Атмосфера. Стихи, рассказы, очерки 2023 г

Жить не нравится в непривычном обществе с очень сильно меняющимся наклоном в сторону, не приемлемую ранее. С народом голодный шок от сообщений о повышении стоимости коммунальных услуг, а он о тигренке, родившимся в зоопарке и помощи родильнице-тигрице. Большая часть в это время смотрящих телевизор сглатывает голодную слюну и с трепетом пустой надежды мечтает о том, что хоть кусочек счастья получит в виде пособия по бедности, и в сокровенном уголке души мечтает о хоть крохотном уголке в клетке с бесплатной арендой места. Кто-то боролся за свободу?..

Жизнь в новом обществе бабкам не нравилась. Не совпадали они своим нутром с нормами, противоречащими морали. Социальные институты утомились решать задачи молодых, стоящие противовесом задачам бывалых. Бывалыми в новом обществе называли бабусенций почти под сто лет. До ста доживали только те, кто не лез советами в жизнь молодых. Кто лез, напрочь лезвиями вопящих голосов порезался о защитные вопли из соседних комнат:

– Засунь свои советы обратно…

Далее шло определение и существительное, но данное определение своей эмоциональной экспрессивностью уже подготавливало к самому страшному для слуха «мирных граждан», ублажённых поездом счастья позапрошлой страны. В этом поезде ехали в рай, а попали в ад, где Дуримар жарил на сковородках своих подданных из сачков для ловли пиявок.

– Дайте дожить…, – раздавался слабый, иногда слегка возмущенный голос.

– Не дадим, самим жить негде, – оскаливались и без высшего умные хапули-сынули, не уступая в скорости прогрессивной мысли кочурам-дочурам. Кочующим от одного хахаля к другому, лишь бы только не оставаться наедине с отжившей свой век родимой разжиревшей доброй бабулей в виде холодильной тумбы, дающей еду.

Если хахали вовремя растворялись в толпе, деваться было некуда, приходилось возвращаться на круги своя и колесить чуть ли не на роликовом тренажерном велосипеде перед отжившими ум пережитками прошлого. Жалость к ним отмирала, подобно хвостам ящериц, или отдавленным щупальцам, протыкающим сердце насквозь, когда они давили на психику своими советами, актуальными два века назад.

Ева даже хула-хупами играла, подбрасывая их кверху, чтобы отвлечь от себя внимание старых пердунов, завладевших крепостью квартиры, где умерли ее родители, не выдержав напора яростной психологической поддержки ее предков. Отец спился, а мать без его поддержки от горя умерла, преследуема неприятностями, плотным кольцом обвивающими всю её хрупкую фигуру. Советы были чудовищны, растворяли в себе все мысли, нажитые родителями Евы в течение сорока пяти лет жизни. Советы предков спорили наотмашь с современной жизнью, а побитые ими потомки и их приличный жизненный опыт становились если не смешны, то абсурдны. Спорить было бесполезно, а существовать на удостоенных прежним государством квадратных метрах оказалось невозможным.

Ева спасалась домашними трюками на уницикле, в разговоре вежливо быстро крутила педали одноколесного циркового велосипеда, чтобы не застояться на одной только кухне. Уницикл был куплен ей в подарок, но никак не думала Ева, что придется ей на этом подарке ездить по дому. Цирковую студию пришлось оставить из личных соображений. На одном колесе далеко не уедешь, но вращения педалями помогали разрулить домашнее пространство по-своему, и вечные ценности оставались в душе, не выдергивая колючек из кактуса ее авторитета, не скандаля с отжившим палеозоем.

Этот палеозой чудил вольным светом. Когда от Евы сегодня утром уходил бой-френд, стало быть, Адам, оказалось, что ему за ночь стали малы ботинки. Новые ботинки тщательно выбирал Адам вместе с девушкой-продавщицей, чтобы перед Евой явиться франтом. Почему малы? Палеозой положил в ботинки стельки для тепла. Умиление сменилось рычаньем:

– Почему эти старые заплесневелые стельки в моих новых модных ботинках? – Адам был в гневе. – Два дня назад на конференцию спешил, и поздно обнаружил стельки в ботинках, когда вышел на солнцем залитую улицу. Пришлось разуваться прямо на улице, чтобы вынуть и выбросить ненужные стельки, так как идти было невозможно, ботинки с толстыми стельками сильно жали ступни и уродовали пальцы ног.

– Палеозой положил, для тепла. Заботятся о тебе, – молвила Ева. – Им хотелось отличиться, но денег на развлечения не было, и приходилось изобретать свои развлечения внутри дома.

Палеозой – престарелый дед и его бабуся довоенных времен, с требованиями высшего порядка и шашкой наголо собственных интересов.

Эти стельки выбесили Адама. Выбросить еще одни стельки он не мог, положил в пакет, чтобы предоставить владельцам, с просьбой не заботиться о нём, и сказать, что ноги у него не мерзнут.

Следующим финтом палеозоя были приношения, как богам, гнилых «подешевле» яблок двум наслаждающимся постельной любовью потомкам. Ярость или смех, но какие-то эмоции должны были возникнуть. Адам принял сотню раз выстиранный тещей целлофановый пакет с подгнившими яблоками, угрюмо выслушал, что темные пятна надо обрезать ножом, хотел было заорать, но посмотрев вниз, увидел смятые туфли и виноватую улыбку несчастной женщины в драной кофте, горловина которой была заколота большой булавкой на груди. Накатила такая жалость… Адам пообещал принести от своих родителей приличные туфли его мамы, которые ей давно уже малы, но не изношены. На этом разговор был закончен, но пришествия именно в ответственный перед женой момент, не прекратились. Адам стал просить Еву запретить матери приходить к ним в тот час, когда нельзя. Объяснить было проблемой, но слезы мамы вывели ее из равновесия.

– Мама, ну в чем мы виноваты перед тобой? Ты пытаешься войти в нашу комнату, когда мы сильно заняты. Мне сказать, чем заняты молодожены?

Мама сделала гримасу, выражающую ужас. Извинилась и ушла.

– Не обижайся! – вдогонку попросила Ева мать.

– Нет-нет, я не знала. Извините меня, пожалуйста.

Потом Ева родила, ребенка надо было водить в ясли и детсад, и снова стало донимать стремительное желание втиснуть между их жизнью свою помощь от мамы в новых туфлях свекрови дочери.

– Это уже хамство какое-то! Ну почему она является и долбит в дверь, когда я сплю? Ты просила ее придти и отвезти в ясли Надю?

– Нет, что ты! Я наоборот сказала не мешать нам. Я сама с удовольствием отвожу ребенка в ясли. Да и ни к чему отвозить каждый день, если ураганный ветер, дочке лучше побыть дома.

Оправдываясь перед мужем, Ева видела, что в его лице теряет помощника, а мать не хотела понимать ничего, и просовывала в дверную щель если не гниловатые яблоки, то еще чего-нибудь такого же отслужившего срок хранения, питания.

Адам не выдержал и сорвался:

– Я работаю, у моих жены и дочери есть всё. Перестаньте носить нам это гнилье. Вы издеваетесь над нами?! Вы ломитесь в дверь за час до моего подъема на работу, вы разрушаете нашу жизнь. Ева уже не маленькая девочка, чтобы так о ней печься.

Теща молча протянула денежную бумажку зятю и виновато взглянула прямо в глаза ему. Накал скандала разгорался. Это были деньги, которые мама Евы хотела положить на сберкнижку, сэкономив на качестве питания.

– Так у вас есть деньги! Отлично! Я уезжаю отсюда, и растите сами свою дочь, если вы считаете, что она маленькая!!! Свою дочь я забираю себе, мои родители вырастят.

С тещей стало плохо. Фигура ее обмякла, и по стенке начала сползать вниз.

– Я же хотела, как лучше… – слова были вытеснены из едва шевелящегося рта.

Адам поддержал тещу и передал ее в руки Евы.

– Мама, ты что? Ну, глупенькая моя, успокойся! Всё хорошо!

– Извините меня, пожалуйста. Отца в больницу с инфарктом увезли, а я не знаю, куда идти. Он так переживал за Еву, ты же у нас одна, дочка.

Уже на кухне мать пришла в себя. Ева налила ей чай и дала бутерброд. Адам слышал все ее слова, оставил денег и сказал, что ему, чтобы работать, необходимо высыпаться, иначе глаза не выдержат нагрузки. Он печатал фотографии на новом аппарате Кодак. За аппарат отвечал он лично, шеф никому не разрешал подходить к технике, за которую были заплачены огромные деньги. Эту аппаратуру надо было еще окупить, а работать спокойно мог только Адам, он эту технику привез вместе с шефом, получил разрешение и выиграл в конкурсе свой сертификат на работу. И теперь эта глупая женщина рушила его нервы и его семью, созданную не без труда. Всем друзьям надо было показать молодую жену еще до женитьбы, чтобы получить их одобрение, поговорить о жизни, расспросить, как у них в семье, какие трудности могут появиться, чтобы избежать их. Ева прошла все праздничные застолья, получила все одобрения от друзей мужа, а их было немало. А теперь вот этот стоп-кран понимания приводил в отчаяние.

При полном отсутствии времени на разбирательства, кто прав, кто виноват, Адам захотел спокойной жизни, и завел женщину самостоятельную, постарше. Это чтобы никто не мешал жить. В современной молотилке жизни уделять время родителям могут не все, и если у старших людей нет никакого дела на пенсии, то рушатся семьи молодых из-за желания родителей получить заветное душевное тепло их детей.

Не надо винить Адама, он пытался решить ситуацию мирно, однажды даже купил теще клубки шерстяных ниток и спицы для вязания, чтобы она не лезла в их семью ни советами, ни своей убогой помощью. Им с Евой нужно было просто время для жизни, их законное время на личное счастье. А маме Евы требовался живой жизненный спектакль, и чтобы этот спектакль проходил непременно перед ее глазами, чтобы рассказать ее папе о ней, единственной и поздней их дочке.

Разбитая склянка духов

Были эти великосветские именины, где племенная знать упражнялась в памятных речах, запивая восторги виновника торжества словами умиления. Весь кавардак кавалергардов с букетами, вытолкнутых мудрыми мамашами из дверей, да так, чтобы не передумали, как ленивых женихов послали свататься на праздник лжи и засранства.

Старый мухомор Федя Шапочник прошляпил невесту, и восседал на именинах среди салфеток треугольниками, салатов, тарталеток… Завороженный и семикрылый, сидел Федя и стряхивал пепел в свою шапку-не шапку, но на голове носил.

Вокруг порхали чижиками-пыжиками официанты, и их помощники. День был не то чтобы вялым, но несуразным. Начался он с карканья вороны, слышимое из окна, затем мадам Коржева, консьержка, принюхивалась к нему в парадной. Потом в библиотеке, будто случайно, наступила на ногу девушка, выронив свой блокнот со смайликами, и сама улыбнулась, извиняясь лицом смайлика.

«Это вы меня извините», – вежливо ответил Шапочник, и растворился в нафталинной пыли ученой толпы.

А вот вечером, когда Федя вышел из блестящего авто маменьки и очутился не дома, а по случаю собственных именин в ресторане, где под фанфары трубили поздравления голосом с гайморитом приглашенные маменькой чины, его разморило сильно. Словно пятьдесят лет каторжных трудов науки легли свиной тушей на плечи и загорали, пока осень не задождила, задолжав пару слезинок. И Федя решил стряхнуть груз прошлого, и пОшло раскланялся вдруг перед дамой. Изображая сиюминутную влюбленность, жених сбрызнул слезой свой рассказ перед дамой о своем светлом детстве, о катаниях в лодке и кумысе для поднятия иммунитета. Конское молоко приносила с базара няня, а ей наказывала маменька, закалывая ужасные волосы на темечке, будто так было хоть сколько-нибудь красивее. Дама устала зевать и вышла из игры, – слушать пьяный бред старого негодяя и маменькиного сынка не было сил и терпения.

– Мы вообще чего тут сидим? – заторопила бубновая дама Федю Шляпника, будто от ее слов он был способен на подвиг.

– А мы не сидим, мы летим, – осенило Шляпника под грохот стула, который дама не успела поддержать, убегая из-за стола, к которому уже бежал официант. В беге раскрасневшись, официант отсчитывал в уме свои чаевые плюс вознаграждение учреждению за приятный вечер, как вдруг на горизонте возникла дама треф. С усилием потирая свой затылок, будто ему на плечи уже взгромоздилась бубновая дама с выводком младенцев, рожденных от него, Федя Шляпник стал искать на столе заливную рыбу, чтобы было, чем отомстить официанту за бегство бубновой дамы и эту наглую кариесную щель дамы треф, оскаленную на него.

Обозвав форшмак заливной рыбой, Федя получил ботинком в нос от шеф-повара, вломясь в закулисье с кипящими кастрюлями и шипящими сковородками, минуя охрану. Мускулистый охранник работал вышибалой, зная правила содержания заведения и всех его посетителей, но на этот раз сплоховал, беседуя по сотовому тс-тс… Мелкий бес дергал все же Федю за ворот, отчего он суетно и нервно расчесывал шею под воротником рубашки.

– У вас аллергия? – услышал он приятный голос за спиной.

– Вы – видЕние? – состроил Федя гримасу, выбрасывая маминого любимого таракана из под воротника пиджака.

– Ой, я боюсь тараканов! – завопила что есть мочи червовая дама.

Она не была похожа на тетеньку боевого рабочего подполья, что есть мочи трудящуюся за денежным станком олигархического феодализма, сгорбленно волочащую себе домой в свой единственный на неделе выходной новый телевизор из М-видео. Такая тетенька несёт свой родной, только что купленный телевизор, по-особенному: схватив, как щенка за холку, драноватый пакет, в который вложен сей предмет в интеллектуально развитой стране: руки чуть даже присогнуты в локтях, будто она сейчас в футбольных воротах бдит, – сторожит их, чтобы не пропустить гол. Спина тоже согнута, а лопатки сведены, так что плечи лихо откинуты назад, но вся ее фигура при ходьбе усердно наклоняется вперед. И вот с такой типичной походкой вОрона на местном «поле Куликовом», по которому прошли добры молодцы из приличной забегаловки аж с книгами и сухими букетами, чешет баба вдоль улицы мимо распахнутых дверей соблазнительных магазинов. Чешет лихо так, сведя лопатки, растопырив локти и держа в руках чудо техники, схватив пакет за его загривок. Не повезло с мужем, который чинно нёс бы купленный телевизор. Сэкономив на муже и экспресс-доставке, хорошо идти, целеустремленно глядя вдаль, машинально выбирая из прохожих возможных знакомых. Бабье лето. Манящий хмель угасающего солнца. Бестрепетный хам за столиком в ресторане пытается закадрить даму, а она его – просто развести на деловые. Хамство времени. Обалденные глаза с объемной тушью.

«Нет, это блажь!», – вскрикивает совесть, безудержно давая советы на пути к раю. Далее – почти свадебные похороны огорчившейся родни, хамелеон в спальне и на кухне, в комнате – этот самый телевизор, и ностальгическое желание оказаться в ранней юности на пороге выбора.

И всего-то два года прошло или три…

Кому нравится имидж скотины, делает специально так, чтобы обиженные им люди еще раз ему произнесли его призвание. Он отодвигает намеченные планы все дальше и дальше, а реальность он облекает в неосуществленные мечтания, любовь – в страдания. Скотина превращает заслуженное счастье в отодвигаемый край, с которого это счастье просто разобьется, как склянка. Червовая дама ждала мужа с работы, но пришел скот, перевернул весь бисер наизнанку, предъявил несуществующие права на нее, нагадил в душу. Затем пришел муж, но чувство театральной сцены изменило еще в прошлый раз, когда она назвала его именем скота. «Сейчас убьет…», – подумала червовая дама, и приготовилась к худшему.

Изгаженная душа требовала отмывки, и она говорила не то, что хотела сказать, если бы не была изгажена ненавистным скотом. Он срежиссировал ее размолвку с мужем, внушив страх за вынужденное предательство, скот же не получил право на даму червей, ее согласие. Уверенной поступью он шел к ее дому, заранее зная, что сейчас будет. Холодная рука его скользнула рыбой в сердце, выпотрошило его, и заставило видеть сердечные мучения со стороны. Скот наслаждался властью и отобранным у ее мужа правом владеть ею. «Надо бить в рыло с размаха только лишь при его приближении», – подумала червовая дама, когда было уже совсем поздно. Никаких пустых реплик и вопросов: в рыло, и чтоб не слышать его скрежета. Она даже посоветовала такой исход подруге, но легко советовать, и трудно выполнить мечтания остервенелой тетки в схватке с тщеславием и обиженным сердцем.

На улице у подъезда стойкий аромат оповещал о страшном: разгневанный и оскорбленный муж с размаха разбил самые лучшие духи о стенку. В знак того, что эти духи, которые он хотел подарить ей, своей законной супруге, никогда уже не станут ее, лежали эти красивые стекляшечки во французском дыме иллюзий на русской почве.

В сад за аглеброй

Душа матери, мелкие бельевые прищепки, фантики от мороженого, высохший в упаковке лейкопластырь… Она точно отмороженная. Ей всегда было жарко от папиной любви, наверное. Теперь убирается, моет и пылесосит прямо по сердцу. Всю любовь выполоскала претензиями ко мне. Чашка для чая, моя… Плюнула в нее и пошла дальше убираться. Хорошо, когда чисто, и еще лысо и гладко, как в ее мозгах, бутоньерка приколота к извилине. Тянет чем-то непоправимо гадким, похоже, спиртовым. Непоправимо.

Эту дуру мать искала по улице, когда ей было 15 – 16 лет, помочь понять ей хотела, куда она падает, пожалеть и помочь – и только это. Не ругаться. Оказалось, всё уже бесполезно: ей промыли мозги соглядатаи деятельности ее матери через свою призму, прямо противоположную ее жизненной позиции. Оттого разговоры Марии с дочерью так тяжки: всю свою горькую жизнь перелили в нее соседки, всю боль за тяжкие труды над сознанием своих мужей-алкоголиков. И когда Мария со своей престарелой мамой встречается, ее тянет ноша жизни матери, тяжкая горькая сума с камнями и сниженной самооценкой, советы ее из мира сумрака сознания.

– Вся по горло в слезах всю жизнь, но учит жить, – чему? Как плакать и не увиливать, когда тебе веслом по башке дают?.. Меня такие встречи лишают иммунитета, – разговор с подругой переходит границы приличного в откровениях. – Тянет, как в тину, в свое безденежье и неумение поймать луч оптимистического взгляда на жизнь, в свой беспросвет любимый и такой привычный, желанный. Накатанный поколениями нищенского существования в рыданиях по совершенству, – разошлась в прениях Мария. Дочь родилась, луч света показался из-за туч. Так надо же явиться растоптать своим нищенством и этот луч, внушить ребенку, что мир – сер, одуванчики – месяц, а там снова зима, чернота, нытье и ка

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.