На холме среди одуванчиков

ТК А

На холме среди одуванчиков

А.Т.К.

На холме среди одуванчиков

Сборник историй

Иллюстрации автора

Данная книга представляет собой сборник коротких эмоциональных историй – забытый жанр. На первый взгляд, истории не связаны между собой, но это не так. Описанные в книге сюрреалистичные события и фэнтезийные миры формируют общую логическую цепочку, которая раскрывает таинство бессмертных душ и их роль в развитии разумных миров Вселенной.

Шаман

Мальчик взбежал на вершину усеянного валунами холма, одна сторона которого плавно сходила к деревне, а другая круто обрывалась, упираясь в беспокойное исчерченное белыми барашками море. Неподалеку от холма находился огромный галечный пляж, издавна облюбованный моржами. Внезапно матерые секачи и их подруги с ревом снялись с лежбища и, разбивая могучими шеями прибой, ушли в море. Неподалеку от побережья на отмели вода словно вскипела – в море также уходили морские коровы.

Начали собираться тучи, напомнившие мальчику китов. Сначала над горизонтом появились бесформенные горбачи, которые, сливаясь друг с другом, превратились в грозных нарвалов, а через некоторое время огромнейший из китов заслонил все небо. Стало сумрачно и сыро.

Мальчик сел на камень, раскрыл кожаный мешок и достал кусок вяленой рыбы.

– Скоро шторм, коровы всегда чуют шторм, – тихо произнес он.

Мальчик привык к беспокойному нраву моря и даже любил непогоду, когда все живое замирало и пряталось. Тогда никакие духи не могли проникнуть в его мысли, и он мог мечтать о том, что скоро подрастет тюлений молодняк и придет время его первой охоты.

Внезапно размышления мальчика прервались – он увидел странную птицу, которая выплыла из-за скалы и стала быстро приближаться к берегу. Он подумал, что она такая же огромная, как киты. Ни отец, ни дед никогда не рассказывали ему об этой удивительной птице с длинным клювом и белыми, как снег, крыльями. Однако через некоторое время стало ясно, что к берегу плывет гигантская лодка с множеством суетящихся людей.

«Наверное, они ищут убежище за скалой», – подумал мальчик.

Скала возвышалась над водой неподалеку от берега, и за нею даже в шторм было относительно тихо. Он положил рыбу обратно в мешок и стал спускаться к деревне, чтобы рассказать о чудесной лодке. Когда извилистая тропа снова вывела его к морю, то он увидел трех китов, круживших вокруг лодки. Киты словно играли с ней, по очереди поддевая ее на свои могучие спины и сбрасывая на воду. Мальчик остановился в недоумении – обычно финвалы сторонились людей.

Пока он стоял над обрывом, внизу у самой кромки воды сидел старый шаман, который умел заговаривать море, вызывать ветер и дождь, владел многими другими таинствами древнего, как мир, искусства. Когда-то очень давно, когда он жил в деревне, на берег выбросился старый кашалот. Для шамана это было большой удачей. Перед общением с духами мертвых, ночью у костра он съел глаз кашалота, чтобы увидеть будущее. Кружась в неистовом диком танце, шаман содрогался и кричал, глядя на опустошенную, истерзанную землю: тысячи освежеванных котиков и каланов вдоль побережья, разодранных крюками священных финвалов и доверчивых глупых морских коров. Он видел что-то еще, что касалось его народа, но ничего не сказал своим соплеменникам, а просто ушел из деревни на побережье, сел у кромки воды и стал пристально глядеть вдаль. Он так долго сидел на сырых холодных камнях, что постепенно сросся с ними и сам обратился в камень.

Проходили годы. Ветер и соленая вода сточили и сгладили черты шамана – он стал почти незаметен среди валунов, щедро разбросанных вдоль побережья. Соплеменники стали забывать о нем, и только самые старые еще помнили предание о великом колдуне, который стережет деревню со стороны моря, но не помнили, зачем и от кого. Старики уходили к предкам, в это предание уже мало кто верил, а шаман все глядел на море и ждал: годы, десятилетия, вечность. Ждал не один, а со своим верным тотемом – тремя могучими финвалами.

Внезапно киты перестали кружить вокруг лодки, зашли со стороны открытого моря и стали толкать ее прямо на скалу. Мальчик увидел, как люди в лодке отчаянно заметались, а некоторые стали прыгать за борт в холодные бурлящие воды прибоя. И только один человек стоял неподвижно, как скала, широко расставив ноги и обхватив высокий столб. Он что-то кричал и его волевой голос доносился до берега даже сквозь грохот прибоя. Мальчик понял, что этот человек – вождь, воодушевляющий своих соплеменников перед лицом неминуемой гибели.

Ударом о скалу лодку разнесло в щепки. Испуганные чайки взвились в небо и своим гомоном на время заглушили крики тонущих людей.

Вскоре гомон стих, и море стало выносить на берег остатки крушения. Мальчик сошел вниз к воде. Пораженный, он бродил вдоль берега, усеянного телами людей и множеством странных и удивительных предметов. Однако больше всего его поразили сами люди – большого роста, широкоплечие, с крупными ладонями и ступнями, светлокожие. Мальчик подумал, что это племя живет среди снега и льдов, которые выбелили их кожу. Среди тел он увидел вождя. Тот еще дышал, его глаза были широко открыты и неподвижно глядели в сумрачное небо. Мальчик склонился и приподнял его голову с обагренного кровью камня.

– Не умирай, вождь, слышишь, не умирай! Ты должен рассказать о себе, своем племени, замечательной лодке, куда плыл и зачем. Когда-то у нас был шаман, он бы тебя вылечил. Старики наверняка знают, где его найти. Я быстрый, разыщу его и приведу с собой. Ты только подожди немного.

Финвалы уплыли в море. Дымка взвилась над холмом и растворилась в воздухе. Это шаман, наконец, обрел долгожданный покой среди духов предков. А мальчик бежал в деревню, и капли косого дождя сбивали слезы с его лица.

Машенька

Откуда-то из глубин памяти постепенно, веха за вехой, всплыла дорога, которая привела меня к желтому двухэтажному дому и дальше до обшарпанной когда-то белой двери. Подсознательно я чувствовал, что могу укрыться только за ней. Все равно идти было больше некуда. Разбежавшись, я навалился плечом на дверь, но та не поддалась. Немного постояв под ней, я почесал затылок, развернулся и пошел куда глаза глядят. Вдруг сбоку промелькнула белая тень, и бородатый санитар в рваном халате свалил меня с ног и вдавил жирным брюхом в асфальт. Усевшись верхом на моей груди, он долго и с наслаждением бил меня по лицу огромными волосатыми кулаками, приговаривая:

– Сбежать хотел, жмурик? Что, не нравится в ящике, падла? От Захара еще никто не убегал. Я и не таких, как ты, обламывал, падла.

Я знал, что скоро меня снова уколют, после чего я надолго впаду в скотское состояние, из которого так и не успел выбраться. А потому мне было наплевать на соленый привкус крови во рту и на рев сатанинского санитара. Хотелось только поскорее забыться тяжелым сном.

Она была глубокой как бездна, прекрасной как кошка и непостижимой как истина. Мы встречались глубокой ночью, я целовал ее прохладные губы и бархатный пушок над ними, а она смотрела на отблески звезд в черных лужах и вдыхала густой аромат сирени.

Ее звали Маша, Машенька. Она носила простые ситцевые платья в цветочек, ее короткие волосы были мягкими и воздушными, как дневной сон, а большие влажные глаза обычно устремлялись в несуществующую даль. Но когда она, словно Венера, вступала на брег земной из пенных волн своего воображения, то начинала трепетно изучать каждую черту моего лица, изумляясь и цокая языком, когда ей открывалось что-то новое. Я тихо внимал каждому ее слову и забегал вперед, чтобы разогнать тьму, когда замечал в ее глазах зарождающийся страх перед глухой стеной сумрака. Все мои дни были наполнены переживанием вновь и вновь каждого прикосновения к ее трепетному телу, каждого взгляда и мимолетного поцелуя. Я боготворил эти мгновения, имя которым было Счастье.

Когда мы босиком вступали во влажное туманное утро, утомленные, но бесконечно счастливые, то я провожал ее до пропахшего лекарствами дома. Тихая няня молча открывала нам дверь и провожала Машеньку до палаты, мелко семеня за ней со связкой громадных ключей в руке.

Машенька была больна, давно и тяжело. Болезнь вселилась в ее мозг еще в детстве и истощала впечатлительную натуру страхами и приступами глубокой меланхолии, во время которых она сутками лежала на кровати, тихо разговаривая с бесконечной чередой образов, которые складывались в ее воображении из лабиринта неровностей, трещин и шероховатостей больничного потолка. Я был уверен, что бесконечная тоска и безысходность, поселившиеся в старой больнице, питали того червя, который медленно разрушал ее мозг, и мечтал увезти ее туда, где мы могли бы бесконечно наслаждаться тем удивительным чувством, имя которому – Любовь.

Однажды под ветвями плакучей ивы я сказал Машеньке, что хочу купить дом в деревне и увезти ее туда. Она улыбнулась, и луч надежды озарил ее прекрасные черты. В тот же день я уехал искать наш будущий рай.

– Машка, слышь? Тут к тебе этот псих ломится. Месяц не было, я думала, он уже того, окочурился. Ишь как ломится, а казался из энтилигентных. Пускать?

– Клавка из параноидального сказала, что у него было обострение и его посадили в ящик на уколы. Не, не впускай, а то люди смеются, что с шизом гуляла. Жалко просто было. Я через полчаса с Захаром встречаюсь, у меня с ним по ходу роман, лав стори, – ответила Мария Семенюк, закладывая в автоклав новую порцию больничного белья, и расхохоталась: – Подменишь?

– Подменю, чего уж там. Ох, и счастливая ты, Маня! Захар-то видный мужчина, сурьезный, не чета этим чудикам малахольным.

Учитель

Когда я приехал в этот медвежий угол Дакоты, то знал только, что лабораторией управляет Берт и в ней ведутся селекционные работы по выведению исполинских червей, способных перелопачивать жирные объедки процветающей цивилизации. Спрашивать, как он нашел меня и зачем, было бы проявлением дурного воспитания, поскольку речь шла о весьма приличных деньгах.

Берт встретил меня у выхода из аэропорта и, широко улыбнувшись, энергично устремился навстречу. Мы обнялись как старые друзья, после чего Берт взял мой багаж и направился к ветхому бьюику, который с ревом и на удивление лихо понес нас по проселочным дорогам, утопавшим в тени вековых елей. Берт сидел за рулем и насвистывал мотив из «Я и Барни – веселые парни». Я же чувствовал себя утомленным перелетом, поэтому откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Где-то глубоко под сердцем зародилось и стало шириться сладкое чувство дремы, которое патокой растеклось по всему телу, и я стал, медленно кружась, погружаться в омут воспоминаний.

Внешне Берт мало изменился с тех пор, когда я был на воспитании в частном пансионе для мальчиков, чьи отцы, в том числе и мой, героически погибли где-то в джунглях под Сайгоном. Пансион существовал на деньги химического магната из Монтаны, который сколотил капитал на поставках напалма и оранжа Пентагону во время Вьетнамской кампании, а после ее известного финала стал замаливать грехи, жертвуя на кладбища и патриотическое воспитание юного поколения.

В пансионе Берт был учителем природоведения. Натуралист от Бога, он в любую погоду проводил уроки вне стен душного каменного ящика, каковым являлось старинное и сумрачное здание школы – бывшей теологической семинарии. Я хорошо помнил, как он шумно выходил из дверей школы своим размашистым шагом на почти негнущихся длинных ногах, и нас словно вихрем выдувало за ним. Остановившись на мгновение, он выбирал направление и шел прямиком через лес, продираясь с нами через густой подлесок или крутой овраг. Но чем больше ссадин и ушибов мы получали, тем становились более счастливыми, давая выход бурлившей в наших телах полудикой и необузданной энергии детства.

Свои истории Берт обычно начинал словами: «Давным-давно, когда люди жили в подземных норах, наверху в зеленом царстве жил да был…» – жук, паук или бабочка в зависимости от того, какое животное первым попадалось в сети нашего неуемного любопытства, а по мере роста коллекции сказка обрастала новыми сюжетными линиями и персонажами.

Мы все были увлечены игрой, которую придумал Берт. Иногда во время похода учитель внезапно замирал, его глаза покрывались поволокой, и он на несколько минут застывал в позе, в которой его настигло наваждение. Мы приписывали это состояние тому, что учитель слушает голос природы.

Позже, учась в университете, я переосмыслил истории Берта. Раньше они казались мне всего лишь увлекательной игрой, но теперь я понял, что он излагал нам свою философию, в которой мир был исполнен божественным смыслом до тех пор, пока человек не унизил природу, нагую и беззащитную, не поработил ее, превратив в свою наложницу, и не низвел великое таинство до уровня логических выкладок в свою пользу. В мире Берта не было людей, но казалось, что был он сам – вечный, уверенно шагающий по своим владениям, иногда замирая, чтобы слушать голос природы.

Машина резко затормозила и заглохла. Мы вышли на поляну, в центре которой клубился густой желтый туман.

– Добро пожаловать в то – не знаю что, – произнес с улыбкой Берт и шагнул в туман. Я пошел за ним и через некоторое время вышел к месту, где пелена немного рассеивалась. Там я увидел гигантскую матово-серую клавиатуру и Берта, скакавшего с клавиши на клавишу. Это напомнило мне игру в классики.

– Начало новой игры учителя, – пробормотал я, догадавшись, что тот вводит пароль.

Внезапно Берт остановился и поманил меня рукой. Рядом с клавишей ENTER открылся люк, под которым оказался подъемник. Мы взошли на него и стали медленно опускаться под землю. Через некоторое время подъемник остановился, и мы оказались в гигантской лаборатории, края которой утопали в сумраке. Внутри было тепло и сыро, стоял густой вязкий запах перегноя и еще каких-то испарений. По глиняному испещренному следами гусениц машин основанию лаборатории сновало около десятка крупных каров с металлическими решетками вместо стекол, которые развозили и сбрасывали в огромные ямы спрессованные мусорные брикеты.

Мы поднялись на наблюдательный мостик.

– Здесь мои воины, – произнес Берт, глядя в полумрак лаборатории сквозь прозрачное плексигласовое заграждение.

Внезапно тьму словно рассекла молния – исполинский червь взвил к потолку флуоресцирующее серо-голубое тело, вытянулся в струну и, застыв на секунду, с грохотом обрушился вниз и исчез во мраке норы. Инстинктивно я отпрянул назад.

– Я хочу, чтобы ими можно было управлять, – произнес Берт, повернулся ко мне и раскрыл ладонь, в которой поблескивала горка микросхем.

– Эти чипы генерируют управляемые импульсы с любой точки своей поверхности. Я очень рассчитываю, что ты сможешь имплантировать их в ганглии червей. Я верю в тебя, ведь ты был моим лучшим учеником.

Сказав это, Берт переложил микросхемы в мою ладонь, развернулся и ушел. После увиденного мысль управлять червями показалась мне разумной, и я с энтузиазмом принялся за дело. Каждое утро начиналось с того, что рабочие сливали тонны воды в одну из нор, а когда оттуда показывался червь, то поддевали его крюком за плоть вокруг ротового отверстия, вытаскивали целиком из норы с помощью лебедок и вытягивали туловище в горизонтальную струну. После этого я усаживался верхом на головной сегмент червя, с помощью мачете распарывал тугой слизкий покров и погружал обе руки в прохладное густое, как каша, нутро. Там я нащупывал нервный узел и закреплял чипы на его поверхности. После этого червя перетаскивали в огороженное помещение, где я проводил отладку системы «сигнал – ответ». Вся итоговая информация по управлению червями отправлялась в центральный сервер, доступ к которому имел только Берт.

«Приручение» червей продолжалась около года. В течение этого времени я видел учителя только однажды, когда тот с лабораторного мостика пристально наблюдал за моими манипуляциями.

На выходе из лаборатории меня поджидал Берт. В его руке блестел кольт.

– Спасибо за отличную работу, – произнес он. – Я не ошибся в своем лучшем ученике. А теперь иди, не бойся.

Берт уперся в меня немигающим взглядом.

– Иди же, ведь мы по-прежнему друзья.

За минуту до этого я наткнулся на полупереваренные останки своих помощников возле одной из гигантских нор.

Берт шагнул в сторону, и я медленно поплелся мимо него в желтый туман, считая про себя шаги, каждый из которых мог стать последним. Однако Берт не выстрелил.

Когда я выбрался из тумана, то стало понятно, почему учитель сохранил мне жизнь. Он хотел, чтобы перед смертью я понял, частью какой игры невольно стал. Поле вокруг и лес за ним были словно вспороты исполинским плугом, а воздух наполняли раздраженные крики тысяч птиц, обескураженных произошедшими переменами. Несколько червей поблизости инстинктивно пытались уйти под землю, однако почвенный покров был слишком тонок, чтобы вместить их тела, поэтому они неслись по поверхности, оставляя за собой гигантские траншеи с полужидким перегноем.

Один из исполинских червей устремился в мою сторону, выбрасывая вперед переднюю половину тела и подтягивая налитый кровью хвост. В несколько прыжков я добрался до Бьюика и укрылся в нем. Гигантская туша с шумом пронеслась всего в нескольких метрах от машины.

Я вылез из машины, перебрался через проложенную червем борозду и побежал назад в сторону лаборатории – все равно идти было больше некуда. Наконец меня накрыл спасительный туман. Возле клавиатуры было необыкновенно тихо – мгла словно изолировала это место от внешнего мира. Берт сидел на клавише ENTER с ноутбуком на коленях и сосредоточенно глядел в экран монитора. Рядом лежал радиоприемник, по которому передавали новости CNN.

– Это ваша новая игра? – спросил я.

– Эта игра стара как мир, – задумчиво произнес Берт, более никак не отреагировав на мое появление.

– Почему вы не убили меня?

– Я дал тебе шанс, – ответил Берт и посмотрел мне в глаза. – Ты им воспользовался и вернулся ко мне. А теперь садись рядом, – добавил он. Я послушно сел.

– Смотри в монитор. Мои воины уже разрушили города и коммуникации в четырех штатах, а правительство еще ничего не поняло. Когда они поймут, что есть только один эффективный способ убить гигантского червя – это применить напалм, – тут Берт рассмеялся.

– Ты помнишь лысого старину Фрэда из Монтаны, который содержал пансион? Так вот, его склады, заводы и прочее хозяйство пошли прахом в первую очередь. Но там, – Берт указал пальцем вверх, – баксы – это просто бумажки с портретами мертвецов, и вряд ли он купит на них индульгенцию.

Со стороны казалось, что Берт играет в обычную стратегию. Все типы объектов на экране монитора имели свои обозначения. Черви были отмечены красными крестиками. Ими можно было управлять, выделяя головной крестик, а затем щелкая по пункту назначения.

– Через пару недель бόльшая часть континента превратится в распаханное и хорошо удобренное поле, после чего мои воины размножатся и отправятся в небольшое путешествие через океан. Конечно, люди будут пытаться укрыться в горах и полярных районах, но я припас для них еще один сюрприз…

Внезапно учитель прервал свою речь и замер, а его глаза покрылись знакомой мне поволокой. Он впал в транс, который, как я понял только сейчас, был физическим проявлением его безумия.

Не сомневаясь в своих действиях, я вытащил пистолет из кобуры Берта и, приставив ободок ствола к виску учителя, попытался разрядить его. Однако к моему удивлению, которое сменилось разочарованием, пистолет оказался разряженным. Тогда, прыгая с клавиши на клавишу, я ввел пароль, затем перетащил Берта на подъемник, который начал медленно опускаться вниз. Стоя на краю над шахтой подъемника, я крепко ухватил волосы учителя обеими руками. Когда подъемник ушел вниз, то Берт повис, удерживаемый мною так, чтобы его шея находилась на уровне люка. Механизм закрытия входа в лабораторию пришел в действие, и металлический круг тяжело сдвинулся с места. Берт начал приходить в себя. Не предпринимая физических попыток освободиться, он только тихо произнес:

– Что ты делаешь? Я ведь дал тебе шанс и разделил эту игру с тобой. Неужели ты не видишь, насколько это важно…

Мне было невыносимо больно слышать его слова, но решение было принято. Берт захрипел, под давлением металла его плоть начала издавать чавкающие звуки, и вскоре все закончилось. Я отшвырнул окровавленную голову в туман, пересел на клавишу ESCAPE и положил на колени его ноутбук.

Учитель совершил стратегическую ошибку, которую я должен был немедленно исправить. Мировой опыт говорит о том, что нельзя разжимать кулаки и воевать сразу против всех. Поэтому я задал червям только три направления: Нью-Йорк, Вашингтон и Чикаго. Если будут разрушены эти города, то Америка оцепенеет и в глухом отчаянии падет предо мной на колени.

Я был согласен с учителем в том, что рано или поздно жизнь, какой мы ее знаем, будет уничтожена в термоядерном пекле или череде техногенных катастроф, но в отличие от Берта я не отказывал человеку в праве на дальнейшее существование, совсем нет. В конце концов, Homo sapiens – любимая, хоть и самая рисковая игрушка эволюции. Его главная проблема – это непомерная гордыня, за которую он был не единожды покаран, но еще более усердствовал во грехе. Новый Прометей окажет человечеству услугу и вернет ему единый язык, культуру и религию, утраченные во времена вавилонского столпотворения. На пепелище старого мира из последней искры – тысячи выживших героев-прародителей – вспыхнет новая цивилизация, лишенная атавизмов границ, рас, рабства, культурных и языковых барьеров.

Так началась моя игра.

Павлик

Когда меня мучила бессонница, то, чтобы уснуть, мне нужно было словить чувство кайфа без всякой дряни. Для этого я выпускал погулять свою тень. Сперва она бесшумно выскальзывала из окна спальни на улицу, затем проползала под кустами сирени к шоссе и там забавлялась, пугая полусонных дальнобойщиков.

Так, тень частенько врывалась в свет их лупоглазых фур бесформенным клубком тьмы, внутри которого, как желток на канатиках, болталось тускло люминесцирующее око, проецирующее происходящее прямиком в мое сознание. Не раз я видел, как гримаса ужаса искажала лицо водилы за секунду до того, как фура врезалась в эпицентр густого сумрака. Через мгновение тень оказывалась внутри кабины, где обволакивала и ослепляла огорошенного работягу. Однако развлекаться на дорогах было не в моих правилах, а поскольку я всю жизнь строго придерживался определенных принципов, то еще до беды отгонял тень от водилы, и тот, отчаянно газуя, уносил фуру прочь, не замечая ни машин, ни светофоров, ни ментов, которые махали ему вслед полосатыми палками.

А в это время моя великолепная тень бесшумно перебиралась на другую сторону шоссе, и, распластавшись на захарканном и забычкованном асфальте автобусной остановки, проползала под ногами у матерящихся шлюх и растворялась в уютной тишине городского парка. Там я как заботливый хозяин ненадолго спускал ее с телепатического поводка, и она мило шалила в густых кронах дубов и тополей, гоняя юрких белок и погружая птичьи гнезда в мертвенный холод своей потусторонней сущности.

Но когда я наконец желал уснуть, то направлял тень в один из монолитных домов в центре города, где она выискивала грязных людишек, надрывно храпевших после гнусных утех. У тени был нюх на таких. Обнаружив добычу, тень запечатывала ее рот поцелуем тридахны, а затем парализовала волю и погружала рассудок в пучину первородного ужаса. Она, как дементор, питалась предсмертным отчаянием своих жертв, но иногда могла полакомиться и чем-то более материальным.

Так, изредка кто-то из жертв моей тени в припадке отчаянного безумия умудрялся разорвать ее сжимающиеся кольца и тянулся кто за мобилой, а кто и за припрятанной под подушкой пукалкой (ха-ха). Но тень решительно пресекала эти дерзкие выходки, замораживая чересчур шуструю конечность до состояния горного хрусталя. Та откалывалась от хозяина и со звоном ударялась об пол, рассыпаясь на тысячи ледяных осколков, по которым, как улитка, скользила тень, слизывая вкусняшки.

Глядя на агонию подлецов и негодяев, которые днем поливали таких воспитанных мальчиков и девочек, как ты и я, грязью из-под колес своих черных телег, а ночью трепыхались, окутанные тенью, и пучили глаза, как барбусы на дне разбитого аквариума, мое беспокойное и немного гордое сердце наполнялось наконец сладкой дремотной негой, и я засыпал, не забыв прежде призвать тень к себе. Услышав мой призыв, она молнией проносилась сквозь спящий город и бесшумно прокрадывалась в спальню, послушно и мягко занимая место рядом с хозяином. Тень была предана мне, как Хатико.

Возможно, с вашей точки зрения я немного перебарщивал с грязными людишками, но, во-первых, каждый сам выбирает свою планиду, а во-вторых, я по кусочкам вырывал наше с тобой будущее из их цепкой бульдожьей хватки, а это, поверь мне, стоило их никчемных жизней. Меня вполне устраивало быть невидимым санитаром города – повелителем инфернальной Хатико. Я очень дорожил ей и боялся потерять, остаться беззащитным и беспомощным, таким же, как ты.