Полная версия
Какие-то мысли у меня появились. Их и надо было проверить.
– Доброе утро, Ануфрий Иосифович!
– Доброе утро, Алексей Иванович! – начштаба, которого должны расстрелять вместе со мной, проявился сразу после дивинтенданта.
– Чем это ты нашего снабженца озадачил? Он от тебя вышел красномордый такой, как свекла…
Волков с огорчением посмотрел на остатки моего чаепития, видимо, ожидал увидеть другой порядок напитков на столе. Вспомнил, что к водке оный полковник имел откровенную слабость. Открыл дверь купе, и сообразительный адъютант быстро привел стол в порядок.
– Жрать надо меньше, краснеть не придется – со хорошей такой злостью ответил.
– Это точно, Зашкурный сальца себе за шкуру залил хорошо, – пошутил штабист. Интенданта дивизии никто особо не жаловал. От него так и несло на километр: я пройдоха, мой гешефт самое главное, остальное – подождет. Но Волков не сплетничать пришел, или нет? И все-таки быстро перешел на серьезный тон:
– И всё-таки, Алексей Иванович, ты какой-то не такой сегодня…
– Да, пришлось объяснить нашему безмерному товарищу интенданту, который скоро в купе и боком не протиснется, будет из прохода докладывать, что не на маневры едем, что бойцы в шинелях и бойцы в полушубках – совсем разное дело. Ну и про политику партии и правительства тоже, доходчиво… Да.
Полковник что-то прокрутил в голове (не дурак, хотя и любит приложиться к чарочке), и выдал:
– Значит так, ты из штаба округа вернулся какой-то не такой, Алексей Иванович, что-то узнал? Так что такого страшного? Поделись с боевым товарищем.
– Нашептали мне…
– Неужто кто-то накаркал? – мой начштаба, полковник Волков смотрит иронично, но все-таки скользит в его взгляде неуверенное: «неужто что-то важное узнал?».
– Знаешь, был я на приеме у самого… Ты же знаешь, Семен Константинович любит поговорить, дать напутствие, вот и получал я… напутствие.
– Говорил с ним? – немного ошарашенно заметил Волков.
– Да, откровенно поговорили, я даже не ожидал. Теперь думаю, что делать. И ты, Ануфрий Иосифович, присоединяйся.
– Слушаю, Алексей Иванович! – и Волков превратился в слух.
– О командарме Духанове он очень невысокого мнения. Считает, что его потолок – дивизия, не больше. Но отдуваться-то нам с тобой. Отсюда, вытекает, что наша задача сделать так, чтобы наши головы не слетели. Смотри, мы должны действовать в направлении главного удара, а один полк у нас уже забирают. Если раздергают дивизию по частям, нам потом крышка.
– Не преувеличивай.
– Не преувеличиваю. Кто начинает наступление, не сосредоточив все части на направлении главного удара?
– Идиот.
– Сам ответил на свой вопрос.
Тут в купе появился и комиссар дивизии, Иван Тимофеевич Пахоменко, которого мы иначе чем «Батя» не именовали. Полковой комиссар Дмитрий Николаевич Мизин[39], занимавший эту должность накануне выступления дивизии слег с пневмонией, теперь Пахоменко сочетал в себе сразу две должности: комиссара дивизии и начальника политотдела. А кому сейчас легко? А ведь из нашей руководящей троицы он самый молодой. Батя тоже поинтересовался тем, почему Зашкурный бродит по вагону, нашёптывая себе под нос «лыжи… палки… санки…». Пришлось все повторить, добавив еще пару фамилий. От фамилии Чуйкова поморщился начштаба, знает, что тяжела рука у комкора и к рукоприкладству оный весьма расположен. А вот на Мехлиса оба среагировали подсознательно ужаснувшись. Крутой и неподкупный норов этого преданного партии и Сталину человека был хорошо известен. Не знаю, из-за чего, но мозгового штурма в итоге не получилось. Ни одной идеи на-гора не выдали. Пришлось их отпустить, не солоно хлебавши. Что делать? Фотографическая память выдала строки, отдающие свинцом: «Трусость и позорно-предательское поведение командования дивизии в лице командира дивизии комбрига Виноградова, нач. политотдела дивизии полкового комиссара Пахоменко И. Т. и начштаба дивизии полковника Волкова, которые вместо проявления командирской воли и энергии в руководстве частями и упорства в обороне, вместо того, чтобы принять меры к выводу частей, оружия и материальной части, подло бросили дивизию в самый ответственный период боя и первыми ушли в тыл, спасая свою шкуру»[40]. Да, это из приказа Северо-Западного фронта, который я увидел в каком-то сборнике документов по Финской войне.
Я много думал, пока мы ехали, пока поезд громыхал по шпалам, пока мелькали за окнами городки и полустанки, думал над тем, как я отношусь к ним: к Виноградову и руководству 44-й дивизии. Вроде бы неплохие ребята, всем около сорока, но… какие-то блеклые, безынициативные, решает все начальство, наше дело – приказы выполнять. Если говорить честно, в их личной храбрости не сомневаюсь, знаю, что сам комбриг пулям не кланялся, но его дело не пехоту в атаку водить – для этого другие командиры есть. И по большому счету, расстреляли их правильно. И нечего на жуткого Сталина кивать, мол, Сталин во всем виноват. В чем? В том, что дивинтендант Зашкурный не озаботился об обеспечении бойцов теплой одеждой? Что комдив и начштаба не обеспечили ведение разведки, боевое охранение? Позволили финнам небольшими силами рассечь дивизию? Сколько людей положили! Так что расстреляли их по делу. Реабилитировали не по делу. Ладно, хрущевские реабилитации всех скопом – тема отдельного разговора. Не считая Сталина ни ангелом, ни демоном, не вижу, в чем его вина в гибели тысяч парней на Раатской дороге! В том, что война началась? Она бы и так, и так началась, к этому все и шло. Нет, в гибели конкретных парней в конкретном месте виноват, в первую очередь, их командир. И точка!
Но это ИХ расстреляли по делу! МЕНЯ-то за что???
Хотя, если ничего не сделаю, так будет за что, нечего комплексовать, вспоминай, чему тебя учили, и действуй, действуй, действуй, черт тебя побери!
Отвешав себе еще одну порцию матюгов, окончательно успокоился. А мысли стали постепенно формироваться в виде решений, и не все из них мне, тому, прошлому комбригу Виноградову, понравились бы.
Глава девятая
Наблюдатель
Ухта. Штаб 9-й армии.
9 декабря 1939 года
Для Василия Ивановича Чуйкова командировка в 9-ю армию была полнейшей неожиданностью. А перед этим его так же неожиданно вызвали в Кремль. Со Сталиным раньше Чуйкову приходилось встречаться. Но вот так, вызванным в кабинет вождя, да еще один на один – такого еще не случалось. Еще большей неожиданностью оказалось, что речь пойдёт о войне с Финляндией.
– У нас сложилось впечатление, что некоторые командующие страдают шапкозакидательством, а дела у них идут из рук вон плохо. Недооценка противника – это недопустимо со стороны руководящего состава Красной армии. А у нас есть такие мысли, что недооценка противника произошла еще на этапе планирования операции. Поэтому есть у нас к вам партийное поручение. Езжайте в 9-ю армию. Мы рекомендовали вас туда членом военного совета вместе с товарищем Мехлисом. Посмотрите. Разберитесь. Помогите комкору Духанову наладить боевую работу. Но при этом будьте готовы взять руководство армией на себя. Мы скажем, когда наступит момент. Если оно наступит.
Прибыв с товарищем Мехлисом в штаб 9-й армии, Чуйков почти что впал в ступор. Он никак не мог понять, как можно в такой обстановке руководить армией. В штабе была абсолютно нерабочая обстановка, которую можно назвать одним словом «бардак».
Начальник штаба 9-й армии Владимир Николаевич Разуваев[41] был одним из тех специалистов, резко взобравшихся «на верх» в результате большой чистки тридцать седьмого года. Он считался слишком академичным, педантичным руководителем, но на самом деле вокруг него постоянно возникал хаос, из-за личных раздутых амбиций и идей, которые Чуйкова откровенно озадачивали. Этакий анархист на штабной работе. И идеи у него были толковые, а вот организаторских способностей не хватало. Нужно было время, накопление боевого опыта, чтобы превратить штабиста-теоретика в довольно крепкого практика, а пока… Все планы штаба 9-й армии были оторваны от действительности, обстановкой на своем участке фронта начальник штаба не владел. Руководство командирами дивизий – это было из области фантастики. Каждый комдив делал то, что считал нужным, при этом штаб утверждал любое решение начальства дивизионного звена. Более-менее неплохо были организованы ВВС 9-й армии, которыми руководил молодой выдвиженец Сталина, Павел Васильевич Рычагов. Хорошо была налажена медицинская служба армии, которой приходилось работать в очень сложной обстановке. Кроме просто раненых, был высокий процент обмороженных, но руководил медицинской службой армии сам Александр Александрович Вишневский (тот самый который мазь Вишневского), поэтому со своей работой медицинская служба справлялась. Требовательный Чуйков понимал, что с Разуваевым он бы не сработался. И весь этот штабной бардак вызывал в нем агромадное желание заехать по некоторым не в меру наглым и тупым мордам. Во время встречи в Кремле Сталин показывал Чуйкову документ, в котором был проведен анализ планов 9-й армии с подробным разбором того, почему эти планы неосуществимы. Да, с такими идеями на Луну хорошо летать – и далеко и не так заметно, не раз горько думал Василий Иванович. Подумать только – реально продвигаться к границе без военных действий со скоростью 12 км в сутки, а планировать продвижение по территории врага при его сопротивлении 18–25 км![42] Не только у Духанова, намного чаще у его подчиненных проскальзывало раздражение: чего это финны сопротивляются? Им давно пора лапки кверху поднять и ждать милости от Красной армии. Причин столь яростного упорства белофиннов Чуйков не знал. Ему на это было наплевать. Он знал, что планы боевых действий надо готовить из расчета на самое яростное противодействие противника. Неожиданная и быстрая победа лучше медленного ожидаемого поражения. В штабе 9-й никто о поражении не говорил, но растерянность и непонимание происходящего – это витало в воздухе. И если на вопрос: «Кто виноват?» ответ был ясен – кто командует армией, тот и виноват, то вопрос: «Что делать?» – оставался открытым.
За своими раздумьями Чуйков как-то прошляпил появление шумного, округлого, энергично-громогласного военного, при ближайшем рассмотрении оказавшегося Рычаговым[43].
– А! Василий Иванович! Я тебя как раз и искал, помощь твоя нужна позарез, извини, даже поздороваться забыл! Здравия желаю, товарищ комкор!
– Здоров будь и ты, товарищ комкор! – с легкой улыбкой произнес Чуйков. И на него харизма молодого летчика-аса действовала безотказно.
– Василий Иванович, так поможешь? Очень прошу! – Рычагов посмотрел на Чуйкова таким пронзительным взглядом, мол, выручай парня, папаша!
– Павел Васильевич, разве я могу тебе не помочь? Умеешь ведь уговаривать! – Чуйков опять усмехнулся, как-то появление летчика сумело вывести его из мрачного состояния души.
– На том и стоим, Василий Иванович. А просьба у меня простая. Ты ведь с Чибисовым знаком?
– Николаем Евламптьевичем? Знаком.
– Вот. Посодействуй. Мне техники нужны сверх штата! Позарез нужны! В эти морозы мои делают что могут, обморожения пальцев у каждого первого, а не второго! Так я смогу хоть частично восстанавливать людей и держать парк машин в рабочем состоянии. Мне ведь не парадный строй держать, воевать надо! – Рычагов действительно воевал. Пока что только к его самолетам и персоналу по армии претензий у Чуйкова не было.
– Я такой просьбе, конечно, отказать не могу. С комдивом Чибисовым переговорю обязательно. Скажи, как сам дела в армии оцениваешь? – Рычагов на пару секунд задумался.
– Хреново я их оцениваю. Духанов – добрейшей души человек, а тут надо давить! Мои по струнке ходят, а тут, в штабе вразвалочку, на всех наплевать, завтра, послезавтра – край будем Хельсинки брать, парадом гулять. Нет! Они серьезно 44-ю дивизию планировали использовать только на параде в Оулу. Я, конечно, молчу, только тебе и только в обмен на услугу, но не тянет Духанов армию. Не тянет.
Глава десятая
Первые решения
Где-то под Минском.
Штабной вагон 44-й дивизии.
22 ноября 1939 года
Как жутко, до боли стучат вагонные колеса! Ординарец принес еще чаю, а я в блокноте стал быстро набрасывать главные мероприятия, необходимые для спасения дивизии и своей собственной шкурки. Мне вообще-то понравилось тело, которое досталось. Худощавый, подтянутый, физически хорошо развитый экземпляр, да еще и довольно располагающей наружности. А по поводу того, что он старше меня, ТОГО, так вообще никаких комплексов не возникало. Сколько бы я протянул в доме инвалидов? Вот только не надо мне про то, что в наших домах инвалидов порядки зашибись! Пару лет мучений и все – на свалку. Именно что мучений! А так есть шанс прожить! Ну хоть сколько-нибудь, да прожить. Вот чем я не собирался заниматься от слова совсем, так это писать товарищу Сталину письмо и описывать устройство атомной бомбы. А еще требовать установить на танке Т-34 командирскую башенку. Не надо быть идиотом, чтобы понять, что информации от меня поверят только если я буду заслуживать доверия, и никак иначе. А пока что я просто перспективный комбриг, который или справится с новой должностью, или шею себе сломает. Это такой сталинский подход к кадрам: есть молодой да перспективный, дай ему задачу, справился – повысь и дай задачу сложнее, пока не выйдет на свой уровень. Но если провалишь поручении вождя – не сносить тебе головы! Свой уровень надо уметь определять самому. Только не надо говорить, что Сталин ошибок не прощал, головы сносил направо и налево… Не было этого! Тот же комкор Духанов, Михаил Павлович, в Финскую проявил себя плохо, катастрофически плохо. Но расстрелян не был. В начале Отечественной получил дивизию, проявил себя при обороне Ленинграда, дослужился до командарма, стал генерал-лейтенантом. А маршал Малиновский[44]? Тоже под Харьковом потерпел страшное поражение, перевели на армию, исправился, снова дали фронт, провёл несколько блестящих наступательных операций, орден Победы номер 8 заслужил по праву!
Тут мои мысли прервали – в купе осторожно просочился комиссар дивизии, а по совместительству начальник политического отдела, с бутылкой водки в руке. Комиссар дивизии слег с пневмонией в Киеве, тот комбриг Виноградов лично отвез его в госпиталь, из-за чего отправка эшелонов 44-й дивизии чуть было не сорвалась, а он успел – и комиссара в госпиталь доставить, и в штаб округа заехать. Вот только в штабе он ни с кем не встречался. Блефовал. Да, было такое дело, но ведь как-то залегендировать свои послезнания надо было.
– Что с тобой, Алексей Иванович? Я тебя не узнаю. Давай, по душам поговорим, знаешь, и по соточке примем. За товарища Сталина! – в этом деле комиссар был профессионалом. Ну что же, сейчас и есть повод проверить, как буду «держать алкоголь».
– Наливай.
На столике тут же образовались два стакана, а комиссар привычно вытащил из карманов галифе кусок черного хлеба и шмат сала, завернутые в бумагу, с любовью посмотрел на розовые прожилки, говорящие о свежести продукта, который тут же стал пластать на куски с полпальца толщиной. Для всей полноты картины не хватало луковицы или пары зубков чеснока, но вот и они явились на свет Божий. С сервировкой стола по рабоче-крестьянскому управлялся политработник мастерски. Опыт-то не пропьешь! В каждом стакане плескалось ровно по сто грамм беленькой. Батя буржуазный коньяк не признавал и пил только водку, тайком предпочитая оной хороший самогон, благо, на украинских просторах хорошего продукта было найти проще простого, как и паленого, но каким-то классовым чутьем находил и.о. комиссара дивизии чистый качественный продукт.
– За товарища Сталина! – красиво, с выражением произнес.
Выпили. Закусили. Как я принял алкоголь? Да, никогда раньше не пил. Но нас тренировали. Алкоголь действует на мозг. Мозг можно приучить не реагировать на алкоголь. Этим штукам учат работников спецслужб, чтобы пить и не пьянеть, а самому слушать и на ус мотать. Мои тренировки на базе группы «Остриё» были построены по подобному принципу, вот только учитывали специфику моего организма. Закалка мозга через… Мама моя дорогая! Забыл это заумный термин, честное слово забыл! Так! Больше не пить! Как говорил полковник Полковников: «индивидуальный подход во всей индивидуалистической красе». Да! Не быть ему генералом, никто не захочет такое прекрасное словосочетание «полковник Полковников» разрушать! Так что ум мой оставался светел.
– Понимаешь, Алексей Иванович, у нас в дивизии ЧП! Командира подменили! – сообщил мне заговорщицким тоном собеседник. – И от этой подмены впал дивинтендант в прострацию, а начштаба готовится уйти в запой. Партия ему этого не позволит! Так что Ануфрий наш Иосифович вдул свой коньяк и почивает, а поутру имеет поручение от партии привести себя в порядок и приступить к напряженной и плодотворной работе. Только ты объясни мне, что за китайская муха тебя укусила?
Умеет комиссар говорить. Умеет и уговаривать. Но и я кое-что умею…
– Хорошо, что ты пришёл, Иван Тимофеевич, наливай, не стесняйся. Мне ведь нужно, чтобы ты подсобил, позарез надо! Вопрос жизни и смерти!
– Ну… (типа чем смогу, прозвучало).
– Ты же знаешь, что я с Семеном Константиновичем хорошо знаком? – кидаю пробный шар. Тут комиссару крыть нечем, он ведь знает, что знаком, но не знает, насколько, потому только пожимает плечами в ответ.
– Он мне бумагу интересную показал. Ты приказ наш знаешь? Общие планы по армии тоже?
– Ознакомился в общих чертах. – говорит как-то неуверенно комиссар. Вот оно! А ведь политработники в военном деле совсем плохо плавают… Надо обязательно донести мысль руководству о том, что комиссар еще и военный, так что политработникам – всем! надо пройти военное обучение соответственно их должностям. Хоть что-то втемяшить им в голову кроме уныло-стандартных политзанятий. Но пока что это не реально. Мой-то из простой рабочей семьи, в воинских делах ориентируется слабовато, образования особого не имеет, даже командирских курсов, он больше по митингам да по беседам с личным составом. Это его стихия. Умеет к каждому ключик подобрать! Умеет! Значит, на своем месте – пока что.
– Семен Константинович считает, что Духанов – теоретик, а не практик, его потолок дивизия, рано ему даже за корпус браться, не то что за армию. А планы 9-й армии проходили проверку оперативным отделом Ленинградского округа, там полковник Павел Григорьевич Тихомиров[45] руководит, толковый, по мнению Тимошенко, штабист. У Тихомирова оказался такой интересный майор Сергей Гаврилович Чернов[46]. Он и прошелся по оперативным планам 9-й как танк по жестянке… Тихомиров его замечания переправил Тимошенко, по старой дружбе, чтобы и на его мнение потом ссылаться.
Я выдержал паузу, намекая, что надо бы продолжить. Заинтригованный Батя быстро разлил ровно по сто еще и не выдержал:
– И что Семен Константинович?
– С майором Черновым согласился. Могу эту записку по памяти прошпарить, пусть и не дословно! Поехали!
На этот раз пили без тостов, как-то не хотелось, ни мне, ни комиссару. Ему-то знать не надо, что шпарить я буду слово в слово, с моей памятью это не проблема!
«Роль 9-й армии и ее задачи поняты командованием 9-й армии в основном, правильно, но решение построено на том, что противник не окажет никакого сопротивления… В среднем темп операции запланирован 22 км в сутки, в то время когда свои войска к границе шли 12–16 км в сутки с большой растяжкой частей и отставанием техники (артиллерии главным образом). Как же можно планировать такие темны на территории противника?! Это значит построить операцию на песке, без реальной обстановки и особенностей фронта. При планировании, видимо, противник в расчет вообще не принимался и бездорожье также не учитывалось, за это можно поплатиться срывом всей операции в самом ее начале, особенно если противник окажет хотя бы небольшое сопротивление путем заграждений и прикрытия погранчастями, не говоря уже о подброске полевых войск… При движении 9-й и 8-й армий вглубь будет образовываться разрыв между ними. Наличие у финнов дорог (железных и шоссе) дает возможности создавать реальную угрозу флангам и тылу 9-й и 8-й армий и ее отдельным дивизиям… Коммуникации их… все будут перерезаны диверсионными группами противника, и они могут оказаться без питания и боеприпасов, причем тактика финнов к этому, в основном, и будет сводиться…
– Так, значит, мы попадаем как кур во щи? – на этот вывод Батю хватило. Все-таки, говорю, человек на своем месте. Его подучить бы!
– Ну да, сам знаешь, что гениальные военные планы летят в тар-тартары после первого же боя. Под Аустерлицем руководство союзников приняло гениальный план, который был построен на предположении, что Наполеон двигать свои войска не будет, получился страшный разгром. У нас предвижу что-то подобное. Мы начнем туда прибывать, а нашу дивизию раздергают по частям, оставят два-три батальона, а задачу нарежут как корпусу. И что будет? Плохо нам будет, Иван Тимофеевич, очень-то плохо!
– Ну про Наполеонов мне не рассказывай, яво Кутузов знаешь, как приложил! – блеснул знанием истории наш политический руководитель.
– Кутузов его под Бородино приложил, а Наполеон Кутузова под Аустерлицем. Квиты. Ты наливай, там еще чуток остался…
Мы тяпнули по последнему полтинничку на душу.
– И что делать?
– Надо пересматривать планы, только делать никто ничего не будет. Кто такой Чернов? Для Духанова ноль! Тихомиров перезванивал Тимошенко, жаловался, что ездил к Духанову, но на его уже предупреждения никто внимания не обратил. В штабе 9-й прожектеры сидят. Мы ничего не сделаем. Духанов – человек Климента[47], а есть такое очень тихое мнение, что неудачи нашей армии на первых этапах войны дадут шанс подняться Тимошенко[48].
– Ну, это ты не говорил, я не слышал… – Батя все-таки человек неплохой, хотя кто его знает, может, возьмет себе на заметку вольные речи командира на пьяную голову.
– А я и не говорил ничего. Нам надо сделать так, чтобы наши головы на месте оказались! А они полетят, если начнут искать виноватых.
– А от меня-то ты что хочешь?
– За то, что поставишь Волкова на ноги и заставишь работать, тебе спасибо от всей души. Это дело важное, без Волкова я как без рук. Но нужны твои связи старые, ты же из путейцев?
– Конечно, в Смоленском депо начинал обычным рабочим.
– Вот… смотри, по приказу наш 305-й полк должен разгружаться в Кочкоме, остальные части следуют в Кемь (ага, та самая Кемска волость). А ты не можешь сделать так, чтобы 305-й подзадержался в пути, и стал разгружаться в Кеми, по ошибке?
– А зачем это надо?
– А затем, чтобы там, куда нас перенаправят, мы били бы одним могучим кулаком, а не растопыренными пальцами.
– Ну, эта, растопыренными пальцами да по глазам! Понял тебя, комбриг, понял. Посмотрю, что можно сделать. В Гродно постараюсь связаться с нужными людьми… Ох, командир, не сносить мне с тобой головы…
Пахоменко не подозревал, насколько он был бы прав.
Глава одиннадцатая
Замена
Ленинград. 5 декабря 1939 года
Ленинград встретил эшелоны 44-й дивизии дождем пополам со снегом, пронизывающим сквозь одежду холодом, на смену которому спешили крепкие морозы, только начинающие набирать силу. Очень быстро дождь исчез, сменился просто снегом, падавшим большими лохматыми хлопьями, а под тонкой коркой свежего льда противно чавкала какая-то грязная мутная влага. Штаб дивизии прибыл в одном из первых эшелонов, и дивизия стала накапливаться в Питере, как в важном логистическом узле, не смотря на окрики из штаба армии, комбриг Виноградов не собирался никуда спешить[49]. Первоначально дивизия направлялась на войну по частям, довольно разбросанным порядком, виной которому была работа штабов армии и дивизии. К приезду в Питер (простите, привычка), в Ленинград, командир 44-й дивизии окончательно убедился в профнепригодности полковника Волкова. Полковник много пил, не смотря на влияние политрука дивизии, который помогал начштабу уничтожать горючие запасы, а воды начштаба практически не потреблял: только водку, любимую. Удивительно, но Батя инстинктивно принял сторону Виноградова, что-то такое правильное почувствовал Пахоменко, но дивизия осталась фактически без начальника штаба. Ибо пьяное бревно над штабом начальствовать не может!
Утро пятого декабря сорокового года было морозным, небо каким-то стальным, тьма охватила город на Неве, и солнце не могло пробиться сквозь тяжелые облака. Нельзя было сказать: утро сейчас или вечер. Говорят, что Бог пьяного бережет. Не в нашем случае. Наблюдаю, как из штабного вагона выгружают носилки с полковником Волковым, который очень неудачно упал с высоты собственного роста и крепко приложился головой, потеряв сознание. И я к этому никак причастен не был, хотя мысль подтолкнуть чуток Волкова однажды промелькнула. И я собирался его оставить любыми ухищрениями в Питере. Упс! Опять мысленно прокололся! Не Питер – Ленинград! Так случилось, что не было счастья, да несчастье помогло. Вот только дивизия оказалась без начальника штаба. Работа штабиста особая, вон будущий маршал Победы, Георгий Константинович Жуков от работы штабиста всегда в ужас приходил! Особенно, если штаб был Генеральным. А вот и машина, беру ординарца, мне теперь срочно надо в штаб Ленинградского военного округа, дело есть!
