Зов Иерихона

Дитрих глянул на стол. Там тыльной стороной вниз лежала фотокарточка. Он поднял снимок, поглядел на лицо. Да, этот точно мёртв. Дитрих тоже его помнил.

– Он живой, идёт навстречу, переваливается так, неуклюже, лицо синюшное. Я глазам своим не поверил. Пригляделся – точно он! Живой! Дитрих, слышите? Жи-вой!

Корб вновь схватил Дитриха за локоть и начал трясти.

Дитрих хотел сказать, что такого просто не может быть, но перед глазами всё кружила мясная лавка и тот…кто? призрак? хмельной туман? живой человек?

– Это от усталости, – наконец прошептал Дитрих, но не поверил своим словам.

– Дитрих, я сошел с ума? – с надеждой спросил Корб.

– На сумасшедшего вы не похожи. А если и так, то тогда я тоже безумен, – Дитрих поднёс стакан к губам, но тот оказался пустым.

– Я принесу ещё, – спохватился Корб. Встал, слегка запинаясь, ушел в другую комнату. Долго гремел стеклом, ругаясь.

Дитрих поднялся, его тут же начало качать – он понял, что шотландский самогон уже порядочно ударил в голову. В ожидании новой порции крепкого пойла решил оглядеться.

Богатое убранство комнаты не сразу бросилось в глаза. Всё сдержано, строго, без лишней помпезности. Но одного прикосновения к столу хватило, чтобы понять, что сделан он из красного дерева, а углы оббиты серебряными резными вставками. За такой надо выложить кругленькую сумму. Работа мастера.

Стены украшены шпалерами тонкой работы, в углу светильник, отполированный до зеркального блеска. Около оббитого кожей кресла удобно расположился небольшой шкаф, забитый толстыми фолиантами.

Каждая вещь здесь пахла чем-то безумно дорогим – кожей, ароматным табаком, заграничными пряностями, столетним дубом, духами из последних коллекций парфюмеров. Дитрих спрятал руки в карманы, боясь дотронуться до чего-нибудь и обесчестить эту чистоту своими пропахшими щелочью и кислой капустой заскорузлыми пальцами.

Ещё одной особенностью комнаты были картины, в неимоверном количестве висели они на стенах, и еще с два десятка лежало в углу, словно ожидая своей очереди. На одних были изображены неизвестные ему люди, в странных одеждах-накидках, а то и вовсе голые, на других – пейзажи, до боли знакомые сердцу – Иерихон и его окрестности. Вон вид на озеро, вон каменный утёс, где в прошлом году разбился Отрыжка-Роб, вон лес, с другой стороны которого живёт гробовщик.

Дитрих поежился.

Захотелось выпить ещё.

Словно читая его мысли, в комнату вернулся Корб.

– Красивые картины, – произнес Дитрих, благодарно принимая из рук Корба наполненный стакан.

– Это мои картины. Я – художник.

– Ваши? То есть вы их нарисовали?

– Да.

– Очень красиво, правда. А вот этот дядька – это ваш родственник? Может дед? Похож чем-то.

Корб смутился.

– Это же Юлий Цезарь!

– Цезарь, – эхом повторил Дитрих. – Да определенно есть сходство с вами. Все-таки дед, я прав?

Корб невесело улыбнулся. Потом глаза его заблестели, он поставил стакан на стол и махнул Дитриху рукой.

– Пойдёмте, я покажу вам свою последнюю работу.

Они миновали коридор, поднялись по винтовой скрипучей лестнице на второй этаж и очутились в мастерской.

Среди всеобщего хаоса холстов, бумаг, набросков и банок с краской посреди комнаты стояло полотно, огромных размеров, около двух метров в высоту и трёх в длину. Картина была ещё не завершена, но и то, что было нарисовано, заставило Дитриха мгновенно протрезветь.

– Так вот вам зачем понадобились фотографии мертвецов… – хлопнул он себя по лбу.

Корб улыбнулся. Пояснил:

– Картина называется «Падение города». Как вам? Нравиться?

Дитрих подошел ближе. От неоднозначности чувств раскрыл рот.

Город – несомненно, Иерихон, – главная площадь, на которой нарисованы люди. Они в панике, в той стадии её, когда ещё миг и безумство ослепит глаза, и они рванутся напролом, прочь, подминая всё живое под себя, не различая штыков и ям, лишь бы спастись, уйти прочь из западни. Дома превратились в развалины – камни и пыль. Кого-то придавило обрушившейся стеной, среди обломков видны части человеческих тел. Горят соломенные крыши. Маслянистый дым стелется по земле. Собаки надрывно лают, но предотвратить случившееся уже не могут. Солдаты храбро защищали город, но теперь они мертвы – их тела подмяла под себя вражеская конница, на копьях висят ошметки тел. Лица погибших, маски смерти, выражение боли. Эти лица, эти гипнотические лица, так знакомы! Проклятье!

– Погибшие люди на картине… вы срисовали их с моих фотографий. Но зачем?!

Дитрих смахнул холодный липкий пот со лба, нервно стал почесывать свою бороду.

– Достоверность, – ответил Корб. На его лице играла едва заметная улыбка – он был доволен, что его работа произвела впечатление. – Для меня каждая деталь имеет значение. Не хотел срисовывать мертвецов с живых людей, – суеверный я в этом плане, – поэтому обратился к вам.

– Будь проклят тот день, в который я родился! Эта картина – у меня холодок по спине пробежал! Господи, а местность! Я знаю этот район – это ведь центральная площадь.

– Верно.

– А зачем?.. – Дитрих не смог сформулировать вопрос до конца.

– Иерихон – это то место, о котором я узнал случайно. Был как-то раз проездом. Как увидел, сразу понял – здесь будет написана моя следующая картина. Видите ли, места для меня имеют огромное значение. Они дают мне силы, вдохновение. Это не увидеть глазами, только почувствовать на уровне сердца. Пространство начинает оплетать тебя невидимыми жгутами силы и уже невозможно вырваться. Иерихон – как раз такое место. Место силы. Но силы тёмной. Такое тоже бывает. Поэтому картины получаются несколько мрачными. Я долго продумывал сюжет, подбирал ландшафты, но, увидев этот город, отбросил всё. Просто начал рисовать первое, что пришло в голову. Сделал сотню набросков и эскизов. Ходил по городу, смотрел. А потом меня словно осенило. Словно пришло откуда-то сверху. И я начал писать эту картину.

Корб, довольный реакцией Дитриха, утёр ус.

– В основе картины лежит один библейский сюжет. Там рассказывается…

Дитрих качал головой, то, подходя к холсту вплотную, то, рассматривая издалека. Взгляда он был весьма отстраненного и едва ли слышал и части слов Корба – был весь погружен в изучение шедевра.

– Странные вы художники, – перебил он Корба, наконец, вынеся он свой вердикт.

– Чем же это? – смутился Корб.

– Всё меня этот вопрос мучает – зачем рисовать картины, когда давным-давно изобретён фотографический аппарат? Увидел нужный пейзаж, сфотографировал. Конечно, с сюжетами такого рода сложнее будет, но ведь можно и актёров нанять. Тех денег, которые вы мне отстегнули ради фотографий, хватило бы с лихвой, еще бы и на лошадей осталось. Постановку устроить. Как в театре. Конечно, с фотографией такого размера повозиться нужно будет. Я вот тоже хочу подобного рода делом заниматься. Потом, когда время появиться, в своё удовольствие. Нынче, знаете, такое приходиться фотографировать… не приведи Господь. Может, слыхивали? – дагеротипия? – отталкивающая, скажу я вам, вещь. А ведь пользуется спросом.

Корб неопределенно кивнул головой.

– Лучше уж фотографировать природу, – продолжил Дитрих. – Приятнее глазу.

– Фотография чёрно-белая, картина в цвете. И это только самое поверхностное объяснение, какое можно привести в пример. Картина – это искусство. А фотография – так, ремесленничество.

– Фотографию и раскрасить можно – тут ума особого не надо. А искусство, не искусство – какая разница? Результат-то один. Захотел я сделать чей-нибудь портрет, взял и снял его на аппарат, быстро и просто, пока вы будете возиться с красками. Да ещё не так что-нибудь нарисуете, где приврете, нос больше намалюете, губы толще – всякое может быть, рука, к примеру, дрогнет. А у меня всё без вранья. Какой есть, такой и получится. Механизм не соврет, он всю правду покажет. Искусство-то ведь оно для этого и нужно, я так уразумею, чтобы правду показывать.

– Глупые споры, – отмахнулся Корб. – Фотоаппарат и краски – это только инструмент в руках творца. А как он поступит с ними дальше – это уже другой вопрос. Не даром первый способ получения фотографии придумал художник.

– Неужели? – удивился Дитрих.

– Представьте себе. Жозеф Ньепс, так его звали. Он стал первым человеком сумевшим закрепить «фотографический» снимок на бумагу. Поймать, так сказать, свет и сохранить его. Гений! Он сфотографировал свой вид из окна. Экспозиция снимка продолжалась восемь часов! Карточка, конечно, так себе, качество ни к чёрту. Но сам факт! – Корб вдохновенно закатил глаза. – Я, признаться, даже видел знаменитый даггеротип братьев Сюсс. Это просто неопи…

Разговор внезапно был прерван истошным женским криком.

Дитрих и Корб переглянулись, и в ту же секунду с любопытством прильнули к окну.

С ужасом стали наблюдать жуткую картину.

Женщина, молодая ещё, растрепанная, обезумевшая, бегала по площади и истошно кричала, вцепившись себе в волосы. Окруживший её люд с интересом наблюдал за ней, боясь приблизиться. Кто-то хотел было успокоить сумасшедшую, но, едва не лишившись глаз и получив крепкую оплеуху, тут же отстал.

Побелевший Дитрих отпрянул от окна. В голове помутилось, а сердце будто сковало тугой паутиной.

– Что такое? Вам плохо?

– Я её знаю, – прохрипел Дитрих. – Вдова. Она приходила ко мне. Делала заказ на пост мортем. Мужа сфотографировать. Фрэнка…

Глава 6. Цветочный сад

Вечер клонило в сон. В приятной полудреме ночь нехотя наваливалась на город. Темнело. Дневная суета сменялась ночной покойной тишиной.

Хенна О'Брайан зажгла керосиновую лампу, глянула на смолянистый огонёк. Тусклый неровный свет наполнил комнату, распугал по углам призрачные тени.

– Ангелы укладываются спать, – прошептала Хенна, глядя, как садится в кровавый туман солнце. – И мне пора.

Она задёрнула занавески, присела в кресло. Прислушалась. Тишина приятно оплела её, но в сон не утащила, медлила. Она поняла, что уснуть вновь не удастся. Так иногда бывает, покой наполняет все тело, сминает разум и до того становится кристально чисто в голове, что и уснуть уже невозможно. Одни только и мысли о боге. О свете. О непорочном всеобъемлющем свете, что стелется в раю, и поглощает все, и дарит тепло и упокоение.

В пыльной безмятежности звон часов раздался словно гром. Хенна вздрогнула от неожиданности. В сердце неприятно закололо.

– Заикой стану! – проворчала она, поднимаясь с кресла. – Выпить чаю на ночь что ли? Травяного душистого чаю. Может, усну? И то верно!

Она прошла на кухню, поставила чайник на огонь. Долго смотрела на языки пламени, пока чайник не закипел. Огонь её завораживал и пугал. Было в нём что-то бесовское.

«И пролил Господь на Содом и Гоморру дождем серу и огонь от Господа с неба, и ниспроверг города сии, и всю окрестность сию, и всех жителей городов сих, и все произрастания земли», – она помнила эти слова. И живо представляла описанную картину. Огненный дождь, пожирающий все на своем пути. Справедливое наказание для грешников. Картины конца света, описанные в Библии, всегда особенно красочно представлялись ей. Порой она даже чувствовала запах дыма и крики людей. Огонь пожирает, огонь очищает.

Из дальнего шкафа на стол перебрались две глиняные баночки – в них Хенна хранила травы – ромашку в одной, бергамот в другой.

– Самое лучшее средство успокоится, – улыбнулась она. – Ведь, правда, Джим?

Она глянула на пол, в тот угол, где по обычаю своему любил сиживать Джим – её верный спутник жизни и единственный друг – собака, помесь овчарки и еще не пойми кого. Она подобрала его еще щенком на улице. Кто-то до полусмерти избил животное, и выкинул помирать. Хенна выходила пса, даже к ветеринару водила показывать. Пес в благодарность стал её верным другом, по ночам укладывался у изголовья кровати – охранять хозяйку, по утрам всегда вылизывал лицо, поднимая порой еще до рассвета. Так они и жили, вдвоем, и больше никого.

Пса на своем месте не было.

«Убежал, прохвост!», – фыркнула про себя Хенна. Но под сердцем опять кольнуло, теперь уже иглой беспокойства – Джим по вечерам не гуляет, не любит лапы морозить в вечерней прохладе.

«Вернется, обязательно вернется», – подбодрила она себя.

Процесс заварки был отточен до автоматизма и потому быстр. Ловко орудуя посудой, она заварила чай, накрыла маленький заварник полотенцем. Стала ждать.

Пока травы запаривались, решила выглянуть в окно.

В свете уличного фонаря начала наблюдать за редкими прохожими, попутно высматривая и своего пса.

– Подумать только! – пробубнила она себе под нос, заприметив вдалеке кого-то. – Женщина, не молодая уже, а так одевается! Всё наружу! Срам! А эти проходимцы? Так и пялятся на неё. Им дай волю – зажмут её и у первого забора обесчестят. И куда мир катится? Господи, ослепи мои осквернённые глаза!

Хенна отпрянула от окна. Не зная, чем себя занять, переплела волосы. «А седин все больше», – проскользнула мыслишка, скользкая и гадкая как осьминог.

– Джим! – вновь позвала она, оглядывая комнаты. – Да где же ты, проходимец?!

Пес не ответил.

Хенна прихватила керосиновую лампу и прошла по коридору в прихожую.

– Джим, ты тут? А ну отвечай, негодник! Вот я тебе задам жару сейчас! Попадись мне только! Да где же ты?!

По углам прятался только мрак. Хенна встревожилась сильнее. Её верный пес, который служил ей верой и правдой столько лет, вдруг исчез. Куда же он мог запропаститься? Может, утащил кто? В наш век и не такое случается. Что с ним сделали? Живодеры замучили? Говорят, сейчас научились шить из собачея шерсти шубы. По виду от лисьей не отличишь, а дешевле выходит. Вот как делают, людей обманывают! И что же это они, шкуры с животных домашних, что ли сдирают? Страх-то какой! Или дети – эти злые бессердечнее создания, – закидали тебя камнями? Только попадитесь мне сорванцы на глаза – все волосы повырываю!

– Джим, где ты прячешься? Выйди ко мне, я дам тебе твое любимое лакомство! Вот! Печенье! Возьми, возьми! Ну что же ты?

Около порога что-то тихо устало фыркнуло. Хенна направила луч света туда. Во тьме никого не было.

В дверь заскреблись. Хенна поняла, что звук доносится с улицы.

– Ты за порогом? Сейчас мой милый я открою тебе двери. Как же так получилось, что ты оказался в холоде? Неужели я тебя не увидела когда запиралась? Ох, старая я совсем стала! Совсем голова не соображает!

Она быстро отперла замок, распахнула двери. Осветила фонарем порог. В ночной мгле на неё взглянули два угасающих огонька.

– Джим, что с тобой? – выдохнула Хенна. На душе все оборвалось. Разум еще ничего не сообразил, но сердцу хватило мгновения, чтобы понять – случилась беда.

Черный комок сжался еще сильнее, а потом и вовсе обессилено упал. Лапы собаки вытянулись и задрожали, словно в припадке.

– О, боже! О Господи!

Хенна подхватила пса на руки и внесла в дом.

– Что случилось? Что же случилось с тобой? – все повторяла она в полголоса, оглядывая пса. Джим из последних сил поднял голову, лизнул щеку хозяйки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.