Москва и мертвичи

Андрей Поляков

Москва и мертвичи

В «Москве и мертвичах» фантастическое отчасти иронично вплетено в реалии Москвы 2023 года. Роман пропитан духом и ритмом нынешней эпохи: и сюжетно, и на уровне деталей, и стилистически. Андрей Поляков проведет читателя по всей Москве, от «А» до «Я»: гости столицы углядят в этом путеводитель, москвичи узнают легкую улыбку на лице родного города, а мертвичи, возможно, удивятся интерпретации важных исторических событий. Как все было на самом деле, при чем тут московский пожар и Черный Кремль? Герои Андрея Полякова знают шокирующие ответы.

Денис Лукьянов, писатель, книжный обозреватель журнала «Юность», контент-менеджер ГК «ЛитРес»

Приготовьтесь: эта история обжигает, как горячий пар в бане. Держите книгу крепче, а если читаете её в метро, лучше не поднимайте глаза на сидящих напротив. Увлекательный роман, который определенно пощекочет вам нервишки!

Телеграм-канал «Книжный Лис»

Сотням километров московских улочек, что я истоптал, и Полине – за невероятную любовь к городу и знание его мельчайших деталей.

Москва вводится в план. Но чтобы создать новую Москву на месте старой, почти тысячу лет строившейся кусочками, где какой удобен для строителя, нужны особые, невиданные доселе силы…

Владимир Гиляровский. Москва и москвичи

Пролог

Я – это город.

Город – это я.

Поутру мое сердце, центр с его Бульварным и Садовым кольцами, сокращается, вбирая миллионы офисных работников, мигрантов и транзитных пассажиров, а потом расширяется, выстреливая их всех ближе к вечеру в поезда дальнего следования или спальные новостройки.

Человеческая масса, моя кровь, несется и пульсирует по проспектам-артериям и улочкам-сосудам, поддерживая жизнь в моем тысячелетнем теле. Иногда она забивает площади и образуются тромбы, тогда приходят другие люди, и кровь несется дальше.

Одни сосуды отмирают, другие проделывают себе путь в моем мясе городской застройки. Потоки крови снесли Сухареву башню, чьи фундаменты ждут своего часа под асфальтом, совсем покинули улочки Зарядья, ныне едва узнаваемые в контурах парка, и истощились в переулках за стеной Администрации президента у Китай-города.

Легкие, мои огромные леса и парки с деревьями, что достигают десятков метров в высоту, дают приют миллионам птиц и уставших горожан и не позволяют этому городу-курильщику окончательно задохнуться. А где-то в их зеленых глубинах кроется многолетняя инфекция – не значащиеся на картах захоронения наполеоновских солдат в Филях, незадокументированные радиоактивные свалки или стоящие посреди леса вентшахты правительственных линий метро у парка Победы.

Мозг? Я и сам не понимаю, где он. Скорее, где-то на юго-западе. Он и не особо нужен. В основном я сладко дремлю, подсматривая за всем одним полуприкрытым глазком, и расту, изредка беспокоемый наводнениями, пожарами или войнами. Что бы ни происходило – крови становится только больше и несется она все быстрее с каждым годом.

Иногда я созерцаю себя. Проношусь с утра легким могильным ветерком по подземельям Кремля, циркулирую августовской жарой по Кольцевой ветке метро, обрушиваюсь ливнем на особняки и заброшенные стройплощадки Хохловки, чьи переулки так свежо пахнут летом зеленью и хранят тайны за помутневшими окнами расселяемых коммуналок. Рыжим котом забираюсь на чердак дореволюционной постройки в Кадашах, где собирается секретное общество, затем скребу опавшей листвой по замурованным дверям без ручек в зданиях с фальшфасадами на Третьяковке. Я вею сквозняком через рассохшуюся деревянную раму госдачи, там еще живет статусная старушка с самоваром на комоде с белой тканой салфеткой. Взмываю и парю над Некрасовкой с ее молодой кровью, теку по кирпичному коллектору Неглинкой, вспоминая былую мощь, любопытным бездельником проскальзываю через закрывающиеся ворота в сталинские дворы и смотрю на кованные калитки без табличек и звонков.

И тогда, на мгновение, я вспоминаю кто я на самом деле.

Часть I. Прозрение

Глава I. Что такое МПД?

Агафья увернулась от очередной залетающей в переулок полицейской машины с включенными мигалками, прикурила красные «Мальборо» и продолжила разглядывать резную, с завитушками вывеску «Лавка Сандуновъ». Сегодня погода выдалась скверной, несмотря на лето, было что-то около десяти тепла, ветер рвал зонтики и верхушки деревьев, а с неба мерзко покапывало, поэтому приходилось то и дело убирать смокшуюся вороную челку с глаз. Очередная капля потушила сигарету, Агафья чертыхнулась и бросила ее под ноги, достала новую.

Сколько в Москве жила, ни разу сюда ноги не заносили. Известное место, исторические бани, действующие с 1808 года (как сказал «Яндекс»), пережившие Наполеона, декабристов, две революции, Первую и Вторую мировую, перестройку, девяностые и нулевые. Особенно нулевые, когда разгулялись аппетиты у бандитов и застройщиков.

Сюда ходили все: ее коллеги, старые, казалось, дореволюционные, деды, легализовавшаяся мафия и неотличимые от них чиновники, олигархи, поп-звезды, иностранцы, обычные горожане – и мужчины, и женщины – и их дети. Даже герои «Иронии судьбы» (фильм она терпеть не могла) тут были. Народные бани, где все были равны и где даже в девяностые, казалось, поддерживалось перемирие и не случилось ни одной громкой криминальной расправы, хотя захаживать сюда полюбили малиновые пиджаки. И теперь «зверское», как скоро напишут газетчики, убийство в центре столицы. «Что, Игнатова, слишком спокойный выдался последний год? Ну вот теперь будет экшен».

– Что, Игнатова, слишком спокойный был годик? Ну вот теперь попрыгаем, – продублировал ее мысль подкравшийся Хакимов.

– Марат, я тебе обещала, что когда-нибудь сломаю ноги за твои подкрадывания? – поинтересовалась она не оборачиваясь.

– Обещала, обещала, но ты ж меня любишь. Пошли?

– Сейчас, дай докурю. Внутри был?

– Был.

– Жесть, как описывали?

– Я такого не видел раньше. Просто пиздец.

– Молодой ты еще. Веди.

– Соседний переулок. Ты как не москвичка.

* * *

– Да… пиздец.

Старший следователь по особо важным делам Игнатова А. Л. повидала немало убийств и расправ за свою двенадцатилетнюю карьеру, но это было за гранью.

– Вариант, что он так сам перепарился, исключен? – спросила она, скорее, для собственного успокоения, у старающегося не блевануть управляющего.

– Да какое перепарился? Вы ж сами-то все видите. Как такое с самим собой-то можно сотворить? Ну если б он устроил перегрев и сердечко бы не выдержало, то он бы потерял сознание и сварился тут, как рак. А вы ж видите все. Его до смерти забили, почти кожу сняли.

– А ваши люди где были?

– Ну, они заходят проверять раз в пятнадцать-двадцать минут. Он тут один сидел, по словам банщика, похлестать не просил, температура слабенькая была.

– Хорошо, идите. Банщика допросили? – кинула она Хакимову, не отрываясь со странным восхищением от изучения жуткой сцены.

На банной лавке лежало месиво, когда-то бывшее Аркадием Водолазовым, немолодым преподавателем истории и почти неизвестным писателем. Как-то специально опознавать его не понадобилось – он был постоянным клиентом с абонементом. Труп лежал на массивном животе, вокруг, на расстоянии нескольких метров, все было забрызгано ошметками кожи, каплями поджарившейся крови и тысячами обрывков засохших листьев, тоже раскрашенных красным. Запотевшие раздавленные очки валялись под лавкой, а рядом с ногами примостилась кадка, в которую кинули пять стесанных до самых ветвей дорогих сандуновских веников. Там же лежал пакет с раздавленными чипсами. Кто вообще жрет в бане?

– Допросили. Алиби, его видели пять разных сотрудников и посетителей, когда это происходило. Он говорит, что ничего не слышал. Вообще никто ничего такого не слышал. В тот вечер было мало народу, но люди были, сидели с пивком и воблой неподалеку. Он говорит, что невозможно сделать с человеком такое за двадцать минут, даже если бы его впятером одновременно дубасили.

– Кто-то заходил-выходил?

– Нет, на входе по камерам проверили, а так тут один коридор, который ведет мимо сидевших с пивом граждан. Они бы заметили кого-то. Никто к нему не заходил.

– Ну и как это понимать? Тут что, секретный ход? Что за гребаная «Собака Баскервилей»?

Хакимов пожал плечами.

– Игнатова, пошли уж? Сколько можно на это смотреть? Судмедэксперты разберутся, сам он себя или в несколько рук его упарили.

Она вышла из парилки и вдохнула приятной прохлады, царившей в зале «высшего мужского разряда» с бассейном.

«Сандуны» поражали своим убранством, напоминая богатую дворянскую усадьбу дореволюционной поры. Колонны из желтого мрамора, уходящие в лазурные своды с золотыми барельефами, античные статуи и вазы, люстры высотой с потолок средней современной квартиры, изразцовые печи с резными сфинксами, канделябры и вычурные деревянные балконы с расписными потолками. Все это благолепие подчеркивало, что посетитель ступил в храм чистоты. И вот кто-то этот храм осквернил, а ей свезло искать богохульника.

– Надо поговорить с управляющим про ходы и раздобыть планы здания, – решила Агафья.

Они нашли все еще зеленого менеджера на одном из диванов.

– У вас есть планы здания?

– Есть. Зачем вам?

– «Пеструю ленту» смотрели?

– Что?

Изучение пожелтевших схем не дало никаких результатов. Комплекс зданий за его долгую историю неоднократно перестраивали, но никаких секретных ходов, лазов и застенных тоннелей с вентиляционными шахтами обнаружено не было. Да и стал бы их кто наносить на схему? Детальный осмотр места преступления, а Игнатова не сомневалась, что они имеют дело с убийством, тоже не принес плодов. Все было тщательно рассмотрено, простукано, исследовано на предмет тайных нажимных панелей или кнопок, но парилка с ее современной отделкой почти не оставляла шансов обнаружить какой-нибудь поворачивающийся камин или люк в полу. Это не Бейкер-стрит, а Хакимов не Ватсон. Блядство.

* * *

Несмотря на продолжительную работу в комитете, походы к судмедэкспертам в их холодные могильные чертоги оттягивала до последнего. Вот и сегодня, перед тем как заявиться к Сидельникову по поводу Водолазова, она некоторое время попрокрастинировала на уличной лавке, куря одну за одной и размышляя над доставшимся делом. «Зверское убийство в центре столицы» – вчера в Телеграм-каналы уже утекли фото из парилки (оторвать бы яйца этому сливающему), а сегодня об этом писал «Московский комсомолец». Ничего не сходилось.

Убийцы (убийц?) нет. Никто ничего не видел. Как зашел, как вышел, неясно, камеры и посетители ничего не зафиксировали. Сам убийца либо не из криминального мира, либо совсем отмороженный, ведь в банях всегда была нейтральная территория, а все разборки происходили за ее стенами. Ни одного свидетеля, у всех находившихся в «Сандунах» крепкое алиби. Чужих отпечатков на вениках миллион – баня-то общественная, толку от мешанины из тысяч пальцев – ноль. Убитый – какая-то мелкая сошка, непонятно кому нужный тихий интеллигент, судя по тому, что она успела прочитать в паре статей и его аккаунте в запрещенной соцсети.

А убийство громкое, явно показательное. Бизнес-разборки? Отвадить от бань посетителей и ударить по владельцам рублем? Но зачем тогда такая изощренная жестокость? Послать одним только владельцам понятный сигнал? Зачем на глазах у всех? «Надо будет с хозяевами переговорить», – поставила себе галочку Игнатова. Она нехотя поднялась и отправилась к Сидельникову.

Классический Слава и его владения. Сидит жрет фастфуд, а за стенкой трупы. Майка с патлатыми мужиками, из огромных наушников, делающих его похожим на Чебурашку, орет что-то, с трудом напоминающее музыку. И запах этот неживой и мерзкий, и бьющий по глазам свет, и стены с кондовой зеленой краской. Она тронула судмедэксперта за плечо.

– Нэнси Дрю! С новым таинственным делом! – осклабился небритый эскулап.

– Скучала по этому месту (нет).

Он подвинул Игнатовой грязную тарелку с сушками. Та поморщилась и мотнула головой.

– Агафья, почему не навещаешь старого друга? Только на трупы приходишь посмотреть.

– Агата. Я просила называть меня Агата. Ты хоть из подвала своего вылезай иногда. Там, наверху, знаешь, солнышко, люди ходят, пообедать приходи хоть раз в столовую, – она повышала голос, зная, что Слава немного глуховат от постоянно орущего в ушах говнорока.

– Люди там суетные. А тут тихие и спокойные, – ответил он без тени иронии.

– Короче, рада тебя видеть, но давай побыстрее с этим разберемся.

– А это будет очень быстро, дорогая. И ни хрена непонятно.

Он выкатил тело из хромированного бокса и скинул простыню. Замороженное месиво выглядело еще более отвратительно, чем разогретое. Слава картинно обвел рукой тело и поклонился.

– Первое: не мог он сам с собой этого сделать, ну ты это и сама понимаешь. Он бы в какой-то момент отключился от боли и потери крови, а тут его и после потери сознания продолжали хлестать до смерти. Второе: чтобы так забить человека, нужно его либо чем-то накачать, чтобы он не двигался, либо связать, либо держать за руки-ноги. Иначе будет вырываться, убегать, и характер следов ударов на это бы указывал.

– И?

– И ничего. Веществ никаких не обнаружено. Следов от веревок, наручников, рук, отпечатков – ничего нет. Мистика какая-то. То есть он сам лежал и не двигался. И молчал еще, раз никто ничего не слышал, а на лице тоже никаких следов нет, рот никто не затыкал.

– Есть вариант, что он перегрелся, потерял сознание, а потом с ним это сделали?

– За такой промежуток времени – вряд ли. Это ж все случилось минут за двадцать, ты говоришь? То есть это ему надо было посидеть, резко упариться до потери сознания, скажем, а это минимум минут десять надо, и это оставляет убийцам еще десять минут, чтоб его так обработать. А потом, я еще не успел сказать, он откусил сам себе кончик языка. После такого не поспишь.

– Орудия убийства – веники? Это могло быть что-то еще, не знаю, машина какая-то?

– Отличные веники, хорошие листья, качественная древесина, крошки от них повсюду. Его забили банными вениками.

– Ты сказал «убийцам»?

– Ага. Вырисовывается три вида следов. Два взрослых: один, словно здоровый мужик, который хлестал в полную силу, второй послабее, но все равно бил от души, возможно, это женщина. Либо же мужик бил второй рукой слабее, непонятно, но это маловероятно.

– А третий?

– А третий слабенький совсем. Я даже сначала не разглядел. Но это точно говорит о том, что хлеставших было как минимум двое, даю голову на отсечение.

– И если это другой человек, то что можешь сказать?

– Либо с больной рукой, либо старик, либо ребенок. Но я стараюсь об этом не думать. Я вообще не понимаю, как это можно сделать с человеком за такой период времени.

– Ребенок?

– Ребенок.

* * *

Игнатова неторопливо выпускала дым в окно старенькой «мазды» и ждала Хакимова. Это дело (теперь уже точно дело, на днях она запросила у прокурора возбудить уголовное) ей абсолютно не нравилось. Во-первых, оно грозило стать третьим в ее карьере висяком, во-вторых, за ним следила пресса, в-третьих, тут отчетливо прослеживалась какая-то чертовщина, от несостыковок в характере смерти Водолазова до невидимой семьи убийц-банщиков. Она тяжело вздохнула, снова затянулась, откинулась на подголовник и невидящим взглядом уставилась на подъезд дома, где жил убитый писатель. Где Хакимова носит?

С Хакимовым они работали уже несколько лет. И пару раз спали, впрочем, ничего серьезного быть у них не могло. Младший следователь был ловелас и любимец женщин, так что это, скорее, Агафья затаскивала его в постель (а один раз в машину), чтобы снять стресс после особо тяжелых дел. А вот по-человечески она его любила и была безмерно благодарна, ведь в самом начале совместной работы он спас ей жизнь. То дело тоже было с чертовщиной. Тогда поп в подмосковной деревеньке на берегу водохранилища утопил всю семью и исписал стены странными символами и фразой «он в глубине вод». Самого его так и не нашли, только рясу на берегу, зато расследование совершенно случайно вывело на проживавшего на соседней улице серийного убийцу с пятью женскими скелетами в подвале.

Агафья подпрыгнула от резкого звука.

– Не спать! Вдовушка ждет! – ехидно посоветовал барабанивший в стекло. Снова подкрался Хакимов.

– Твою-то мать. Ну прекращай, а? – простонала она, открывая дверь.

Водолазов с женой и котом (дети выросли и уехали за границу) жил в Солнцево в обычной позднесоветской панельной многоэтажке с синими полосками на фасаде. Подъезд номер три был в три слоя окрашен самыми дешевыми и вонючими коричневой и серой красками, входная дверь стояла глухая, металлическая, с обрывками нелегальной рекламы и предложениями снять квартиру. Домофон не работал, дверь была открыта настежь, консьержа в доме не было, а внутри темного подъезда стояло легкое амбре. Лифт встретил пассажиров разбитым зеркалом, прожженными кнопками и исписанными матюками стенами. Именно в таких условиях Водолазов писал о судьбах России и – предсказуемо – приходил к не очень утешительным выводам. Слегка поморщившись, Игнатова нажала на полурасплавленную кнопку тринадцатого этажа. Двери лифта затворились с протяжным лязгом.

Вдова Водолазова открыла минут через пять, после третьего звонка. Из-за приоткрытой двери невидяще, сквозь Игнатову с Хакимовым, уставилась пара заплаканных глаз.

– Виктория Борисовна?

– Вы тоже похоронные агенты? Я же сказала, уже нашла.

– Агата Игнатова, Следственный комитет, я вам звонила, – она продемонстрировала красную корочку.

– А… конечно. Заходите, – хозяйка сняла цепочку и впустила следователей. – Не разувайтесь.

Полноватая женщина средних лет явно горевала по мужу – опухшие от слез глаза с фиолетовыми синяками, голова немытая – волосы собраны в пучок, майка наизнанку. «Либо очень хорошо играет, либо к убийству никак непричастна», – отметила Игнатова. Она бегло осмотрела квартиру из прихожей. Как практически всегда в таких ситуациях, – в скромной трешке царил полумрак с завешенными зеркалами и занавешенными окнами. И легкий запах забвения. Где-то мяукнул кот.

– Виктория Борисовна, можно осмотреть комнату Аркадия Станиславовича? У него был свой кабинет?

– Да, переделали из детской. Сюда.

Крошечная комнатка оказалась завалена журналами, книгами и стопками печатных и исписанных от руки листов. Часть макулатуры была складирована прямо на полу, и Игнатовой пришлось переступить через нагромождение бумаг, чтобы зайти в кабинет Водолазова. Интерьер очень скромный – старинный советский комод, продавленный серый диван с дырками от сигарет и пятнами от кофе да дешевый письменный стол. На нем древний ноутбук, печатная машинка и еще куча блокнотов, ежедневников, бумаг, листочков с заметками и какими-то схемами, журналы и перекидной календарь за позапрошлый год.

– Он очень старомодный в вопросе работы был, Аркадий Станиславович. На машинке все печатал. Мы даже студентам платили, чтобы они тексты в компьютер перегоняли, – отозвалась вдова. – А еще очень строгий был в отношении кабинета, ничего трогать мне тут не позволял. Даже убираться запрещал. Я тут так ничего и не трогала с момента… – она всхлипнула.

Игнатова принялась осматривать стол. Какой-то единой темы в нагромождениях не прослеживалось – вперемешку лежали энциклопедии по истории, литературные журналы, книги по политике и философии. Взгляд Игнатовой отметил свежий литературный номер глянцевого «Сноба», «Царствование Александра I» и «Славянскую мифологию». Судя по каракулям на листочках, автор усиленно работал над схемой взаимодействия персонажей сразу в нескольких произведениях. Бесполезная информация.

Бумажка с паролем была наклеена прямо на ноутбук.

– Виктория Борисовна, это мы забираем, – она передала компьютер Хакимову.

– Скажите, а над чем последним он работал? Что он вообще писал? – прервал свое молчание Марат.

– Пойдемте на кухню. Хочу сесть.

Вдова предложила им по чашке кофе, тяжело опустилась на деревянный табурет, подперла щеку рукой и вернулась к разговору с терпеливо ждущими следователями.

– Он про историю много писал. Он же преподавал в РГГУ. Специализировался на царской России, послепетровской. Поэтому писал много научных работ исторических, их ценили в ученом сообществе. Вот с его литературными делами похуже все было. Как ни старался, залезть во всю эту писательскую тусовку у него не получалось. Его печатали, конечно, маленькими тиражами. Но писательская слава не приходила.

– А о чем книги-то были? – отставила чашку Игнатова.

– Ну вот было несколько исторических романов. Что-то там про эпоху покорения Сибири, потом про сыщика. Я не читала особо, честно говоря, хотя врала, что читала. Мне не нравилось. А он, к счастью, в работу меня не вовлекал и не допрашивал… Значит, пара романов про этого, Пандорина. Потом что-то фантастическое пытался выдать. Эта книга у него хуже всего продалась. Он долго ругался ходил и что-то про «литературное гетто» все говорил, мол, не ценит писательская тусовка фантастов. Потом про Вторую мировую и Сталина что-то написал. Вот эта книга у него хорошо разошлась. И деньги какие-то приличные он заработал. Но он тоже плевался, говорил, что написал коммерческую дребедень, а люди и рады ее раскупать. Ну и вот последнее, что писал, какую-то страшилку, как я поняла. Нетипично для него.

– А у него были враги?

– Да какие враги, бог с вами. Он бесконфликтный был, бесхарактерный даже иногда, я бы сказала. Я с ним временами ругалась, чтоб он жесткость проявил, а он только улыбался и отступал в сложных ситуациях…

– А вот вы про деньги сказали, – перебил Хакимов, – он мог кому-то задолжать, допустим? Что там за большие деньги на книжке про Вторую мировую заработал?

– Вы знаете, какие гонорары писательские? Ну, тысяч сто он заработал на бестселлере. Мы в Сочи съездили.

– Он мог кому-то крупно задолжать?

– Да у нас денег-то толком никогда не водилось. Его университетская зарплата, мои частные курсы математики, дети иногда деньги присылали. Вообще, почему вы меня про это спрашиваете?

– Виктория Борисовна, у нас есть основания полагать, что его могли убить, – призналась Игнатова. – Это не несчастный случай. Характер смерти… в общем, скорее всего, это не несчастный случай, как вам сначала сказали на опознании.

Вдова потрясенно уставилась на следователей.

– Это что, шутка?

– К сожалению, нет. Мы пытаемся понять, кому и как он мог перейти дорогу.

– Это просто смешно. Кто мог захотеть убить Аркашу? За что?!

– Это мы и пытаемся выяснить. Скажите, вы враждовали с какой-нибудь семьей? Может, с ребенком?

Руки вдовы задрожали.

– Ну подождите… как убили… я же сказала, у него никогда не было врагов… И никаких семей я не знаю, у всех дети давно выросли.

Она ударилась в рыдания.

Хакимов и Игнатова переглянулись.

– Мы пойдем, Виктория Борисовна. Соболезнуем вашей утрате. Будем держать вас в курсе расследования.

Уже собравшись выходить, Агафья, повинуясь интуиции, развернулась, взяла вдову за плечи, чтобы немного привести в себя, и спросила:

– Последнее, что писал, страшилка, говорите?

– Да… сейчас. Подождите, – она быстро скрылась в кабинете писателя и вернулась со стопкой рукописных и печатных листов и небольшой черной книжкой. – Вот, возьмите. Это что он написать успел. Насколько я знаю. Может, как-то пригодится в расследовании. А книжку эту все время перечитывал, когда над своей работал.

Игнатова поблагодарила и переступила порог квартиры. Уже в лифте она посмотрела, что ей сунули в руки. На черной обложке с закосом под старославянский шрифт было выведено багряное название: «Энциклопедия русской демонологии».

* * *

Агафья пришла домой рано, разговор со вдовой ее вымотал. К себе она вернулась на метро, бросив машину у работы, – желания стоять в вечерних пробках на пути в Некрасовку не было. По идее, прогулка от станции подземки до дома через многочисленные парковые и детские игровые зоны должна была ее успокоить, но не в этот раз. Липкое ощущение безысходности висяка не покидало и почти физически ощутимо давило на плечи.

Она хлопнула дверью своей студии и бессильно сползла на пол по стене. Так она и уснула в прихожей и спала, пока не подпрыгнула от входящего звонка. Хакимов. Агафья сбросила, попросила написать ей текстом в Телеграме, после чего поплелась в душ. На часах было уже за десять вечера, голова после позднего сна была ватная, ноги немного не слушались. Горячие струи воды придали Игнатовой капельку сил. Она наспех побрила ноги, все равно за окном десять градусов и их никто не увидит, и, наскоро вытершись, отправилась на кухню заваривать чай. После чего взяла телефон, чтобы поинтересоваться, чего же хотел Хакимов.