Полная версия
Сатир и нимфа, или Похождения Трифона Ивановича и Акулины Степановны
– За хозяйку хочешь быть?
– Да ведь уж я на то и пошла, чтобы ключничать и хозяйничать. Где же вам самим-то… Вы мужчина. Мужчина по лавке, а женщина по дому… Нате-ка вам стаканчик… Кушайте.
– Слушай… Только ты при приказчиках не очень…
– Что не очень?
– А насчет того, чтобы, к примеру, хозяйку-то разыгрывать.
– О! Кто о чем, а он все о приказчиках. Дались вам эти приказчики!
– Нет, ты все-таки больше под ключницу потрафляй, а не под хозяйку.
– Да что вам, в самом деле, приказчики? Взять их скрутить, цыцнуть на них хорошенько – вот и все. А не нравится им, так помелом по шее!
– Не кричи, пожалуйста… Ну что ты кричишь!
– А чего ж бояться-то? В доме жить, да уж не сметь и слово сказать – очень даже удивительно. И что обидно, так это то, что приказчиков вы предпочитаете, а меня не предпочитаете.
– Полно, кто тебя не почитает! Ты уж и так всего меня в руки забрала, а я только об одном прошу, чтобы тени-то на меня было поменьше.
– Странное дело, как вы этой самой тени боитесь. Все тень да тень. Девушки нынче не боятся, а вы боитесь.
– Ах, какая ты, право!
Трифон Иванович опять покрутил головой.
– Не нравлюсь, так и меня по шее гоните. Старика-то такого, как вы, всегда найду.
– Зачем же гнать? Я не об этом…
– А не об этом, так и разговаривать нечего. У нас разных нужных разговоров пропасть, а вы о пустяках… Не хотите ли малинки сушеной? Это даве приказчик Василий принес. Ему прислали из деревни гостинцу, а он половину нам принес. Ах, какой учтивый и обходительный человек этот Василий!
Трифон Иванович широко открыл глава и как-то перекосил рот.
– Чего вы?.. – спросила его Акулина. – Уж не хотите ли ревновать? Смотрите у меня! Я этого терпеть не могу.
– Да нет… Зачем же он ягоды-то?..
– Даме услужить захотел. Все-таки ведь я теперь на манер хозяйки. Вот, Трифон Иваныч, уж вы там как хотите, а к Рождеству ему надо жалованья прибавить.
– Ну, уж это ты, Акулина, оставь! Это не твое дело! – вспыхнул Трифон Иванович.
– Нет, мое… Кто меня предпочитает, тому и надо прибавить, чтобы в пример прочим, которые ежели неуважительные.
– Ну уж, пожалуйста…
– Ничего тут «пожалуйста»! Стало быть, вы меня не любите, коли не хотите этого сделать.
– Бога ради, тише.
– Да я и так тихо. Что вы, в самом деле!.. Да… Василию прибавить, а Андреяна отказать от места за непочтительность ко мне.
– Нет, уж ты, пожалуйста…
– Насчет Андреянова знать ничего не хочу! Или я, или он, так вы и знайте… Я у дверей прислушивала, так что он про вас и про меня говорил, ежели бы вы знали! Это просто ужасти! И что старый-то вы пес, и что я сама псовка, и что вам теперь крышка будет из-за того, что вы меня ключницей сделали. Ужас, что говорил. Она, говорит, теперь подберется к его лавке, да и лавку-то разграбит. До Рождества пусть служит, а с Рождества долой его. И чтобы об этом завтра же ему сказать.
– Акулинушка! Послушай… – вскинул на Акулину умоляющий взор Трифон Иванович.
– Знать ничего не хочу! – отвечали Акулина. – А вы его не откажете завтра, так я сама его откажу.
– Нет, уж этого ты не посмеешь!
– А посмею… Вот увидите… А не будет уходить, так кормить его не велю Анисье. С остальными приказчиками вы там как хотите. Хотите – гоните их, хотите – оставляйте, хотите – прибавляйте им жалованья, хотите – убавляйте, а чтобы Андреяна по шее. Иначе я сама уйду.
– Да полно, угомонись ты!
– Нечего мне угомониться. Да вот еще что… Завтра я приду к вам в лавку, и мне чтоб шубу лисью купить. Приду в лавку, и пойдем мы вместе шубу покупать.
– Ты, бога ради, в лавку не ходи.
– Нет, приду.
– Зачем же ты хочешь еще тень на меня наводить? Мало тебе, что навела на меня тень перед приказчиками, ты еще хочешь навести тень и перед соседями по лавке.
– Не желаю я об вашей тени и разговаривать! А в лавке мне у вас быть надо. Я хочу кухарке Анисье ситчику на платье к празднику выбрать и подарить.
– Да ведь Анисья сегодня только и в кухарки-то к нам пристала.
– Ничего не обозначает. Она моя землячка, и даже мы в сватовстве с ней приходимся. Чего вы ситцу-то жалеете! Она через это самое будет наша верная раба, будет подслушивать, что приказчики про нас говорят, и нам рассказывать.
– Да ведь это сплетки.
– Пущай сплетки, но я так хочу.
– Ты насчет шубы оставь. Шубу тебе принесут на дом, ситец тоже.
– Нет, нет… Я хочу сама. Вы целую неделю насчет шубы обещаете – и все жилите… А уж у нас Рождество на дворе. А в Рождество я беспременно хочу на манер дамы и в новой шубе к обедне с вами идти.
– Со мной? – изумился Трифон Иванович.
– Да, вместе с вами. Что ж я, оплеванная какая, что ли, что уж нельзя и к обедне вместе с вами идти!
– Да ведь тут тень… Пойми ты: тень… Встретятся знакомые…
Трифон Иванович вскочил со стула и в волнении заходил по комнате.
– Вы о тени сколько хотите можете говорить, а только я мимо ушей буду пропускать, – произнесла Акулина. – И вот вам мой сказ: все, что я сегодня сказала, чтобы завтра было исполнено, а нет, так увидите, что будет… Я добра, добра… да ведь и жрать вас начну, точить вас буду, как ржа железо ест.
Сказано все это было с такой добродушной и красивой улыбкой, что Трифон Иванович, как ни был суров и хмур, но улыбнулся, подошел к Акулине, обнял ее за шею и, любуясь ею, сказал:
– Да ты у меня бедовая! Ах, зубы, зубы перламутровые! Загубили вы старика!
– Милый… – прошептала Акулина.
Трифон Иванович в ответ поцеловал ее.
IX. Сатир в тисках
Время было предрождественское. Покупателей в суровской лавке Трифона Ивановича Заколова было много. Закупались подарки на праздник: ситец, недорогая шерстяная материя, платки фуляровые и шерстяные. Трифон Иванович в меховом пальто и котиковой шапке похаживал по лавке и покрикивал на приказчиков:
– Порасторопней, ребята, порасторопней! Дремать нечего.
Мальчишкам лавочным он украдкой от покупателей давал легкие подзатыльники и произносил:
– Чего глаза-то вылупил да в носу ковыряешь! Убирай товар… Видишь, сколько товару нарыто. Ну, живо, живо! Почесывайся, почесывайся!
В полдень он начал посылать приказчиков домой обедать. Приказчики уходили домой по одному и, пообедав, возвращались снова в лавку. Сходил пообедать и приказчик Андреян. Вернулся он в лавку весь красный, расстроенный, запыхавшийся.
– Дозвольте на пару слов, Трифон Иваныч, – обратился он к хозяину.
– Что тут? Какие такие пары слов? Дело делать надо теперь, а не пару слов разводить! – огрызнулся хозяин. – Вон покупатели дожидаются.
– Что мне покупатели, коли, может статься, уж я и не служу у вас!
– Ты вздор-то не мели, а иди и продавай. Вон ситцу спрашивают. После поговорим.
– Я работать завсегда рад, а только нешто возможно такие слова! Такие слова даже очень обидно и слышать от бабы.
Андреян занялся с покупателем, а Трифон Иванович досадливо крякнул и почесал затылок.
– С Акулиной что-нибудь у него дома вышло… Ах, наверное, с Акулиной! – пробормотал он.
Андреян продал покупателю ситец и опять подошел к хозяину.
– Позвольте вас в уголок потревожить, чтобы опрос сделать, – опять начал Андреян. – После таких слов, воля ваша, я не знаю уж, в каких смыслах мне и руководствоваться.
– Что такое? Говори скорей!
Хозяин отошел в угол. Андреян стоял перед ним и слезливо моргал глазами. Прыщавое рябоватое лицо его было красно и подергивалось.
– Дозвольте, Трифон Иваныч, опрос сделать: кто у нас хозяин и кому я служу? – задал он вопрос.
– Что за вздор ты городишь! Конечно же, я хозяин, и мне ты служишь.
«Акулина, Акулина… Она что-нибудь набедокурила», – мелькнуло у него в голове.
Приказчик продолжал:
– Ну так знайте же, что Акулина сейчас мне отказала от места. Я ходил домой обедать, она налетела на меня, ни за что ни про что изругала и отказала. «До Рождества ты, – говорит, – можешь у нас оставаться, а после Рождества получишь расчет и поезжай в деревню, иначе я, – говорит, – тебя кормить не буду».
Трифон Иванович весь вспыхнул, но тотчас же совладал с собой и отвечал:
– А потому, что сам виноват… Ругатель… Ругаешься… Всех задираешь… Пересмешник… Никому спуску не даешь…
– Однако же, позвольте… Кто хозяин: она или вы?
– Коли я ее над домом в ключницы поставил, ты должен ее почитать, а не ругательные слова…
– Да когда же я, помилуйте…
– Ступай на место и делай свое дело!
– Однако должен же я знать, в каких я смыслах?..
– Ступай… После поговорим… Теперь некогда.
Трифон Иванович заходил в волнении по лавке и шептал на Акулину ругательства. «Однако что же это будет, ежели бабу так запустить! – думалось ему. – Смотри на милость, как женщина крылья расправляет! Из тихони, из смирной бабы и вдруг такие поступки! Нет, надо крылья подрезать ей, надо. Сегодня же подрежу». Самоуправство Акулины обеспокоило его вконец. Его уже и хорошая торговля в лавке не радовала, он хотел идти в трактир, вышел на порог лавки и вдруг столкнулся нос с носом с Акулиной. Она была в новом ковровом платке, подаренном ей недавно, в суконном ватном пальто и в ярком светло-зеленом платье, виднеющемся из-под пальто. Трифон Иванович увидал Акулину и попятился. Он даже обомлел.
– Чего тебе? – спросил он гневно.
– К вам пришла, милый, – прошептала Акулина, улыбаясь.
– Зачем?
– Шубу лисью покупать, голубчик…
Улыбка Акулины делалась все приветливее и приветливее. Глаза смотрели ласково. Трифон Иванович созерцал эту улыбку, эти глупо-добродушные глаза, и гнев его стал спадать.
– Я ведь сказал тебе, чтобы ты не смела в лавку приходить.
– Не стерпела. Ну что ж вы со мной поделаете?! Очень уж я люблю вас… Хотелось посмотреть, где и как вы, милый мой, торгуете… – бормотала Акулина.
– Ах, баба, баба! Что ты со мной делаешь!
– А сами-то вы что со мной делаете! Ну что ж, пойдемте лисью шубу-то покупать! Ведь обещались к празднику подарить.
– Тише, пожалуйста, тише… Приказчики-то что подумают. Да и не стоишь ты шубы. Зачем не в свои дела ввязываешься? Зачем Андреяна отказала?
– Нет, уж насчет Андреяна как хотите, а я не могу… Не могу я вместе с ним жить. Или я, или он… Так вы и выбирайте.
– Я бы и сам его отказал… А ругаю я тебя за то, зачем ты его отказала. Лавочные дела – не твоя статья.
– Да, дожидайся вас, когда вы откажете. Вы обещались сегодня поутру отказать, а сами не отказали, ну так уж я сама… Да что ж вы! Ведите же меня шубу-то покупать.
– Шубу, шубу… Ну, давай мне деньги на шубу-то… Давай при приказчиках, чтобы они видели, что ты мне даешь деньги и что я тебе шубу на твои деньги покупаю, а не в подарок дарю.
– А откуда я деньги возьму?
– Да ведь я дал тебе тридцать рублей, чтоб ты из приличия при приказчиках их мне передала, будто на шубу.
– Полноте вам перешептываться-то!.. Тех денег давно уж и нет у меня. Велики ли деньги – тридцать рублей! – улыбалась Акулина.
– Скажи на милость, как ты заговорила. Ай да баба!
Акулина даже ногой топнула.
– Да и что же это такое! Поведете вы меня шубу покупать или нет? – возвысила она голос, но тут же спохватилась и прибавила: – Впрочем, сначала мне надо еще здесь у вас в лавке. Давайте кухарке Анисье ситцу на платье.
– Я принесу, принесу… Сегодня вечером принесу.
– Нет, я хочу сама выбрать. Васильюшка, – обратилась она к приказчику, – покажи-ка, голубчик, мне ситчиков поманеристее.
Трифон Иванович отошел к стороне и только пыхтел и отдувался. Приказчики украдкой перемигивались друг с другом и шептали:
– Сама барская барыня пришла. Госпожа мадам от корыта.
Акулина выбирала ситец и шутила.
– Только уж смотрите, свою-то ключницу не обмеривать! – говорила она приказчику. – Ну, это кухарке на платье. А теперь давайте мне хорошее тканьевое одеяло для кровати. Это я себе. Трифон Иваныч! Можно?..
– Покажите ей покрывала тканьевые… – скрепя сердце отвечал хозяин.
– Вы уж и матерьицы шелковой мне на платье. Можно, Трифон Иваныч?
Трифон Иванович молчал.
– Давай, давай… – говорила Акулина приказчику. – Давай материи-то получше! А с хозяином я уж дома сочтусь.
Она отобрала товар и сказала:
– Ну, ужо вечером все это принесите к нам домой, Трифон Иваныч! – обратилась она к хозяину. – Идемте теперь шубу-то покупать. Я освободилась: все, что нужно, отобрала. Ну, прощайте, молодцы. Спасибо вам. Счастливо торговать. Трифон Иваныч! Идемте же!
Трифон Иванович тяжело вздохнул, как-то весь съежился и, боясь смотреть в глаза приказчикам, поплелся за Акулиной.
X. Нимфа в блаженстве
Акулина торжествовала. Она явилась домой из рынка с трехсотрублевой лисьей шубой, крытой шелковой материей. Трифон Иванович хоть и жался, хоть и отговаривал Акулину покупать такую дорогую шубу, но все-таки, по требованию Акулины, заплатил за шубу деньги. Вечером приказчики принесли ей из лавки шелковой материи на платье и тканьевое одеяло. Акулина зажгла в квартире все свечи и то и дело примеривала на себя шубу, ходила в ней по комнате, сидела, смотрелась в зеркало. От жарко натопленной квартиры и от теплой шубы пот с нее лил градом. Трифон Иванович был как в воду опущенный и ворчал. Акулина отвечала ему ласками.
– А уж как я вас за эту шубу любить-то буду, так просто ужасти, голубчик вы мой седенький! – восклицала она радостно.
– Не ори ты! Чего ты орешь! – останавливал ее Трифон Иванович. – Ведь приказчики слышат. Дом у нас словно решето. В одной комнате икнешь, так уж в другой слышно, а ты про любовь орешь!
– Да полноте… Чего нам скрываться-то? И так уж все знают, и видят, и чувствуют. Ну, вот теперь я вам буду совсем под кадрель, коли ежели в этой шубе. В этой шубе не стыдно вам со мной и под ручку по улице пройтиться.
– Мели больше. Я и с родной-то женой никогда под ручку не хаживал.
– А со мной пойдете. Вот в Крещеньев день Ердань будет… Поведете меня на Ердань смотреть, так там и будем гулять на манер кавалера с дамой. Чего вам стыдиться-то? Я теперь в этой шубе совсем дама, и ежели мне еще дамскую шляпку с пером…
– Выдумай еще что-нибудь.
– А то что ж? Без дамской шляпки нельзя. Вы так и знайте, что завтра я куплю себе шляпку. Полковницкая горничная из семнадцатого номера очень чудесно знает, где эти шляпки покупать надо.
– Нет, уж ты насчет шляпки-то отдумай… Будет… довольно… И в платке походишь.
– Пожалуйста, пожалуйста… Если вы насчет жадности, то не беспокойтесь: у меня на шляпку и свои деньги есть, – отвечала Акулина. – Фу, батюшки, какая эта шуба жаркая! Инда даже взопрела вся.
– Да сними ты с себя шубу-то!
– Зачем снимать? Дайте мне покрасоваться-то! Пар костей не ломит.
Акулина вышла в кухню и стала показываться кухарке Анисье, хотя уже несколько раз показывалась ей в шубе.
– Ты, Анисья, тронь-ка рукой материю-то, тронь-ка… Шурчит… Ты даве, кажись, не трогала… – говорила Акулина.
– Трогала, родная, трогала, да давай еще потрогаю, – отвечала Анисья, подмигивая кривым глазом и гладя ее но спине. – Совсем купчиха первостатейная. Да что купчиха! От генеральши не отличишь.
– Вот видишь, как меня хозяин ценит и предпочитает! – хвасталась Акулина. – Что моей душеньке захочется, то и покупает. А приказчики, одры, ничего этого не понимают и не предпочитают меня.
Последние слова Акулина нарочно произнесла громче, дабы слышали приказчики, находившиеся в приказчицкой, которая приходилась совсем рядом с кухней.
– Они не понимают, идолы, что стоит мне только захотеть да Трифону Иванычу слово шепнуть, то все они с местов слетят и не будет их духа даже здесь слышно… – похвалилась Акулина, как бы вызывая приказчиков на возражения, но возражения не последовало; только за дверями в приказчицкой кто-то громко захохотал.
Акулина отворила дверь в приказчицкую и заглянула туда. Смеялся приказчик Андреян.
– Ты это надо мной смеешься, что ли? – спросила она и прибавила: – Смейся, смейся, немного уж тебе у нас посмеяться осталось.
– Стану я над тобой смеяться! Я своему смеху смеюсь, – отвечал Андреян.
– Своему ли, чужому ли, а только остерегись покуда, а то ведь и без расчета могут согнать!
– Не ты ли сгонишь?
– Да как ты смеешь, паршивец эдакий, мне так охально отвечать! Что я тебе, равная досталась, что ли? Постой, вот я сейчас на тебя Трифону Иванычу нажалуюсь.
Акулина бросилась в комнаты.
– Трифон Иваныч… Мне от Андреяна просто житья нет. То и дело он меня задирает, – начала она. – Вот сейчас только вышла я в кухню, а он смешки надо мной… Голубчик, вы уж сгоните его завтра… Что вам до Рождества-то его держать! Ведь уж немного осталось до Рождества. А то он в Рождество напьется пьяный и ругательски меня изругает, а то так и побьет… А что ежели насчет нового приказчика, то отписала я в деревню и приедет к нам мой племяш Пантелей – его и возьмете в приказчики. Он человек тоже торговый: в Москве яблоками торговал и в извоз ездил. Сгоните, голубчик, завтра Андреяна.
Трифон Иванович воздевал только руки к потолку и шептал:
– Нельзя так, Акулина, нельзя! Нечего тебе в торговые дела вязаться! Андреян мне перед праздником нужен. Как быть без приказчика, коли полна лавка покупателей!
– Ну, коли так, я плакать буду… На всю квартиру плакать буду. Пусть соседи знают, что вы надо мной тиранствуете…
Акулина села на стул и, закрыв лицо руками, начала причитать.
– Меня обижают, а хозяева и заступиться за меня не хотят. Я сирота в здешнем месте… Женщина я сырая, слабая…
– Не вой, не вой ты, бога ради! Довольно… – махал руками Трифон Иванович.
– А сгоните завтра Андреяна?
– Да уж сгоню. Ну тебя…
– Голубчик, как я любить-то вас за это буду! А Пантелей приедет, вот вы его в приказчики и возьмете. Он человек торговый.
– Какой же торговый человек, коли в извоз ездил! Такие нам не годятся.
– Нет, он и яблоками торговал.
– А нам надо человека, который бы был к суровскому делу привычен.
– Научится.
– Нет уж, ты вздор не мели. Я уж наметил себе приказчика.
– А куда же я племяша-то дену? Нет, нет, чтобы уж взять мне племяша, чтобы уж взять Пантелея… Он парень шустрый, ходовой. Зачем же я его тогда выписывала-то?
– А кто тебя знает зачем! Ты бы еще всю деревню выписала.
– Так, так-то вы со мной… Обидчик…
Акулина заморгала глазами и наконец заплакала.
– Господи! Что же ты это со мной, Акулина, делаешь! – всплескивал руками Трифон Иванович. – Обещалась утешать меня за все мои блага, а сама только тревожишь. Ну, полно, полно… Не вой, не вой… Найдем мы и Пантелею место.
– Я хочу, чтобы он при мне жил…
– Да ведь еще не скоро приедет, а там видно будет. Ну оставь плакать… Ну чего ты! Как тебе не стыдно.
Акулина утирала рукавом слезы и говорила:
– Сами разобидите, а потом и стыдите… Трифон Иваныч… Я клюквенной пастилы хочу, – переменила вдруг она тон. – Пошлите за пастилой.
– Да посылай сама. Ведь кухарка есть.
– Я хочу, чтобы вы мне удружили.
– Эх!.. – крякнул Трифон Иванович и поплелся в кухню посылать Анисью за пастилой.
Когда он вернулся в комнаты, Акулина уж улыбалась.
– Милый! – говорила она, кладя ему руки на плечи и ласково смотря в глаза. – Как я вас люблю-то… А только вы меня не раздражайте, а предпочитайте, и тогда я вас еще больше любить буду.
XI. Нимфа карает и награждает
Было утро рождественского сочельника. Трифон Иванович только еще восстал от сна и, покрякивая, шмыгал туфлями по комнатам. На столе пыхтел самовар. Приказчики еще не уходили в лавку. В столовую вошел приказчик Андреян и поклонился хозяину.
– Что тебе? – спросил его Трифон Иванович.
– Акулина послала. Сказала, что вы требуете.
– Акулина! Сто раз вам повторять, что ли, чтоб вы не смели называть ее Акулиной! – закричал на него Трифон Иванович. – Акулина Степановна она для вас, а не Акулина. Сам я называю ее Акулиной Степановной, и вы должны так звать! Зачем она тебя прислала?
– Не могу знать-с.
Акулина уж и сама стояла в дверях.
– А затем, что вы мне обещали по шеям его прогнать, – ответила она и села на стул.
Трифона Ивановича всего передернуло.
– Ступай, матушка… Нечего тебе тут делать… – сказал он Акулине.
– А вот выдадите ему расчет да прогоните, так тогда и уйду.
Нужно было покориться. Трифон Иванович покраснел, пошамкал губами и, обратясь к приказчику, произнес:
– Увольняю я тебя… Прямо за непочтение увольняю. Не умеешь жить… Дрязги да свары… Смешки да зади ранья.
– Да когда же я вас, Трифон Иваныч…
– Еще бы ты посмел меня-то! Сейчас получишь расчет.
– Неужто, Трифон Иваныч, из-за этой самой кухарки, которая вас в руки забрала!
– Молчать! Сто раз вам было сказано, что она не кухарка.
– И пусть сегодня уходит, пусть сегодня, чтобы его духу не было! – заголосила Акулина.
– Молчать! Кто здесь хозяин? – вырвалось у Трифона Ивановича.
– Хозяин вы, да и я ведь теперь не обсевок в поле. Сами разными льстивыми словами сманили, сами уговаривали…
Акулина закапала слезами.
– Довольно, довольно, матушка… Ступай к себе в комнату. Я все сделаю.
– Скажите прежде при мне, чтобы он здесь сегодня не оставался, а шел на все четыре стороны, тогда я и уйду.
– Собирай, Андреян, свои пожитки и уходи. Сегодня же уходи. Не желаю я, чтобы у меня в доме на праздниках были смутьянства да ссоры.
– Да куда же я денусь на праздник-то, Трифон Иваныч? Эдакий у Бога завтра праздник…
– Найдешь место. По кабакам да по трактирам тебе места хватит, – пробормотала Акулина и вышла из комнаты.
Трифон Иванович взял книгу, свел счеты, отправился в спальню, вынес оттуда тощую пачку денег и, передавая ее Андреяну, сказал:
– Вот твой расчет… Тут твое зажитое… – Затем он опустил руку в карман халата, вынул оттуда красненькую бумажку и тихо прибавил: – А это тебе как бы на праздник… Возьми и спрячь… Праздник где-нибудь промотаешься, а потом я тебя откамердую Афанасию Петрову.
– Благодарим покорно, Трифон Иваныч… А только из-за смутьянки-бабы…
– Вон! – сделал повелительный жест рукой Трифон Иванович.
Приказчик исчез за дверью. Показалась Акулина. Она сияла улыбкой.
– Ну, вот за это спасибо, ну, вот за это благодарю! Ах, Трифон Иваныч, как после всего этого я вас любить буду, так просто ужасти, – проговорила она и хотела обнять его, но он отвернулся и сказал:
– Чего ты! Не понимаешь нешто, что сегодня сочельник и лизаться грех!
Трифон Иванович сел пить чай. Он хмурился и не смотрел на Акулину. Та села против него.
– Вот уж теперь и смутьянства будет меньше, – говорила она. – Одного выгнали, а другим это на нос зарубка, и они будут меня предпочитать. А вот теперь, которые ежели почтительные, тех побаловать надо и всякое им удовольствие за их ласковость… Вот, к примеру, наш Василий… Уж какой парень учтивый и ласковый! Ужасти какой ласковый… Вот ему выдайте теперь на праздник, на гулянку.
– Ну, уж это мое дело… – огрызнулся Трифон Иванович.
– А я хотела вас попросить, чтобы вы мне дали, а я ему передам.
– Так уж ты бы тогда шла в лавку да взаместо хозяина и за прилавок становилась.
– А что ж! Думаете, я не сумею? Очень чудесно сумею! Да и как ладно-то было бы! Вы в трактир чай пить, а я в лавке за прилавком… По крайности, тогда уж у вас ни копеечки бы не разворовали. Везде глаз.
– Ну, уж ты насчет этого, пожалуйста, отдумай! Никогда этому не бывать. Мало мне еще дома-то срамоты, так ты еще в лавку перетащить ее хочешь!
– Срамоты! А вы зачем льстивыми словами на срамоту-то соблазняли? Ах уж эти мужчины! Хуже их, кажись, на свете и твари нет! Сами соблазнят, а потом корят. Послушайте… Дайте-ка сейчас при мне Василию на праздник. «Это, мол, тебе за предпочитание Акулины Степановны». Малины ведь сушеной подарил нам…
– Не проси, Акулина, не проси… Все своим чередом совершится. Завтра утром поздравят меня приказчики с праздником, я им праздничную награду и дам.
– То, голубчик, само собой, а Василию за меня… За его учтивость и ласковость. Анисья! Подь-ка, милая, сюда! – кликнула Акулина кухарку.
– Чего ты кричишь? Что тебе? – спросил Трифон Иванович.
– А вот сейчас…
Вошла Анисья.
– Позови-ка, милая девушка, сейчас сюда нам Василия, – обратилась к ней Акулина. – Да так позови, чтобы потихоньку от других.
– Ну что же ты со мной делаешь, Акулина! – вскочил с места Трифон Иванович и заходил по комнате. – Не надо звать Василия.
– Ничего, ничего, Анисьюшка, зови. Хозяин это так только… Иди… И зачем это вы только, Трифон Иваныч, горячку порете! Коли человек Василий ласковый, то надо и его польстить лаской. А другие это себе на ус намотают и в понятиях будут. А коли все со мной будут ласковы, то будет у нас в доме тишь да гладь да божья благодать.
