Кудис

– Он умер, – неожиданно сказал я, продолжая смотреть на пляску теней на стене, ветер колыхнул пламя, и тени стали мутировать в каких-то чудовищ. – Мальчик, мой пациент. Ему было всего 15, фатальная сердечно-сосудистая патология. А ведь его положили просто с кашлем….

– Боже, – она приподнялась на локте, глядя на меня большими и такими искренними глазами. А вот я лгал. Опять. – Мне так жаль…

– Мне тоже, – отозвался я, имея в виду совсем не это. Вернее, это тоже, но в тот момент мне было искренне жаль, что я как-то неконтролируемо скатывался в темный участок бытия, где люди лгут, разрушают свое счастье и ненавидят самих себя.

– Пойдем, – она встала, похожая на обнаженную богиню в мягком свете свечей, – это надо заесть, подсластить тем заманчивым тортиком, который я видела в холодильнике.

Рина накинула мой банный халат, она всегда надевала его, когда оставалась у меня, она была высокая, но я – еще выше, так что мой халат доходил почти до пола.

– Поверь любительнице мелодрам и страстей, есть два безотказных средства от жизненных гадостей: десерт и…, – она подмигнула и спустила халат с одного плеча, – и десерт.

– А можно сразу второе? – улыбнулся я, пожирая глазами эту красоту, точеная фигурка, которую я знал наизусть, скрытая в метрах пушистой ткани, это атласное плечо и растрёпанные кудряшки, обрамляющие горящие глаза. Нет, торта мне совсем не хотелось.

– Тебе не говорили, что хорошее вино смакуют, а не пьют залпом? – игриво спросила она, пританцовывая под слышную одной ей мелодию, – а ты сегодня – просто Каберне Совиньон, которое я собираюсь смаковать до рассвета.

Дождь на улице усилился, с какой-то природной яростью поливая город, я ждал, что услышу раскаты грома, такой дождь, да еще весной, обычно перерастал в грозу, но ничего, кроме ливня, не слышал, даже ветер стих. Я всё же выбрался из кровати и закрыл балкон, с наступлением ночи стало тянуть холодом. Рина достала торт, я заварил чай, она уселась на свое обычное место напротив меня, подняв одну ногу на скамейку, так что из халата теперь выглядывало не только плечо, но и коленка. Свечи сгорели, а новые нам обоим не хотелось доставать, так что мы включили свет. И, как ни странно, при этом привычном электрическом свете мне стало легче, как будто он разгонял тени и в моей душе.

– Ммм! Ты знаешь, как порадовать девушку! – она обмакнула тонкий палец в крем и слизнула, закатив глаза.

– Ещё раз так сделаешь – останешься без торта, – пропыхтел я, глядя на нее голодными глазами и изображая последнюю степень сдерживания себя.

– Как? – она невинно захлопала глазками и повторил всё в замедленном темпе, – вот так?

– Сжалься! Дай хоть немного поесть, восполнить силы! – простонал я.

Оказалось, силы мои были потрепаны сильнее, чем я предполагал, поглотив еще пару кусков мяса, я лениво жевал торт, она смаковала свой кусочек, медленно, игриво, как умеют есть только женщины.

– Это всё? – спросила она, не поднимая глаз от десерта, – я насчет мальчика. Просто у меня такое чувство, что тебе всё еще тяжело… ну, не знаю, как будто что-то еще не дает тебе покоя.

Ну не ведьма, а? А потом удивляются, почему большинство мужчин боится женщин! Да как их не бояться с такими-то способностями?! Они как кошки – одной ногой в каком-то потустороннем мире, и с этим надо смириться или жить без них.

Я задумался. Это мой шанс, сказал я себе, скажи правду и не мучай себя больше. Но жизненный опыт научил меня давным-давно, что правда – это тонкий лед, и прежде, чем ступать на него обеими ногами, надо хоть как-то проверить его прочность.

– Есть одна деталь, которая не дает мне покоя. – Согласился я. – И мне хотелось бы знать твое мнение.

И я рассказал ей о том, как, по словам соседа по палате, мальчик проснулся в ужасе от кошмара, а потом его уже так и не смогли привести в сознание.

– То есть, либо он чувствовал свою смерть, может, видел ее во сне, его душа или его сущность предчувствовали страшное, – заключила она, игривое настроение пропало, на меня смотрели умные глаза человека, ищущего истину. – Либо мозг получил сигнал, что в теле серьезные неполадки, и выдернул его из сна, создав чувство страха?

– Именно. Как врач я понимаю, что необратимые процессы в теле начались задолго до пробуждения, просто тогда, скорее всего, они набрали критическую массу, и мозг дал команду проснуться. Но…

– Но ты сам в это не веришь, да? – закончила она за меня, – или веришь, но в оба варианта?

Я благодарно сжал ее руку и кивнул.

– Я задумался, не вчера, конечно, просто этот случай – еще одна монетка в копилку моих размышления и поисков: что управляет нашей жизнью и смертью? Какие силы остаются за кадром того, что нам доступно? Мы ведь ничего не знаем о мире, даже о собственном мозге нам почти ничего не известно…

Я зашел на опасную территорию, можно полностью разделять светские взгляды друг друга, иметь кучу общих интересов и погореть на таком щекотливом вопросе как вера. И если правда – это тонкий лед, то вера – это прыжок с закрытыми глазами в пропасть, есть только два варианта: либо ты обнаружишь, что умеешь летать, либо разобьешься в лепешку. И я очень надеялся, что общность наших взглядов подарит мне крылья, потому что я только что прыгнул.

Она молчала, задумчиво ковыряя вилкой остатки торта, стало так тихо, что я слышал ее дыхание сквозь шум дождя.

– Знаешь, – тихо сказала она, не поднимая глаз, – когда я была совсем маленькой, где-то лет до 9, не больше, я верила, что я – особенная. Понимаешь, я не просто верила, я твердо знала, что если я спрыгну с крыши – то полечу. Я знала, что если я окажусь на борту самолета – он точно не разобьется, даже если попадет в эпицентр шторма. Я жила в этом ощущении, как в коже, каждый день я как будто грелась в лучах своего собственного солнца, и этот свет делал меня неуязвимой. Я так же верила в привидения, единорогов и во всё, во что верят нормальные дети.

Она замолчала, и грустная улыбка чуть тронула ее губы. Я тоже молчал и ждал, когда человек погружается в свою память, лучшее, что ты можешь сделать – молчать и ждать.

– А потом однажды мы возвращались из гостей, было поздно, фонари еще горели, это я хорошо помню, значит, 11 еще не было, но мне уже очень хотелось спать. Было лето или поздняя весна, и я радовалась, что уроков нет, и я могу завтра играть с подругами на улице или что-то в этом роде. Я помню голубой свет фонарей, он просвечивал сквозь листву, ветер играл тенями, родители беседовали о чем-то взрослом и иногда смеялись. Я держала маму за руку, шла и наслаждалась прогулкой, обычно в это время я уже была в кровати, а тут гуляла среди ночи. Я помню чувство абсолютного счастья и умиротворения, то есть, это теперь я могу охарактеризовать эти чувства взрослыми словами, а тогда мне просто было хорошо, на полную катушку хорошо, понимаешь? Мы шли по дороге, машин не было, в моем городке после 9 вечера жизнь исчезала с улиц, на обочине росли большие деревья и кусты кое-где. И вот впереди прямо под одним кустом я увидела сгусток черноты, я не боялась, просто мне стало интересно. В тенях кто-то сидел, на корточках, с опущенной головой. Родители или не видели этого человека, или не думали, что он может представлять угрозу, у нас никогда ничего не случалось, а чья-то пьяная потасовка обсуждалась год. Мы приближались, человек не двигался. Наверное, пьяный, решила я, а потом увидели длинные волосы – это была женщина. А потом всё произошло так быстро…

Она вздохнула и снова улыбнулась своим воспоминаниям, не мне.

– Мы поравнялись с ней, между нами было не больше метра. – Рина подняла на меня глаза, они были холодными. – И когда я проходила мимо, она вдруг подняла голову. В свете фонаря на меня смотрело страшное лицо ведьмы, тени плясали на ее исковерканных щеках и горбатом носе. Она посмотрела прямо на меня черными провалами глазниц и ухмыльнулась, издав тихий, но жутковатый звук вроде «гы-гы». Волосы свисали по бокам, спутанные и темные.

Она снова опустила глаза и принялась водить вилкой по тарелке – остатки торта были уже успешно размазаны в кашу.

– Я не закричала, даже не отшатнулась. Но этот ледяной ужас помню до сих пор, он пронзил меня с головы до ног, как гигантская сосулька. Тело даже начало ломить от силы этого страха. Я прижалась к маме и стала оглядываться, боялась, что она пойдет за нами. Но она осталась сидеть, снова опустила голову.

Я оглядывалась до самого дома. Даже не знаю, почему не сказала родителям сразу, возможно, привыкла, что, если они заняты, их нельзя беспокоить. Не знаю. Но я не сказала ничего, и очень боялась, что она найдет меня по запаху и ночью проникнет в дом или будет стоять за окном…

Этот ужас, не дал мне уснуть той ночью, я просыпалась в полной уверенности, что она под кроватью или в шкафу, или стоит на улице возле дома…

А утром я рассказала маме. Она, конечно, выслушала, а потом сказала то, что говорят 99% родителей: не бывает никаких ведьм. Я настаивала, я описывала снова и снова, я была уверена в том, что видели мои глаза. Она не спорила больше, лишь равнодушно пожимала плечами, но я чувствовала, что мне не верят, что меня бросили один на один с этим страхом и с этим испытанием.

– Рина…, – я сжал ее руку, она рассеянно сжала мою в ответ. Она всё еще была там, в стране воспоминаний.

– Эта ведьма преследовала меня всё лето и часть осени, пока однажды после школы я не зашла с подругами в магазин за сладостями. Мы покупали чипсы, леденцы на палочке и прочую ерунду, на которую дети тратят карманные деньги. Тогда еще не было таких супермаркетов, по крайней мере, в нашем захолустья, так что мы стояли возле прилавка спиной к выходу. Дверь открылась, колокольчик звякнул, я инстинктивно повернулась… в магазин зашла она – та самая ведьма. Она была молодая, стройная, длинные волнистые темные волосы, и это лицо… оно как будто взорвалось изнутри, понимаешь? Не знаю, как объяснить, но череп был деформирован, как и все черты лица, и кожа как будто в рытвинах…

Она снова вздохнула и покачала головой.

– «Ведьма» уверено прошла к полкам и стала набирать крупы или что-то еще. Мои подруги повернулись вслед за мной, остолбенели, начали пялиться.

– Девочки, – твердо одернула нас продавщица и добавила, явно, чтобы привести нас в чувство, – вы что-то еще хотели?

Мы покачали головами и медленно вышли. Всю дорогу мы обсуждали, что с ней могло случиться, думали, что она инопланетянка, я сказала, что считаю ее ведьмой, моя подруга Алина сказала, что это наверняка радиация, ей мама рассказывала про Чернобыль. А дома я не выдержала и рассказала маме о встрече в магазине.

Рина хмыкнула и дернула бровями. И столько разочарования было в этом коротком движении, что я почувствовал неприятную тяжесть в душе. В тот день она окончательно утратила веру в волшебство, то есть, повзрослела.

– Можешь поставить последний рубль и выиграть – она не была ведьмой, конечно, нет. Мама усадила меня перед собой и объяснила, что это племянница нашей соседки по району, что прошлой осенью она попала в страшную аварию и потеряла родителей и сестру. Она чудом выжила, но ее лицо… Мы ведь жили не в Голливуде, а в крошечном провинциальном городке, и ее тетя, к которой она вынуждена была переехать, не ворочала миллионами, так что такой эта девушка останется на всю жизнь.

Порыв ветра швырнул в стекло порцию брызг, Рина подняла на меня ледяные глаза, в глубине которых я видел боль, так бывает всегда, когда дети понимают, что в этом мире есть вещи страшнее троллей и ведьм. Я хотел снова взять ее за руку, но не решился под этим ледяным взглядом, сейчас она была недоступна для тепла, сейчас ее душа стала Арктикой.

– Вот в тот день всё волшебное вокруг меня и во мне рухнуло. Я вдруг поняла, что не являюсь неуязвимой, что если прыгну с крыши – упаду и разобьюсь, и стану как эта девушка. Я поняла, что мир плоский и злой, что в нем нет правил, нет чести или наград за добродетель. Однажды ты выходишь из дома и теряешь близких в аварии. Однажды утром ты смотришь на свое лицо в последний раз, а дальше на тебя будет смотреть чудовище, под маской которого всё та же молодая девушка, понимаешь?

– И нет волшебства, чтобы вернуть ей семью или красоту. Нет феи-крестной, а волшебство мог бы сотворить толок мешок денег, но в этом подлом мире они не падают с небес. Есть реальность, из которой ты не можешь выбраться, как из ловушки, и ее реальность такова, что за всю жизнь она не заработает столько, чтобы поехать на другой конец земли к высокооплачиваемым врачам.

– Да, – кивнул я, так и не решаясь прикоснуться к ней, как будто холод, идущий от нее, мог обжечь или убить. – Я видел немало таких историй.

– Не сомневаюсь, – холодно ответила она, – а насчет твоих размышлений, в них ведь прозвучал скрытый вопрос, так? Верю ли я… верю. Верю, что есть что-то волшебное, неуловимое, прекрасное и ужасное, верю, что чудеса живут где-то. Где-то, но не здесь. После того дня я просто не могу обманывать себя, здесь, рядом с нами, в городах, нет ничего, что выходило бы за рамки телевизионных репортажей или законов рынка. Здесь правят другие силы, люди убили волшебство, если оно и было, заменив его политикой, экономикой и общественным мнением.

Теперь настала моя очередь чувствовать смятение и разочарование. Совершив свой прыжок в пропасть, я не разбился, но и не взлетел. Скорее, я валялся сейчас на дне этого ущелья с поломанной ногой, спрашивая себя, какого черта я вообще это затеял.

– Ааа, ладно, к черту всё это, – я тряхнул головой, старясь игнорировать мутную тяжесть в душе, старясь поверить, что трещина между нами не стала шире и глубже. – Пациенты умирают, все люди умирают, почему-то этот так. Я и сам не понял, куда больше тянется моя душа. В мире много страшных вещей, давай оставим их за порогом. Я это пережил, как и ты свою историю, не хочу портить наш вечер и впускать в него тьму.

Она улыбнулась мне, еще не прежней улыбкой, но намного теплее.

– Ты ведь знаешь, что тебе не в чем себя винить? Просто хочу еще раз это сказать.

– Знаю, – ответил я, и это было правдой, трещина сократилась. Возможно, мне удастся замазать ее, наклеить красивенькие обои, подумал я, и постараться забыть, что она вообще там была. Это была моя игра, и больше прыгать в пропасть мне не хотелось. – Может, посмотрим кино?

– Только без глубокого смысла! – засмеялась она и в миг стала прежней Риной, женщиной, которую я, кажется, любил.

Мы посмотрели «Век Адалин», укрывшись тем самым сине-серым пледом, потом медленно и как-то отстраненно занялись любовью. Огонь страсти погас и так и не разгорелся снова, очень уж это пламя капризное, когда вам больше 35 и вы имеете больше одной извилины в голове. Дождь и не думал прекращаться, Рина уснула у меня на груди, а я лежал, глядя в темноту, и думал о черной бумаге, на которой было напечатано приглашение в странный Клуб. Я сказал, что не хочу впускать тьму, но ее кусочек уже вошел в мою жизнь без спроса и теперь прятался в толстой и скучной книге от женщины, в которой был мой свет.

Завтра, думал я, завтра я поставлю точку в этой неприятной истории. Схожу туда, раз уж решил, но только разок, чтобы увидеть, не ошибаюсь ли я в своих немного наивных надеждах. Почему-то при мыслях о завтрашнем вечере я чувствовал сильное волнение, какую-то вибрацию в груди или даже легкий страх. Мне и самому такая реакция казалась глупой и нелепой, но когда это чувства слушались разума?

Я осторожно встал, чтобы не потревожить ее, вышел в кухню, всмотрелся в редкие горящие окна, дождь всё шумел, окно было приоткрыто, и влажный холодный воздух неприятно холодил голое тело. Я обхватил себя руками и уставился в ночь за окном невидящим взглядом. Что-то ждало меня завтра, что-то, к чему я, наверное, не был готов. Но не это меня пугало, я всегда бросался навстречу всему, к чему явно готов не был и быть не мог. Меня пугало то, что наличие такого приглашения уже склоняло чашу весов мировоззрения в сторону ведьм, единорогов и всего того, во что взрослым верить не полагается. Во что верить становится опасно с приходом определенного этапа жизни.

И еще я понял, что трещина между нами никуда не делась, она всегда будет там, даже под слоем штукатурки и красивыми обоями. Потому что я чувствовал так же явно, как холодный воздух, дующий мне в грудь и живот, что поступил правильно, не сказав Рине о Клубе и о моей истории.

Глава 10

На работе мне приходилось несколько раз уединяться и, строго глядя на себя в зеркало, требовать от этого бледного мужчины с яркими глазами собраться и перестать, черт возьми, валять дурака, от него ведь зависят жизни! Такого волнения я не чувствовал с 10 лет, когда впервые подрался с мальчиком из параллельного класса. Тогда я понимал, что дело идет к рукопашной, но не знал, как себя вести, как драться и как выйти из ситуации с наименьшим позором. Проще говоря, мне было страшно, как и тогда.

Мысли о проклятом приглашении и загадочном Клубе не выходили у меня из головы, особенно фраза «Вы верите в чудеса? А может, вы их видели?». Она, как трек на повторе, крутилась в моей голове, вызывая всё новые волны удушающего волнения, переходящего в страх. И это как магнит притягивало меня туда, так что о том, чтобы просто выбросить приглашение и забыть о Клубе, и речи не шло. Так уж я устроен, если меня что-то волнует, я должен броситься в бой и победить источник неприятностей или оказаться побежденным. Неопределённость – вот мой худший кошмар. Я вступил в драку с тем пацаном тогда на школьном дворе, несмотря на сдавленное ужасом горло, и сердце, бухающее где-то в голове, он разбил мне нос и испачкал одежду, а потом вмешалась учительница. Но в тот момент я понял о себе 2 вещи: первое – мир не рухнет, если тебе дадут по лицу, и второе – нет ничего лучше поставленной точки.

Я и сам не мог сказать, чего боялся, что именно так пугало меня во всей этой истории с Клубом, но точно знал, что пойду и поставлю точку, как привык. Машина ждала на парковке для персонала, сегодня мне нужен был личный транспорт, утром Рина удивилась, когда я потянулся за ключами и предложил подвезти ее, обычно я ездил на маршрутке. И я солгал, снова, но теперь более легко и уверенно… а чего уж там, если ты покатился по склону негативизма, то по пути ко дну ты только набираешь скорость. А потом шмякаешься и разбиваешься в лепёшку.

И это падение грозило мне не только в личной жизни, но и в профессиональной. Первый раз, во время утреннего обхода, я назначил пациенту с воспалением легких амоксициллин, не заметив, как удивленно взлетели брови сопровождающей меня медсестры.

– Лечение по плану, – уверенно сказал я и хотел переходить к следующему, протягивая руку в требовательном жесте – просил передать мне его историю болезни. И тут медсестра, тактичная и опытная Таисия Павловна, тихонько тронула меня за рукав халата и отвела в сторону.

– Семен Сергеевич, – зашептала она, когда мы вышли в коридор, – вы ведь вчера его отменили, у пациента аллергия…

Дожился. Наверное, я густо покраснел, потому что она понимающе улыбнулась и спросила, какой антибиотик применять. И правда, в истории болезни моим почерком было написано, что вчера препарат был отменен. Если бы я думал о работе, а не о предстоящем вечере и о том, как утром украдкой, словно вор, вытащил черное приглашение из Справочника лекарственных средств и запихнул в рюкзак, пока моя женщина была в ванной, заметил бы это. Я сослался на плохую ночь, выдавил улыбочку и вернулся к обходу, и некоторое время мне удавалось держать свой фокус на том, что я делаю.

А после обеда, где я рассеяно жевал резиновую котлету из нашего кафетерия и слушал, как парни из скорой за соседним столиком обсуждали женщин и машины, я едва не проморгал сдвиг в лейкоцитарной формуле в анализах. Благо меня отвлёк один из терапевтов, поговорив с ним, я забыл, что там было в просматриваемых данных, и решил снова просмотреть. И чуть не упал со стула. После этого я второй раз забежал в уборную для персонала и едва удержался от того, чтобы не отвесить себе оплеуху.

– Соберись, придурок! – прошипел я, глядя на бледное лицо и странно блестящие глаза, – хочешь, чтобы кто-то помер? По судам захотелось? Соберись, идиот.

Собраться мне удалось ровно на 2 часа – время приема поступающих. Пока я беседовал с людьми, осматривал их и заполнял историю болезни, я почти не думал о Клубе, о Рине, о фразе «Вы верите в чудеса?», а потом снова оказался в уборной, покурил без всякого удовольствия, просто потому, что привык делать это, выкинул недокуренную сигарету в урну, глядя на свое потрёпанное отражение. До конца рабочего дня оставалось 1.5 часа, и я строго сказал этому хмырю в зеркале, чтобы он собрал свою тощую задницу в кулак и доработал без лаж.

– Что, ночка выдалась жаркая? – подмигнул мне Армен, один из наших терапевтов, ему было 32, но выглядел он на все 50, вся больница пилила его за бесконечные и беспорядочные связи и нежелание жениться, ему все подыскивали невест, это уже стало нашей игрой, в которую мы все время от времени с удовольствием играли. – Староват вы для заездов на длинные дистанции.

И он пошло подмигнул мне.

– Глядя на твое пузо, братан, – ничуть не смутившись, ответил я, – могу поставить свою тачку, что дам тебе фору.

Он заржал, наставил на меня палец пистолетом и отправился, куда шел. Остаток дня я провел за историями болезни, рассеяно слушая разговоры в ординаторской, радио играло какой-то тюремный шансон, так что я рад был отключиться от этого мира и погрузиться в работу. Но мысли мои уже были не здесь, мысленно я уже колесил по городу в поисках Тенистой улицы и строения номер 9. Я не представлял, где это может быть, и очень надеялся, что не в Речном – там после захода солнца выжить мог только местный. И то, неточно.

План был простой: заехать куда-нибудь поесть и найти по навигатору нужное место. Я знал, что вряд ли уйду с работы вовремя – так не бывало практически никогда, поэтому взял машину сразу. Я мог бы и раньше найти в интернете это место… но что-то удерживало меня, со мной всё время была Рина, и хотя почти все из нас теперь берут с собой в туалет не книги и газеты, а гаджеты, я читал новости, разбирал почту, делал обычные пустые мелочи, но не искал Тенистую улицу. Я представил себе, как буду сидеть в каком-нибудь тихом уютном местечке и искать маршрут, прямо как герой фильма накануне большого приключения. Мне понравилась эта картинка, так что я был полон решимости воплотить ее в жизнь.

Из больницы я буквально выбежал уже в половине пятого, привезли пациентку с гипертоническим кризом, как вовремя, да? Хотя такие вещи не бывают вовремя. Но мне пришлось задержаться, пока мы не накачали ее лекарствами и не оставили под наблюдение дежурного врача. Всего полчаса задержки дорого стоят в больших городах, где пробки – такая же проблема как психи и плохая экология. Я мог добраться до искомой улицы за 20-30 минут, если она была где-то в центре, и я пошел бы пешком, а мог потратить больше 2х часов, стоя в бесконечных рядах замерших машин и озверевающих водителей. В нашем городе, конечно, сделали выделенки для общественного транспорта, но водители почти всегда игнорировали это нововведение, так что автобус или маршрутка меня тоже бы не спасли. На стоянке для персонала было многолюдно, из больницы почти никто не уходил вовремя, так что я напустил на себя серьезный вид сильно спешащего человека. Мне удалось отделаться от разговоров парой дежурных фраз, после чего я забрался в свой Форд и с великим наслаждением захлопнул дверцу, отсекая отвлекающий мир.

Когда я влился в плотный поток машин на Больничной улице, часы показывали уже 16:45, времени оставалось не так много, а трафик был крайне медленным, так что при первой возможности я свернул на улицу – ей оказалась Кузнечная – с более спокойным движением. Я решил не уезжать далеко от центра района, я ведь понятия не имел, в какую сторону мне предстоит ехать, а еще надо было поесть, так что я стал высматривать подходящее кафе. Хочу отметить, что даже не включил музыку, такое со мной случалось крайне редко, и это лишь подчеркивало степень моего волнения.

Центр района был оживленным и деловым, поэтому кафешек и столовых было так же много, как и офисов, яркие вывески и приглашения проплывали мимо меня, я бывал во многих с коллегами или приятелями, но сейчас все парковки были забиты, так что пришлось позволить потоку увлечь меня вперед. Справа проплыл и величественный купол ресторана Султан, там мы с Риной отмечали ее день рождения, парковка была пуста – ничего удивительного, в такие заведения не ходят перекусить после рабочего дня, особенно с нашими зарплатами. Я снова свернул, теперь на Виноградную, там было еще немного свободнее, и я подумал, что сделал правильный выбор, здесь я уже имел реальные шансы найти место для машины и наконец поесть.

Мои ожидания оправдались не сразу, однако мне посчастливилось найти маленькое семейное кафе с парой свободных мест на парковке. Я запер машину и почти бегом направился ко входу под зеленым парусиновым навесом. Семейные Рецепты – сообщали ярко-желтые буквы, а из приоткрытых окон вырывался дивный запах сдобы и жарящегося мяса. Желудок одобрил мой выбор радостным урчанием.