Девушки здесь все такие милые

Когда Билли нашла меня на крыльце, я превратилась в хлюпающий кисель. Она обняла меня крепко-крепко и принялась честить Мэтта на чем свет стоит.

– Да ну его к черту, Амб! Я серьезно! Порви с ним да цапни напоследок побольнее!

Мы поехали домой к Билли и сочинили эпичную речь, в которой я объявлю ему о расставании, напридумывали кучу обидных слов. Я вырубила телефон и продрыхла все выходные. Когда в понедельник я увидела Мэтта в школе, он как ни в чем не бывало положил руку мне на талию и поцеловал в щеку. Я не смогла собрать в кучку нужные слова и, как попугайчик, лишь повторила за ним «я тебя люблю», ненавидя себя все сильнее с каждым слогом.

– Тебе уже лучше? – наконец выдавила я, смаргивая слезы.

– Да, хоть в себя пришел, – отозвался он. – Я подумал, что ты тоже заболела, раз не звонишь.

Самое время было толкнуть заготовленную речь, но она застряла у меня в глотке.

– Нет, я не заболела, – пролепетала я, и тут зазвенел звонок.

Я пообещала себе, что позвоню ему вечером и все выскажу, а Билли в свое оправдание заявила, что по телефону это будет даже проще. Но не успела – его эсэмэска пришла первой. «Я думаю, нам надо перестать встречаться. Прости, но мне нужно сосредоточиться на учебе». Это был нож в сердце.

Я не осталась в долгу: «Ты жалкая пародия на мужика, раз не можешь даже порвать со мной, глядя мне в глаза. Я знаю, что ты сделал». Но было уже поздно. Мои слова лишились поражающей силы. С тех пор я решила использовать парней так же, как они стремились использовать меня. Если я не буду относиться к ним серьезно, им не удастся меня ранить.

В Уэслиане я шастала по всем вечеринкам, на которые меня приглашали, не желая сидеть как прикованная с Флорой, которая почти ни на какие тусовки не ходила, хотя к нам в комнату то и дело впархивали девушки, норовившие ее куда-нибудь позвать. Каждый вечер, перед тем как она ложилась спать, ее телефон заливался песней «I don’t want to miss a thing» группы Aerosmith – рингтон Кевина, – и они болтали чуть ли не час – воркование, прерываемое всплесками нежного смеха.

Если во время этих звонков мне случалось быть в комнате, я надевала наушники и делала вид, что не слушаю, – но не слушать не могла. Разговоры у них были самые банальные: Флора рассказывала о каждой мелочи, которая произошла с ней за день. В Моконе сегодня была лазанья с кружевом подсохшей лапши – вздох, та еще еда для вегана. Сестра прислала веганский горячий шоколад. Кто-то из преподов что-то сказал. Я что-то сказала. Мое имя упоминалось часто. «Вот погоди, познакомлю тебя с Амб. Она такая милая!»

Я пыталась проникнуться ее энтузиазмом, но получалось какое-то дурное лицедейство. Я считала, что быть милой – такая же наивность, как кому-либо доверять: ни к чему хорошему это не приводит. Флоре не мешало бы знать, какую власть над собой она дает в руки окружающим. Опасно быть мягкотелой в мире, где надежнее не снимать защитного панциря.

Я мягкотелость больше проявлять не собиралась. Еще не хватало – раз существуют на свете особы вроде Джессики Френч, которые в лицо улыбаются, а за спиной обманывают. Как бы сильно я ни ненавидела Мэтта, их я ненавидела еще больше. Все они одним миром мазаны, и все против меня.

Поэтому я предпочитала укреплять панцирь. Я копировала стиль девушек из нашего общежития – девушек более красивых и модных, чем я: Джеммы, ходившей в драных джинсах и фланелевых рубахах оверсайз, Клары, носившей мини-юбки и колготки, и даже лаборантки Дон, чьи кудрявые, без намека на завивку, золотисто-каштановые волосы струились по спине сияющим водопадом.

Каждый день перед занятиями я старательно разглаживала утюжком волосы и размалевывала лицо всевозможными средствами из арсенала Бобби Браун. Меня бесило, как сидит на мне одежда, – все нарочито в облипочку. Каждое зеркало преумножало мои изъяны.

Но я смогу от них избавиться. Я актриса и приехала в Уэслиан учиться. Я достаточно хороша собой, если правильно краситься, и достаточно стройна, если правильно питаться, – но недостаточно, чтобы рвануть в Голливуд, жить в машине и между кастингами сушить волосы под сушилками для рук в фаст-фудных забегаловках. Мне нужно по-настоящему освоить актерское ремесло.

Когда на почту пришло извещение о зачислении в Уэслиан, я сделала вид, что потрясена. На самом деле я ничуть не удивилась, но чувствовала, что должна изобразить удивление, хотя сама не понимала почему. Пройдет много лет, прежде чем я пойму, что девушкам не положено иметь честолюбия, – можно только брать его иногда напрокат, чтобы, не дай бог, никого не обидеть.

Я была уверена, что буду играть в колледже, пока не попала в Уэслиан и не встретила Дору из другого баттсовского корпуса, которая уже выступала на Бродвее, и Сиенну с нашего этажа, которая летом сняла пилотный выпуск телевизионного шоу. Тут я ясно поняла, с чем мне предстоит столкнуться. Я рассчитывала получить роль в одной из осенних постановок театрального отделения. Но страх неудачи, вдруг превратившийся в жгучую уверенность, заставил меня пропустить прослушивания. Я сказала себе, что обязательно попробую в следующем семестре. К тому времени я освоюсь со здешней конкуренцией, и мне уже ничего не будет страшно.

Я не знала, насколько окажусь права.

Флора хотела стать психологом и работать с проблемными детьми. Она тут же взяла под покровительство всех остальных девушек на нашем этаже: раздавала тампоны и советы по поводу отношений с парнями, расклеивала на дверях разноцветные бумажки с накорябанными речевками: «Все в твоих силах! Ты великолепна!»

Мне она оказывала особое внимание: с сиропной улыбкой заплетала мне косы, расспрашивала о школе – впрочем, возможно, это был лишь повод взамен рассказать о себе. Она много говорила о Кевине, с которым познакомилась в фэйрфилдском клубе, где их отцы играли в гольф.

– Отношения на расстоянии – это тяжело, – откровенничала она. – Но у нас хватит терпения. Мы справимся.

– А почему ты тоже не подала документы в Дартмут? – поинтересовалась я однажды, когда мы ужинали в Моконе. – Ну просто – ты ведь так по нему скучаешь…

Отношения на расстоянии обречены – вот что я хотела сказать на самом деле. Они могут выжить только в том случае, если оба партнера не ревнивы. Флора, сколько бы ни твердила, что доверяет Кевину, ревновала будь здоров. А как еще объяснить эти вечерние звонки – а названивала она ему чаще, чем ходила по-большому, – да и сам рингтон? Она желала не упускать ничего в его жизни.

– А я не прошла, – отозвалась Флора. Впервые в жизни я услышала в ее голосе досаду. – Меня не взяли. Можно было поступить в университет Нью-Гэмпшир – тогда мы были бы поближе, – но Кевин сам сказал, что Уэслиан для меня предпочтительнее.

– Он исходит из твоих интересов.

– Угу. Он не уговаривал меня поступать в Нью-Гэмпшир.

И я поняла: ей хотелось, чтобы уговаривал.

Годы спустя я представляла себе, как старшеклассница Флора в форме частной школы, которая как влитая сидит на ее идеальной фигуре, валяется на огромной кровати в фэйрфилдском поместье, веером разложив рекламные проспекты разных университетов. Перед ней весь мир – только руку протяни, в самом буквальном смысле. Она смотрит на брошюру Уэслиана и откладывает ее в сторону. Как бы сложилась ее жизнь, если бы она действительно это сделала?..

Формально я познакомилась с чокнутой соседкой Лорен – второй девушкой, жившей в соседней комнате, – на посвяте в начале семестра. Она ходила на два курса, которые посещала и я: актерское мастерство и введение в драматургию. Вероятно, она, как и я, питала актерские мечты, но с ней я никогда и ни под каким видом не смогла бы соперничать – с выпускницей нью-йоркской школы Спенс, которая уже успела побарахтаться в модельном бизнесе и часть детства провела во Франции.

Звали ее Слоан Салливан, но она всем представлялась просто Салли. Ее родители, наверное, как посмотрели на ревущий розовый сверток, так сразу и поняли, что барышней она вырастет своеобразной. Меня вон нагрузили аж десятью слогами в общей сложности – Амброзия Франческа Веллингтон. Это имя даже сократить прилично невозможно, поэтому я стала Амб – жалкий обрубок, который большинство людей считают уменьшительным от Амбер. Я их почти и не поправляю.

У Салли была своя шайка-лейка. Она могла стать одной из баттерфилдских мажорок так же легко, как и хипстершей из УэстКо2: было в ней что-то не поддававшееся категоризации. Она кралась по коридорам Баттса в сетчатых колготках и доках, заявлялась на пары в трениках и мужской рубашке, курила косячки с демонстративной небрежностью и никогда не оставалась в одиночестве: и девчонки, и парни волочились за ней шлейфом.

Ей незачем было со мной заговаривать – ее харизма уже привлекла достаточно адептов. Но ей было скучно, а я искала внимания, и все это пересеклось на вечеринке в Николсон-холле, известном как Никс, через пару недель после начала семестра.

– Ну и угэшная туса! – сказала она, подгребая ко мне, Лорен и Флоре, которая в кои-то веки взяла отгул от вечернего созвона с Кевином и пошла с нами. – Мне всегда так быстро становится скучно! Пора оживить это болото.

– О боже, – Лорен покачала головой. – Только не это.

– А я не к тебе обращаюсь, – отбрила Салли. – Я обращаюсь к Амброзии из Пеннингтона. И к вам, девчонки, – она тормознула проходивших мимо Джемму и Клару. – Видите вон того парня? В кошмарных бежевых штанах? Это Дэйв – Любовь-Морковь. Самый пафосный говнюк в этой комнате – а это что-то да значит.

– Ты о Дэйве Холмане? – уточнила Клара. – Он со мной ходит на матстат.

– Все уши прожужжал о своей подружке из Калифорнийского университета, – продолжала Салли. – Бесит. Пора с этим разобраться.

Никто не заглотил наживку. Кроме меня – уж очень охота мне было выделиться. Кроме того, я тоже знала Дэйва-Любовь-Морковь. Он жил в Баттс-А и постоянно ныл о своей Лесли. От того, как он произносил ее имя, – таким бархатно-нежным голосом, – у меня кровь стыла в жилах.

– Да он мудак, – сказала я. – Что думаешь делать?

Салли уставилась на меня. Это напоминало обряд миропомазания. Остальные девушки хранили молчание, ожидая, какие приказания отдаст мне Салли. Но мне казалось, что их просто больше нет – а я есть.

Музыка зазвучала громче. Салли наклонилась ко мне и прожужжала в ухо:

– Заставь его изменить своей подружке. Сегодня же. Докажи, что он такое же животное, как они все.

Не знаю, почему она не захотела попросту сделать это сама. Лучше Салли тут никто бы не справился. Я остро осознавала, что мой ответ каким-то образом предопределит весь грядущий семестр, но не понимала, до какой степени.

И даже раздумывать особо не стала.

– Ладно, – сказала я.

Салли потрепала меня по щеке.

– Шоу начинается, – шепнула она еле слышно.

– Амб, – позвала Флора. – Я скоро домой. Ты идешь?

Конечно же, она пыталась помочь мне выпутаться. Спасибо, не надо.

– Нет, я остаюсь, – ответила я.

В ее взгляде мелькнуло осуждение, между бровей залегла складочка. Но почему-то ее недовольство меня лишь раззадорило.

Когда она убралась, я опрокинула шот текилы и пошла в атаку. Салли и остальные девчонки смотрели со стороны. Это был спектакль – словно я опять играла на школьной сцене, только на этот раз перед более взыскательной публикой. Я понимала, что обольщать Дэйва голой плотью – пустое дело. Это должно быть более изящным. Слезы, выступившие на моих глазах, были неотличимы от настоящих.

– С тобой все в порядке? – спросил он. В его шоколадных глазах отразилась озабоченность. – У тебя такой грустный вид…

– Да это все из-за моего парня! – воскликнула я и спрятала лицо в ладонях. – Представляешь, он заявил, что не может больше поддерживать отношения на расстоянии! Мол, не стоило и пытаться…

Дэйв ободряюще похлопал меня по спине. И предложил бумажный платочек. Вместо платочка я уткнулась в его лососево-розовую рубашку и ощутила, как он застыл от моей близости.

– Какое скотство, Амб! Ну знаешь, может, оно и к лучшему. Он же тебя ни в грош не ставит!

– Самое мерзкое, что он вечно капал мне на мозги: мол, это я все порчу. Стоило мне перекинуться парой слов с каким-нибудь парнем – тут же начинал выспрашивать, кто да откуда. Форменная па-ра-ной-я! – Я растянула это слово в какое-то гротескное чудище. Именно так – я знала из обрывков его разговоров, – вела себя Лесли. Лесли, которая в моем воображении уже превратилась в Джессику Френч с ее розовыми губами.

– Мне очень жаль, – сказал он. Извинение от имени всего мужского пола, не значащее ровным счетом ничего.

Я решила укрепиться на занятых позициях.

– Ты, наверное, и представить себе не можешь, каково это! Когда тебе не верят, хотя ты не делаешь ничего плохого!

– Ну почему, и у меня такое бывало, – выдал он, и этого было достаточно.

Понадобилось полчаса и целый водопад фальшивых слез, чтобы Дэйв предложил поговорить в каком-нибудь местечке потише. Мы переместились в его комнату, пропахшую дезодорантом Axe. Он набросил мне на плечи одеяло, но я его стряхнула.

Не знаю, сколько я там просидела, прежде чем Дэйв разоткровенничался насчет недостатков Лесли. Не знаю, сколько было времени, когда наши головы коснулись его подушки. Задушевный разговор нас утомил – но не настолько, чтобы я не уткнулась ему в шею, и не настолько, чтобы не затвердел пенис в его джинсах. Дэйв застонал, когда я коснулась его через ткань, его губы в темноте нашли мои. Несмотря на то, что он меня ни капельки не привлекал, – плохая кожа, безвольный подбородок, – я испытывала странное возбуждение, когда вскарабкалась на него, вся в броне собственной силы.

Дэйв кончил в штаны – для меня это стало и разочарованием, и облегчением. Когда он захрапел, я выскользнула из его постели, долго петляла по извилистым коридорам, наконец добралась до Баттс-С, завернула в ванную и плеснула себе в лицо воды. А когда вышла, наткнулась на Салли: босая, в шортах и худи, она, похоже, только-только выбралась из очередной койки.

– Шоу начинается, – сказала я и подмигнула ей, как она мне на той первой вечеринке, – во всяком случае, я почему-то была уверена, что тогда она подмигнула именно мне. Я улыбалась до ушей, когда входила в свою комнату, на двери которой пылал неоново-зеленый листок – «Все в твоих силах!».

«Вот уж точно», – подумала я. Никогда я еще не чувствовала так остро, что живу.

5. Сейчас

Кому: «Амброзия Веллингтон» [e-mail]

От кого: «Совет выпускников Уэслиана» [e-mail]

Тема: Встреча выпускников 2007 года

Дорогая Амброзия Веллингтон!

Встреча с прошлым уже не за горами! Не забудьте захватить фотоаппарат, альбомы, скрапбуки, фотографии и другие вещи, которые хранят старые воспоминания, – чтобы дать начало новым. И приготовьте свой самый лучший красно-черный наряд для торжественного ужина!

Искренне Ваш,

Совет выпускников

Ее имя было в каждом письме-напоминании – притулившееся под Советом выпускников, выделенное жирным шрифтом, хотя сама она никогда не стремилась выделяться. Флора Баннинг, неутомимая общественница, протестовавшая против невеганской еды в буфете и устраивавшая киновечера. Мне никуда не деться от ее лица, когда мы с Адрианом приедем в кампус, от ее белоснежной улыбки и полного отсутствия морщин (как она увлажняла и умащала кожу – это отдельное искусство). Из всех, кого мне предстоит увидеть, ее я боюсь больше всего.

Впрочем, лишь потому, что еще одного человека – человека, который подозревает меня в самом худшем, – на встрече выпускников не будет.

Я забиваю в поисковую строку детектива Тома Фелти – теперь он уже капитан Фелти – с рабочего компьютера, уничтожая остатки дорогущего салата, который заказала на обед. Иногда я гуглю, как он поживает, – мне спокойнее убедиться, что он в Мидлтауне, далеко-далеко от меня. Его голубые глаза пронзают меня с экрана, словно он знает, где я. В ушах у меня до сих пор отдается канонада вопросов, которыми он забрасывал меня в полицейском участке. «Вы не замечали? Вы не знали?» Он пытался меня расколоть. Я не поддалась.

Я на таком взводе, что после работы иду не прямиком домой, а в спортзал, расположенный в нашем же доме. Причем пробираюсь через заднюю дверь, которую старуха миссис Лоу всегда подпирает деревяшкой, чтобы удобнее было заносить покупки. Не хватало еще наткнуться в холле на Адриана. Снимая квартиру, мы думали, что будем каждый вечер потеть в спортзале, а не валяться на диване и тупить в телевизор.

Когда мы начали встречаться, я из кожи вон лезла. Брила ноги и на корню истребляла любой намек на лобковые волосы, если они отбивались от той анемичной взлетно-посадочной полоски, которую я возделывала, как любимый огородик. Каждые выходные мы вместе бегали в Астория-парке. Вскоре мы съехались, и тут-то все пошло под откос. Адриан стал испражняться с открытой дверью и наел дряблое брюшко, нависавшее над штанами. «Отцу семейства положено», – шутил он, хотя никаким отцом не был – но очень хотел стать.

И я тоже бросила стараться. Адриану все равно, если я не накрашусь. А если накрашусь, он этого даже не заметит. Впервые в моей жизни что-то было просто. Но для меня это было противоестественно. Я не понимала, кто я, если не силилась стать кем-то другим.

Подтягиваясь, я залезаю на беговую дорожку. Адриан однажды предложил нам купить собственную такую. «Ты будешь бегать, а я писать», – сказал он. На мой вопрос, куда мы ее впихнем, он ответить не смог. Жилой площади у нас семьсот квадратных футов, кухню от остальной квартиры отделяет дверной проем с аркой, а спальня, как микроопухоль, лепится где-то сбоку. Две тысячи триста долларов в месяц за то, чтобы не иметь никакого личного пространства и чистить зубы над раковиной, которая усыпана сбритой мужниной щетиной.

Я начинаю бежать, задрав дорожку покруче, чтобы сжечь побольше калорий. Телевизор, висящий на стене напротив, показывает местные новости, в основном всякий криминал. В памяти всплывают кадры из Гробовщаги: толпа девчонок перед Баттерфилд-С, трясущиеся бледно-соломенные ноги в траве, молодой полицейский с его просьбой отойти от хлопающей на ветру желтой ленты. Я и подумать не могла, что скоро Фелти обрушит на меня шквальный огонь своих вопросов. Это была роль всей моей жизни.

Тяжеловесно топая, я поднимаю скорость до седьмой. От меня пышет жаром. В сотый раз я пытаюсь придумать, как бы увернуться от этой встречи выпускников. Хэдли и Хизер постоянно спрашивают, что я надену на торжественный ужин, и уже планируют, как мы все вместе сфотографируемся у нашего коттеджа на Фонтейн-авеню, в котором мы жили на последнем курсе. Но потом снова передо мной возникает записка, впаявшаяся мне в память. «Нам надо поговорить».

«Почему именно сейчас?» И почему на встрече выпускников? Почему она ни разу не пыталась со мной связаться и почему мне не удавалось найти никаких концов, как я ни билась? Ни в Фейсбуке, ни в Инстаграме – ее не было ни в одной социальной сети.

Мокрым пальцем я выставляю скорость на восьмерку. Ее слова гонятся за мной по пятам. «Нам надо поговорить о том, что мы сделали той ночью». Они превращаются в другие слова, которые она должна была бы сказать. «Нам надо поговорить о том, кем мы стали той ночью».

Я понятия не имею, какая она сейчас. С другой стороны, я и тогда ее толком не знала. Она как была, так и осталась для меня загадкой. В этой дружбе, продлившейся несколько месяцев, мы были скорее чем-то умозрительным, нежели реальным. Но кожа у меня до сих пор саднит в том месте, где я с ней срослась, и я с легкостью могу вообразить другое измерение, где мы настоящие подружки, не разлей вода.

Иногда я отпускаю себя пожить в этом другом измерении, хотя бы на минутку: мы обе в Голливуде, читаем сценарии – обожженные солнцем, захваченные мечтами. И иногда мне очень хочется в этом измерении оказаться на самом деле.

Несмотря на все мои просьбы запирать замок, дверь квартиры открыта. Когда я захожу, Адриан лежит на диване в трениках. Этот диван из кожзама, купленный в Furniture Market, – первая наша мебель. Когда мы его покупали, мне было все равно, что это дешевка, потому что мы были счастливы.

Я окидываю взглядом разгром вокруг: на кухонной стойке – коробка из-под пиццы и пивные бутылки, в раковину небрежно свалены вюстхофские ножи с белыми рукоятками, по полу разбросаны носки и бумажки.

– Разве у тебя не выходной? Мог бы и прибраться.

Я жду обычного ответа в духе «Остынь, детка!», который ненавижу, потому что именно его расслабон напрягает и заводит меня больше всего. Но он не предлагает мне остыть. А поворачивается и показывает фотографию.

– Кто это, Амб?

Прищурившись на снимок, которым он размахивает, я дрожащими руками подтягиваю хвост на макушке.

– Откуда ты это взял? – Я шагаю к нему и вырываю фотографию из его пальцев.

– Я искал ту книжку по драматургии, которую ты мне подарила на прошлое Рождество. Где про спасение кошки. На ней лежала другая книжка, я их обе поднял, а фотка возьми и выпади.

Он лжет. Он рылся в моих вещах, но уличить его мне не удастся. Я покусываю нижнюю губу.

– Это Джон Донн!

И я даже заставляю себя рассмеяться.

– Какой еще Джон Донн? Твой бывший?

– Один из выдающихся поэтов-метафизиков, – отвечаю я. – Это книга его стихов.

– А, – бормочет Адриан. – Но ты же понимаешь, я спрашиваю о парне на фотографии! Зачем тебе его фотка?

– Парень и парень. Из очень далекого прошлого.

– Значит, ты с ним встречалась, – говорит Адриан едва ли не с ревностью – это было бы даже приятно, все лучше, чем непробиваемая детская беспечность, – если бы не та смертоносная трясина, в которую он ненароком ступил. – В колледже?

– Не совсем, – быстро отвечаю я. Глаза у него сужаются. – Ну, в смысле, что-то в этом роде. Это книга с тех занятий, на которые мы ходили вместе.

– Он будет на встрече выпускников? – Адриан ставит пиво на журнальный столик. – Ничего, я переживу. Мы муж и жена. Думаешь, меня волнует, что у тебя были парни до меня? У меня тоже до тебя были девушки.

О которых он мне во всех подробностях рассказывал. О той прибабахнутой, которая пыталась поселить свои вещи в его комоде после недели знакомства. О той, которая как оглашенная бегала за знаменитостями. О той, которая спала с плюшевым зайкой, и зайка оставался на кровати во время секса. О той, которая смотрела только фильмы с Леонардо ДиКаприо. Словно он пытался убедить меня, что во всем всегда были виноваты они, а не он – он-то нормальный парень. Словно пытался показать, как мне повезло, что он выбрался из этих бабьих терний целым и невредимым.

– У нас были отношения, – говорю я. Мне хочется услышать, как она звучит – эта жалкая, уродливая ложь. – Но на встрече выпускников его не будет. Дело в том, что он… он умер.

– Фу ты, черт, – Адриан прихлопывает ладонью рот. – А что с ним случилось?

Я качаю головой:

– Мне не хочется об этом говорить.

Он кивает:

– Ты меня пойми – это, конечно, паршиво, что он умер, но эта фотка меня просто выбесила. Я подумал, что ты ее припрятала не просто так. Тем более в той же книжке еще и это было засунуто. – Он достает конверт, на котором ее изящным почерком выведено мое имя.

– Ты его открывал?

– Прости меня. Не смог сдержать любопытства. Что же такое вы сделали той ночью? И какой, собственно, ночью?

Я должна держать себя в руках. Адриан думает, что видел меня в ярости, но это была так, лайт-версия.

– Просто наша внутренняя шутка, – говорю я. – Это мне подружка написала.

Он разглядывает меня дольше, чем надо бы, а потом берет со столика пиво.

– У вас все серьезно было? С этим парнем?

Я кручу фотографию между пальцами, уголки врезаются в ладонь. На него я не смотрю, но и на Адриана тоже не могу заставить себя посмотреть.

– Более или менее серьезно. Но все это в прошлом. Я и забыла уже про эту книжку. Она мне много лет на глаза не попадалась.

В уголках его глаз снова собираются морщинки.

– Ты, наверное, была такая романтическая барышня, одни стихи в голове. Надеюсь, над тобой никто не смеялся. Но даже если смеялись, то погоди: когда мы с тобой появимся вместе, все вредные девчонки полопаются от зависти.

«Ох, лапочка. Да мы и были вредные девчонки».

Я отхлебываю пива из его банки. Он поди воображает, как я бреду по усыпанному листьями кампусу, навьюченная рюкзаком, – на уме одна учеба, не дай бог на пару опоздать. Как же он ошибается…

Я не могу изменить то, что мы сделали. Что я сделала. Я превратилась в чудовище – ведь этот мир так легко делает чудовищами девушек, которые хотят того, что принадлежит не им.

Этот парень на фотографии – его не будет на встрече выпускников. Я об этом позаботилась. Равно как и о том, что там не появится его подружка и что я никогда больше не увижу ни его, ни ее.