Метро 2035: Приют забытых душ

– Ой!.. – прыснула со смеху Вера Афанасьевна, а потом картинно схватилась за сердце. – Ой, терминаторша прям! Ты погляди! Бабка-тысяча! Вся из жидкого металла…

Последние фразы Коля не понял. Казалось, они из какого-то другого, давно забытого времени. Запретного. И только старые люди могут помнить их значение. Странные фразы из странного мира, который Ростов никогда не знал. А может, и к лучшему? А то бы дурачился сейчас, как эти чокнутые старушки, не осознавая, что в опасности дети.

Парень переключил внимание на шушукающуюся троицу. И что они опять затевают? Шалость? Или что серьезней? Ну, почему нельзя чуточку взрослей относиться к опасности? Но, как оказалось, дети совершенно серьезно воспринимали ситуацию.

Переговоры шепотом прекратились, и Руслан в сопровождении Витьки и Катьки решительно подошел к решетке. Чумазые дети напустили на себя такой важный вид, что Коля чуть не фыркнул, но вовремя сдержался: можно потерять их уважение, если так неприкрыто смеяться над детскими решениями.

– Баба Вера, – стараясь придать голосу взрослой грубости, начал Руслан. – Мы тоже хотим!

– Чего это вы хотите? – встрепенулась Вера Афанасьевна, развернувшись к прутьям ограждения, за которым сидели дети. А Зоя Павловна тут же вклинилась:

– И чего это сразу баба Вера? Может, я тоже здесь главная? – она уперла руки в бока и со всей строгостью посмотрела на детей.

Руслан вздохнул, а Катька с Витькой закатили глаза, словно показывая, как же сложно с этими взрослыми!

– Ладно, – друзья явно считали Руслана главным, и он взял на себя роль переговорщика. – Баба Зоя и баба Вера, мы тоже хотим!

– И чего это вы захотели? – бабушка Вера, недобро сверкая глазами, тоже уперла руки в бока.

– Мы тоже хотим драться! – заявил мальчик с серьезностью взрослого. – Мы хотим наверх, помочь старшим! Откройте клетку!

– Да, – кивнули Витька и Катька.

– Слышь, Афанасьевна, чего удумали? – Зоя Павловна оглянулась на подругу. – Наверх хотят! Помощью своей всех спасут! – потом она повернулась к детям, прижавшим лица к холодным прутьям решетки. – Ты вот, Руслан, чего могешь-то?

– Я… – вопрос застал Руслана врасплох. – Я… Стрелять буду… Раненым помогать!

– А могешь стрелять-то? – Зоя Павловна закусила верхнюю губу, потом продолжила: – Да и раненым чем поможешь?

– Что скажут, то и сделаю! – Руслан упорно гнул свою линию. – Я… мы просто хотим помочь! Чем-нибудь, только не сидеть здесь, как… – он на секунду замешкался, а потом произнес беспокоящее его слово, покосившись при этом на Колю: – Как трусы!

– Афанасьевна, объясни не трусу! – Зоя Павловна взглянула на подругу. – Ты ж у нас когда-то учительницей была.

Вера Афанасьевна вздохнула и повернулась к детям. Стараясь не травмировать детскую неокрепшую психику, она начала медленно говорить, подбирая каждое слово:

– Руслан, – она обращалась к мальчику, понимая – если объяснит ему, то и друзья согласятся. – Руслан, вы ничего не можете сделать, а будете только мешаться! Да, не спорь. Там, – она указала в сторону выхода из подземелья, – некому вам объяснять, что делать. Они еле успевают отражать нападения, и если они будут отвлекаться на вас, то проиграют точно!

– Ничего не проиграют! – упрямо ответил Руслан.

– Не перебивай! – Вера Афанасьевна приблизилась к клетке. – Если хочешь быть взрослым, то прими тот факт, что ваши родители вас сюда специально спрятали, чтобы защитить. И если мы погибнем, то клетка – спасет. Помогите же взрослым! Сидите спокойно, пока все не закончится!

– Но если вы погибнете, то некому будет нас спасать. Мы так и останемся в этой клетке! И сдохнем здесь! А звери будут ждать! И не выпустят нас! Откройте! Мы не хотим подыхать тут! – он уже кричал и бил по прутьям клетки ладонями, а Вера Афанасьевна лишь закрыла глаза и словно постарела еще на десяток-другой лет. А потом прошептала – и ее услышал каждый ребенок:

– У нас нет ключей.

– Как? – опешил мальчик, остальные тоже удивленно посмотрели на бабушку. – Но… тогда… А как?..

– Как мы выйдем? – обеспокоенно спросил за него Витька.

– Придет время – узнаете, – лишь пожала плечами Вера Афанасьевна.

– Фигня какая-то, – Руслан вновь затряс дверь. – А если погибнут все? Как мы? Как мы выйдем?!

– Успокойся, Руслан! – громко и твердо сказал Коля, все так же сидя у стены. – Придет время, и ты все поймешь! А сейчас посиди тихонько, не мешай людям работать. Спасать твою жизнь.

– А ты почему не работаешь? – как-то зло бросил Руслан, отвернувшись от решетки, и пристально посмотрел на Кольку. – Тебе шестнадцать. Не стыдно быть здесь?

– Я делаю то, что мне велено, – Ростов лишь пожал плечами.

– Трус! Как Ярослав. Тот только сбежал, а ты… а ты прячешься! – резко крикнул ребенок и гордо прошествовал в самый темный угол, Витька и Катька пошли следом, видимо, полностью с ним солидарные. Ванька за пазухой Вари дернулся, словно от укола, и Коля понимал, почему: не так давно Яр был их приемным братом, а они предали его. В глазах Коли еще стояла ужасная картина суда, на котором Яроса обвинили в смерти Митяя, а потом приговорили к казни. Никто тогда не заступился, ни отчим, ни Ванька – а что с него, десятилетнего, возьмешь? – ни Варя. Боялись за свои шкуры. А потом понеслось все под откос, и Ярослав сбежал, а город остался во власти собравшихся со всей округи зверей.[2]

Колька в ответ на замечание Руслана лишь криво усмехнулся: он примерно так и представлял себе реакцию детей, когда обсуждал со старшим возложенное на него «специальное задание». Но перспектива быть принятым в стрельцы досрочно обязывала парня держать язык за зубами и следовать принятому плану.

Варя Выдренкова подняла голову от плеча братика и понимающим взглядом уставилась на него. Она тоже здесь была не к месту. Но отец поругался со всеми и настоял на ее присутствии среди детей, несмотря на возраст девушки. Остальные восемнадцатилетние сейчас находились наверху и помогали в обороне города. Варя вновь спрятала лицо в одежде брата.

Свистопляска наверху продолжалась. Слышались вой и рык, крики боли, а фоном стрекотали автоматы. Маленький мир, в котором родились и жили дети, умирал под грохот оружия и рев мутантов. Измученным детям казалось, что слишком долго, но пусть лучше долго, чем быстро и безнадежно. Каждая секунда продленной агонии была для юных жизней на вес золота. Еще один вздох, фух – не последний! Еще один… Сердца трепетали в унисон. Боялись и, одновременно, кипели эмоциями. А битва наверху пошла на спад. Слишком много уже с обеих сторон погибло.

Глава 4. Обратного пути нет

Пока Александра с ружьем караулила, Михаил срезал несколько толстых прутьев ивняка, связал их вместе, и получилось некое подобие носилок. На них можно будет тащить добычу волоком по земле несколько километров до родного села Осановец. Потом отрезал у двух мертвых туш задние ноги и погрузил на импровизированные салазки. Взялся с одной стороны за шесты и поволок всю конструкцию по земле. Саша шла сзади и зорко оглядывалась по сторонам: в мире, в котором она родилась, ни в чем нельзя быть уверенной, опасность подстерегает на каждом шагу, даже из-под земли, может затаиться за любым деревом или принять совсем неожиданную для человека форму. Так научил ее отец, так она запомнила и так она и собиралась жить: подозрительно относясь ко всему, чего не знала и не понимала, с опаской – ко всему новому.

В начале осени, когда неизвестный мужчина на заплетающихся ногах пришел к ним в село, она чуть не размозжила ему голову. Но отец тогда оказался рядом и не дал ей выстрелить.

После она с удивлением и скрытым интересом наблюдала за новым в ее жизни человеком. Игорь Потемкин оказался неопасным, а при дальнейшем рассмотрении и вовсе добрым мужиком. Его болезнь протекала бурно и яростно и непременно убила бы чужака, но отец решил раскрыть секрет ивановских шершней и целительную силу их яда. Незнакомец быстро пошел на поправку и покинул их навсегда. Но перед уходом он рассказал о своей семье, что погибла в Нижнем Новгороде пять лет назад[3]. Рассказал с чувством, как любил жену и сыновей, и как горько оказалось потерять их. И столько в его глазах было боли, что Александра поклялась себе – она никогда не потеряет никого из семьи и не даст в обиду, защитит от любой опасности. И вот только что чуть не погиб отец. От страха у девочки так бешено билось в груди сердце, что она сама почти умерла. Или так в тот ужасный момент показалось. Даже сейчас, когда опасность осталась позади, Саша нервно содрогалась.

Михаил то и дело поскальзывался на остатках травы, иссушенных осенью, сопревших сейчас от влаги. Снег залеплял лицо, ухудшал видимость. Но охотник знал местность, как свои пять пальцев. Покатые поля, редкие кустарниковые леса и ложбины, что скрывали многочисленные речушки. Он тут родился и вырос, он провел тут всю жизнь, и, может быть, его здесь и похоронят.

Когда-то давно, а именно – двадцать лет назад, одним погожим летним днем дурость людей пересилила разум. Поехали танки, полетели самолеты, вышли в дальние походы корабли, ярость возобладала над миром, и многочисленные жертвы ушли к праотцам. Но и этого оказалось мало: мир, построенный на краю нефтяной бочки, воспламенился. Вспыхнул, подобно газовому пузырю, миллионы лет копившемуся под землей. Полетели ракеты. Сотни, тысячи ярких цветов расцвели по всей земле, сжирая ее и все, что было на поверхности. Умирали люди, животные, плавился даже камень, огромные территории превращались в радиационные пустоши.

И только в местной глуши ничего не падало, не летало и не дробило дороги траками. Михаил тогда только дембельнулся. Село, тишь, благодать. Молодежь поумнее давно разъехалась в поисках лучшей жизни по большим городам. Мужики постарше, подражая друг другу, спились, женщины лишь мечтали о мужской ласке, сидя на лавочках и «поклевывая» семечки, а иной раз и пивко потягивая: такая она, женская доля в российской глубинке. Новоявленный солдатик оказался нарасхват. С утра до ночи молодой организм успокаивал бушующие гормоны, да так, что подруги были довольны, но друг о друге ничего не знали. Так и шла бы тихая жизнь ефрейтора Прохорова, если б не случился Апокалипсис.

Телевидение разом прекратило работу, радио, интернет исчезли из жизни простых работяг за один день. «МиГи» и «Сушки», разлетавшиеся над деревней, почти не обеспокоили, ведь рядышком дислоцировался ивановский летный полк, и к летающим боевым птицам люди были привычны.

Лишь спустя сутки после Апокалипсиса до населения начало доходить – что-то неладно. Из уст в уста потекла информация: кто-то кому-то успел позвонить, сообщить о начале Третьей Мировой…

Доходило еще полдня, а потом народ засуетился, засобирался. Запаниковал. В поисках убежища, тихого и безопасного места, мирной гавани уехали все, кроме бабушек да Мишки, который понимал, что опаснее всего сейчас в больших городах и на военных объектах – там уж точно не защитят, наоборот, главные удары будут наноситься именно по ним. К удивлению молодого Прохорова, когда он вышел покурить на крыльцо, у оного уже околачивались три его возлюбленные, недоверчиво поглядывая друг на друга…

После бурного выяснения отношений и драк девушки без согласия незадачливого Мишки решили жить дружно и счастливо все вместе… с ним. В наказание. А не надо обманывать баб! Месть у них такая необычная, видите ли. Но на самом деле они умнее многих оказались. Ядерная война стерла население целой страны. Кто уехал – сгинули навсегда. Остались только бабки да Мишка с тремя девушками, единственный в селе, кто мог их и удовлетворить, и наградить потомством, и как охотник – накормить и защитить большую семью.

А Мишке по душе пришлось разнообразие. Поначалу, конечно. Это было необычно и ярко – делить ложе сразу с тремя женщинами. Но потом арабская сказка о султане и куче жен превратилась в психологическую мелодраму-сериал, по накалу страстей и глупости не уступающую западным образцам жанра. Хотелось сбежать из дома подальше, но куда ж податься? Села и поселки пустые, люди ушли в города, в бомбоубежища, где благополучно и встретили смерть. А самому искать смерти не хотелось, потому Михаил раз или два в год исчезал из дома и бродил по опустевшим деревенькам просто так, ради отдыха от делящих его, любимого, жен. Все, что находил ценного, складывал на тачанку и тащил домой: в хозяйстве пригодится. И оказалось, что от подобных путешествий есть польза. Михаил до глубины души проникался в покинутых поселениях мрачными, безысходными мыслями, отчего с огромной радостью возвращался в приевшуюся семью и с новыми силами окружал баб заботой и любовью.

С постепенным взрослением всех членов семьи приобретался ценный опыт сосуществования в коллективе. Жены привыкли, агрессия, вызванная ревностью, сошла на нет. Наконец-то в семье воцарился мир, чему Мишка несказанно радовался, даже стал реже покидать родной дом в поисках тишины и спокойствия.

Потом возникла другая проблема: все первенцы, кроме одного, родились мертвыми. Видно, причиной были сплошные проливные дожди, которые вылили радиационную заразу на ивановскую землю. Жены были вне себя от горя, поэтому радовались единственному уцелевшему младенцу – Алешке. Но и он родился уродцем. Недоразвитым дебилом с речевой дисфункцией и неспособностью к обучению. Это выяснилось лишь через год, поэтому шанса освободить его от столь паскудной жизни не было: жены горой встали на защиту единственного сына и не дали отцу принять единственное верное в этой ситуации решение. Так и остался юродивый в семье. Потом родилось еще несколько мертвых. А потом – о, чудо! – появилась на свет Александра. А вслед за ней – еще пятеро детей. Теперь в семье было два близнеца – тринадцатилетние Андрей и Вадим, десятилетний Пашка и две дочурки: семилетняя Аня и шестилетняя Вика. И жизнь вроде потекла по намытому руслу: каждый знал свою работу, каждый понимал свое место и значимость для других. Кроме Лехи… Он все так же, как и в малолетстве, пускал слюни у печки, рассматривая картинки из детских книжек, которые Михаил насобирал по округе и которые уже давным-давно не читали другие дети. Алешка не умел работать и не помогал по хозяйству, не ходил с отцом на охоту, шатался тупым овощем из угла в угол по избе и понимал только слова «туалет», «кушать» и «спать». Сам же говорить не мог, а только мычал, когда что-то свое пытался донести до родителей. Пользы от семнадцатилетнего детины не было, впрочем, как и вреда, да и попривыкли уже все – родной как-никак.

Ветер усилился, завывая меж высоких тополей, давным-давно высаженных вдоль дорог, чтобы уберечь поля и посевы. Теперь же нечего оказалось защищать от ветра. Поля два десятилетия пустовали и начали покрываться порослью молодых тополей и берез. Пустошь через несколько десятков лет грозила превратиться в дремучий лес, что не могло не настораживать: вернутся звери, которые ушли давным-давно в более лесистую местность, поэтому нужно думать о новой угрозе и пытаться защититься от нее уже сейчас, а не ждать, когда грянет гром.

Прошло два часа – два тягостных часа непрерывного волочения носилок из ивняка. Ноги уже подкашивались и все чаще соскальзывали с кочек. Носилки вело от препятствий в сторону, и Михаила мотало. Но дом был уже близко: вот и ощетинившийся кольями забор вырисовывается на фоне открытой двери: внутри сеней светит путеводная лучина. Осталось забраться на пригорок, перейти дорогу, и – дом, милый дом…

Стоп! С какого перепуга открыта дверь?

Прохоров замер и медленно опустил носилки на землю. Тревожно защемило в груди сорокалетнего мужика. Что-то не так было с этой дверью. Ведь не зря же мужчина всегда требовал, чтобы она оставалась закрытой. Какое-нибудь случайно забредшее животное могло перескочить через заградительный забор из острых кольев и ворваться в избу. И что тогда будут делать женщины с детьми? Вот поэтому Отец постоянно, при любом удобном случае вдалбливал всем, что дверь должна быть закрыта! Так почему же сейчас она распахнута настежь? Ведь нельзя столь легкомысленно относиться к своей безопасности в такое непростое время! Ну что за бабы!

– Дочь, – тихо позвал он.

– Да, Отец, – Алекса подошла бесшумно.

– Смотри. Ты тоже это видишь?

– Свет? Да! Они что? Дверь не закрыли? – девочка была поражена не меньше отца. – Они там с ума посходили, что ли?

– А черт знает! – пожал плечами Михаил, что, впрочем, в темноте было незаметно. – Слушай! Жди здесь, я пойду, проверю.

– Ружье возьми, – дочь попыталась вложить в руки отца оружие, но он оттолкнул.

– Тебе нужнее. Давай, смотри по сторонам, я быстро. Если что, у меня нож есть, – с этими словами Михаил бесшумно пошел к дому.

Типичная деревенская изба, стоящая на краю села Осановец, у дороги, разрослась за двадцать лет. Прохоров значительно расширил строение на будущее: три жены обещали принести довольно большое потомство. А Михаил не любил, когда окружение и жилье диктовали свои условия человеку. Да и не представлял он, как жены смогут ужиться в трех комнатах и не перегрызть друг другу глотки. Поэтому, когда появлялось свободное время, Отец разбирал соседние кирпичные и деревянные дома и надстраивал свою избу. В итоге одноэтажное приземистое здание сначала превратилось в двухэтажное, а потом и в полноценное трехэтажное. Причем надстройки, словно башенки у заморского дворца, вырастали с разных сторон верхних этажей, поддерживаемые снизу упертыми в землю шестами. Со стороны все сооружение выглядело, как карикатура на средневековые замки, имело неприглядный, а местами и совершенно уродливый вид, но Мишке некогда было наводить красоту. Главное – что стены справились с ядерной зимой, на несколько лет завладевшей миром. В доме оказалось тепло и хватало места всем. И женам, и детям.

Практичность Прохорова оказалась уместной. Жены ругались, когда мужик начал тратить время на бесполезную, по их мнению, ограду из кольев, торчащих наружу. Но Мишка отмалчивался и упорно строил заграждение. И оказался прав: остатки оголодавшего, озлобленного зверья со всей округи решили взять их обитель осадой. И бездумно бросались на колья, с особой тщательностью выструганные Прохоровым и подогнанные один к одному.

Обезумевшие хищники несколько лет осаждали дом, а Мишка не спешил снимать смердящие трупы с ограды: пусть твари запомнят, как умирали их сородичи, а скелеты послужат уроком на будущее. Этакие пугала для животных, напоминание о безрассудных попытках взять дом штурмом. В итоге все меньше зверей терпеливо ожидало добычу. Некоторые перегрызлись друг с другом, остальные ушли в поисках более легкой пищи, оставшихся же Михаил добил из охотничьего ружья, что тоже принесло определенную пользу их маленькому обществу. В то холодное и голодное время мясом убиенных тварей не брезговали. А Нинка, самая набожная из жен, еще и возносила хвалу Господу за ниспослание их семье благодати в виде исхудалого пса или плешивой кошки…

И стояла с тех давних пор в назидание нынешним и будущим животным агрессорам сия ограда. Стояла и никому не мешала, ни тварям, которые нет-нет да вновь бросались на колья, ни тем более Михаилу, он только заботливо протирал косточки, чтобы было видно издалека. А сейчас, при виде раскиданных в стороны кольев, Прохорова охватил ужас: целый сегмент забора просто смели, растерзали в клочья. Словно катком – вспомнил мужчина давным-давно забытое слово – проехались. Или… бульдозером! И земля характерно изрыта траками!

Люди! Прохоров настороженно остановился, осматриваясь. Слабый свет из сеней едва освещал порог, но привыкшим к тьме глазам человека и этого оказалось достаточно. С места, где остановился мужчина, по теням и рельефу земли можно было представить примерную картину произошедшего. А именно: некий трактор на гусеничном ходу просто проехался по забору, раздробив и расшвыряв колья и проложив себе дорогу к дому. Причем в наглости пришлых можно было не сомневаться. Пришли, как к себе домой: без стука, без приглашения, и прямо «грязными ногами по ковру» – не пожалели усилий хозяина на создание забора.

Вот же-ж суки!

Михаил зло сжал в руке нож. Он не любил столь грубого вмешательства в личную жизнь, хотя и не отдавал себе отчета, что это вообще первое за двадцать лет вмешательство. Словно и не было этих лет. Будто вчера еще бился за право сильного с сослуживцами или с приезжими парнями – за девушку на улице.

Сжав от гнева зубы, а в руках – нож, он, не скрываясь более, пошел к дому. Это кто тут хозяйничает без него?! Судя по горевшей лучине, кто-то из женщин встретил гостей. А ведь не должны были. Ой, не поздоровится сейчас гостям! А в голове картины одна страшнее другой, а сердце в груди рвется, аки дикая птица в клетке… Прохоров аж саданул от ярости по попавшемуся на пути столбу, подпиравшему одну из надстроек. Ярость должна разгореться, а не только теплиться. Ей необходимо вспыхнуть, чтобы рука не дрогнула, чтобы в душе не осталось ни капли сомнения… Только твердость. Решимость. Злость.

Михаил всегда представлял момент, когда нагрянут в гости люди. Случайно ли, специально. После прихода Потемкина у него не осталось сомнений, что мир еще населен людьми. А из рассказа военного врача стало ясно: они все еще воевали. Эти кретины продолжали сражаться друг с другом и по истечении двадцати лет после последней войны! За что теперь? Впрочем, он знал ответ на этот вопрос. За самое ценное, что еще осталось в мире. За женщин, оружие, пищу. Хотя с пищей все просто: найди клочок чистой земли и выращивай еду. А с женщинами и оружием как раз наоборот – они последние, и за них будут глотки грызть друг другу. После прихода лекаря Прохоров был уверен: недалек тот день, когда люди ворвутся в их тихую жизнь. Но как это будет – не представлял. Вывороченный траками забор не оставлял сомнений – люди пришли как агрессоры. А агрессоры могли принести только… зло!

Лучина еще горела. Нет сомнения, что разожгла ее Наталья – самая боевая из жен, и она же встречала гостей. Под ногами сыро. Что это темное? Просто грязная вода с улицы? Или же кровь? Брови сдвинулись. Если пришлые что-то сделали с женами… У мужчины непроизвольно вырвалось ругательство.

Михаила вдруг осенило: автомобиля перед домом уже нет, а значит – и пришлых тоже. Хотя… они ведь могли и засаду оставить. Чтобы не пугать возможную добычу. А значит, нужно что-то посущественнее обычного ножа. Хорошо, что Прохоров запасся на подобный случай. Он пошарил рукой в скрытой нише и выудил оттуда АКСУ. Когда-то давно в одной из деревень ему попался сгоревший БТР. Вокруг – лишь поломанные кости. Солдаты отбивались от неизвестных налетчиков, а те спалили машину и забрали все оружие. Но один автомат чудом сохранился. Видимо, выстрелом или взрывом оружие отбросило за колесо. Там-то не искали. И Прохоров обзавелся армейским автоматом с двумя целыми рожками патронов. Они оказались смотаны друг с другом скотчем. До сего момента ему не приходилось доставать АКСУ.

Михаил открыл внутреннюю дверь и, вскинув автомат, вошел в избу. Огоньки свечных огарков должны были мягко освещать помещение, но не тут-то было. Пришлые затушили все свечи и лучины. Спрятались? Но они бы уже напали, ведь силуэт мужчины перекрыл свет из сеней, и из темного помещения он был виден, как на ладони. Однако тишина казалась полной, лишь где-то тихо, глухо скулил Алешка. Что-то сильно напугало его.

Где все? Что тут происходит?

– Наталья! – крикнул мужчина во тьму, ожидая услышать ответ, но никто не откликнулся.

– Нина! Лида! Дети! Кто-нибудь! – молчание. Лишь Алешка завыл сильнее, но все равно как-то глухо, будто между отцом и сыном находилось препятствие. Печка! Точно! Слабоумный спрятался за печку! А где же остальные? Справа на столе должен стоять свечной огарок. Михаил медленно, ощупывая ногами пол, подошел к столу, нашарил огарок. Чиркнул зажигалкой – в свое время в другом поселке в заброшенном магазине он нашел несколько блоков столь ценных приспособлений для розжига огня – и свет свечи еле-еле раздвинул тьму. Его явно оказалось мало для просторного помещения, но достаточно, чтобы рассмотреть часть деталей. Если бы пришлые остались здесь, то на Михаила бы уже напали. Поэтому Прохоров повесил оружие на плечо, поднял свечу вверх и вышел на середину комнаты. И чуть не упал, споткнувшись о большую кучу на полу.

Сердце зашлось в груди, а горло сжало от предчувствия беды. Он аккуратно присел рядом и поднес источник света к куче. Слезы хлынули потоком.

Слабый свет озарил бледное, без единой кровиночки, лицо женщины. Обескровленные губы, открытые безжизненные глаза и струйка темной жидкости, засохшей в уголке рта. А на полу – темная лужа уже засыхающей крови.

Прохоров зажал свободной рукой рот, чтобы не закричать, но из горла все-таки вырвалось нечто, похожее на рычание.

Вот же-ж суки!

Он поднял огарок вверх и чуть дальше различил еще две бесформенные груды одежды. Тоже жены! Да что же это? Как же? Почему? Рой вопросов в голове сменился вдруг звенящей пустотой, словно по черепу ударили чем-то тяжелым. Вот и все: жизнь окончилась внезапно и бессмысленно. Жен нет, дети… Где же дети? Следовало взять себя в руки и разобраться, ведь во тьме не наблюдалось больше тел, да и Алешка где-то выл. Он-то живой! А где остальные? Прохоров поднялся и зажег все огарки и лучины по периметру комнаты. Она наполнилась мрачным, призрачным светом танцующих и коптящих огоньков. Три трупа лежали посреди помещения, а из-за печки показался Алешка – тощий семнадцатилетний пацан. Он, не переставая, жалобно скулил на одной ноте, трясся всем телом, а в глазах его читался непередаваемый страх. Но рассказать, что стряслось, юродивый не мог: просто не умел. Хотя ему, видно, было, что рассказать: около глаза наливался обширный синяк. Нападавшие явно били Алешку.