда они наконец распрощались, Софья чувствовала себя где-то посредине между основоположником науки манипулирования Никколо Макиавелли и Виктором Люстигом, который, как известно, умудрился продать Эйфелеву башню. Во всяком случае, Шарманову она обработала довольно ловко. А что было делать? Никаких других способов получить нужные сведения у нее нет, а если кто-то считает, что она поступила непорядочно, манипулируя чувствами наивной бабы, то и наплевать! Шарманова заслужила!

Убедив себя в правоте, Софья стряхнула неприятные ощущения от встречи с бывшей подругой и поспешила к станции метро.

Теперь можно смело отправляться на ужин к Закряжским и попытаться выяснить, мог ли платок, принадлежащий революционерке Рейснер, оказаться в печке на Моховой улице.

По отдельности супруги Закряжские воспринимались совершенно обычными людьми, но в совокупности представляли собой комичное зрелище. Большая и корпулентная Фаина Ростиславовна со стороны казалась важной и даже величавой, этакой Екатериной Великой. Рядом с ней вечно заискивающий перед женой Бенедикт Фомич напоминал измученного нарзаном коллежского асессора.

Впрочем, вместе они появлялись не слишком часто. Бенедикт пропадал в архиве или на кафедре, а величественная Фаина подвизалась на педагогическом поприще в близстоящей гимназии и тоже была постоянно занята: то педсоветы, то внешкольные мероприятия, то елки. В целом, несмотря ни на что, Закряжские были весьма гармоничной парой. Поэтому и «гостевать» у них всегда приятно.

К Софьиному приходу ужин был готов, стол накрыт и хозяева принаряжены – Фаина надела кружевной воротничок, а Бенедикт – бабочку, которая довольно необычно смотрелась на клетчатой фланелевой рубашке.

Софья, не стесняясь, села к столу, наложила себе полную тарелку вкусностей и принялась их с аппетитом уминать на радость хозяйке.

За столом о делах не говорили, больше о погоде и природе. Была еще одна запретная тема – Софьина мама. И на это имелись веские причины.

Нынче к погоде и природе добавился грядущий юбилей Бенедикта. Тема увлекла всех, и Софья совершенно потеряла счет времени.

Первым спохватился Бенедикт Фомич.

– Фаиночка, ты не против, если мы побеседуем с Софьей в кабинете? – чудно вывернувшись всем телом, спросил он.

В ответ жена дернула бровью и повела плечом. Видимо, этот жест означал согласие, потому что Закряжский сразу радостно засуетился, вскочил и распахнул перед гостьей соседнюю дверь. Спрятав улыбку, та прошла и села на привычное место – в кресло у окна. Наполненный снедью желудок тут же уперся в солнечное сплетение. Ужас!

– О Ларисе можно рассказывать часами, – пристроившись на диване, начал Бенедикт Фомич. – Она, как говорил Мойша Фридлянд, известный в широких кругах писатель Михаил Кольцов, была редким, отборным человеческим экземпляром. Я заинтересовался ее личностью, когда занимался Троцким. Лариса работала с ним и, говорят, состояла в довольно близких отношениях.

– А я думала, вы поклонник ее поэтического таланта, – не удержалась Софья.

– Поверьте, дорогая Софа, поэзия – далеко не все, чем могла удивить эта женщина.

– Насчет того, что она была прототипом главной героини в пьесе Вишневского «Оптимистическая трагедия», я в курсе.

– Слышу в вашем голосе некую пренебрежительную нотку и спешу вас разубедить. Балтийцы ее действительно обожали! Вы только представьте себе! Когда на царской яхте обнаружился целый гардероб нарядов, она устраивала показ мод для матросов! И они были в восторге! Ей вообще прощали все! И вовсе не за дамские прелести, хотя она была поразительно красива! За смелость, за отвагу, за, как говорит мой внук, абсолютную безбашенность! Кстати, одним из тех матросов был Всеволод Вишневский.

– То есть она была абсолютно великолепной, абсолютно прекрасной и абсолютно бесподобной!

– Она была разной. И бесподобной тоже, – совершенно серьезно ответил Бенедикт. – Она жила на всю катушку, это так. Ездила на шикарной машине, принимала ванны из шампанского, забирала себе дорогие трофеи.

– Из домов бывших знакомых?

– И это тоже. Рейснер участвовала в сохранении сокровищ Эрмитажа, так говорили, что после этого ее пальцы украсились роскошными перстнями. Ходили слухи, что она нарочно устраивала приемы, приглашая тех, кого собирались арестовывать. Ну… чтобы сподручнее было. Всех скопом, так сказать.

– Вот сволочь!

– Однако, узнав, что Ахматова голодает, привезла ей мешок продуктов. А когда вступила в партию большевиков – это было в восемнадцатом году, – вскоре оказалась в должности комиссара Волжской военной флотилии. Именно там она встретила Ильина, известного как Федор Раскольников.

– Они были женаты официально?

– Да, но это отнюдь не мешало ей коротать время в личном вагоне наркома по военным делам Льва Троцкого.

– Та еще штучка!

– Ну… из песни слова не выкинешь. Именно к этому времени относятся легенды о ее военных подвигах. Например, о том, как где-то под Казанью Лариса ходила в разведку, переодевшись крестьянкой, и сбежала из-под ареста. Кажется, от японцев.

– А у нас под Казанью были японцы? – удивилась Софья.

– Да черт их знает! Это сам Троцкий написал в мемуарах. Впрочем, кажется, там были не японцы, а белочехи. А еще она вместе с Львом Давидовичем открыла в Свияжске памятник Иуде Искариоту.

– Господи! А этому за что?

– Как первому революционеру! Богоборцу!

– Ужас!

– Это что! Говорили, однажды она въехала на какую-то конференцию на коне.

– Отчаянная баба!

– А я о чем?

– Что же потом?

– Потом был Петроград, где в двадцатом году Раскольникова назначили командующим Балтийским флотом, а Лариса привычно стала комиссарить. Представляете, Софочка, они тогда жили прямо в Адмиралтействе и буквально купались в роскоши!

– Милая парочка.

– Ну что вы! Федор был красавцем, а Лариса… О ней и говорить нечего! Стройная, с каштановыми косами. Огромные глаза. Напоминала потомков нибеллунгов. Она из немецких дворян. Поэтому, наверное, ее звали валькирией, а еще – Мадонной революции!

– Я видела в Интернете портрет. Холодная красота.

– Верно, но именно этим она и завораживала. Представляете, в нее был влюблен не только Гумилев! Ей делали предложение Есенин, тогда еще начинающий поэт, знаменитый художник Натан Альтман, Мандельштам и Всеволод Рождественский. Вот Блока, правда, ей соблазнить не удалось.

– Не повелся на холодные глаза?

– Догадался, наверное, что она просто хочет перетянуть его на сторону большевиков, вот и отбрыкался. А она его выгуливала, дорогим коньяком поила.

– Они долго жили в Петрограде?

– Отнюдь. Руководство Балтийским флотом у Раскольникова не заладилось, закончилось все Кронштадтским мятежом.

– Ух ты! Слышала о нем. Ужас просто!

– Да уж, веселого мало. Мятеж поставил под угрозу существование республики. Это вам, как говорит мой внук, не мелочь по карманам тырить.

Софья прыснула в кулак.

– Это не внук, а Хмырь сказал.

– А Хмырь – он кто?

– Бенедикт Фомич, вы совсем темный? Это же из «Джентльменов удачи»!

– Не знал. Но это неважно. Главное, что оплошности Раскольникову не простили и отправили послом в Афганистан.

– Жена, разумеется, тоже поехала?

– Поехала, но продержалась там недолго.

– Уехала?

– Сбежала!

– От мужа, как я понимаю.

– Ильин ей надоел, – кивнул Бенедикт Фомич. – А ведь как любил! Звал Ларуней, мышкой, ласточкой и даже пушинкой!

– Пушинкой? Она что, очень худая была?

– Как раз нет. В качестве первой посольской дамы Лариса быстро раздобрела. Просто… любовь. А она бросила его, как ветошь, сказала, что любовь – пьеса с короткими актами и длинными антрактами.

– Циничная эта ваша Лариса.

– Времена такие были.

– Ой ли? А кто говорил, что времена всегда одинаковые и пенять на них нечего?

Бенедикт поджал тоненькие губки.

– Я просто хотел убедить вас, что Лариса Рейснер была сложным, но отнюдь не самым плохим человеком.

– Наверное не самым, но сейчас меня волнует другое. Где она жила после возвращения из Афганистана?

– Она уехала в Германию уже с новым возлюбленным. Карл Радек собирался на Неметчине организовать революцию. В успех предприятия, кроме него, никто не верил, но все же послали, так сказать, в служебную командировку. В Германии они с Ларисой пробыли недолго, вернулись в Москву. Рейснер снова занялась журналистикой, все стало налаживаться, и тут эта нелепая смерть.