Курсант. Назад в СССР

Матери не было, опять пропадала на работе. Днём работала кассиром в сберкассе, а вечером там же мыла полы на ставке уборщицы.

Мы зашли в пустую квартиру, как заговорщики. Заниматься мы не собирались, и Катя чувствовала себя чуть ли не преступницей. Вот времечко… Даже за ручку чтобы подержаться, и то надо было с месяц сначала подружить.

Мы расположились на кухне, я разлил по фарфоровым чашкам чай. Их я принес специально из серванта, что занимал полстены в зале. Не хотелось угощать Косичкину из эмалированных, с отколотыми краями, железных кружек. Поэтому, пришлось временно разукомплектовать элемент декора каждой советской квартиры.

Индийский чай из квадратной, дешевого вида пачки, больше похожей на разукрашенную ребенком туалетную бумагу, оказался божественным. Аромат его напоминал запах весеннего луга после дождя, отдавал дымком костра. С таким чаем и кофе не нужен. Я взял в руки пачку и повертел: «НЕТТО 50 г. Цена 38 коп».

Надо запомнить, раз мне тут ещё долго жить. Хотя чаёв тут наверняка выбор небольшой: индийский, цейлонский и грузинский. Других не припомню.

– О чём ты со мной хотел поговорить? – уже расслабленно улыбнулась Катя, взяв из хрустальной вазочки ириску.

– Я передумал поступать в мед, – сказал я.

– Что? Но почему? Ты же всю жизнь об этом мечтал.

– Со мной кое-что произошло. Я хочу работать в милиции, но для этого мне надо получить рекомендации из горкома комсомола. Так просто не поступить.

– Рекомендации? – всплеснула руками Косичкина. – Да тебя чуть не исключили из комсомола полгода назад.

– За что? Расскажи мне, я после вчерашнего падения плохо соображаю.

– А ни за что!

– Так разве бывает?

– Конечно, бывает! В слётах ты не принимал участие, в спортивных мероприятиях и в художественной самодеятельности тоже, в агитационной работе ты ноль. Ты ничего не делал, как комсомолец. Тебя не исключили только потому, что я за тебя поручилась. А ты даже этого не помнишь.

– Ты? Поручилась?

– Ну да, секретаря школьного комитета комсомола послушали. И на совете тебя не исключили.

– Ты главная комсомолка в школе? – вытаращился я на Косичкину.

В моих глазах она выросла на два порядка.

– Ох, Петров, ты придуриваешься или просто от мединститута откашиваешь? Мы с тобой по целевому поступаем вне конкурса. На нас документы все готовы. Что мы скажем в гороно? Что молодой строитель коммунизма вдруг передумал выполнять, возложенные на него партией, задачи? Что поддался веянию буржуазных идей и не хочет учиться, а хочет наживаться на рабочем классе, используя мошеннические схемы спекулянта и фарцовщика.

– Ты что, Косичкина? – я чуть чаем не захлебнулся. – Я ж ментом хочу стать, а не бизнесменом.

– Каким еще бизнесменом?

– Это потом так спекулянтов называть будут.

– Когда потом? – с подозрением уставилась на меня девушка.

– Не скоро, сама увидишь, всё равно сейчас не поверишь.

– Подожди, Петров! Ты что? Веришь, что паразитирующих на рабочем классе, будут называть красивыми иностранными словами? И считаешь, что партия это позволит?

– Не будет партии.

– Что?

– Вернее будет, но не одна, как сейчас, а много. А толку от них будет, как от хромого козла кислого молока.

– Думай, что говоришь, – зашипела Катя. – Да за такие антисоветские слова могут…

Меня достала эта политическая перепалка и я решил заткнуть ей рот в прямом смысле этого слова. Губами. Я обхватил руками её затылок и резко притянул к себе, накрыв ее губы поцелуем. От нее по – прежнему пахло сиренью, а от губ чувствовался вкус ирисок.

Косичкина несколько раз дёрнулась и обмякла. Я приобнял её поудобнее. Моя рука заскользила по ее бархатистой шее ниже, по плечу, по спине, по талии, по упругой ягодице.

Только тогда девушка дёрнулась и вырвалась из моих объятий. Она налилась краской и опустила глаза.

– Всё нормально, – успокоил я её. – Только жаль, что в СССР нет секса.

– Об учёбе думай, Петров, – бросила на меня гневный взгляд Косичкина.

Ну хоть по морде не зарядила, как это в фильмах советских бывает, и то ладно. А девка хороша. Только сейчас я ее разглядел основательно. Даже в моем ботаническом тельце заиграл тестостерон. Только толку то что. Как говорится, до свадьбы всё сам… Эх… Что за время такое. Ни выпить, ни закусить.

* * *

Уже вечерело, мать ещё не вернулась с работы, и я бродил по летним улочкам города, размышляя о своей судьбе. Может и правда в мед податься? Ну и что, что это не моё. Не все же врачи лечить умеют. Многие так, числятся. Если сейчас отучусь, в девяностых можно будет свою клинику сколотить. Бизнес раскручу. Потом в предвыборную кампанию вложусь основательно и в депутаты пролезу. А дальше в министерство и в правительство. Ну или в их друзья. В олигархи подамся.

От таких мыслей плечи мои невольно передёрнулись. Все мое существо противилось такому раскладу. Ну почему я такой непутевый? Ни взятку взять, ни по головам пройтись… Все мои сослуживцы (кто не дурнее ржавого паровоза был) уже давно минимум в полковниках ходят, еще и бизнес мутят. Хотя некоторых уже отправили в места не столь отдалённые. А я в свои пятьдесят с хвостиком – вечный товарищ майор. Как терминатор. Времена меняются, а он остаётся…

Солнце неожиданно быстро завалилось за горизонт, и на город опустились сумерки. Улицы вмиг опустели. Тусклые фонари бросали желтоватые тени на брусчатку царских времен. Сам не заметил, как очутился в старом и глухом районе города. Здесь много было заброшенных и полуразрушенных еще войной старинных домов. На их реконструкцию денег не было, а разобрать и новые построить, минкультуры не разрешало. Всё-таки памятники архитектуры.

Не по-летнему зябкий ветерок неприятно лизнул спину. Моя простенькая одежда из трикошек и футболки стала совсем не по погоде.

Я побрёл в сторону дома, но моё внимание привлек огромный особняк из потемневшего от времени кирпича. Он смотрел на меня черными глазницами пустых окон и будто манил. Интересное здание. Я его вспомнил. В моем времени его отреставрировали, и там будет располагаться дом детского творчества (бывший дом пионеров). Я часто отвозил туда свою дочь и ждал, пока у неё закончатся занятия. А сейчас это просто развалины.

Мне захотелось взглянуть на них поближе. Я шагнул вглубь подворотен и вскоре оказался возле дома в глухом дворе. В окнах мелькнула тень. Я замер. Показалось, наверное.

Но оперская чуйка подсказывала, что дело неладное. Я укрылся за раскидистым вязом и стал ждать. Через пару минут из заброшенного дома вышли двое. Широкие мятые брюки без стрелок, рубашки с закатанными рукавами, кепки а-ля Грузия. Типичные советские работяги, ну или гопники. Одевались они раньше одинаково. Что они там делали?

Движения мужичков были суетливы. Они явно торопились. Быстрым шагом спешили прочь. Что они там напакостили? Сразу видно, что дело пахнет уголовкой.

Я ускорил шаг. Мужички меня заприметили и прибавили ходу.

– Стоять! Полиция! – по привычке гаркнул я (милиция ж тут, во лоханулся).

Но оба слова звучат почти одинаково, особенно если орать громко и с раскатами по подворотням. Окрик стегнул незнакомцев, как бич пугливых бычков. Они рванули с места, словно беговые страусы. Вот, черт! Я рванул за ними, сработал инстинкт гончей. Я рефлекторно похлопал себя по правому боку, где не оказалось кобуры с пистолетом. Но уже вошел в азарт и останавливаться не собирался. Припустил, что есть мочи.

Мужички свернули в подворотню и пытались скрыться, петляя переулками. Но заброшенный переулок неожиданно оборвался огромной решёткой, отгородившей кирпичную арку от проулка.

Один из убегавших подёргал толстенные прутья. Решётка в ответ презрительно громыхнула, чуть отклонилась, но не поддалась.

Я догнал беглецов и, запыхавшись, встал чуть позади них. Они были в ловушке. Только, почему-то мне казалось, что в ловушку попал я. С таким подростковым телом, как у меня, против двоих жлобов в темном переулке – это то же самое, что с мопсом на крокодилов охотиться. Но оружие моё не в мускулах.

– Ты что фраер? – хмыкнул один из них с рябым, как у Фреди Крюгера лицом. – Какой же ты мент. Вот напугал, сука!

Гопники разглядели, что перед ними простой пацан и расслабились.

– Мамку потерял или сигареты нам принес? – гоготнул второй, потолще в плечах и морде.

– Что бегаете, мужички? – я оценил обстановку и сделал шаг назад, не давая им меня окружить. – На спортсменов вы не похожи.

– Ну как же? – лыбился рябой. – Мы шахматисты. Можем шахом и матом крыть. Хочешь, покажем. Иди сюда.

Ну вот, бляха. Из охотника я превращался в дичь. И чем только думал, когда рванул за двумя гопниками в темном переулке? Рефлекс опера пересилил инстинкт самосохранения.

Я запустил руку в карман, чуть оттопырив его. Пусть думают, что у мне там что-то лежит. Пусть гадают: нож или пистолет. Эх… Щас бы самый простой алиэкспрессный складешок с гнутым лезвием. Ну или хотя бы баллончик газовый. Никогда такие штуки не использовал, всегда кулаками справлялся. А тут…

Гопники напряглись. Улыбки сползли с их потертых, как кирзовый сапог, лиц. Рябой выхватил нож.

– Мочи его, Кастет! – заорал он и бросился на меня с ножом.

Я встретил Рябого ударом ноги в пах. Почувствовал, как хрустнули его бубенцы. Удар усилила инерция тела врага. Нападавший сложился пополам и с воем завалился на землю. Широкомордый подлетел ко мне и с разбегу махнул кулачищем по направлению к моей голове.

Глава 6

Но за долю секунды до встречи кулака с моей челюстью я поднырнул под локоть и выбросил ответную двоечку в бульдожью морду. Щелкнули зубы «бульдога», но он устоял на ногах. Силы удара не хватило повалить матерую тушу.

Я отскочил назад, увернувшись от его цепких лап. Туша бросилась на меня, размахивая кулаками. Еще секунда, и он сметёт меня и раздавит. Я встретил его ударом ноги, но стопа скользнула по брюху, а я потерял равновесие и завалился. Отморозок накинулся на меня сверху, вцепившись в горло руками и пытаясь задушить.

В голове загудело. Только бы не потерять сознание! Я схватил его за правую кисть обеими руками и вывернул сустав. Хруст костей и крик возвестили, что приёмчик удался. Я с трудом оттолкнул вопящее тело от себя и вскочил на ноги. Широкомордый, прижав свернутую кисть к груди, блажил и пытался встать на ноги, но адская боль не давала ему этого сделать. Я потушил его потуги ударом ноги в висок. Хрясь! И его туша расстелилась на земле без сознания.

Резкая боль обожгла бок, а в глазах потемнело. Я сразу ничего не понял. Зашатался и сполз на землю. По коже под рубахой струилось что-то теплое. Я поднял глаза, надо мной навис второй гопник с окровавленным ножом. Он лыбился и явно намеревался пырнуть меня второй раз.

– Ну что, сучонок? Готов сдохнуть? – прошипел он в ядовитом оскале.

На хрена такое спрашивать? Чтобы упиваться своей властью над жертвой? Я истекал кровью и не мог встать, но мои руки лихорадочно шарили по земле в поисках камня.

Рябой опустился на колено, вдавив ногой мою грудину в легкие. Еще немного, и хрустнут ребра. Он приставил нож к горлу:

– Спокойной ночи, фраерок!

Хрясь! – обломок кирпича впечатался ему в висок. Моя ослабленная рука не смогла проломить кость, но и этого хватило, чтобы вырубить Рябого. Он упал прямо на меня. Уже плохо соображая, я словно сквозь сон слышал, как завопила какая-то тетка:

– Убили! Милиция! Убили!

* * *

Просыпаться не хотелось. Тяжелая голова прилипла к подушке намертво. Блин! Видать, опять вчера отравился печенькой. Сколько раз зарекался не мешать беленькую с пивом! И на работу, наверное, уже опоздал. Или сегодня выходной? Ни черта не помню. Не открывая глаз, я пытался сообразить – почему не прозвенел будильник? Судя по громкому щебетанию воробьев и звуку автомобилей за окном уже давно белый день на дворе.

Протяжный звук пионерских горнов резанул по ушам. Вслед зазвенел задорный детский голосок:

– Здравствуйте, ребята! Вы слушаете пионерскую зорьку!

И тут я все вспомнил. Открыл глаза. Все немного в тумане.

– Панов! Выключи радио! Ты не один в палате! – отчитывал кого-то сварливый женский голос.

Я огляделся. Лежу на пружинной кровати под капельницей в просторной комнате с крашенными до уровня плеч стенами и побеленным потолком. Кроме моей кровати, здесь еще пять таких же. На некоторых сидят люди в больничных пижамах и читают газеты. В проходе, уткнув пухлые руки в бока, стоит наливная тетка в белом халате с «гнездом вороны» на голове. На вид ей лет тридцать-сорок. Точнее не могу определить. Такая дородная дама может оказаться как и молодой, так и чуть забальзаковского возраста. Еще эта дурацкая завивка на голове. Напоминает кудрявого льва или Пугачёву. Не пойму, кого больше.

– Очнулся? – она приблизилась ко мне и потрогала лоб, затем повернулась в сторону выхода и крикнула. – Виктор Петрович! Студентик очнулся.

В палату зашёл врач. Седые, давно нестриженые волосы выбивались из-под примятого белого колпака. На грудном вырезе халата проглядывали пиджак, рубашка и галстук. Как ему не жарко летом в тридцати одёжках?

Виктор Петрович поправил круглые очки и присел рядом на табурет. Щупал, слушал и что-то еще делал с моим ослабленным тельцем.

– Ну что, герой? – улыбнулся не по годам белозубой улыбкой врач. – Как себя чувствуешь?

– Как в морге, – ответил я. – Но только жрать хочется.

– Шутишь! Это хорошо. Значит, недельки три еще, минимум, протянешь.

– Как недельки три? – встрепенулся я. – А потом что?

– А потом выпишу тебя.

Я с облегчением выдохнул. А старик тоже умел прикалываться.

– Ты сейчас находишься в отделении хирургии городской больницы. Ранение у тебя проникающее, колото-резаное в брюшную полость, неглубокое, и органы не задеты, – продолжал врач. – Операцию я провел, все заштопал. Крови ты потерял чуть лишнего, но организм молодой и здоровый. Заживет всё, как на бездомном псе. Считай, будто мы тебе аппендикс вырезали. Почти то же самое. Прописываю покой, обильное питьё и капельницы с антибиотиками, витаминчики в уколах. Вот все твои потребности в ближайшие несколько недель.

Я попробовал встать.

– Тише, – подскочила ко мне пухлобокая медсестра и попыталась всучить утку. – Сможешь сам или помочь?

– Всё нормально… – процедил я, борясь с болью. – Я до туалета сам дойду. Типа аппендицит же всего лишь вырезали.

Но в этом я немного ошибся, боль не дала мне сделать и шагу. Пришлось воспользоваться услугами тётки со сварливым голосом. Ей, конечно, не привыкать управляться с уткой. А у меня чуть травма детства не приключилась. Все-таки я привык делать такие дела в одиночку и без тесного контакта с другими людьми.

– Лежи, Петров, – приказала медсестра. – Не дёргайся. К тебе скоро из прокуратуры придут. Они просили позвонить, как очнёшься. Так что, сил набирайся… А вместо мамки, я теперь буду за тобой присматривать. Меня Леной зовут.

Лена, виляя дутыми бедрами, вышла из палаты. Надо мной тут же нависла косматая небритая морда, напоминающая Машкова в запое. Такие же худые плечи с висящей на них майкой-алкоголичкой. Я вздрогнул.

Морда приветливо улыбнулась:

– В шахматы будешь играть?

Я помотал головой. Какие на хрен шахматы? Я чуть боты не завернул. Мне нож в бок воткнули. Лежу ловлю отходняки с пенициллиновым вкусом во рту. А этот с шахматами лезет.

– Просто со мной никто играть не хочет, – глаза «Машкова» превратились в грустные маслины, как у кота-подлизы из Шрека.

– Не до шахмат мне, – буркнул я. – Мне даже сесть трудно.

– Это ничего, – оживился больной. – Я буду переставлять фигуры за тебя. Ты только мне клетки называй, куда их ставить. Меня Лёня зовут, легко запомнить. Так же, как его. – шахматист гордо вытянулся в струнку и показал указательным пальцем вверх.

Я сначала не понял, но потом дошло, что речь идет о целователе всех времён и народов. Говорят, что и война холодная с пиндосами началась только потому, что американские президенты не хотели целоваться с нашим генсеком.

– Ну, что сыграем, а? – назойливый Леня не отходил от меня.

– Это твой транзистор? – кивнул я на белую крашеную тумбочку, на которой примостилась малогабаритная «Орбита-2» в кожухе из коричневой кожи.

– Ага.

– Включи музычку, тогда сыграю, только сразу предупреждаю – в шахматы не умею. Придется тебе сначала научить меня.

– Музыку нельзя, – вздохнул Лёня. – Ленка что-то сегодня злая, как моя тёща с похмелья. Ругаться будет.

– А ты потихонечку. – я обвел взглядом других больных. – Никто же против музыки не будет? А, мужики?

Кроме нас в палате было еще трое: тихонький дедок и два, ничем ни примечательных мужичка. В ответ они вяло кивнули. Видать, шахматист уже и их успел достать.

– Смотри, – Лёня поставил тумбочку между нашими кроватями и положил на неё шахматную доску. – Пешка ходит только прямо на одну клетку, но первый ход может на две. Конь буквой «Г» ходит, слон по диагонали. Понял?

– Вроде, – кивнул я.

– Давай попробуем, а там по ходу научишься. Сразу все фигуры всё равно не запомнишь. Ходи первым, говори куда ставить фигуру. Клетки пронумерованы, как в «морском бое». Играл в школе?

Я чуть приподнялся на локте и застыл в более-менее удобном положении:

– Конечно, играл. Поставь мою пешку с Е2 на Е5.

– Так нельзя, – нахмурился учитель.

– А как можно?

– На Е3 или Е4.

– Ну, поставь там куда-нибудь, – кивнул я.

Лёня походил за меня и выбросил навстречу моей пешке свою черную. Я попросил передвинуть моего коня так, чтобы тот сразу проскакал через всё поле и подставил под удар его короля.

– Да нельзя так! – раздраженно проговорил шахматист.

– А как можно? – состряпал я недоумевающую рожу.

– Ну… Сюда можно, или сюда, или сюда.

– Ну, давай сюда, – будто бы наобум сказал я, соглашаясь с одним из предложенных вариантов.

И так почти каждый свой ход я делал не по правилам. Заставлял Леню показывать мне возможные варианты. Выбирал самый лучший, делая вид, что тыкаю пальцем в небо, и рубил его пехоту и кавалерию. Потом добрался до флота и загнал короля в угол.

– Ну что сопишь? – с недоуменным видом спросил я гроссмейстера. – Ходи уже, а то устал я.

– Не могу, – сокрушенно пробормотал он, лихорадочно сканируя глазами доску и ища выход из игровой ситуации.

– Это почему? – хитро прищурился я.

– Мне мат…

– Жаль, – поморщился я. – А так хотелось поиграть ещё. Так, что получается? Я выиграл?

– Да! Но как? – всплеснул руками Леня. – Как ты это сделал? Ты же даже не знаешь, как ходят фигуры?

– Новичкам везет, – улыбнулся я (а про себя подумал: «Это ты еще в покер со мной не играл»). – Еще партейку?

– Да ну тебя, – отмахнулся Леня, сгребая фигуру в кучу. – Странный ты какой-то… И мужиков, говорят, покалечил.

Больше Леня меня не доставал. И даже музыку выключил в знак кровной обиды. А я только «Песнярами» заслушиваться начал. Пуща их Беловежская – огонь, конечно. В наше время таких не пишут… И Пущи больше нет, наверное.

– А ну, мужички! – в палату, брякая медицинским столиком на маленьких колесиках, ввалилась медсестра Лена. – Быстро легли все воронками вверх и заголили пятые точки!

На двухъярусном столике с чуть облупившейся белой эмалью сверкали серебристые лотки с многоразовыми стеклянными шприцами.

От одного вида их плечи мои передернулись. Не люблю уколы. Лучше пулю в плечо или нож в бок. А уколы с детства не уважаю… Тем более, советские иглы казались огромными, как вязальные спицы.

– Тебе Петров не надо, – снисходительно бросила Ленка. – Ты пока на капельницах. Антибиотиков и витаминов тебе уже сегодня достаточно влили.

Я с облегчением выдохнул и с торжествующим видом посмотрел на кряхтящего Леню. Он вздрогнул и ойкнул, когда игла впилась в его худосочный зад, похожий на облезлый кокос.

– Здравствуйте, – за спиной медсестры раздался приятный, но в то же время, твердый девичий голос. – Мне нужен товарищ Петров.

Я выглянул из-за Ленки. В проходе стояла подтянутая девица в костюме «летчицы». Двубортный синий китель чуть подчеркивал талию и был немного тесен для выпирающей груди. Юбка из такой же ткани опускалась чуть ниже колена. Хотелось бы её чуть укоротить, но прокурорская форма такого не терпит. Это в наше время ляльки с накачанными, как у утконосов губами и раскосыми лисьими глазищами перешивают на себя прокурорские мундиры, чтобы задницу ботоксную лучше видно было. А здесь естественная красота. Да еще и в форме. Я засмотрелся…

– Девушка! – всплеснула руками Ленка. – Почему без халата?

– Я из прокуратуры.

– Да хоть из КГБ СССР, правила для всех едины. Возьмите халат у постовой медсестры и приходите.

Через минуту прокурорская вновь появилась в палате в белой бесформенной накидке.

Я поморщился. Люблю девушек в форме, а в простынях они не очень выглядят. Она подошла к моей кровати и села на табурет. Уже определила по возрасту, что я и есть её объект допроса.

– Здравствуйте, гражданин Петров, – начала она официальным тоном. – Меня зовут Федорова Галина Владимировна. Я следователь городской прокуратуры. Буду вести дело по факту причинения вам тяжких телесных повреждений.

– Ого, – я сделал усилие и сел на кровать. – А почему не милиция этим занимается? Обычная уличная драка.

– Вы не всё знаете, – на белом, словно выточенном из мрамора лице девушки (наверное, работает много и не загорает), скользнула еле заметная улыбка.

Она тут же попыталась её спрятать за маской официоза. Такая молодая, а уже следак в прокуратуре. Явно по кумовству прошла. Сама, наверное, ни фига не смыслит в тонкостях расследования. Как статист работает и фиксирует факты, а ее покровители направляют потом по нужному руслу. В мое время так было, и раньше так оказывается. Эх, страны разные, а люди одинаковые…

– Вот, возьмите, – девушка протянула мне газету.

Это был сегодняшний номер местной газеты. От нее пахло типографской краской и целлюлозой.

Поймав мой недоумевающий взгляд, следователь кивнула:

– Там статья про вас, на второй странице в первой полосе.

Я развернул газету. Заголовок кричал: «Комсомолец Андрей Петров задержал и обезвредил валютчиков».

– Ого! – присвистнул я и начал читать.

В ней говорилось о том, как комсомолец Андрей Петров, прогуливаясь по родному городу, наткнулся на подозрительных людей, выходящих из заброшенного дома. Почувствовав неладное, комсомолец отважно бросился преследовать подозрительных личностей. Догнал их в тупиковом проулке и вступил с ними в неравную схватку. В результате стычки отважный комсомолец получил ножевое ранение, а оба преступника доставлены в больницу с черепно-мозговыми травмами. Благодаря смелым и грамотным действиям Петрова бандиты были задержаны. В их карманах обнаружили доллары США. Проводится расследование.

– Так я что? Герой? – я отложил газету.

– Так точно, товарищ Петров, – кивнула девица. – Вы проявили настоящее мужество. Вы столкнулись с валютчиками. В заброшенном доме у них был тайник. Но это всё для газеты и для публики. А мне, пожалуйста, расскажите, как всё было на самом деле…

– Да так и было… – пожал я плечами. – Как все написано. Подумал, что типы подозрительные, окрикнул их, а они дёру дали.

– Там была свидетельница, – нахмурилась следачка. – Женщина, которая видела, как подозреваемые выходили из полуразрушенного здания, а вы крикнули им вслед слово «полиция». Что это значит, Андрей Григорьевич?

А следачка-то не простая оказалась. С мозгами куколка. А я думал, пустышка. Ошибся на её счет. Надо ухо востро держать, а то припаяют антисоветщину. Полиция у фашистов была, да у буржуинов сейчас. А у нас советская милиция. Самая народная и родная. Нравится мне название…

– Свидетельница ошиблась, – категорично заявил я. – Я крикнул слово «милиция». Они схожи по звучанию.

Следачка скептически постучала ухоженным ноготком, покрытым бесцветным лаком по планшету с прищепкой, под которой виднелся листок бланка протокола допроса.

– Вы же не из милиции? – вопросительно уставилась она на меня. – Зачем вы так крикнули и зачем вы за ними побежали? Это было опасно. Вы знали, что они занимаются валютными операциями?

– Все побежали, и я побежал, – включил я Алёшика. – А что я должен был кричать? Горгаз! Или: Стоять, справочная! Типы подозрительные. Вышли из заброшенного дома и по сторонам зыркают. На окрик «милиция» среагировали неадекватно. Рванули в переулок. Я за ними. Не знал, что там тупик. Сам в ловушку попал. Деваться мне было некуда и пришлось биться за свою жизнь насмерть. Я же не знал, что у них нож и они не прочь меня пришить. Улицы советских городов обычно безопасны для граждан…

Следачка почесала коготком носик и задумалась. Вроде поверила. Естественно я знал, во всяком случае, предполагал, что они опасны. Видя, как эти гаврики улепётывают, сразу понял, что бандюги. А бежал не комсомолец Петров за ними, а старший оперуполномоченный убойного отдела майор полиции Нагорный Андрей Григорьевич. Но этой пигалице я так не могу сказать. Либо в психушку упекут, либо того хуже… Из комсомола выгонят.