Ида

Александр Чигаев

Ида

Одессе и одесситам посвящается.

1. Немного за Одессу.

Всё меняется в этом мире. Казалось бы – мораль, должна быть незыблема, ан нет, ничего подобного. Всё, что казалось вчера аморальным, сегодня морально, и наоборот. Видимо, всему виной прогресс. Часто слышим, мы же прогрессивные люди. Наверно, это так. Никто сегодня не откажется от электрической лампочки, от машины или самолета. Кто хочет вернуться в каменный век? Думаю, мало таких найдется. Все эти процессы происходят и с людьми. Еще совсем недавно каждый мог сказать, вот этот человек из Рязани, этот из Самары, ну это москвич, слышите, какой у него правильный вИговор.

Одесса. Раньше одессита было видно за версту. Он еще ничего не сказал, а все тут же поняли, это одессит, ну, а когда он открыл рот, тут уже и к гадалке не ходить. Ни кто и ни как не могли понять, а что же это такое одессит? Теорий было много, а толку мало. А все очень просто, до ужасного просто. Я не считал, сколько национальностей проживает в России, давайте округлим и скажем сто сорок, так, для ровного счета. Так это ж аж на одной шестой части суши проживает. В Одессе, на маленьком пятачке суши проживает ровно столько же национальностей, вот и весь вам ответ. Культура многих народов и народностей слилась воедино. Подходит в мужчине девушка и на чистом молдавском языке что-то спрашивает. Говорит бойко и быстро. Мужчина, не смущаясь, выслушивает её, и отвечает, естественно на русском языке.

– Если вам нужен пятый трамвай, так это за углом.

У мужчины спрашивают:

– Ты что знаешь молдавский язык?

В ответ замечательная фраза.

– Да, никогда в жизни, я вообще языков не знаю.

– Так она же обратилась к тебе по-молдавски.

– Шо вы говорите. Правда? А я и не заметил.

Возьмем другой пример из не лучшей нашей жизни, поминки. И тут одессит знает, что сказать для успокоение вдовы.

– Посмотрите, какие шикарные похороны.

Все, вдова перестает рыдать, у неё есть полное удовлетворение. Шикарные похороны.

И это не анекдот, это жизнь. Множество языков влились в прекрасный русский язык. Одессит ни когда не коверкает слова, важна интонация, важны жесты. И слова паразиты, трудно такие слова назвать паразитами. У каждого одессита есть своя любимая фраза, которую он постоянно вставляет в разговор. А удивление какое! На старую банальную новость, тут же ответ.

– Да, что вы говорите! Не может быть! Ах, какой ужас! И это ж надо!

В Одессе национальность человека можно было узнать всего два раза в его жизни, хотя она и ни кого не интересовала. Первый раз при рождении. Всем было интересно, придет священник или раввин. Второй раз при его смерти, когда его несли на кладбище. Все кладбища были рядом. Если переходили Люстдорфскую дорогу, то еврей, если до Люстдорфской дороги хоронили, значица христианин. С мусульманами, тут было несколько трудней. Им выделили место за дорогой и до неё. Правда, еврейский участок был гораздо больше, но обиды мусульманам такой дележ не приносил. Иудей и мусульманин лежат почти рядом, да в каком краю такое возможно? В Одессе все можно и все возможно. Цыган, вообще хоронили на двух кладбищах. Если могила побогаче, естественно, на еврейском. А ежили ты не барон, то пожалуйте на христианское кладбище. А, по большому счету, в общем, да какая разница. И это еще не все. Вы думаете, что кто-то точно знал фамилию соседа, в лучшем случае имя, да, и то не всегда. На Молдаванке, Пересыпи или Слободке подбирались жизненные прозвища, новое имя попадало точно в цель.

В центре города все было иначе. Звучала правильная русская речь, и часто можно было услышать.

– Будьте так любезны, я вас благодарю.

А культурная жизнь Одессы, куда там Москве и Питеру. Гастроли великих танцовщиц, певцов и музыкантов начинались с Одессы. Если кто-то из заезжих гастролеров проваливался в Одессе, ему было нечего делать в России. В Москве и Питере театры строились на государевы деньги, великий одесский оперный театр был построен на деньги граждан Одессы. Разве только театр, все памятники были поставлены на кровно заработанные деньги одесситов.

Но, это было всё вчера. Прогресс все съел.

Сегодня все иначе. Приехал человек из Одессы, и если он не скажет, что он одессит, ни кто и не заметит. Как говорили раньше – вИговор другой. Вот так и живем.

2. Доктор Гойхман.

Сегодня доктор Гойхман проснулся в скверном настроении. Кто не знает доктора Гойхмана в Одессе, пожалуй, только новорожденный ребенок, и это при том, что он не делал Кесарево сечение его матери. Доктора Гойхмана знает каждая собака в Одессе. Его никогда не зовут по имени и отчеству, только официально и только доктор Гойхман. Он всегда заходит в любой двор, как к себе домой. Доктор медицины, потомственный хирург. Он много лет оперирует в Еврейской больнице, консультирует все клиники Одессы. Не один уважающий себя одессит не даст оперировать себя другому доктору, только доктор Гойхман. Жена градоначальника распорола камнем на пляже свой пышный зад, и вот его уже вызывают в первую клиническую больницу. С этой царапиной справится любой молокосос, который только что окончил медицинский университет, но срочно вызывают доктора Гойхмана. Зад жены градоначальника должен выглядеть великолепно, что бы и намека на какой-нибудь шрам. А вот сегодня у доктора нет настроения, даже в свою родную клинику не тянет, а надо оперировать мадам Цибульскую, у нее грыжа, сегодня плановый операционный день. Но тут напасть такая, не хочется не только выходить из дому, с кровати вставать не хочется. Подумаешь грыжа. Она с этой грыжей ходила сто лет и еще сто лет проходит. А гонорар, какой сегодня может быть гонорар, в наше-то время, что можно взять с мадам Цибульской, гроши. Да, муж ее начальник трамвайного депо, ну и что, трамваи почти не ходят, а те, что еще ходят, держатся на кувалде Жоры Лома и его крепком словце. Доктор пересилил в себе чувство тревоги и встал с постели. Чувство тревоги никогда его не подводило. Он еще с детства запомнил, как бы он не нашкодил вечером, если он проснулся в хорошем настроении, то все сходило ему с рук, а вот, если заскребло на душе, то секли нещадно. Воспитание в семье Гойхманов было классическим. Кнут и пряник, или любили или секли розгами, это добавляло ума. Выпив чаю, доктор немного успокоился, хотя и обругал жену, впервые за много лет, чай был сильно горячим. На улице засветило солнышко, на душе стало чуть спокойнее, тревога как-то ушла вниз, хотя, ему его собачий нюх подсказывал, беды большой не будет, а вот вести не добрые придут. По плану, у него сегодня было много дел. Оперировать мадам Цибульскую, осмотреть несколько больных, а потом к любимой Сицилии. Эта женщина всегда сводила его с ума. Она была не менее известна на всю Одессу, как и сам доктор Гойхман. Проститутка премиум класса, правда в прошлом, но легенды о ней ходили, и по сей день.

3. Сицилия.

Сицилия, так её звали в одесском портовом борделе, а вот в доме на Михайловской улице, где она проживала, звали её гораздо проще, Циля. Мать ее Афродита, была немного с вывихом, как и её бабушка Мариотта, что касаемо прабабушки, так её ни кто, ни помнил, передала ей наследственную профессию. Вот интересная семейка. Мужиков в доме отродясь не было, а детей женского пола рожали регулярно. В Одессе любая профессия всегда почетна. Ты мог зарабатывать свой хлеб насущный любым способом, головой, руками или другим местом, это ни кого не волновало, главное достаток в доме. Циля унаследовала весь опыт предыдущих поколений и, видимо, так ей все понравилось, что она этот опыт многократно приумножила. Начав свою карьеру с самой низшей ступени, с Гаванной улицы у припортовой площади, Циля за несколько месяцев перебралась в лучшие апартаменты портового борделя. Как утверждали ее постоянные клиенты, Циля ни чего нового не придумала, она делала все тоже, что и остальные девушки, но как она это делала, с душой и с огромным удовольствием для себя, что местную и заезжую морскую публику это приводило в полный восторг. Ни один, даже самый сильный мужчина не мог с Цилей продержаться более пяти минут. Сначала человек входил в штопор, потом резко разворачивался и улетал в заоблачную высь. Пока клиент набирался сил, Циля успевала обслужить еще пяток клиентов. Заход по второму круг мог продлиться несколько дольше, но, опять-таки, не более семи-восьми минут. И снова облака и бескрайнее небо. Впоследствии гонорар Цили был не менее десяти рублей, но хочу заметить, не бумажными деньгами, а золотом. С ее работоспособностью она зарабатывала в месяц больше, чем вся аптека Гаевского, а аптекарь Гаевский зарабатывал не мало. Лучшие аптеки города, все его. Циля могла купить себе дом и экипаж, выйти замуж за помощника губернатора, который был без ума от нее, но она ни чего этого не сделала, она, даже не съехала со своей квартиры на Михайловской улице. Сделав небольшой ремонт, и поправила обстановку. Мягкий диван, кушетка и прислуга, и все это в двухкомнатной квартире с маленькой пристройкой для утех и отдыха знатных клиентов на втором этаже. На первом этаже была парикмахерская, где ей делали замечательную завивку. За время работы, кроме денег, Циля приобрела себе еще двух дочерей, Клеопатру – Клёпу и младшую Галатею – Галку. Старшая Клёпа уже начала подрабатывать на материнской стезе.

4. Доктор Гойхман. (Продолжение)

Доктор Гойхман, а по другому его ни кто и не звал, он и сам стал забывать свое имя и отчество, сегодня остался доволен собой. Операция грыже сечения прошла успешно. Он даже не глядел в рану, руки все сами сделали. Такую операцию он мог сделать и с закрытыми глазами, не смотря на то, что живот мадам Цибульской был не меньше сто литровой бочки из-под молдавского вина, которым торговали возле «Привоза» на Преображенской улице. Осмотру пациентов он уделил несколько часов, хотя и хватило бы пяти минут. К осмотру пациентов он подходил с особой тщательностью. Тут дело было не в диагнозе. Молодой дурачок медик глянул, поставил диагноз и пошел к другому пациенту. Скорее всего, диагноз был установлен правильно, но…, какой он получит гонорар, ровно за пять минут работы. Другое дело доктор Гойхман. Он выслушает все, даже если у тещи пациента есть геморрой, который ей приносит муки, а пациенту радость. Пощупает, понюхает, послушает и все не торопясь, с чувством, с расстановкой. Тут сразу скажут, вот это настоящий доктор, а не тот шалопай, который через пять минут убежал. Диагноз и у того и у другого доктора будет одинаков, а вот гонорар, у одного рублишко, а у другого сотенка. Чувствуете разницу? Золото звонче звенит и радует душу. Доктор после трудов праведных принял душ, надел свежее белье и новую сорочку, в его кабинете всегда был запас одежды. Вышел на Госпитальную улицу и направился в кафе слегка закусить. Потом Сицилия, в ее комнате он чувствовал себя великолепно. Старая любовь просто так не проходит. Старшая дочь Цили уже на работе, младшая Галка, как обычно пялится в окно. Хоть бы прогуляться, когда вышла. Заказал устриц, белого вина и немного осетрового балычка, попытался расслабиться. На дворе гражданская война, везде голод и разруха, а в Одессе сплошная благодать. Работают все рестораны и кафешантаны. Варьете, в опере итальянцы. Французские матросы гуляют по Приморскому бульвару, но все это должно было скоро кончиться, это доктор знал точно, чуйка его ни когда не подводила. Официант принес заказ, и тут Гойхмана что-то стало грызть в душе. Надо домой, подумал он. Ах, Циля, Циля, дай Бог, что б я ошибся. Если ошибся, то на извозчика и к тебе в гнёздышко. На извозчика он все равно сел, хотя и жил не далеко от Еврейской больницы. Ришельевская, угол Пантелеймоновской. Шикарный дом, шикарная квартира. Эту квартиру еще его дед купил, профессор медицинского университета по кафедре оперативной хирургии. Еврейская больница тогда еще не существовала. И на этот раз чутье доктора Гойхмана не подвело. У парадного подъезда стоял его двоюродный племянник, видимо со своей женой, во всяком случае, так ему показалась. Гойхман часто гостил у них в Питере, последний раз он был в Петербурге в шестнадцатом году. А так, ежегодно, на протяжении многих лет. Пару раз он брал с собой жену, но понял, это ни к чему, пусть в Одессе сидит, ей и там есть чего делать. К двоюродному брату он всегда приезжал в начале сентября, когда в Одессе оканчивался пляжный сезон, а в Питере начинался театральный сезон. Принимали его радушно, не нужно было тратиться на гостиницу. Квартира его брата была в разы больше. Кто не знает ювелира Лейзерсона в Питере. Лейзерсон не работал на дом его Императорского Высочества, пусть там работает Фаберже. Лейзерсон работал на купечество. Если камень, то величиной с орех, если золотая цепь, то чуть тоньше якорной. Старый Лейзерсон знал свою нишу. Были, конечно, у него колечки и для простых людей, были украшения и для князей и графов, но главный покупатель для Лейзерсона был русский купец. Князь или граф торговаться не будет, купец будет торговаться до одури, но в каждом деле есть свои издержки. Со временем Лейзерсон и на купеческий торг нашел управу, да еще и с какой выгодой. Ювелир в Питере знал всех кокоток и хорошеньких актрис, нет, не подумайте чего плохого, кому подарочек, кому букетик цветов, тут растраты не было. После Нижегородской ярмарки купцы в Питер тянулись, те, что с барышами были. А что в Питере делать, к актрисам или в модный дом госпожи Жюли. Шампанское рекой. Чего там может предложить офицер-дворянчик, ах мадемуазель я вас люблю, в лучшем случае колечко в пятнадцать рублей ценой, а тут душа нараспашку. Вот девушки и повадились ездить к Лейзерсону в магазин со своими купчиками. Так зайдет запросто и пальчиком покажет на колечко, или там на браслет. Кольцу цена рублей триста, не больше, а Лейзерсон только за шесть сотен уступает. Купец торговаться, тут девушка свои пухлые губки надует и купец сдается. Купец уезжает, ведь дома жена и дети, а девушка же кушать кольцо не будет, вот она и несет его обратно в магазин. Лейзерсон ладошки свои потрет и вынимает из кассы двести рублей. Все довольны. Актрисы же денег не берут, не та профессия, а жить надо. Одно кольцо так и носит имя Лили, оно у Лейзерсона за год семь раз обернулось. Лейзерсон потом его Лили и подарил за сто рублей.

У Гойхмана была четкая программа в Питере. Неделю он ходил по театрам. Очень любил он русский репертуарный театр, мог сходить и в оперу. Вторую неделю он придавался блуду. Девушек он тщательно осматривал, что бы ни завести домой сифилис. Еще три дня, он, сидя в кресле и отдыхая, разговаривал с двоюродным братом о смысле бытия, потом подарки домочадцам, прощальный ужин, за счет Лейзерсона и домой в Одессу.

Сын Лейзерсона Соломон учился в Лейпцигском университете. Когда началась война четырнадцатого года, вернулся через Париж в Петербург, и уже в Питере окончил университет. Был он специалистом по сплаву цветных металлов и стали. Вот Соломон и ожидал доктора Гойхмана у подъезда. Пришлось Гойхману тепло поприветствовать своего племянника. Они вошли в квартиру.

– Почему же ты дорогой племянник телеграмму не дал, я бы тебя на вокзале встретил. Как папа и вообще как жизнь вокруг? Мы в Одессе ни чего не знаем, что твориться в мире. Где красные, где белые, где Петлюра и прочая сволочь.

– Дядя, какие тут телеграммы, я к вам добирался три месяца. А теперь все по порядку. Хочу тебе представить свою жену Александру Ефимовну, она дочь папиного старинного друга.

– Ах вы, дочка доктора Фимы Дорфман. Очень рад. Я вас совсем маленькой знаю. Так как же папа, почему молчишь?

– Ох, дядя. Убили вашего брата. Вы не представляете себе, что твориться в Питере. Ужас. Реки крови, офицерской, дворянской, еврейской. Поверьте, весь город в крови. Мы с Сашенькой жили отдельно. Папа решил пробираться к вам, пока в Одессе спокойно, а дальше, на пароход, и в Америку. Сначала я не хотел ехать, а потом согласился. Теперь во всем виню себя. Уехали бы раньше, ни чего бы, ни случилось. Отец собрал свой чемоданчик и так, немного белья, я за Сашенькой пошел, прихожу, отец в крови, не дышит. Вещи есть, а чемоданчика нет. Похоронили по-человечески и поехали к вам. Хорошо, что мы переоделись в рабочее платье, видите какое рваньё на нас, иначе не доехали бы. И так грабили по дороге. Нам бы помыться с Сашенькой, а то не дай Бог и вшей вам принесем. У Сашеньки есть хоть какое бельишко, а вот свое я все поменял на еду и хлеб.

– Так что, у вас совсем денег не осталось?

– Какие там деньги, несколько десяток золотых, да два обручальных кольца, вот и весь наш капитал.

Было такое впечатление, что доктор мало расстроился по поводу смерти, хоть и двоюродного, но все же брата. Основное расстройство пришло, когда он узнал, что у племянника денег нет. Пока родственники мылись в ванной, Гойхман ходил по комнате и рассуждал. Чего теперь с ними делать, не поселить же их у себя. Ну, из вещичек я чего там подкину, от сына осталось. В это время сын Гойхмана воевал в Красной армии, не с ружьем, а со скальпелем, но все же был бойцом. Домой пришла жена Гойхмана, она не ожидала его так рано домой. Все тут же и узнала. Был накрыт стол, тут Гойхман не пожадничал. Харчи испортятся, деньги в золоте ни когда, это он четко знал. Потом немного еще поговорили. Родственники пошли спать, для них была отведена отдельная комната, а вот сам доктор долго уснуть не мог. Рано утром, когда еще все спали, он уехал в больницу. Домой вернулся к ужину. Отужинав, позвал племянника к себе в кабинет.

– Вот что я хочу тебе сказать мой дорогой Соломон, ты только не подумай, что я хочу сбыть тебя с рук. Ты же мне родной и я люблю тебя как своего сына. Что мне жалко, да живи, сколько хочешь, три комнаты пустуют, и еды хватит, я хорошо зарабатываю. Но тут дело в другом и я тебе сейчас все объясню. Сынок мой пишет, что гражданская война продлиться не долго. Красные войдут в Одессу, и тут будет точно так же, как и в Питере. Конечно, крови дворянской в Одессе несколько меньше, но и Одессу зальют кровью. От пролетариев другого ожидать глупо. Мне-то ни чего не сделают, я отец красного героя, который спасает жизни красноармейцам, а вот тебя племянник я уберечь не смогу. Твою фамилию знает вся Россия. Рано или поздно тебя найдут и убьют. Уехать за границу ты не можешь, чего тебе там делать без денег, а у меня какие деньги, я же доктор бедных евреев. Так, немного на старость оставил.

Вот тут Гойхман сильно покривил душой, денег было у него не просто много, а очень много и все в золотых рублях и в бриллиантовых камнях. Три поколения Гойхманов собрало огромное состояние. Все у него отберут, но это будет позже

– Так вот, что я придумал. Вот тебе документы. Теперь ты Натан Соломонович Медведев, твоя жена Изабелла Семеновна. Эти люди немного старше вас, но сойдет. Они угорели в прошлом году от своей печки, я дежурил по больнице, их в морг, а документы у меня в столе остались, вот и пригодились. А с фамилией Медведев в Одессе жить можно. Медведевых в Одессе, что звезд на небе, поди, разберись, чей кто родственник. Так что, документы чистые.

Тут Соломон посмотрел на дядю очень внимательно и так, между прочим, задал интересный вопрос.

– Дядя, какой из меня Медведев, хоть и Натан Соломонович. Если бы мой папа не был ювелиром, со своим габитусом я бы сейчас жил в Жмеринке по закону оседлости Екатерины Второй.

– Дорогой мой племянник, дослушай меня до конца, и я отвечу тебе на все твои вопросы. И квартирку я тебе нашел, конечно, не ваши апартаменты, но жить можно. Жильцов этих неделю назад убили. Они за вином в Молдавию отправились, вот тут их банда Котовского и нашла. Порубили всех. Только я тебя прошу, ни кому не говори банда Котовского, он сейчас красный командир – орденоносец. Одесса еще наплачется от него. Его из Одессы Мишка Японец выгнал, теперь будем пожинать плоды. Ты дай золотой дворнику, он молчать будет. Хотя, молчать он будет в любом случае, якут по-русски знает несколько слов, но на всякий пожарный случай нужно с ним рассчитаться. И самое главное, ты постарайся много не говорить, тебя быстро расколют, что ты не одессит. Ты слушай и впитывай одесскую речь, мальчик ты умный, дойдешь до всего сам. Соседи не выдадут, в Одессе так не принято. Делись, чем есть, потом вдвое больше получишь. Еду я тебе буду стараться присылать. Меня ты не знаешь. Устройся на работу, ты же по металлам специалист. Про университет забудь. Возможно, Советы ненадолго, а там посмотрим. От тебя я не отказываюсь. Обстоятельства. Теперь по поводу фамилии Медведев. Это у вас в Санкт-Петербурге или Калуге Медведевы русские, а в Одессе это прекрасная еврейская фамилия. Такими словами как габитус ты не бросайся, в Одессе говорят фейс, на худой конец – морда. И еще, скорее всего это самое главное, что тебе нужно понять, тогда ты станешь одесситом. В Одессе еврей, это не национальность, в Одессе еврей, это образ мышления, прежде всего, а потом уж и национальность. Пойми, в Одессе купец Иванов, Петров или Сидоров быстрее сойдут за еврея, чем ты мой дорогой племянник, ибо у них образ мышления правильный. Выбрось из головы эти штучки, которым тебя научили в Лейпциге, и стань простым, но хитрым евреем.

Соломон был порядочный человек, и все слова дяди принял за чистую монету, хотя, где-то доктор Гойхман был и прав. Обстоятельства. Утром чета новоиспечённых Медведевых вселилась в свою новую квартиру. Комната и кухня трамваем. На Молдаванке готовят пищу на верандах, только зимой на печке, но, сколько той зимы в Одессе, вот и получилась двух комнатная квартира на втором этаже со всеми удобствами во дворе. Простите, теплых клозетов и ванн на Молдаванке не было. Удобства были, это да, но всё же во дворе.

Вот так чета Медведевых появилась в Одессе на Михайловской улице. Как приняли их соседи, да, нормально приняли, никто лишних вопросов не задавал, время не из легких. Правда, мадам Дуся, с замечательной фамилией Мацепудра, затаила небольшую злобу на новых жильцов, так как сама рассчитывала перебраться из полуподвала, где проживала с придурковатой дочерью, на второй этаж, но кто ж знал, что Сигизмунд Лазаревич Иванов, владелец этого дома, втихаря, ещё до прихода советов убежит жить в Грецию. Без его разрешения вселиться в эту квартиру было нельзя, это при Советской власти стало возможно. Зато доктор Гойхман все знал, и дворник-якут лично вручил Натану Соломоновичу Медведеву ключ от квартиры номер семь. Дворник якут был один из достопримечательностей на Михайловской улице.

5. Якут иудей.

На еврейскую Пасху доктор Паис и ребе шли по Михайловской улице не очень твердой походкой. Они уже посетили с десяток квартир, где правильные евреи отмечали свой праздник. Если ребе делал это из побуждения долга, то доктор Паис это делал, скорее, что бы поддержать ребе. Доктор обслуживал всех бедных евреев Молдаванки, ребе всех евреев Молдаванки, но оба они находились в одинаковых условиях, на Молдаванке, в основном, не проживали богатые евреи. Знали они друг друга с детства, так что, эта дружная парочка уже позавтракала и пообедала, теперь они решили прогуляться, что бы освободить желудок перед плотным ужином. Еще было достаточно еврейских домов, которые они не посетили, а уже находились в хороших парах Бахуса. Если вы думаете, что ребе не пьет, так я вам скажу, только не в Одессе. Пусть не часто, но на Пасху и сам Бог велел. Когда они минули парикмахерскую, навстречу им вышел дворник Якут. Был ли он якутом, тут трудно сказать, его так все называли, но, то, что это был представитель северных народов, сомнений ни у кого не было.

Якут появился в Одессе еще до революции. Его привез в Одессу какой-то купчик, вместе с упряжкой оленей. Купец потом уплыл на пароходе в Париж на выставку с местной белокурой Жази, а якут остался. На оленьей упряжке он катал детей по городу, а когда предприятие его лопнуло, якут съел своих оленей и попросился на работу к домовладельцу на Михайловской улице. Так как якут ни чего не умел делать, то ему вместе с подвальной каморкой досталась должность дворника. Из оленьих шкур он сшил себе меховую шапку и жилетку, в которых ходил и летом, и зимой, видимо, не снимая одежду в постели. Зимой ему хватало такой шубы, что бы ни замерзнут, какие в Одессе морозы, а летом этот наряд уберегал от жары, что бы Якут не растаял. Метлой махать его выучили быстро. На что жил якут, ни кто толком не знает, возможно, домовладелец ему чего и платил деньгами, на второй день после революции он укатил за границу, даже не продав ни одного своего доходного дома.

Якут вышел на встречу двум друзьям с большой улыбкой, и это ни чего не означало, он всегда улыбался людям. Такой жизнелюб был. И тут доктор Паис задал ребе очень правильный вопрос.

– Вот скажите мне ребе, вы так много знаете, какой национальности якут?