Красный Вервольф

Облизнул пересохшие губы и сглотнул. Как только судьба надо мной не изгалялась, на такой подлянки я не ждал. На-ка, выкуси, старушка! Саша Волков и не в таких передрягах бывал.

Соберись солдат, и слушай боевую задачу! Ликвидировать живую силу противника в количестве трех человек. Освободить пленницу и вступить в контакт с местными. А дальше будем посмотреть…

Приказы раздавать легко, особенно самому себе. Вот только, как все обстряпать по-тихому? Если фрицы на каждом шагу – стрелять не вариант. И еще сюда идет какой-то герр Киснер. Старший их получается. Ясень пень, что не один идет, а в составе группы.

Мои мысли прервал Ганс, что поперся отливать в кусты. Ублюдок выбрал те самые, в которых я притаился. Защитного цвета «горка» скрадывала мою фигуру на фоне окружающей зеленки, и немец не утруждался вглядываться в заросли. Чувствовал себя как дома, паскуда.

Вот Ганс совсем близко и уже расчехляет на ходу стручок. Как говорится, на ловца и фриц бежит. Я рефлекторно ощупал голень, где обычно пристегнут тактический нож, но оружия, естественно, там не оказалось. Я ж в поход пошёл, блин, а не на войну. Зато есть карманный складишок.

Я аккуратно, словно ребенка, положил карабин в траву, и вытащил перочинку из нагрудного кармана. Раскрыл игрушечный клинок. Эх… Таким только колбасу резать, а не людей.

Между тем, Ганс подошел вплотную к кусту и стал бессовестно его обсыкать, водя отростком по листве. До меня меньше метра. Я даже мерзкий запахов его «анализов» почувствовал.

Вот гад! Никто не имеет права обоссывать боевого офицера!

Рука моя выскочила из зарослей, как локомотив из тоннеля. Вонзила в удивленный глаз клинок по самую рукоять. Глаз противно всхлипнул, пропустив острие дальше в мозг.

Фриц икнул и обмяк, но по инерции продолжая журчать. Я юркнул из кустов и схватил его за плечи. Осторожно уложил на землю и утянул в заросли. Только мокрое пятно осталось от немца. Минус один, бл*ть.

Остальные двое уже отвязали девчонку. Один повалил ее на землю и мостился сверху, осклабившись и отплевываясь от назойливых травин, что лезли в его наглую рожу. А второй вцепился в руки девушки и растянул их как на дыбе за голову. Девчонка брыкалась, шипела, но ни проронила ни стона. Кремень. Ни истерики, ни соплей. Лишь стиснула зубы и глаза горят ненавистью. Теперь я смог разглядеть ее лицо. В гневе оно прекрасно.

Я выскочил из укрытия и ударом ботинка прямо в голову потушил свет у того, кто был сверху. Бил сходу, но прицельно, будто по мячу во время пенальти. Височная кость щелкнула и приказала долго жить. Насильник распластался на пленнице безвольной тушкой воронкой вверх со спущенными до колен штанам. Минус два.

Третий уронил челюсть и отпрянул назад, перехватываясь за болтавшийся на спине MP-40. Но не успел даже ствол направить в мою сторону, как я в один прыжок очутился возле него и воткнул утлый складишок в район сердца, чиркнув по бляхе. Раз! Раз! Раз! Несколько дырок за пару секунд. Вместо аорты фарш. Фриц булькнул кровью, будто его стошнило и, вытаращив стеклянные глаза, завалился на спину. Минус три.

Щелк, щелк! – сзади послышался характерный звук затвора.

Я обернулся. Раскрасневшаяся деваха схватилась за снайперку и держала меня на мушке. Высокая грудь бесцеремонно выбивалась сквозь разорванную одежду. Но даме было не до моветона.

– Хенде хох! – звонко отчеканила она.

– Ты что, милая? – я на всякий случай поднял руки, с окровавленного ножичка на ухо шлепнулась теплая капля. – Я ж свой. Гитлер капут, мать его за ногу. Русский я.

Девушка опустила оружие и рукой прикрыла грудь:

– Форма у вас странная. У наших нет такой.

Вот блин. Моя охотничья горка и казенные берцы явно выбивались из антуража эпохи. В таком одеянии я, наверное, был очень похож на диверсанта.

– Какое сегодня число? – уточнил я на всякий случай, хотя уже почти принял мысль о своем переносе в прошлое.

– Двадцать первое августа.

Жутко хотелось спросить про год. Но девчонка, судя по всему прошла спецподготовку и в руке у нее не коромысло, а самая настоящая снайперская винтовка со штатной оптикой. Не хочется глупыми вопросами на себя лишних подозрений навешивать.

С другой стороны, что за диверсант такой, который в годах потерялся? Так-с… Если мы под Псковом и сейчас август. Наши его отобьют только в сорок четвертом, кажется, а сейчас немцы ведут себя слишком беззаботно. И мирняк расстреляли, и деревню сожгли. Вряд ли сейчас сорок третий. Тогда уже с деревеньками разобрались под чистую, кто был лоялен к партизанам. Да и винтовочка у девчушки не затертая, будто с конвейера. Только насечками смерти «обезображена». Судя по внешнему виду, не так давно в эксплуатации. Короче, если рассуждать логически, то сейчас…

– Двадцать первое августа сорок первого года, – пробормотал я будто разговаривал сам с собой, но при этом краем глаза наблюдал за снайпершей.

Недоуменной реакции с ее стороны не последовало. Есть! Дядя Саша молодец! Год угадал. Уже можно дальше думать. Получается, Псков сейчас в глубоком тылу у немцев. Регулярной армии красных здесь нет. Только партизанские отряды. Стало быть, и пленница из числа партизан. Забросили ее в тыл с заданием. Или может к отряду случайно прибилась.

Легенда пришла на ум спонтанно:

– Ты на форму не смотри. Не положено мне такое с рядовым составом обсуждать. Отведи меня к командиру. У меня важная информация.

– Вообще-то я младший сержант, – фыркнула девушка.

– Ну так представься по форме, – строго проговорил, придав голосу командирские нотки.

– Младший сержант Сотникова, – выпрямилась девушка, но руки по швам не убрала, придерживая порванную одежду.

– А имя у младшего сержанта есть? – прищурился я.

– Наташа, – растеряно проговорила она.

– Александр, – кивнул я в ответ. – Фамилию и звание не называю. Сама понимаешь. Веди меня в расположение отряда. Далеко идти?

– Не слишком, километров шесть.

Я собрал у фрицев оружие и личные документы. Добычей стали три «МР-40» с прямыми, как палки, магазинами, и неказистый «Вальтер Р38». Пистолет оказался только у безглазого «ссыкуна». Очевидно, он был командиром отделения.

Сдернул с командира ранец, вытряхнул оттуда требуху в виде запасного белья, консервов и прочих носков и набил его поясными патронташами, снятыми с трупов. Поймал на себе недоуменный взгляд Наташи. Сообразил, что консервы сейчас, тоже на вес патронов. Сунул их обратно в ранец. Ни карт, ни важных бумаг, естественно, у троицы я не нашел. Птицы невысокого полета.

Наташа наблюдала за моими действиями с некоторым благоговением. Руки мои умело обшаривали трупы, будто делали это каждый день после завтрака.

Да. Бывало и такое… И после завтрака, и после ужина. Всякое случалось.

Нагрузился трофейным добром, как узбекский ослик. Чем больше трофеев принесу, тем больше веры мне будет в отряде. Хотя у меня есть живой свидетель. Наташа…

Я невольно загляделся на ее загорелое личико. В сочетании с соломенными волосами, смотрелось она, как с обложки. Только губы нормальные, советские. Не как у ботоксных утконосов в моем времени.

– Сержант Сотникова, – скомандовал я. – Я готов. Веди к командиру.

Девушка чуть улыбнулась и, закинув винтовку за спину, зашагала в сторону чащи. Я поспешил следом. Взгляд невольно уцепился за перекаты ее ягодиц. И даже пуританская юбка ниже колена, которую бы даже строгие бабки на лавке возле дома сочли бы приличной, не способна скрыть их наливную упругость.

Я вздохнул. Не о том думаешь боец. О Родине думать надо. И о себе любимом немножко. Задача номер р-раз на сегодня – выжить любой ценой.

Что ж… Начало вроде положено. Вот только смутные сомнения терзают мозг разведчика. Нет у меня никакой информации и документов при себе нет. Чую, встреча со своими предстоит неоднозначная. Ладно, где наша не пропадала. У меня есть часа полтора, чтобы обкатать в мозгу свою новую легенду.

Глава 3

– Отскочу за кустик на минуту, хорошо? – с виноватым видом проговорил я и развел руками. Вовремя сообразил, что прежде чем топать в логово партизан, надо бы избавиться от содержимого своих карманов. Фиг с ними с берцами и камуфляжем, тут хоть отболтаться можно. А винтовка у меня так и вовсе как родная в этом времени смотрится. Но вот «Ксиоми», даже со сдохшим аккумулятором, вейп с плещущимися там остатками жижи (его я все-таки подобрал после того как зашвырнул вчера в кусты, жаба задавила выбрасывать), китайский мультитул и прочие рассованные по карманам мелочи, привычные для века двадцать первого, в веке двадцатом вызовут вопросики. Я бы даже сказал, ВОПРОСИЩИ.

Я присел за здоровенным выворотнем и выгреб все из своих карманов. Криво ухмыльнулся, покрутил в пальцах сверхтонкий дюрекс. Выглянул в щель между корнями. Наташа деликатно стояла ко мне спиной. Чтобы не заставлять ее долго ждать, я зубами надорвал упаковку презерватива, спихал в скользкий от смазки мешочек все свои компрометирующие мелочи. Секунду подумал и добавил туда же туго скрученный рулончик рейхсмарок, который я незаметно сунул себе в карман, когда Ганса обыскивал. И часы на цепочке из его же кармана. И тогда рассмотреть не успел, и сейчас особенно было некогда. Уместил все это богатство в ямку, прикрыл сверху куском дерна, швырнул горсть прошлогодних листьев. Медленно огляделся, мысленно фотографируя ориентиры. Приметный камень с отколотым краем. Гриб на дереве двойной, красноватый. Косо упавшая сосна с обгорелым стволом. Есть, запомнил. При необходимости отыщу свои сокровища, как два пальца об асфальт…

Я вернулся к Наташе, деловито поддергивая штаны.

– Ну что, двинулись?

Наташа шла по лесу уверенно. Я двигался за ней след в след, наблюдая, как она гибко уворачивается от веток, как ставит ноги в кирзовых сапогах четко в те места, где ничего не может хрустнуть или провалиться. Пока фашистов обыскивали, она даже как-то успела привести себя в порядок. Безжалостно растерзанная рубашка, которая еще полчаса назад смотрелась сущими лохмотьями, снова приобрела относительно приличный вид, была застегнута на чудом сохранившиеся пуговицы, а сверху еще прикрыта кофтой, которую я сначала даже на ней не заметил. Впрочем, я тогда был занят тем, что пялился на ее голую грудь, я и парадный мундир марсианской морской пехоты бы не заметил. И волосы растрепанные причесала. Теперь они были скручены аккуратным узлом на затылке. Гребешок у кого-то из фрицев подрезала, наверное. Или свой был.

Девушка вдруг замерла и подняла правую руку. Она напряженно прислушивалась, а я опять залюбовался ее профилем. Ммм, эта выбившаяся прядь волос над розовым ушком… У меня даже сердце чаще забилось.

Она бросила на меня взгляд через плечо, и ее губы тронула легкая улыбка.

Я сделал шаг к ней поближе.

– Что там? – прошептал я ей на ухо, мимоходом коснувшись плеча. Я ничего подозрительного не слышал. Пичужки беспечно щебечут, в траве стрекочут кузнечики.

Она снова стрельнула в меня веселым взглядом, потом сжала ладонью мой локоть. Молчи, мол.

Приложила руку к губам и издала пронзительный птичий крик. Потом ее губы зашевелились, будто она считала до пяти. Повторила трель. Снова пауза. И еще раз.

Появился он не то чтобы внезапно. Наверное, кто другой бы не заметил, но у меня взгляд тренированный, так что перемещение кучи веток и травы я сразу засек.

– Наташка! Живая! – дозорный стащил с головы шапку, утыканную пожухшими уже ветками и порывисто обнял девушку. – А Степка сказал, что тебя того… Повязали… А это кто еще такой пятнистый? Ненашенское лицо какое-то…

– Это Саша, он меня у фрицев отбил, – Наташа торопливо освободилась от его объятий и глянула на меня. Сначала на камуфляж, потом на ботинки. На ботинках взгляд ее задержался надолго… – Степка вернулся, значит? Девчонок привел?

– А мы сегодня свиньей разжились, так что ужин будет барский! – гордо заявил дозорный. – А может этому Саше все-таки глаза-то завязать? Иваныч ругаться будет…

– Он троих фрицев убил! – огрызнулась Наташа и посмотрела на меня как будто виновато.

– А ежели он для отвода глаз только? – дозорный подозрительно прищурился и осмотрел меня с ног до головы. А я его, соответственно. Пожилой уже дядька, под полтос ему, пожалуй. Впалые щеки покрыты пегой щетиной, пальцы на правой руке желтые, курит много, видать. Махорку или беломор какой-нибудь. Такого типуса легче всего представить где-нибудь на завалинке возле сельпо в райцентре. Но винтовку держит уверенно. И взгляд цепкий, а не мутный, как у какого-нибудь деревенского синюгана.

– Ежели он расположение наше потом фрицам сдаст, а? – напирал он.

– Да что ты такое говоришь вообще?! – Наташа нахмурилась. На меня она больше не смотрела, на щеках заиграл румянец. Или злится, или стыдно ей за недоверие этого хмыря.

– Больно ты доверчивая, Наташка! – он погрозил ей пальцем и зыркнул в мою сторону.

– Зато ты такой бдительный, аж тошно! – фыркнула Наташка. – Фрицы все еще под Ольховкой стоят?

– Утром манатки собрали и уехали, – бодро отозвался мужик.

– И танк?

– И танк.

Повисло молчание. Наташа сверлила взглядом ни в чем не повинную елку, партизан-селянин сосредоточенно сопел и нежно поглаживал пальцами свою «мосинку».

– Правила есть правила, – сказал я с демонстративным добродушием. – Валяйте, завязывайте мне глаза. Не те времена нынче, чтобы первому встречному доверять!

– Вот это ты молодец, вот это дело! – партизан сразу засуетился и потащил из кармана сероватый платок. Вместе с тканью из кармана посыпалась табачная крошка и какой-то прочий мелкий мусор. «Фу…» – подумал я. Но виду не показал. Старательно корчил лицо добродушного, но не очень умного парня. Улыбался, руки в стороны разводил, ладони демонстрируя. Глазами хлопал простодушно. Приемчики примитивные, но вполне работают даже на тех, кто знает, что никакой я не пентюх с сельских выселок. Психология, мать ее ети. Даже самый бдительный хрен поневоле расслабится. Правда, по этой методичке много кто воспитывался, так что не думаю, что этот номер прокатит, когда меня начнут с пристрастием расспрашивать о том, кто я такой, откуда взялся и что это за ботинки такие нацепил, и где взял.

Тьфу ты, бл*яха, дались мне эти ботинки… Можно подумать, у меня кроме ботинок докопаться не до чего. Если до трусов разденут, то что? Врать им, что мне мама на трусах имя вышивала, чтобы в школе чужое белье не натянул в раздевалке? Что на самом деле меня Кельвин Кляйн зовут, или что там за лейбл у меня на трусах и майке?

– А звать-то тебя как, дядя? – спросил я, глядя как партизан деловито складывает мятую тряпочку удобной для завязывания глаз полосой. Чуть на заржал над его ответственным лицом, мировую проблему решает мужик, не меньше!

– Для тебя Сергей Гаврилович, – ответил он, старательно сопя. Вредная тряпочка никак не хотела нормально складываться, а еще ему боком приходилось держать винтовку, так что стоял он в позе цапли, решившей одновременно вздремнуть и почесать о дерево задницу. – До моих лет дорастешь, буду Серегой…

– А ты какого года рождения? – спросил я. Партизан нахмурил брови и посмотрел на меня исподлобья. Я радостно оскалил лицо в улыбке доктора Ливси. – Ну эт я чтобы понимать, когда до твоих лет дорасту!

– Одна тысяча девятьсот первый, – с важным видом ответил Серега, у которого наконец получилось превратить платок в нужной ширины полосу. Фиг его знает, чего он так долго с этим возился, мог бы просто мешок какой на башку мне натянуть, делов-то…

– Так это тебе целый сорокет получается? – присвистнул я с уважением. И прикусил язык, чтобы не ляпнуть, что я думал, что все пятьдесят с гаком. – Может мне присесть, дядя Сережа? Тебе тогда вязать будет удобнее…

Платок вонял махоркой и хозяйственным мылом. Но кажется в него не сморкались. Я такие платки помню, у меня бабушка всегда похожим волосы прикрывала. Белый в мелкую точку. А она как раз из этих мест была.

– Все, готово! – заявил Серега. Я его не видел, но отчетливо представил, как он встал, гордо подбоченившись. Орел-мужчина! – Теперь не подсмотрит! Веди в расположение.

– А ты? – спросила Наташа, и я почувствовал, как ее ладонь крепко сжала мои пальцы.

– А я на посту! – ответил Серега, и зашуршали ветки. Ага, шапку маскировочную снова натягивает. – Мне тут еще до ужина куковать! Свининки мне там оставьте только!

Мы двинулись. Глаза мне Серега завязал старательно, но неумело. Я спокойно мог смотреть себе под ноги, видел пятки наташиных кирзачей, траву, выпирающие из едва заметной тропы корни.

– Мы пришли… Саша, – Наташа смущенно споткнулась на моем имени и отпустила мою руку. Я стоял, опустив руки и ждал, когда она снимет с меня повязку. Так-то я и сам мог, руки же не связаны, просто мне хотелось, чтобы Наташа подошла еще ближе и прикоснулась ко мне.

Ее пальцы тронули мои щеки, я прикрыл глаза, чтобы не ослепнуть, когда она снимет повязку. Огляделся.

Я стоял в центре вытоптанной круглой поляны. Справа из-под травяной «челки» виднелся вход в землянку. Рядом с утопленной в землю дощатой дверью, прямо на сосне, доска объявлений. Бл*хя, я даже глазам своим не поверил! Натуральная такая доска объявлений! В правом верхнем углу – гордый профиль Сталина, левую половину фанерного листа занимает желтоватый газетный лист, на правой пришпилено несколько бумажек. И черно-белая фотокарточка бравого парня в тельняшке. А под ней на полоске бумаги выведено четкими чертежными буквами: «Степану Мурзину объявляется торжественная благодарность за проявленные смелость и героизм!»

А еще правее висел треугольный вымпел. Но он был скукожившийся, так что прочитать, что на нем написано, мне не удалось.

Чуть в отдалении стояли, прикрытые лапником, две телеги с прилаженными на них станковыми пулеметами. Тачанки, надо же! Чуть не прослезился от умиления, но тут же выдал себе мысленного леща. Можно ржать сколько угодно, но смертоносность этой штуки была весьма впечатляющей. Но раз тут стоят тачанки, значит и лошади у этого подразделения тоже имеются. И лагерь на самом деле сильно больше, чем кажется на первый взгляд.

Ага… Вон там за сплетенной из мелких сосенок стенкой – кухня. Дальше я заметил вход в еще одну землянку, не такой благоустроенный, как тот, рядом с которым я стоял. Двери на ней не было, просто квадратная нора в земле. Погреб-холодильник явно.

– Ты мне голову-то не морочь, нос не дорос! – донесся до меня чей-то противный сварливый голос. Такой мог принадлежать и бабке, и деду. Причем совсем необязательно это могут быть персоны почтенного возраста, некоторые и в молодости латентные бабки. И говорят точно вот так…

– Да говорю же, сначала надо картоплю закинуть, а уже потом лучок меленько покрошить. Только на картопле сначала должны поджарки появиться, а ежели лук сразу бросить, то получится размазня вареная, хрустеть не будет.

– Умный больно, я смотрю! Молча сиди, советы он мне тут будет давать…

– Так вкуснее же будет!

– Заботливый ты наш! Картошку давай чисти и не возникай! Вкуснее ему!

Видно собеседников мне не было, только слышно.

Вообще, немаленький явно лагерь. И не времянка. Нормально так окопались партизаны. По беглым прикидкам их тут не меньше пары сотен человек. Такая боевая единица не может работать стихийно. Наверняка есть связь с регулярными частями РККА. Хреново, блин. Так просто «Петрушкой» не прикинешься.

Одно дело навешать лапши мужикам с ружьями, другое дело кадровым офицерам. Наверняка командир при звании, а не председатель колхоза. Не удивлюсь, если еще и особист у них свой имеется.

По сути партизанский отряд в сорок первом – сборная солянка из крестьян, чекистов, НКВДшников, перебежчиков (батрачивших на немцев), военных, отбившихся от своих частей, партработников, оставшихся на оккупированной территории и прочих неприкаянных душ. Мне легче было притвориться каким-нибудь заблудшим козликом, дескать, деревню сожгли, и мамку потерял, вот и мыкаюсь по лесам. Возьмите в отряд. Ух, как за деревню свою бить гадов буду!

Но моя чертова одежда и «манеры» поведения с фрицами (три трупа за десять секунд), никак не вяжутся с образом деревенского Ваньки. Получается, что надо косить под армейскую разведку. Это сложнее. Вспомнить бы ее структуру. Такс… ГРУ еще не народилось, значит разведка сейчас относится к какому-нибудь управлению Генштаба Красной армии. Вроде к пятому. Или к четвертому? Эх… Историю разведки в академии лучше надо было учить в свое время.

Мои размышления прервала Наташа.

– Пойдем к командиру, – потянула она меня за рукав в сторону той землянки, возле которой торчала колоритная доска с объявлениями.

Постучала в дощатую дверь и, приоткрыв, просунула голову:

– Разрешите, товарищ капитан?

Землянка в ответ, что-то буркнула. Девушка обернулась ко мне и кивнула, мол, подожди пока, а сама юркнула в темный проем. Через пять минут из землянки вылез моложавый конопатый красноармеец в телогрейке (жара такая, как он не упрел?) и тыкнул пальцем на мою тушку, обвешанную шмайсерами, карабином и прочими трофеями, как елка новогодними игрушками:

– Дядя, оставь оружие у входа, я покараулю.

Я скинул с себя тяжелую ношу. Приятно снова ощутить легкость, но без оружия чувствовал себя будто голым.

– И пистолет тоже, – углядел «Вальтер» рыжий боец.

Пришлось отстегнуть кобуру. Свалил все в кучу у входа. Снял ранец и подсумки с патронами.

Я вошел в подобие пещеры, только стены выложены смолистым нетёсаным кругляком. Внутри помещение оказалось просторнее, чем выглядело с улицы.

Дощатый стол, лежанка, полки. Вместо табуретов – пни. Похоже на штаб и жилую комнату командира одновременно. За столом на единственной лавке сидел усатый мужик с лицом хмурого гусара. Даже усы подкручены совсем не по-пролетарски. Гимнастерка с петлицами капитана Красной армии никак не вязалась с аккуратно выбритой бородкой и по-графски белой необветренной кожей. Так и хотелось спросить: «Ваше благородие, что вы забыли в партизанском отряде?».

Рядом переминалась Наташа. Поглядывала то на меня, то на капитана.

– Садитесь, – кивнул тот на сосновый пень напротив него. – Я командир партизанского отряда капитан Слободский Федор Ильич. Расскажите о себе. Фамилия, звание. Какие у вас задачи?

Прежде чем усесться на «табурет» я хотел протянуть руку местному «боссу», но тот восседал с каменным лицом и не собирался делать ответных поползновений. Что ж… Будем держать марку. Раз ты капитан. Значит, я не ниже.

– Капитан Волков Александр Николаевич. Первое отделение войсковой разведки штаба фронта, – проговорил я, добавив в голос официоза и холода.

– Из самой столицы к нам пожаловали? – прищурился Слободский. – Какими судьбами, товарищ капитан?

– Я не уполномочен распространяться о задании в присутствии посторонних, – покосился на Наташу, та нахмурилась, а я незаметно улыбнулся ей уголком рта, дескать, извини, родная, служба.

– Сотникова, выйди, – кивнул девушке капитан.

Та, закусив нижнюю губу, поспешила к выходу. Видно все-таки на меня обиделась. После того, что «между нами было», я открыто выразил недоверие к ней.

Дверь за ней хлопнула слишком сильно. Струйка песка с потолка щекотнула за шиворотом.

– Рассказывайте, – сверлим меня испытывающим взглядом командир.

– Моя группа была закинута в окрестности Пскова для организации секретной операции. В ходе десантирования, самолет был сбит. Выжил только я.

– Что за секретная операция?

– Немцы уже на подступах к Ленинграду и его окрестностям. По данным разведки вместе с Германской армией «Север» прибыли и уже вовсю действуют немецкие искусствоведы, которым поручено описать и вывезти как можно больше предметов, представляющих художественную ценность. Одной такой ценностью, является Янтарная комната. Великое культурное наследие России, жемчужина летней резиденции российских императоров в Царском Селе.

Слово «Россия» употреблять сейчас не принято, но я специально это сделал, уловив в происхождении командира аристократические черты. И вроде не ошибся. Тот принялся меня подробно расспрашивать об этой Янтарной комнате.

В наше время каждый знает, что ее похитили фашисты в октябре сорок первого и с тех пор она бесследно исчезла. Моих поверхностных знаний туриста (бывал я на экскурсии, видел восстановленный дубликат комнаты) вполне хватило, чтобы выглядеть убедительным экспертом в этом вопросе и рассказать о тоннах ценного и редкого по степени прозрачности янтаря, флорентийских мозаиках, в сочетании с двумя тоннами золотых и серебряных подсвечников и прочих украшений.

Командир слушал с неподдельным интересом, а затем спросил:

– Объясните, товарищ Волков. Одного не пойму. Где мы и где Царское село. Почему вас забросили именно сюда?

– По нашим сведениям вывозить ценности будут через Псков, – уверенно вещал я, так как помнил, что Псков во время ВОВ стал неким тыловым плацдармом для фашистов, гады даже считали его своим. – Немецкое руководство, которому поручен вывоз ценностей, находится здесь. Моя задача предотвратить хищение Янтарного кабинета.