Купчиха. Том 1

– Да с чего ты взял, что я замуж за тебя хочу. Слишком много возомнил о себе. Я уже и жалею, что спасла тебя.

– Неправду ты говоришь, Женька, лукавишь.

Евгения тряхнула головой, волосы загорелись на плечах.

– Не лукавлю, Иван, не нужен ты мне.

– Ну вот и хорошо! Спокоен я теперь. Спасибо, Женька! Отлегло у меня.

На следующий день Иван с утра пораньше ушёл в лес.

***

– Кто там? – послышался за дверью встревоженный голос.

– Дядя Джурык, это я, Иван!

– Чёрт тебя принёс, сказано было тебе, не ходи сюда!

Но дверь со скрипом открылась.

Иван вошёл в домик.

Внутри было тесновато. Только шаг сделал – и тут же окно. Руки в стороны раскинул и до боковых стен достал. Чей это был дом, Иван не знал. Но когда обнаружил в нём Марию и её отца, очень удивился такому строению.

Марии внутри не было.

– Ты не должен был сегодня прийти! – прикрикнул на Ивана конюх.

– Не смог я, тревожно мне, – оправдывался Иван, – что-то Полянский притих подозрительно. Кажется, следить за мной намерен.

– А ты ещё и суёшься сюда каждый день! Оставьте вы уже нас в покое, дайте спокойно уйти! – калмык был взволнован.

– Дядя Георгий, – обратился к нему Иван, но не успел больше ни слова сказать.

Конюх схватил его за уши и потянул к себе:

– Тошно мне от этого имени! Сколько раз повторять? Джурык я! Запомни ты уже наконец-то!

Иван дёрнул головой, Джурык отступил.

Уши горели, кузнец закрыл их ладонями, постоял недолго.

– Где Мария? – спросил он.

– В лесу где-то ходит. Вчера вернуться хотела. Не могу, говорит, без Петра Николаевича жить!

Иван удивлённо посмотрел на калмыка, а тот продолжал:

– Испортили мне девку, она теперь как будто и не дочь мне. Желаниями своими убивает меня. Ей Полянский гор золотых наобещал. Вот она меня и уговаривает отпустить её. Мол, что она в степи будет делать, тут хотя бы жизнь намечается неплохая.

А я тогда на что ей? Вырастил и отдал вот так… Было бы всё по-человечески. А так один позор. Ведьма эта рыжая ей всё равно жизни не даст. Но Мария упрямится. Ей и рожать скоро, нам бы уже выдвинуться в путь…

Иван слушал конюха и не верил своим ушам. Два дня назад договорились с Марией обвенчаться да вместе в Астрахань двинуться. А тут такое.

Иван чувствовал, что должен помочь этой семье. Особенно после рассказа Марии о том, как она и бабушка Анисия ухаживали за ним, а Евгенька только нос воротила. Ради жалости захотел на Марии жениться. Уже и вещи собрал, спланировал, как будет из дома Полянского сбегать. А тут такое…

Вышел Иван на улицу.

– Где Мария-то? – переспросил он, как будто не слышал до этого.

Но Джурык промолчал. Иван походил вокруг домика, потом чуть подальше круг сделал. Звал девушку несколько раз, но та не откликалась.

– Не придёт она больше, – заверил Ивана калмык. – Сбежала она. К Петру своему умчалась.

Иван встревожился.

– Да она же опять заблудится! Зачем же вы ей разрешили?

Джурык махнул рукой.

– Устал я… Сам уйду. Здесь мне только каторга грозит. В домах-то люди погибли. А я не жалею, Ванька… Моя семья тоже погибла, и сердце вместе с ней.

– Ма-а-а-ша-а-а, – кричал Иван, отдаляясь от домика. – Ма-а-а-ша-а-а.

А Маша в это время уже подходила к дому Полянского.

Завидев её, одни крестились, другие просто отворачивались, но никто не трогал.

Уже вечерело, когда Мария постучалась в дверь.

Открыл сам Пётр Николаевич. Он замер на пороге.

А потом встал перед Марией на колени, поцеловал руку и прошептал:

– Верил я, что вернёшься! Снилась ты мне, моя любовь…

Мария положила свою руку на затылок Полянскому и сказала:

– Я согласна стать твоей женой, Петя…

Пётр Николаевич поднялся с колен, подхватил на руки Марию и закружил её по комнате.

Евгенька смотрела на это всё со второго этажа.

Вечером отец постучался в комнату дочери. Та открыла.

– Лисонька моя, – начал Пётр Николаевич, – ты когда-то покинешь этот дом. Уйдёшь в свою семью. А я один оставаться не намерен. Полюбил я… Когда она пропала, думал, с глаз долой, из сердца вон. Ан нет…

Чувствую, как засыхаю без неё. Рук её не хватает, улыбки скромной, взгляда любимого… Нужна она мне больше, чем сама жизнь. Приворожила она меня, лисонька. И днём, и ночью лишь о ней все думы. Пока я жив, хочу быть с ней.

Матушка твоя простит меня. Она меня покинула, но не наказывала всю жизнь её помнить. А я и так прожил одиноким столько лет. А тут как будто грудь расправилась.

Евгенька слушала отца молча. Когда тот говорил о своих чувствах, думала об Иване. Закрывала глаза и вспоминала его поцелуй. А ведь только он, Иван, и целовал её. И противен был он сейчас, и люб до слёз.

Евгения незаметно от отца смахнула слезу.

Потом посмотрела на него и сказала:

– А мне какое дело? Хочешь жениться, женись… Меня только не трогайте. И пусть твоя ясноглазая даже не разговаривает со мной. О такой мачехе я точно не мечтала, папенька.

Опозоритесь вы, папенька. Хлопот потом не оберёшься. А когда у неё чертёнок родится, совсем со свету вас сживут. Женитесь… Я со стороны понаблюдаю.

Пётр Николаевич махнул рукой и вышел из комнаты дочери.

Иван вернулся домой за полночь. Тихо прошёл в свою комнату. Он ещё не знал, что Мария сладко спит в этом доме в объятиях Петра Николаевича.

Спустившись утром на завтрак чуть позже обычного, Иван обомлел. За столом сидел Пётр Николаевич, а рядом с ним Мария.

Девушка, увидев Ивана, отвернулась. А сам Иван замешкался.

Сначала хотел было вернуться в комнату, а потом, не ожидая от самого себя, громко произнёс:

– Доброго вам утра, добрые люди!

Он обычно говорил не громко, а тут заорал так, что Пётр Николаевич вздрогнул.

Иван вышел из дома. Пошёл к реке. Август продолжал допекать своим жаром. Казалось, и речка скоро высохнет.

Пройдя немного вдоль берега, Иван опустился на песок. Сначала долго смотрел на водную гладь, а потом прилёг. Уткнулся лицом в песок.

Руками подгребал к своему лицу песок, как будто делал из него подушку. Иногда поднимал голову, чтобы подышать, а потом опять утыкался.

Долго так лежал. Потом поднялся. Слёзы текли, смывая с лица прилипшие песчинки.

– Что же ты наделала, Машенька? – шептал Иван. – Погубит тебя эта семья. А я спасти тебя хотел и себя… От любви этой безумной, от чертовки этой избалованной.

Когда же закончатся мои страдания?

Так и хочется схватить её и унести далеко-далеко. Прижать к себе и целовать до тех пор, пока вся дурь из головы не вылетит.

И станет моя Евгенька мягкой, как лисья шкурка, и ласковой, как тот котёнок в ихнем дворе.

Не могу я больше смотреть на неё.

Так и с ума сойти можно. Закружилась, Машенька, твоя голова от богатства ненасытного. Кем станешь ты в этом логове? Машка, Машка…

***

Свадьбу сыграли пышную. Гуляли несколько дней. После венчания полил долгожданный дождь. Речка вышла из берегов и затопила несколько дворов.

Но такая непогода не помешала гостям Петра Николаевича вдоволь наесться и напиться за молодых.

Иван тоже гулял на той свадьбе. Веселился со всеми. Когда водили хороводы, всё ближе к Евгеньке становился. А когда в прятки играли, находил её он один. Найдёт, схватит за руку и долго не отпускает. А она смеётся.

Один раз удалось чмокнуть её в макушку. Почувствовал Иван, как задрожала его любимая. Улыбнулся. А она стояла рядом и словно ждала чего-то. Боролся Иван со своими чувствами. Смотрел на неё пристально, а потом отвлёкся как будто, отвернулся от неё.

Отыграли свадьбу, и началась размеренная жизнь.

Евгения, на удивление, вела себя прилично. К Марии относилась по-доброму. Отца своего не узнавала. Как он помолодел! Ну ничуть по возрасту от Ивана не отличался. Столько блеска в глазах, столько счастья дочь никогда не видела в отцовских глазах. Радовалась за него и обижалась одновременно.

Пётр Николаевич теперь не заходил к ней в комнату вечером, не желал доброй ночи, не гладил по голове. Теперь это всё досталось Марии.

Калмычка с каждым днём становилась всё неповоротливее, но выглядела при этом очень бодро. Евгенька теперь называла её маменькой. Поначалу ради забавы так делала, а потом привыкла.

Иван пропадал в своей кузнице. С того времени, как Мария оказалась в доме Полянского, ни разу не заговорил с ней.

Два раза ходил в лес навестить Джурыка. Первый раз рассказал, что Мария к свадьбе готовится, а второй раз пришёл и похоронил. Ушёл калмык из жизни по своей воле.

Бежали дни один за другим.

Дни сменялись ночами, ночи днями. И в начале октября Мария родила сына. Мальчик как будто точь-в-точь был похож на своего деда.

Полянский предложил назвать сына Петром в честь него.

Мария не противилась.

– Оклеветала я жениха Евгенькиного, – сказала Мария как-то вечером, когда Полянский с ребёнком возился. – Не был он со мной.

Пётр Николаевич небрежно положил маленького Петю в люльку. Подошёл к жене и спросил строго:

– Чей?

– Отцовский, – ответила Мария как-то неискренне, но залилась слезами. – Бабушка Анисия убила бы его за это. А я не хотела отца терять. Вот и обманула я, Петя. Нет мне прощения.

– Сына воспитаю, – пробормотал Полянский, – а тебя за враньё накажу. Не люба ты мне больше, Мария.

Вышел из комнаты, хлопнув дверью.

И с того дня поник. За столом сидел хмурый. Раньше, когда Мария появлялась перед глазами, млел, а теперь даже не смотрел в её сторону. Евгенька, заподозрив неладное, вызывала отца на разговор.

Но тот попросил не лезть в его дела.

– За Ивана замуж пойдёшь? – спросил он у дочки.

Евгенька не ожидала такого вопроса. Покраснела.

– Нет, – твёрдо сказала она. – Да…

Отец как будто её «да» не расслышал.

– Ну тогда пойдёшь за того, кто первым придёт. Ванька и сам не хочет. Раньше нужно было думать. Он оказался хорошим человеком. А я только ради смеха ждал, когда он придёт руки твоей просить. Позабавился вдоволь.

А теперь и надо мной забавляется жизнь. Всё вернётся и к тебе, лисонька! Каждое слово вернётся болью и страхом. Ты прекращай людей-то ненавидеть, богом тебя прошу, прекращай. А не то, как я, будешь глаза перед людьми прятать.

Время нынче военное, никто не знает, чем для нашей России-матушки повернётся оно. Будешь доброй, и люди помогут в случае чего, а нет, так камнями забьют или сожгут заживо.

Евгения не понимала отца. От её согласия на замужество он быстро перешёл к своим заумным речам.

В голове Евгеньки только и звучало вперемешку: «Война… Сожгут… Россия-матушка…»

Больше о замужестве в тот год отец речи с дочкой не заводил.

***

Зима была суровой. Не сказать, что жили впроголодь, но и не шиковали. Пётр Николаевич велел экономить, поскольку не знал, что принесёт новый год. Торговля стала нестабильной. Первая мировая война разрушила всё, что было налажено годами. За полгода войны Костромская губерния значительно поредела на мужскую силу.

Пётр Николаевич брал на руки сына, уходил с ним к реке и подолгу там гулял.

Приходил уже с темнотой. Голодный ребёнок орал. Мария хватала его на руки и начинала кормить, а сам Полянский, видимо, застудился и стал кашлять так, что никому в его доме не было сна.

А утром начиналось всё сначала. Калмычка не отдавала плачущего сына, а Пётр Николаевич забирал его силой. Ни разу Мария не пошла за мужем.

– Когда ж ты уже находишься, злыдень? – услышала как-то Евгенька, как Мария шептала, когда Пётр Николаевич выходил на улицу.

Ей стало не по себе. А Мария, увидев Евгеньку, улыбнулась и сделала вид, что ничего как будто не говорила.

– Ждёшь, когда отец помрёт? – Евгения пристально посмотрела на Марию. – И что же ты делать без него будешь? Мы же без него все пропадём. Ты его беречь должна.

– Если бы у тебя вот так ребёнка забрали да не отдавали день, я бы посмотрела, как ты его берегла, – ответила Мария, спрятав улыбку. – Не о такой жизни я мечтала. Мне тут никто не рад, даже стены отталкивают. Я вот то и дело бьюсь то головой, то споткнусь. И ведь выучила тут всё, а чуть что, и ссадина.

Евгенька с удивлением слушала Марию. И не понимала, как нужно так удариться лбом, чтобы была такая ссадина. Вдруг Мария нагнулась поднять упавший на пол платок, оголилась немного шея. Вся она была в синяках.

– А как же ты шеей-то ударяешься? Меньше голову задирай, да всё хорошо будет. А то нос у тебя уже выше лба торчит. Важничаешь тут. Сама припёрлась к отцу моему из леса, так вот и живи теперь, ясноглазая…

Мария быстро замотала платком шею, и, согнувшись, пошла в свою комнату.

Так Евгенька догадалась, что отец бьёт Марию.

Ранней весной Пётр Николаевич уже еле передвигался по дому, а потом и вовсе слёг.

Из моложавого мужчины превратился в древнего старика, а было ему всего 38 лет от роду.

Евгенька побеспокоилась, вызвала опять врача.

До этого все её старания не увенчивались успехом. Отец велел даже на порог доктора не пускать. А когда ходить уже не смог, то и не сопротивлялся больше.

– Ходить не будет, – дал заключение врач. – Паралич его неизлечим, да и лёгкие долго не прослужат. Вот рецепт, как поддержать ненадолго. А там смотрите сами.

А потом обратился к Евгеньке:

– А ты, красавица, не хочешь ли медсестрой подработать? Не хватает нам силы рабочей. Все бабы то в поле, то при детях. А у тебя вроде никого.

Евгения не ожидала такого предложения и даже возмутилась:

– Да чтобы я… Да с больными… Да никогда, тьфу, аж плохо от одной мысли стало. Тут вот к отцу подойти боюсь, а другие мне и подавно не нужны.

– Ну-ну, – медленно протянул врач, – время нынче такое, девонька, что спесь на хлеб грошей не даст.

Война! И это вам ещё тут хорошо живётся. Купцов победнее уже не счесть. Торговля встала, как лёд на реке зимой.

У меня зять утопиться хотел, нечем расплатиться за товар, а я ему местечко санитаром подыскал.

Копеечка к копеечке получается понемногу. И товар за бесценок можно пристроить. Так что ты подумай, девонька. Надолго всё это, не оклемается Россиюшка быстро.

Когда начинались политические речи, у Евгеньки отключалась голова. Она терпеть не могла все эти прогнозы, представления, что, как и когда будет.

– Не дожить бы до этого, – послышался голос Петра Николаевича. – До того не дожить бы, когда дитю моему придётся копаться в чужих ранах.

Евгенька махнула рукой и вышла. Теперь каждый вечер перед сном она приходила к отцу в комнату.

Пётр Николаевич чаще молчал, чем говорил.

– Я Ивана хочу управляющим сделать. А перед смертью поделю по-честному всё, что имеется.

– А ему-то за что? – возмутилась Евгенька.

– Так чтобы о тебе заботился – задобрить парня надобно, – Полянский говорил еле слышно.

– А с женой твоей что мне делать? Заботу о ней я проявлять не намерена, папенька. Уж больно скверна на слова жена твоя.

– А о ней и не нужно заботиться, ты о брате не забывай, он один у тебя. Опорой твоей станет, кровь всё-таки родная, – отвечал Полянский.

Сама Мария в комнату к мужу даже не заходила. После того как тот перестал ходить, ни разу не показалась ему на глаза.

Иван от предложения стать управляющим не отказался. Как ни странно это было для Полянского, но с документами всё у кузнеца получалось намного лучше, чем представлялось. Он быстро со всем разобрался и даже дал несколько советов Петру Николаевичу.

– Что там у тебя с Евгенькой? – спросил как-то Полянский. – Пыл прошёл, али горит ещё внутри? Ты прости смех мой и слова обидные. Я ведь с таким и не сталкивался раньше. Ну чтобы вот так дочку замуж выдавать за простого. Сапожников был ей ровней, да не вышло с парнем. Погубили его языки злые.

Ну так что с Евгенькой-то? Жениться будешь? Я, может быть, ещё и на свадьбе вашей полежать успею, а дальше только с неба смогу на жизнь лисоньки смотреть. Благословлю, так и быть.

Иван сидел с кипой бумаг и смотрел на Петра Николаевича.

– Повременим мы с этим, Пётр Николаевич. Война закончится, и тогда решим. Не хочу, чтобы Евгенька вдовой осталась в случае чего. А так… Я ей никто: жили-были и забыли.

– Ну раз так… – Полянский задумался. – Может ты и прав, сынок. Иди, что непонятно будет, разъясню.

Чтобы уменьшить траты, Иван сократил штат работников, чем навлёк на себя гнев со стороны уволенных. Время было сложное, у многих женщин, что трудились в доме у Полянского, мужей забрали на войну, и потерять работу стало большим ударом. Какие-то только проклятья в свой адрес Иван не услышал! Самым настойчивым решил выделять небольшую сумму, чтобы не умерли от голода.

Но когда торговля встала полностью, пришлось уволить почти всех.

Пётр Николаевич оклемался. Кашель куда-то делся сам собой. Проснулся как-то утром, а привычного кашля нет. Обрадовался.

Врач-то говорил, что полгода и хоронить можно, а он вот так ещё одну зиму пережил.

А весной 1916 года и ноги стал понемногу чувствовать. Ходить пока не получалось, но надежда на это была очень большая.

Как только маленький Петенька стал бегать, Евгенька забирала его у Марии и приводила к отцу. Ребёнок карабкался на кровать, Евгенька смеялась, подталкивала его.

И Пётр Николаевич расцветал.

Когда услышал от малыша лепет по-калмыцки, кричал так, что напугал Петеньку.

Велел Евгеньке передать Марии, чтобы та родному языку сына не учила, и в срочном порядке приказал нанять для ребёнка няньку, которая будет всё время с ним.

Так Мария была лишена общения со своим сыном.

В конце осени 1916 Ивану пришла повестка.

Пётр Николаевич со своими связями не смог помочь кузнецу. Сам Полянский к тому времени уже стоял на ногах, а ходить мог с палочкой.

Помирился с Марией, всё чаще Евгенька замечала, как отец выходит из комнаты жены с улыбкой на лице.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.