Гемоды не смотрят в небо

– Я… Я – человек. Алексей Аверин. Работаю в «Горсеверстрое», живу на Войсковской, с женой и сыном… Я, кажется, говорил вам уже, – он смотрит на меня, не отводя полного отчаяния и надежды взгляда. – Понимаете… они говорят, что меня нет. Что я умер.

Я касаюсь коммуникатора, и на виртуальном экране появляется фото мужчины лет до тридцати – светлоглазого, с крупным подбородком, приятной улыбкой, задорными ямочками на щеках и копной золотисто-русых волос.

– Да, – подтверждает мой собеседник, – это я.

– Это – Алексей Юрьевич Аверин. И он действительно умер четыре года назад.

– Нет, – на лице гемода появляется нервная улыбка. – Все так говорят, но это неправда. Они что-то сделали… я не помню, как это случилось, но я… вот же я! В теле гемода или как вы это называете… Я – Алексей Аверин, и я – человек!

– Ты можешь это доказать?

– Да, конечно! Я знаю, я же все помню! Только… – он замолкает, сжимается, снова обхватывает руками голову.

– У нас мало времени, – напоминаю. – Говорите, Алексей, говорите!

Кивает. Бросает взгляд исподлобья на динамик под потолком, на зеркальную стену.

– Когда я пришел в сознание в этом теле, нас было уже два десятка таких же. Одинаковых. Мы жили в казарме, наверное, на территории института, где Аня работает…

– Анна Юрьевна?

– Да, она. Сначала мне сказали, что я участвую в эксперименте, за который хорошо заплатят, что я сам подписал бумаги, хотя я этого не помню. То же самое, думаю, говорили и остальным. Нам запретили общаться. Совсем. И называли по номерам. Я был «А-46».

Пауза. Вздох. Гемод опускает голову, упирается взглядом в собственные ладони.

– Потом наши начали умирать. Двое в первую же неделю, сказали – сердце. Сорок пятый сошел с ума. Сорок восьмой и пятьдесят первый пропали, я не знаю, что с ними. Сорок девятый покончил с собой, разбил голову о стену. Потом еще самоубийство, и еще… Когда уносили очередной труп, я забрался на носилки вместо него. Вы знаете, у этих тел есть возможности… В общем, я успешно притворялся мертвым, а когда понял, что рядом нет охраны, выбрался как-то. Не знаю даже, как у меня получилось сбежать. Я вообще-то строитель, я не понимаю, как это все…

Замолкает, закусывает губу. Но времени на рефлексии нет: вот-вот явятся из «Гемода».

– Продолжай. – Подавшись вперед, я касаюсь его руки – бледной, холодной. Мелькает мысль: ненормально выражать поддержку прикосновением живой кукле, которая, по идее, ничего не должна чувствовать. – Алексей!

– Я вижу странное, – тихо произносит гемод. – Накатывают ощущения… такие… не знаю, как сказать. Будто меня нет, но я все чувствую. Это… – качает головой, белые пряди соскальзывают на лицо. – Не могу объяснить. Как будто всплывает в памяти кошмарный сон, но все так…

Снова пауза. Он словно хочет что-то сказать, но то ли слова подобрать не может, то ли не решается озвучить свои самые страшные догадки – высказанные вслух, они могут оказаться слишком похожими на правду.

– Нам не разрешали разговаривать, – произносит наконец, – но двое повторяли во сне имя «Элина» – мою жену зовут так же. А один, когда сошел с ума, сидел в туалете, в углу, и говорил одно и то же: «Алексей Аверин, двадцать восемь лет, Войсковская двадцать один»… Пожалуйста, – он не поднимает голову и все так же сжимает пальцы, будто из последних сил хватается за что-то. Ладонь я не убрала, и чувствую, как его рука деревенеет от напряжения. – Не понимаю, что со мной. Кто я на самом деле. Пожалуйста, помогите.

– Я свяжусь с вашими родными.

– Без толку. Я был дома. Элина сказала, что я умер. Что она похоронила меня. И, кажется, она снова вышла замуж.

– А что ваша сестра? Анна Юрьевна?

– Она руководит проектом.

– Смирнова, – отзываются динамики голосом Кости, – тут делегация на подходе.

Гемод вскидывает голову.

– За мной?

Киваю и, отпустив его руку, оборачиваюсь к двери.

Анну Юрьевну Аверину я лишь раз видела «вживую» на какой-то пресс-конференции, а так – только в телеке. Рабочие же вопросы она, как человек занятой, предпочитала решать по коммуникатору. Высокая сухощавая брюнетка тридцати пяти лет. Ее можно бы назвать красивой, если б не вечно поджатые губы и озабоченно-недовольное выражение лица, словно у человека, который пытается вспомнить, выключил ли духовку, выходя из дома.

– Добрый день. – То, что глубокой ночью такое приветствие не вполне уместно, ее не беспокоит. Несколько сотрудников «Гемода» встают по обе стороны от начальницы и хмуро смотрят перед собой.

– Здравствуйте, – протягиваю руку, чтобы она могла считать удостоверение с коммуникатора. Пару раз мы говорили по телефону, когда Максу было недосуг, но она вряд ли помнит. За моей спиной скрипят по полу железные ножки стула. – Марта Смирнова, сотрудник отдела по делам искусственных организмов…

Анна Юрьевна отмахивается. Удостоверение считывает ее спутник, и я оборачиваюсь.

Гемод стоит подобранный, напряженный, словно готовый к прыжку зверь. Напомнить бы ему об ошейнике…

– Марта, да? Вижу, вы успели с ним поговорить, – Аверина по-птичьи наклоняет голову набок. – И как вам?

– В каком смысле?

– Реакции. Поведение. Похож на человека?

– Да. Больше, чем на гемода.

– Прекрасно. Мне было интересно мнение со стороны. Спасибо за работу, – и, бросив безразличный взгляд на гемода, командует: – А-46, уходим!

– Аня, – тихо просит он, – не надо.

Я не должна вмешиваться, но не могу иначе.

– Подождите, Анна Юрьевна, необходимо прояснить. Какое отношение он имеет к вашему брату? Если это – человек с внешностью гемода, то…

– Глупости, – Аверина брезгливо кривит губы. – Вы наверняка проверили все базы. Мой брат погиб в автомобильной аварии. Это был трагический случай, и с того времени прошло уже четыре года. Незадолго до смерти он согласился поучаствовать в моем эксперименте и разрешил скопировать свой мозг. А-46 – один из опытных образцов, мозг которых является максимально возможной точности копией мозга моего покойного брата. Усовершенствованная линия гемодов, пока в разработке. Надеюсь, в ближайшие годы мы сможем наладить массовый выпуск. Правда, не исключено, что придется найти добровольцев для копирования, чтобы подобрать удобный характер и набор качеств… А-46, нам пора.

– Нет, – гемод отступает еще на пару шагов, снова смотрит на меня, будто именно я могу ему помочь. – Не отдавайте меня им, пожалуйста.

Что делать? Потянуть время? Но Аверина не намерена задерживаться. На ее стороне закон. И Векшин за стенкой молчит, зараза! А этот – не то гемод, не то человек – все смотрит, ждет. Надеется!

Еще никогда я не чувствовала себя такой беспомощной.

– Они в своем праве. Прости.

Он тут же бросается ко второй двери. Дергает несколько раз, ударяет кулаками в стену и оборачивается, готовый пробиваться, пусть и в наручниках. Что произойдет дальше – я знаю.

Анна Юрьевна раздосадованно щелкает языком. И тут же: легкое жужжание, гемод падает на пол, схватившись за ошейник, оскалившись, скрипит зубами, корчится. А потом, обмякнув, замирает. И только слышно дыхание со свистом, да из-под белоснежных прядей – черный взгляд.

– Жаль, что приходится прибегать к таким примитивным методам, – вздыхает Аверина. – Ничего, с кодом отключения будет проще.

Ее подручные поднимают гемода, уткнув в бока шокеры, тянут к двери. И я не выдерживаю:

– Анна Юрьевна, он же… он же как ваш брат! Как вы можете?..

– Ну что вы! – на лице Авериной искреннее недоумение. – Это не человек.

– Он чувствует, как человек. У него воспоминания человека.

– Всего лишь нейронные токи. Обыкновенные физические процессы и ничего больше, – сложив на груди руки, Аверина улыбается мне снисходительно, будто даже с жалостью. – Вам ли не знать, чем отличаются гемоды от людей. В людях есть нечто большее, чем простая физика. Божественная искра, если хотите. Душа. Люди рождаются. А гемодов создаем мы. Так что гемоды – это лишь искусственно созданные оболочки, не наполненные человеческой сущностью. Даже с юридической точки зрения…

Гемода волокут по коридору. Я смотрю ему в спину, пока процессия не скрывается из виду. Где-то несколько раз с легким шорохом открываются и закрываются двери.

Векшин подходит незаметно. Привычно трет шрам на щеке.

– Это ж надо, родного брата – и так… Ладно, Смирнова, тут бы о неразглашении подписать.

«Мы создали точную копию себя. Слишком точную. Создали для нее узнаваемую маску – чтобы отличать. Чтобы не вести себя по-человечески с тем, кого создали. Этакая прививка бесчеловечности: сперва на своеобразном тренажере под лозунг «гемоды – не люди», а потом, быть может, мы найдем повод не называть отдельных людей людьми. Вывести их за рамки человеческого. По признаку уровня интеллекта, цвета кожи, места проживания – обозначать их «не-людьми». И мы будем знать, как вести себя с ними, ведь мы хорошо потренировались на гемодах!

P.S. Возможно, будут промежуточные стадии: гемод с лицом человека. Или человек с лицом гемода.»

П.П.

Глава 3

– Дурацкая ситуация, – Макс без аппетита ковыряет вилкой пюре.

– Видимо, сразу поймали сигнал, как только мы вышли. А может, уже в метро вели.

В министерской столовой тихо. Люди обедают с одинаково скучным видом. Кроме Рика: он выглядит бодро, сохраняет на лице выражение легкой заинтересованности, как всегда. И безропотно поедает грязно-серую бурду, которую выдают за «спецменю».

В пустых черных глазах гемода отражаются окна вместе с силуэтами ветвей.

– Значит, новая разработка?

– Аверина так сказала.

Если нужно зайти к Максу, всегда подгадываю время, чтобы попасть в столовую: тут кормят сытно и недорого. Только сегодня есть не хочется. Я потягиваю кофе – невкусный, но крепкий.

Поспать успела всего пару часов, аккурат чтобы явиться к обеду. Остальное время читала в сети про Алексея Аверина, покойного брата Анны Юрьевны: простой хороший парень, примерный семьянин. Был. Погиб в автомобильной аварии, как и сказала Аверина. Скользкая после дождя дорога, нетрезвый водитель. Никакой конспирологии.

Его сыну сейчас должно быть лет пять.

– Мне бы в базу заглянуть, – говорю. – Адрес вдовы Аверина глянуть.

– Угу. Сейчас поднимемся и глянем, – Макс наконец отодвигает тарелку и берет стакан с компотом. Глянуть можно и отсюда, но, видимо, пароль от базы у него там же, где и все важные документы – в рабочем лэптопе. – Так ты вчера в «Черной рыбе» Савина видела? Того, который по телеку? А знаешь, лет десять назад он звался Михаил Всеволодович. У нас в академии лекции читал на тему равноправия, мужского и женского начала. А тут вдруг к людоедам занесло. С чего бы это?

– Прошу заметить, что юридически гемоды людьми не являются, – как бы между прочим вставляет Рик. – И физиологически, строго говоря, тоже.

– Ничего удивительного, – предпочитаю не заметить реплику гемода, – он там тоже за равноправие.

– Создается впечатление, – снова подает голос Рик, – что слово «равноправие» употреблено вами в негативном контексте.

Поворачиваюсь. Вглядываюсь в лицо с резкими чертами, в темные глаза: на первый взгляд они смотрят с интересом, но потом видишь – пустые.

– Рик, тебя что, проапгрейдили за ночь?

– К гемодам это понятие неприменимо. Мы получаем информацию из тех же источников, что и вы.

– Марта, – Макс трогает за плечо, – это он с утра телек смотрел, небось. Центральный канал. Я тоже попал за завтраком. Не обращай внимания.

– Ага. А если стучать начнет?

– Он знает, что людям нужно давать возможность самостоятельно избавляться от заблуждений… Правда, Рик? Ладно, Марта, мы же вроде как его хозяева.

– Хозяева, как же! – Я обвинительно тычу пальцем в нашивку на рукаве гемода. – Муниципальная собственность! Чтоб его…

Кофе осталось совсем немного. На последний горький глоток. Окна столовой выходят на сквер. Я прикрываю глаза, слушаю, как сквозь стук посуды и приглушенные голоса доносится с улицы шорох ветра в листве.

«Не отдавайте меня им, пожалуйста».

– Прошу прощения, – перебивает мои раздумья Рик. – Чтоб меня что? Мне показалось, вы не договорили.

* * *

Лужайка перед опрятным двухэтажным домом ярко зеленеет. Район знакомый – в паре улиц отсюда живет моя мать. Не встретиться бы ненароком: заходить к ней сегодня не хочется. Хотя маман все равно из дома не выбирается почти, если что надо – отправляет Ксо. А он, даже увидев меня, вряд ли доложит, если не спросят.

Поднимаюсь на крыльцо – невысокое, с навесом и резными столбиками. Столбики не типовые, вырезаны под заказ. Может, самим хозяином.

Долго трезвонить не приходится. Дверь открывает женщина года на два-три старше меня: платье по фигуре, лицо со светлой, чистой кожей, короткие светло-русые волосы уложены пышными волнами. Смотрит приветливо:

– Добрый день.

– Элина, здравствуйте, – протягиваю браслет, чтобы она могла считать удостоверение. – Марта Смирнова, отдел по делам искусственных организмов. Простите, что не позвонила заранее. Мы можем поговорить?

К моему огромному облегчению, Элина Сташенко, ранее – Аверина, вдова Алексея Аверина, не скандалит, не звонит в полицию или Анне Юрьевне и вообще кажется на редкость адекватным человеком.

– С полицией я не говорила: Анечка собиралась решить все сама. – Мы располагаемся в гостиной, на низеньком диване напротив окна. Хозяйка приносит маленькие чашки с блюдцами, ставит на квадратный столик и разливает ароматный чай из фарфорового заварника. – В конце концов, это дело корпорации. Мне принесли извинения, предлагали возмещение ущерба. Я отказалась. Нет, я не сержусь на Анечку, хотя она своеобразный человек, конечно… Да и того гемода уже поймали.

– Значит, сбежавший гемод действительно приходил к вам? – беру изящную чашку, дую, разгоняя пар.

– Да, приходил.

– Можете рассказать, что произошло?

– Мы с сыном были дома одни, Влад еще не пришел с работы… Сережка играл в своей комнате, наверху. Я услышала стук в дверь, открыла и увидела гемода. Он был странный, – хозяйка хмурится, подносит чашку ко рту, но не пьет, словно забыла о ней.

– Почему странный? – спрашиваю, хотя догадываюсь уже, что услышу.

– Он смотрел странно. Как-то… по-человечески, что ли? Удивлялся, злился… Не думала, что гемоды так умеют.

– Теперь умеют.

– Да, Анечка сказала, что это – новая разработка, – Элина крутит чашку в пальцах и снова забывает пить. – Честно говоря, не нравится мне, чем они там занимаются. Владик хочет купить универсального помощника, мы даже на выставку ходили несколько раз, но я как-то не готова пока. Они же как роботы! Представляете: робот в доме! Не уверена, что смогу подпустить его к ребенку.

Элина качает головой и, наконец, отхлебывает чай. Последовав ее примеру, я непроизвольно отмечаю: вкусный. С жасмином – именно как я люблю.

– Вы рассказывайте, – напоминаю.

– Мне сложно, – хозяйка неловко улыбается. – Вы, наверное, уже знаете: гемод заявил, что он – мой покойный муж Алексей, только с измененной внешностью. И он говорил такие вещи, которые мог знать лишь Алек… наверное. Я не уверена уже. Не знаю, как Алек мог согласиться на такое! Он очень любил сестру и хотел ей помочь в исследованиях. Никто не предполагал, что так случится, что его не станет… – Отхлебнув еще чая, она поворачивается ко мне. Глаза блестят, на губах – нервная улыбка. – Мне все еще больно вспоминать. Я любила Алексея, и Сережка так похож на него.

– И вы не поверили гемоду? Ни на миг?

– Нет, конечно! Я ведь сама похоронила Алека. Мы говорили с ним по телефону за пару минут до аварии. Я знаю, что он погиб. И как бы ни хотелось… – Вздох. Элина скользит отрешенным взглядом по стене, на которой, в простой рамке – свадебная фотография. Только на ней Элина уже не с Авериным.

– В общем, я не хочу ворошить прошлое. Я долго приходила в себя, и теперь… Нет, не хочу.

– Понимаю вас, – поставив чашку, поднимаюсь, подхожу к фото. – Ваш муж?

– Да, Влад.

– А у вас есть старые фото? Я бы посмотрела, если вы не против.

Элина приносит альбом – золотистую рамку формата А4. Открывая папку за папкой, я пролистываю кадры чужой жизни, наверное – счастливой. Алексей Аверин на фото почти всегда улыбается. У Элины раньше были длинные волосы, и они ей шли больше, чем эта стрижка.

– Я пыталась выгнать гемода, – продолжает между тем хозяйка, – но он словно был одержим – странно, да? – одержим идеей доказать мне, что он – это Алек. Потом увидел наше фото с Владом. – Элина ежится, словно от холода. – Тогда Сережка спустился… Он стоял на лестнице и звал меня. Я просила сына уйти, спрятаться в комнате, но он испугался и просто стоял на месте. И когда гемод пошел к нему, я бросилась в столовую, взяла пистолет Алека и выстрелила.

Она замолкает, а я долго не решаюсь нарушить паузу.

– И? – спрашиваю наконец. – Вы его ранили?

– Кажется, я промахнулась. Но тут как раз приехала полиция. Он услышал сирену и сбежал.

– Понятно, – выключаю рамку, протягиваю ей. – Большое спасибо, Элина. Прошу прощения, что доставила вам беспокойство.

– Да что вы! Была рада помочь.

Несколько сот метров до станции метро я иду минут пятнадцать. Гляжу под ноги, на асфальт с редкими нитками трещин и желтыми лоскутами первых опавших листьев, и думаю о том, как, наверное, странно и страшно было человеку оказаться в мире, где его не стало несколько лет назад: жизнь идет своим чередом, любимая женщина замужем за другим, сын вырос, а ты… А тебя просто больше нет.

* * *

– Ой, дозвонилась! – Маман пыхтит так, что трещит в динамиках. Мне кажется, этот треск слышен всем посетителям небольшой кафешки, куда я прихожу поработать. Дождь звонко стучит по карнизам. Негромко играет музыка. И – вот этот треск. – Слушай, а как бы мне в гарантийку? Ну, гарантийный ремонт универсальных помощников. Ты же этим занимаешься, да?

– Что случилось?

– Что-что ты говоришь? Не слышу!

– Что случилось? – повторяю чуть громче.

Кроме меня, в кафе парочка в другом конце зала и двое таких же, с лэптопами. Никто не оборачивается. Никому не интересно.

– Мне надо им Ксо отдать. В починку. Ты же договоришься?

– А что с ним?

– Да ничего страшного! Просто глаз заменить! Или, может, они это сразу сделают? Мне бы лучше, чтобы его не забирали.

На улицу не выйдешь – не будет слышно из-за дождя. Приходится сдерживаться и не повышать голос.

– Ма, скажи нормально, что случилось. Что у него с глазом?

– А он упал неудачно, наткнулся на штырь – там, помнишь, где у меня роза подвязана? Вот и все. Ничего такого. Ему же новый поставят по гарантии, да?

– Да.

Это не про гарантию – не будет ее, сама заплачу. Это просто эхом.

Гемод упал. Физиологически совершенный организм с великолепной координацией. Неудачно упал. Да. Других слов у меня нет.

– Ну вот и славненько! – радостно звенит в динамике. – Ты узнай там, что да как, и звони! И пусть скорее, а он так и ходит с дыркой – смотреть страшно!

Она отключается, а я сижу и гляжу перед собой, в потухший экран лэптопа. Перевариваю услышанное. Решаюсь. И тянусь к коммуникатору.

Аверина долго не отвечает на вызов. Наконец в динамике звучит ее недовольное:

– Слушаю.

– Анна Юрьевна, это Марта из отдела… Да. Я хотела бы узнать насчет вчерашнего инцидента. С объектом А-46 все в порядке?

– Да. Больше вас это не должно волновать. Инцидент исчерпан.

– У меня есть несколько рабочих вопросов. Подскажите, когда вам удобно будет встретиться?

Недолгая пауза. Вздох.

– Очеловечивание гемодов – распространенное заблуждение, Марта. Не думала, что вы, при вашей должности, ему подвержены.

– Дело в том…

– Наши экспериментальные образцы, даже такие, как А-46, не являются людьми. Это – собственность корпорации, информация о разработках на сегодня засекречена. Думаю, я уже ответила на ваши вопросы. Хорошего дня.

«Они сковывают нас по рукам и ногам, эти устаревшие табу, пещерные понятия о «можно» и «нельзя», навязанные рамки, ограничения, для которых не осталось объективных причин. Все это в результате приводит нас к унылому топтанию на месте, к застою, вырваться из которого можно лишь взорвав общество изнутри, заставив людей смотреть шире, видеть новые грани вещей, какие раньше не принято было обсуждать.

В наше время уже объективно отсутствуют понятия «слишком интимного» и «неприличного». Хотя нет: крайне неприлично в современном цивилизованном обществе быть этаким варваром, который размахивает своей дубинкой и требует, чтобы все вокруг с автомобилей пересели на лошадей, спали на тюфяках, ели с ножа. И не видели разницы между высокотехнологичными куклами и живыми людьми».

Мика Савин, из интервью

Глава 4

– Проходите, сюда… Лестница, осторожно…

Ненавижу утренние вызовы: после бессонной ночи, не глотнув горяченького и не потупив в экран хотя бы полчаса, я мало на что гожусь. Разве людей пугать. В такой ситуации любой гемод меня полезней и адекватней. Могла бы и отказаться, но работа… Нет, не эта, а статьи – сейчас за них особенно неплохо «капает».

И А-46 не идет из головы.

Я плетусь за Максом по лестнице на второй этаж частного дома. Смотрю под ноги: при взгляде на спину Макса, обтянутую клетчатой рубашкой, начинает рябить в глазах и подташнивать. Рик бесшумно шагает следом: будет, кому поймать меня, если оступлюсь.

Я снова легла за полночь: искала в сети информацию по Савину и его благотворительному правозащитному фонду. Звонила Векшину – узнать новости. Костя был необычно многословен, рассказал, наверное, больше, чем было можно. Жаль только, ничего интересного. И ругался. Не в динамик, но я слышала.

А сегодня Макс забрал меня на министерской машине, и на встроенном в панель мультимедиа экране страшная, неопрятная тетка рассказывала о применении гемодов для лечения психических расстройств. А известный по телешоу диетолог рассуждал о том, что, наверное, предложение выращивать искусственные человекоподобные организмы для нужд пищевой промышленности сейчас звучит чудовищно, однако чисто теоретически…

– Вот, это здесь. – Хозяин дома подводит нас к двери, оклеенной картинками с цветочками, завитушками, принцессами из мультфильмов. Нерешительно мнется, вздыхает. И Макс медлит: ненавидит он эти выезды, после его долго мутит, и аппетит пропадает.

Обойдя Макса, я выхожу вперед.

– Открывайте уже.

Издав еще один тяжкий вздох, хозяин нажимает на ручку. И словно открывается портал в обитель сказочной принцессы: балдахин, мишки, куклы, подушки… Посреди комнаты на мягком ворсистом ковре сидит нечто, обряженное в несуразное платье, конфетно-розовое, с рюшами, блестками. У «нечта» на голове кокетливая шляпка с вуалью, лица не видно, только торчат из-под тульи грязно-белые патлы.

– Что это? – я подхожу ближе и не сразу решаюсь протянуть руку, снять шляпу с головы сидящего.

Гемод смотрит на меня с легким интересом. Лицо у него тоже ярко-розовое: регенерация на месте сплошного ожога. Даже ресницы отрасли. Правда, шрамы все равно останутся, и глаз перекошен. На кривых губах – вежливая полуулыбка.

В обрамлении кружевного декольте – пышная грудь.

За моей спиной тихо ругается Макс, а Рик спокойно просит «не использовать нецензурную лексику при клиентах». Оборачиваюсь. Взгляд невольно обращается к Рику: нет, он не напуган, не зол, не расстроен.

Ему все равно.

– Понимаете, – хозяин дрожащими пальцами теребит полу рубашки, – моя дочь… У нее друзей нет совсем. Она вообще необщительная. Может днями в комнате сидеть, играться вот… Я говорю: не дело девочке твоего возраста в куклы играть! В школу надо. А она – нет. А ей уже тринадцать, понимаете? Я дома сидеть не могу – работа, вот и купил эту. Думал: присматривать будет. А она в нее вцепилась с первого дня, от себя не отпускает, и знаете, как она ее называет? Мама! Так и говорит: мама!

– Ее? – переспрашиваю.

Теперь я вижу, что черты лица гемода слегка отличаются от стандартных. Даже под ожегом заметно: мягче линия бровей, полнее губы. Но выпуск гемодов-женщин так и не состоялся.

– Ее, да. Я брал б/у, документы вроде бы в порядке, – тараторит хозяин. – Модификация незначительная, меня предупредили, что она не на гарантии…

Солнце заглядывает в окно, и на ярко-розовом платье сидящего гемода вспыхивают блестки.

– Я это, я д-думал, – от волнения хозяин вдруг начинает заикаться, – дочка ее п-приняла за красивую куклу. Но это же н-нельзя, н-ненормально! Я вот… – замолкает.

– Так это вы его?

– Д-да.

– Ясно. – Все, хватит с меня. – Рик! Вызывай полицию.

– Это зачем? – хозяин подскакивает ко мне, заглядывает в лицо, а я упрямо отодвигаюсь, чтобы ни в коем случае не дотронуться. – За что?