Сладкий лжец

– Улитка[40], – проинформировал меня Сэл. – Амалия их обожает.

– Пахнет божественно. – Я немного наклонилась, понизив голос: – Только не говори ей, но я терпеть не могу изюм. Так что можешь сам их съесть.

– О, я ни словом не обмолвлюсь Амалии, – торжественно пообещал Сэл. – Но этот дом найдет способ узнать, что тебе нравится.

– Ты говоришь так, будто дом – это живая сущность.

– Когда дело касается кухни, чаще всего так и есть.

Я засмеялась и стала выкладывать вкуснятину на серебряный поднос, который Сэл принес с собой.

– У нее темпераментный шеф?

– Весьма. Но тебе о нем волноваться не стоит. Если ваши пути и пересекутся, уверяю тебя, он будет вести себя рядом с тобой словно большой котенок.

– Нет уж, спасибо. По работе я достаточно часто сталкивалась с большим эго.

Сэл явно боролся с желанием ухмыльнуться, но затем просто взял поднос, а я схватила серебряный графин для кофе и красивые фарфоровые чашки.

Мы вынесли завтрак на террасу и поставили его на маленький кофейный столик. Часть меня желала избежать этого места, открывавшего прекрасный вид на бассейн, однако это было бы трусостью. Кроме того, сейчас его там не было. Я старалась не чувствовать разочарования. Или вины.

– Итак… – Сэл откусил кусочек дыни. – Какие у тебя планы на сегодня?

– Абсолютно никаких.

– Отлично.

Я попробовала йогурт и чуть не застонала. Господи, вся еда здесь оказывалась просто потрясающей. Насыщенный и сливочный, с легким оттенком меда, йогурт растаял на моем языке и пробудил вкусовые рецепторы. Глоток кофе с нотками шоколада и карамели заставил меня благодарно вздохнуть.

– Если подумать, мне определенно нужно заняться спортом, иначе скоро я не влезу в свою одежду.

– Вини нового шеф-повара Амалии. Я набрал десять фунтов[41] только за этот месяц. – Он погладил нечто похожее на небольшой животик, спрятавшийся под развевающейся шелковой блузкой с ярким сине-фиолетовым узором.

– Это Пуччи[42]? – спросила я, а затем продолжила есть свой йогурт.

– Ты разбираешься в моде.

– Элис, одна из дизайнеров по костюмам, не переставая болтала о моде. – Мое хорошее настроение развеялось по ветру, едва я поняла, что понятия не имею, когда увижу ее снова.

Сэл, должно быть, заметил это и посмотрел на меня с добротой.

– Ты скучаешь по сериалу, когда сезон подходит к концу, верно?

Он не знал, что я никогда уже не вернусь. Мне хотелось ему рассказать, но я не стала. Однако это не означало, что я не могла признаться в парочке вещей.

– Ага. Я каждый раз думаю, что тяжело не будет… – Взгляд затуманился, и я быстро заморгала. – Это смешно. Ведь жизнь актера – это путешествие от одной роли к другой. Мы делаем свою работу, идем домой… но порой возникает такая химия, что… ты и в самом деле начинаешь скучать по всем, когда сезон подходит к концу.

– То, что хорошие вещи, так или иначе, заканчиваются, не значит, что нам нельзя по ним скорбеть.

– Ты прав.

Господь знает, как сильно я скорбела.

– Кроме того, ты вернешься в следующем сезоне. – Сэл положил немного фруктов мне на тарелку. – Попробуй дыни. Они просто потрясающие.

Они и правда были очень хороши.

После того как Сэл ушел, настояв на том, чтобы отнести корзину обратно на главную кухню, я свернулась калачиком на глубоком двухместном диванчике у пустого камина и попыталась почитать. Но мои мысли продолжали блуждать, отвлекаясь на образы мощных бедер и подтянутого пресса.

Я не знала, что, черт возьми, со мной не так. Я ведь уже видела голых мужчин. Блин, да Сэйнт обладал телом настоящего бога, и мы снимались полуобнаженными в бесконечном количестве сцен, и я даже глазом не моргнула. Я воспринимала его как декорацию. У придурка Грега тоже было отличное тело, которым я восхищалась, – до момента, когда узнала, что этот урод мне изменяет.

Но пылающие жаром воспоминания о голом Люсьене выносили мне мозг. Я хотела к нему прикоснуться. Мне хотелось провести языком вверх по аккуратной ложбинке между его мускулами на прессе, чтобы собрать эти чертовы капли воды, а затем прикоснуться ртом к тугому соску и щелкнуть по нему, заставив Люсьена вздрогнуть и застонать.

– Ох, да чтоб меня! – воскликнула я, отбросив журнал в сторону и поднявшись. Читать не получалось. Я хотела на воздух.

Раз уж у меня не получалось избавиться от образа Люсьена, я собиралась выбить клин клином. То есть поплавать в бассейне. Может, холодная вода смыла бы мой грех вуайеризма[43].

Решив наплевать на взятые с собой бикини, я надела бледно-голубой слитный купальник в стиле ретро, в котором могла бы плавать, не беспокоясь о том, что что-нибудь выскочит или развяжется. Я прекрасно осознавала, как лицемерно мое нежелание выставлять напоказ тело перед любыми потенциальными наблюдателями, ведь я сама провинилась в том, что накануне вечером занималась подглядыванием. Но я не пыталась привлечь внимание. Я хотела плавать.

Конечно, Эм. Продолжай убеждать себя, что хочешь только этого.

Я сказала своему внутреннему голосу заткнуться к чертям собачьим и надела через голову желтый сарафан. Намазавшись солнцезащитным кремом и надев шляпу, я схватила сумку для бассейна и направилась к выходу.

Территория вокруг главного дома пустовала. Вдалеке я услышала звук газонокосилки или, может быть, садовых ножниц, значит, где-то поблизости находились люди. Сэл сказал мне, что намеревается провести день за покупками тканей в Санта-Барбаре. Я понятия не имела о планах Амалии, но не хотела навязываться ей. Что касается Люсьена, он сказал, что ремонтирует остальные гостевые дома. Я заметила два из них, спрятанных вдоль другой стороны участка, куда более удаленных, нежели мой. Так что, возможно, он был там.

Это не имело значения. Я приехала сюда не ради Люсьена. Тем не менее, когда я приблизилась к бассейну, у меня в животе все напряглось. Каблуки босоножек с ремешком на пятке цокали по терракотовой брусчатке. Неподвижная вода в бассейне сияла темной синевой на солнце. И хотя я собиралась поплавать, прошла мимо, будто Люсьен мог выскочить из глубины бассейна и увидеть меня. Нелепо, учитывая, что в кристально чистой воде никакого горячего парня не наблюдалось.

В дальнем конце стоял пляжный домик с итальянскими колоннами, которые поддерживали террасу, увитую глициниями. Стеклянные французские двери оказались открыты. Я не могла не заглянуть внутрь. И оказалась в прекрасной гостиной, выполненной во французском деревенском стиле: темно-синие стены, ковры из сиза́ля[44], выцветшие желтые льняные кушетки и красивые алебастровые лампы с голубыми абажурами, расставленные повсюду.

С одной стороны находилась мини-кухня, а с другой – за парой распахнутых синих портьер из дамаста[45] в нише спряталась белая железная кровать. Несколько произведений искусства лежали на полу, прислоненные к стене. Рядом с ними стояла коробка с маленькими вазами и различными декоративными безделушками.

Кто-то либо все еще распаковывал вещи, либо убирал их. Потом я заметила пару выцветших джинсов, кучей лежащих у изножья кровати, и поношенные рабочие ботинки, брошенные рядом с ними.

Кровь прилила к кончикам пальцев, а затем обратно к щекам. Я узнала эти джинсы.

Это его комната. Дерьмо, дерьмо, дерьмо.

С бешено колотящимся сердцем я развернулась, чтобы убежать, и чуть не врезалась в широкую грудь. Двойное дерьмо. Жар обжег мои щеки, и я поморщилась, желая убраться отсюда подальше. Но этому не суждено было случиться.

Абсолютную тишину прорезал глубокий ворчливый голос:

– Помочь тебе с чем-нибудь, Эм?

Проглотив свое достоинство, я вздернула подбородок – потому что он чертовски высок – и повернулась к нему лицом. От холода в его бледно-зеленых глазах по телу пробежала дрожь. Он осмотрел меня так, будто нашел крысу в своей комнате.

Я облизала пересохшие губы и попыталась заговорить. Голос прозвучал высоко и трескуче:

– Нет?

Ледяные глаза сузились.

– Ты не знаешь? Нам нужно что-то обсудить? Может, твою склонность отвечать на вопросы неуверенным «нет»?

Ох. Ну уж нет, я не собиралась вести себя как тряпка. Я вздернула подбородок, и это, к сожалению, подчеркнуло мою грудь, хотя он, казалось, не заметил.

– Я собиралась пойти поплавать.

Боже, это прозвучало смешно.

Он поднял бровь, как будто соглашаясь со мной.

– Бассейн в той стороне, Эм.

Эм. Мне нравилось, как он произносил мое имя. Столько чувства в одном слоге. А вот насмешливое самодовольство в его глазах не нравилось совсем.

– Я в курсе.

– И? Ты решила сначала повынюхивать тут?

Если до этого момента я не походила на помидор, то теперь была близка к этому. Плевать. Просто сыграй.

– Нет, я не решала повынюхивать. Я ходила вокруг бассейна, увидела открытую дверь и…

– Стала вынюхивать.

Я зарычала. Вышло похоже на рычание котенка. Люсьен помедлил, но его безразличное, непреклонное выражение лица не изменилось.

– Разнюхивание подразумевает, что я рылась в твоих вещах. Быстрый взгляд на комнату – это больше… – Я затихла, подыскивая нужное слово.

Он сомнительно хмыкнул, скрестив свои мускулистые руки на груди, и одарил меня взглядом, отчетливо говорившим – он знает, что это ложь, но наслаждается тем, как я пытаюсь выпутаться из ситуации.

Проклятье. Я выдохнула.

– Ладно. Извиняюсь за то, что вынюхивала. Я не хотела. Просто комната очень красивая. – «Слишком красивая для такого, как ты», – мысленно добавила я.

Как ни странно, я почти уверена, что он услышал невысказанную критику. Его губы дернулись, привлекая мое внимание. Они казались бледными на фоне темной щетины на челюсти и подбородке. Бледными и широкими. Подвижный рот, как назвала бы его Тейт. Выразительные губы, готовые к поцелуям.

За исключением случаев, когда они кривились в мрачной гримасе. Я вдруг поняла, что пялюсь на него.

– Закончила?

Я вздрогнула от прямо поставленного вопроса. Боже, неужели и правда пялилась? Я хотела посмотреть на них снова. И это ужасно, учитывая, что Люсьен рассердился, ворчал и явно хотел, чтобы я свалила.

Просто сохраняй спокойствие.

– С чем?

Да, очень гладко, Эм. Очень.

Он сделал вдох, медленный и долгий, будто имел дело с идиоткой. Признаться, в этот момент именно таковой я себя и ощущала.

– Закончила осматриваться? – Это прозвучало любезно, словно вскоре он собирался предложить мне выпить чаю.

Черт подери, я ведь играла воинственную принцессу. Она-то никогда не волновалась. Обнаружь в себе это ушедшее достоинство, Эм.

– Да.

– Не станешь запрашивать тур?

О, это было мило.

– Нет, спасибо. Насмотрелась уже.

Но он не сдвинулся с места. Мне пришлось бы обойти его, чтобы выйти. Я не хотела подвергать себя подобному унижению. Вскинула брови и посмотрела на него с вопросом: он вообще собирается убраться с моего пути?

Похоже, нет. Люсьен уставился на меня пристальным, бескомпромиссным взглядом. Затем его глаза, всего на долю секунды, прошлись по моему телу. Я ощутила покалывание в кончиках пальцев. Выглядя раздраженным, он хмыкнул и вернулся к созерцанию моего лица. Теперь он казался больше разозленным на себя, чем на меня.

Тем не менее это не особенно улучшило мое настроение.

– А ты закончил?

– Закончил?

Я сладко улыбнулась.

– Пялиться.

Он сделал паузу, а когда моргнул, его невероятно длинные ресницы взметнулись вверх. В его голове как будто погас свет, и по лицу расплылась медленная, легкая улыбка. Это преобразило его. Из задумчивого дикаря в красивого мужчину.

Лед в его взгляде растаял, превратив зеленые глаза в полупрозрачное морское стекло. Этот взор притягивал меня, я не могла от него оторваться, пусть даже по моему позвоночнику пробежала предостерегающая дрожь – стоило задуматься об этой злой улыбочке.

Он заговорил глубоким медовым голосом:

– А каков приемлемый лимит времени? Как долго пялилась ты вчера вечером?

О, нет, нет, нет.

Кровь отлила от моего лица горячими волнами ужаса. С губ сорвался сдавленный звук.

Люсьен наклонился, настолько близко, что я уловила запах горького шоколада и сладких апельсинов. Почему он обязательно должен был пахнуть десертом? А звучать еще лучше – будто тебя обволакивают горячие сливки и мед.

– Тебе понравилось то, что ты увидела? – Вопрос пробежал по моей коже, вонзился в кости мягкой лаской, которая побудила меня ответить «да».

Прежде чем я успела это сделать, он продолжил ровным голосом, с оттенком цинизма:

– Или ты постоянно за всеми подглядываешь?

Мои глаза распахнулись. Я и не поняла, что закрыла их. Или что он подошел так близко. Я могла бы протянуть руку и прикоснуться к нему, если бы захотела. Провести ладонями по твердой груди… но тут я поняла, что он сказал. Вновь услышала пренебрежение, язвительность в его голосе.

Чистый прилив гнева хлынул наружу. Ведь еще одна вещь стала совершенно ясной.

– Ты с самого начала знал, что я там.

Он даже ухом не повел.

– Конечно, знал.

Я не хотела находить это возбуждающим или горячим. Но я находила. Черт.

Но я была актрисой. И могла притвориться.

– Что ж, тогда считаю необходимым спросить: ты действительно думал, что я откажусь от столь щедро предоставленного шоу? – Когда он удивленно моргнул, я укоризненно хмыкнула. – Кто бы мог подумать, что ты эксгибиционист. Скажи-ка… ты завелся, зная, что я смотрю? Или сошел бы любой наблюдатель?

Люсьен рассмеялся, будто не мог поверить в мою дерзость, но она ему вроде как понравилась. Взгляд опустился на мой рот. И все стало как в тумане, воздух между нами потяжелел. Рокот его голоса пробежал мурашками по моей коже, коснулся моих дрожащих бедер.

– Ты и правда хочешь, чтобы я ответил на этот вопрос, Эм? Зная, что тебе может не понравиться мой ответ?

Ох уж эта его самоуверенность. Я вздохнула, готовая поставить его на место. Зеленые глаза мерцали горячими искрами, словно он хотел, чтобы я набросилась на него, ведь тогда это послужило бы отличным оправданием его собственного желания сделать то же самое.

Но представляла я не насилие. А секс. Неистовый, потный, яростный…

Мои распутные мысли прервал ритмичный, веселый голос:

– Как замечательно видеть, что вы так хорошо ладите.

Как громом пораженные, мы оба выпрямились и повернулись на звук.

Похожая на темноволосую ведьму Аэндору[46], Амалия стояла в открытом дверном проеме с легкой улыбкой на тонких ярко-розовых губах.

– Перестань тяжело дышать над нашей гостьей, Титу́.

Когда он низко зарычал, она улыбнулась шире.

– Боже, как же ты всполошился. Возможно, вам обоим стоит немножко остыть в бассейне.

С этими словами она развернулась и побрела прочь, оставив нас наедине, чтобы мы могли обменяться долгими беспокойными взглядами. После этого Люсьен ретировался. Как только он ушел, мои плечи опустились, и я судорожно вздохнула. Этот мужчина слишком хорош. И Амалия оказалась права. Для того чтобы остыть, мне определенно требовался долгий заплыв.

Глава седьмая

Люсьен

Что там говорят о самых продуманных планах? Я провалил свой план держаться подальше от Эммы к чертям собачьим. Хуже того, Мами́ поймала нас… за обсуждением… и подумала, что знает что-то, чего на самом деле не знала. И я понял, что теперь она станет просто невыносимой.

Я месил тесто, проталкивая его ладонями, а затем снова и снова подминал прохладную, пружинящую массу пальцами. Это гипнотизировало. Я в этом нуждался.

Когда моей жизнью был хоккей, я выплескивал свое разочарование на льду. Даже если приходилось, зашнуровав коньки, идти туда одному. Я мог проводить там часы, просто катаясь.

Не в силах справиться с собой, я закрыл глаза и погрузился в воспоминания. Я почти чувствовал морозный воздух на своем лице, легкое скольжение коньков. Почти мог слышать стук клюшки по льду, ощущение удара по шайбе.

Грудь сдавило. Сильно.

Черт.

Открыв глаза, я вернулся к замешиванию теста, поднимал его и с силой шлепал о стол. Я выбрал дрожжевой хлеб для сэндвичей, зная, что тесто потребует много времени на замес, чтобы получилась клейковина.

С некоторых пор это стало моей терапией. Выпечка и, что менее ожидаемо, готовка. Точность и концентрация, необходимые для создания чего-то действительно исключительного, переполняли мой мозг и не оставляли места для других темных извращенных мыслей. По крайней мере, на какое-то время.

Но я не мог выкинуть Эмму Марон из головы. И это стало проблемой. Я сам виноват, что продолжил с ней общаться. Но что я мог сделать, когда вошел в свой временный дом и обнаружил волшебную принцессу, озиравшуюся по сторонам с широко раскрытыми голубыми глазами? Я должен был прогнать ее с моей территории. Мне казалось, она легко испугается и убежит.

Вместо этого она раскрыла мой блеф и заставила меня желать ее еще больше. Она хотела знать, имеет ли значение, кто именно видел меня голым. Как будто могли возникнуть сомнения.

Я заметил ее, стоявшую на балкончике, в тот же момент, как вышел к бассейну. Испытал легкий шок, но это меня не остановило. Знание того, что она наблюдает, вызывало возбуждение, легкий трепет в моей спокойной, размеренной жизни. Я даже подыграл ей, выйдя из бассейна так, чтобы она все увидела. Меня это не завело, не совсем. Прошлой ночью у меня на сердце лежала слишком большая тяжесть старых воспоминаний. Но этот момент вызвал нечто другое, нечто выходящее за пределы кипящей ярости и разочарования, которые я обычно носил с собой.

Когда я поднял взгляд и обнаружил, что она ушла, я почему-то разочаровался. Глупо. Несмотря на наши горячие дискуссии, я не собирался предпринимать что-то в отношении Эммы. Просто хотел быть один.

Да уж, я стал настоящей Гретой Га́рбо[47]. А еще лжецом.

Правда едва успела уложиться в голове, как в кухню неспешно вошел Сэл в лилово-голубом шелковом кафтане, точно таком же, какой сегодня надела Амалия.

– Ты должен перестать одеваться как Мами́, – сказал я вместо приветствия. – Это выносит мне мозг.

Он остановился по другую сторону стойки.

– Только не говори, что у тебя проблемы с мужчинами, у которых потрясающий вкус в одежде.

– Прошу тебя. Кто привез тебе то несоизмеримо дорогое бананово-желтое платье с драпировкой, которое тебе так захотелось надеть, когда мы тусовались в Париже пять лет назад? Учитывая, что его сказочность – это спорный вопрос.

Взгляд Сэла, выражавший отвращение, почти заставил меня улыбнуться.

– Только ты мог назвать великолепный шедевр от Tadashi Shoji несоизмеримо дорогим бананово-желтым платьем с драпировкой. Право, Люк, это неуважение.

– Оно было драпированным и желтым.

– Ох, – драматично вздохнул Сэл, а затем глянул на меня. – Я не одеваюсь как Амалия.

– Еще как одеваешься. Совершенно точно, как сказала бы Амалия. – Я взглянул на него, прежде чем вернуться к тесту. – У тебя даже тот же оттенок помады, что она носит сегодня.

Сэл посмотрел на отражение в висящем медном котелке, а затем нахмурился.

– Вот дерьмо. Ты прав. Мы сливаемся.

– Я не смогу сейчас справиться с двумя Мами́. Мне и одной хватает.

Его смех прозвучал самоуничижительно, поскольку мы оба знали силу Мами́ – даже не пытаясь, она умеет вовлечь в свой мир.

– Ладно. Оставлю Пуччи Амалии. Но я не откажусь от своих Дольче или Шанель.

– Никого, кроме Шанель, не знаю.

– Но знаешь Шанель.

– А разве кто-то не знает? – Я решил не упоминать, что Кассандра любила все, что касалось Шанель, – слава богу, не избранный парфюм Амалии – и я получал достаточно счетов, чтобы знать название модного дома и побаиваться его. Кассандра любила шопинг. Очень.

Это стало облегчением – понять, что я не скучаю по ней. Даже по воспоминаниям. Я с удовлетворением шлепнул тесто о стол, а затем посмотрел на Сэла. Я знал его полжизни, и в то время, как я превращался в тень самого себя, он нашел свое место в мире.

Мои пальцы погрузились в гладкую, упругую массу.

– Ты знаешь себя, Салли, и нравишься себе таким, какой ты есть. Это редкость.

Как только я произнес эти слова, то почувствовал себя разоблаченным. Неприкрытым. Сдерживая гримасу, я сосредоточился на своей задаче, однако кожей ощутил его молчаливую жалость. Она проникла в мои легкие, словно кислая вонь подгоревшего молока.

Но когда я поднял взгляд, то обнаружил, что глаза Сэла полны понимания и привязанности. Это заставило меня понять, что мы больше похожи на братьев, чем кто-то из нас когда-либо признавал.

– Люк, тебе никогда не приходило в голову, что я обрел эту уверенность отчасти благодаря тебе?

Потрясенный, я покачал головой.

Сэл слабо улыбнулся.

– Знаешь, для такого странного мальчика, как я, то, что здоровенный хоккеист принял его без вопросов, значило едва ли не все. То, что в любой момент, если бы кто-то не так посмотрел на меня, ты был готов броситься в атаку.

Я тяжело сглотнул.

– Люди иногда полные придурки. Я не мог стоять в стороне и позволять кому-то издеваться над тобой.

– Знаю. В этом и смысл, Люк. Никто из нас не живет в вакууме. Иногда нам приходится принимать поддержку других.

Черт.

Я уставился на столешницу, не зная, что сказать.

Момент растянулся, а затем оборвался так незаметно, будто никаких слов и не было. Сэл снова стал напевать и наблюдать, как я работаю с тестом.

– Ты что-то хотел? – спросил я, зная, что они с Амалией объединились против меня в вопросе об Эмме.

Доказывая, что я прав, Сэл пожал плечами и расправил рукава своего кафтана.

– Думаю, тебе интересно узнать, как прошел завтрак сегодня утром.

Завтрак Сэла с Эммой. Мой пульс против воли участился.

– Нет.

Сэл отнесся к этой лжи с должным уважением.

– Твоя девчушка не любит улитки.

– Она не моя… Ей не понравились улитки? – Это не должно было расстраивать меня. О вкусах не спорят. Людям нравится разное. Но… ей не понравились мои улитки.

Сэл взял крекер с гаудой и розмарином с подноса, который я остужал.

– Она не любит изюм. Но йогурт она поглощала со страстью, близкой к оргазму.

Нижняя часть моего пресса напряглась. Мне вдруг стало обидно, что именно Сэл увидел эту картину. Сам виноват, черт меня дери. Вместо того чтобы самому доставить корзину, я послал его.

Я сосредоточился на тесте и неоргазмической информации, которую мне дал Сэл.

– Значит, никакого изюма.

Что тогда? Круассан? Шоколатин?[48] Шоссон?[49]

– Ей также понравились фрукты, – добавил Сэл, вторгаясь в мои мысли. Он усмехнулся, жуя крекер. – Хотя ты едва ли сможешь присвоить себе заслуги за них.

Наблюдай, приятель.

Я выбирал эти фрукты, мыл их, нарезал идеально ровными, тонкими ломтиками. Каждый кусочек, который она положила себе в рот, каждый стон удовольствия, изданный ею, – все благодаря мне. И, черт возьми, это так сильно завело меня, что даже руки задрожали.

Ей понравились фрукты. И все же я решил попробовать сделать шоссоны. Меня бы поразило, если бы оказалось, что эта женщина не любит яблочные турноверы.

– Замышляешь очередное кулинарное совращение, не так ли? – Сэл украл еще один крекер.

– Хватит лопать. Они для обеда.

– О, и что же ты подашь с ними?

– Нарезанные яблоки и груши, лавандовый мед и сыр. Томатный суп… – Я заметил самодовольное лицо Сэла и впился в него взглядом. – Знаешь что? Сам готовь себе обед.

– Кто-то у нас ворчун.

– Хм-м.

– Может, тебе стоит пойти поплавать?

– Может, тебе стоит пойти на?..

– Тише, тише, здоровяк. – На этот раз Сэл ухватил грушу. – Мы оба знаем, что ты такой сварливый, потому что завелся.

– Ты как будто жить не хочешь.

– Амалия убьет тебя, если хоть волосок с моей головы упадет, так что, думаю, я в безопасности.

– Даже не рассчитывай на это.

Сэл закатил глаза, совсем не испугавшись.

– Да брось. Ты же просто зефирка внутри, Оз. В людях, которые пекут так, как ты, не может быть ничего, кроме совершенно милого, доброго сердца.

Зарычав, я бросил тесто на стол и молча сосчитал до десяти. Это место должно было стать убежищем от стресса. Но меня окружили бабушка, игравшая в сваху, актриса, доводившая меня до эксгибиционизма, и модный стилист, который действовал мне на нервы.

Сэл перебрасывал грушу из руки в руку, как мяч.

– Зачем ты отрицаешь, что хочешь ее?

Я перехватил грушу и положил ее на столешницу.

– А ты видишь, что я отрицаю?

Это его проняло. Он на секунду застыл в замешательстве.

– Черт, тогда в чем проблема?

В столь многом.

– С такими женщинами остаются… – Навсегда. – Но я в таком не заинтересован. И, поверь мне, она тоже не заинтересована в том, что я могу ей предложить.

– Значит, ты собираешься торчать тут все время, избивая это несчастное тесто?