Стеклодув

– Встретил на днях брата твоего. Он сказал, ты опять разбила сердце очередного ухажера.

– Да было бы что там бить, – я наморщила нос. – Он эмоциональное бревно, не понимает ничего важного. Вот так спокойно не просидит и минуты, то захрапит, то вскочит, потому что скучно ему, видите ли. Говорит, вся эта красота природы банальна, и я слишком её преувеличиваю.

– Нда-а-а, – насмешливо протянул Ян, достав пакет с табаком и с неудовольствием обнаружив, что тот кончился. Ян курил исключительно тот табак, который сам выращивал и сушил, с глубоким презрением относясь ко всем прочим продуктам табачной индустрии. – Снова не состоялась великая любовь, как неожиданно. Это уже третий непонимающий за год?

Это был четвертый. Когда появился первый, Ян на правах названного старшего брата очень беспокоился, ко второму отнесся уже спокойнее, а позже вообще начал смотреть на этих бедолаг снисходительно. При встрече с последним Ян дружески похлопал его по плечу со словами, что, если тому придется меня задушить, он поймет.

– Но они действительно все… странные. Правда! Они не хотят даже попытаться увидеть то, что вижу я, вообразить красивый и огромный мир. Считают и себя и меня песчинками в пустыне, которые не способны ни отличиться, ни достичь чего-то важного. От этого непонимания мне скучно и грустно.

Ян сел.

– Лося, это ты странная, а не они. Ты влюбляешься, а потом разочаровываешься, потому что не можешь переделать человека под свой вкус. Может, твой мир и красив, но с чего ты взяла, что кто-то обязан понимать это? Люди, как и ты, каждый день строят жизнь вокруг себя, возвышая в ней одно и приуменьшая другое на основе своих чувств и желаний, и невзирая на справедливость своих решений. Правда каждого из нас – только в нашей голове, а видеть мир другого человека – это значит принимать его истины. Это слишком тяжело. Ты можешь распахнуть перед человеком двери в свой мир – яркий и прекрасный, где жизнь летит, бурлит, где даже самое малое имеет свою неповторимость. Ты можешь сказать, что он достаточно удивителен, чтобы увидеть все это, чтобы понять, потому что искренне так считаешь. Но он, скорее всего, не поверит тебе. Потому что люди привыкли верить только своей собственной правде. И он предпочтет остаться в своем мирке, даже если он темный и скучный, он предпочтет верить в то, что он – один из миллиардов таких же людей, способных только к потреблению. Он скажет, что удивительность – это само собой разумеющееся в человеке, что не стоит придавать этому значение, что такая уникальность создает массовость. И, послушай, самое обидное – тебе придется это принять и оставить его таким, потому что если ты не сделаешь этого, то не будешь ничем отличаться от него самого. Так что попытка открыть кому-то глаза – это всегда плевок в душу, прежде всего, самому себе.

Ян умел говорить потрясающе поэтично, и я безумно любила эту его способность. Я, проворно перебирая пальцами, сплетала стебли одуванчиков и думала о гениях, особенно о гениях искусства. О тех, кого не принимали, а спустя века восхищались. Я думала о том, чем мы с ним отличаемся от всех остальных людей и за что нам такая участь.

– А как же художники, писатели, музыканты… все эти люди, миры которых мы знаем и любим. Они меняют людей?

– Ну, конечно. Я думаю, искусство – универсальный язык для общения человеческих душ. Однако пробиться через твердолобость и приоткрыть завесу сказочного мира для других может лишь очень верный себе человек. Он должен бесстрашно открывать свою душу, чтобы тронуть чужую. Созидатели служат другим людям больше, чем кто бы то ни был. Они, можно сказать, в большей мере родились в рабстве у самих себя, чем любой, обреченный на потребление, и этим сами спасаются, – на какое-то время он задумался и я, воспользовавшись паузой, водрузила ему на голову цветочную корону. – Я думаю, что однажды могу перестать разводить лошадей или вести ферму. Может, я захочу стать врачом или юристом. Но стоит мне прекратить трогать чужие чувства, делать свои стекляшки – и моя жизнь перестанет иметь всякую ценность. Потому что только это по-настоящему зависящий от меня вклад, только это дает мне ощущение, что я занимаюсь чем-то необходимым, чем-то, на что по-настоящему способен.

Мои пальцы замерли, я подняла голову и окинула взглядом пейзаж, пытаясь представить, как далеко течет эта река и насколько широко раскидывается лес. И что это за люди, которые, быть может, тоже любят на них смотреть, где и как они живут.

– Ян, но мы не сможем изменить мир. Я не смогу спасти от смерти всех, кто о ней думает, а ты не сможешь излечить каждую страдающую душу, как бы тебе не хотелось.

– Я и не хочу изменить весь мир. Я хочу изменить только тот маленький его кусочек, который есть вокруг меня. Понимаешь? – он внимательно поглядел на меня и поднялся. – Пошли, скоро стемнеет.

Я боком сползла со стула и надела на себя второй венок, все мои ладони были в желтой пыльце. Ян привел лошадей, и я хмуро уставилась на Атома, который стоял перед хозяином и, по-моему, собирался откусить одуванчик с его головного убора. Проверив ремни и погладив коня, Ян одним махом вскочил в седло.

– Поехали обратно по дороге. Мне ещё надо теплицы закрыть и лошадей загнать.

– Поехали, – я с трудом забралась на спину слишком высокой для меня кобылы, придерживая венок. – А, да, знаешь ещё что. У меня скоро выпускной, и, пожалуйста, ты мог бы прийти туда… не так, – я наморщила лоб, обводя взглядом мятую и выпачканную в траве и земле одежду. Ян саркастично поднял бровь.

– Сделаю все, что смогу, но ничего не обещаю.

– И, Ян, там будут мои родители. Они совсем перестали ладить, и… ты мог бы, пожалуйста… ну, посмотреть, что можно с этим сделать? Это очень важно.

– Ладно, посмотрю, – и он пришпорил Атома, поскакав вперед.

3

Я повернулась левым боком, потом правым, потом снова левым. Ещё раз подтянула колготки и нервно почесала запястье вокруг маминого серебряного браслета, расправила кружево на юбке.

– Ты выглядишь… слишком строго, – четырнадцатилетний брат стоял в дверях моей комнаты и наблюдал за тщетными попытками себе понравиться. Я сильно потянула вниз черное платье, пытаясь хоть на сантиметр его удлинить.

– Если бы можно было пойти в джинсах, я бы выглядела веселее, – я старательно накрасила губы темно-бардовой помадой и повернулась к нему. – Ну, что скажешь?

– Будто ты позавтракала чьей-то кровью. Пошли, мы опаздываем.

Я вздохнула, последний раз посмотрела в зеркало и вышла из комнаты. Филя ещё раз критично меня оглядел и молча двинулся следом. Мама в светло-голубом платье перемещалась по дому со скоростью света, стараясь ничего не забыть. Папа на кухне смотрел новости, перед ним на столе лежал огромный букет. За утро они не сказали друг другу ни слова.

– Дети, быстрей, обуваемся. Леся, возьми букет. Филя, проверь батарею в фотоаппарате. Нам срочно нужно выезжать, – мама раздавала указания прямо на ходу.

– Машина открыта, Лесечка, вы можете садиться, – папа выключил телевизор.

Так они общались уже целый месяц – обращаясь только к нам или в пустоту, и почти никогда – друг к другу. Раньше они часто ссорились, и я считала это большой проблемой, пока однажды не поняла – настоящая проблема – это когда людям не хочется даже ругаться.

– Мам, где Ян? – я открыла дверь и нервно оглядела маленький двор, в котором не было ни одной машины, кроме нашей. – Он должен меня отвезти.

– Солнышко, он звонил, пока ты была в ванной, сказал, что опаздывает и приедет прямо в школу. Садись, поедешь с нами, ничего страшного.

Мы с Филей угрюмо переглянулись, никому их нас не хотелось сидеть в одной машине с родителями. Ян прекрасно об этом знал, и во мне кипело желание его придушить.

Всю дорогу мы слушали тишину, которая заглушала даже орущее радио. В школьном дворе одноклассницы, похожие на фарфоровых кукол, со слащавыми улыбками отвешивали комплименты моему платью и уверяли в своем нежелании расставаться. «Господи, когда же я уже больше никогда вас не увижу», – думала я, молча кивая и понимая, что с учетом размеров нашего городка – никогда. С тех пор как Алиса свела счеты с жизнью, я смогла завести только одного нового друга, которого действительно можно было так назвать – Кука, и то только потому, что мы часто виделись в мастерской Яна.

Я вертела головой, пытаясь понять, где он сейчас может быть. Кук учился на класс младше и был обычным веселым парнем, одержимым двумя вещами – языками и путешествиями. Его мало увлекали дела семейной овощной фермы, зато он по памяти мог нарисовать карту мира с почти всеми её странами и их столицами. Его тянуло туда, в города-муравейники и на бескрайние побережья, где он сможет целыми днями говорить на трех языках, которые он учил каждую свободную минуту. И хотя Кук являлся счастливым обладателем обычного имени Денис, прозвище мы ему дали с верой в то, что однажды он тоже откроет миру какую-нибудь Америку, даже если очень маленькую. Когда его светлая кудрявая шевелюра, венчавшая худое вытянутое лицо, вынырнула из толпы, я уже стояла рядом со своей классной руководительницей, слушая её последние наставления, и просто помахала Куку рукой. Он радостно помахал в ответ.

С остальным подростковым социумом общение оставалось поверхностным – мы общались в школе, на каких-то праздниках и случайных подработках. К кому-то я иногда ходила в гости, меня звали на вечеринки, но настоящая дружба больше не складывалась. Будто бы на мне появилось ещё одно клеймо, кроме того, что я уже и так носила от рождения. Так что, кроме пары одноклассниц, мне некому было сегодня сказать, что я очень жалею о нашем расставании.

Вручение дипломов началось с опозданием почти на полчаса. Мы стояли посреди школьного двора цветной шеренгой, окруженные плотным кольцом учителей, родителей и друзей, и все они смотрели на нас. Я, словно прожигаемая десятками глаз, чувствовала себя черной кляксой на радужном листе. В голове звучали несколько слабых голосов, размышляющих о неуемном и конечном течении жизни, но из-за большого скопления народа я не могла определить, кому они принадлежат и пыталась отвлечься, шаря глазами по людям в поисках моего брата и Яна. Наконец, я увидела их, Филя стоял рядом с родителями, а Ян пробирался к ним через толпу, на ходу радостно размахивая рукой. На нем была серая рубашка и черные брюки, и даже галстук – правда, он был не завязан на шее, а просто перекинут через неё. В эту минуту я вдруг неожиданно для себя осознала, как мы выросли. Высокая широкоплечая фигура Яна больше никому не внушала желания потягаться с ним в драке. Угольно-черные волосы, смуглое лицо, высокие скулы, добрый и внимательный взгляд, бархатный низкий голос сделали из него настоящего мужчину. Только ноги за годы, проведенные в седле, стали немного колесом.

Добравшись до моих родителей, Ян поздоровался за руку с отцом и братом, а мама тут же начала что-то говорить. Церемония длилась долго, и все время, за исключением того момента, когда мне пришлось под аплодисменты прошагать через весь двор за аттестатом и вернуться обратно, я наблюдала за своей семьей. Ян долго разговаривал с мамой, в процессе они даже постепенно удалялись в сторону, я видела, как её лицо становилось то слишком спокойным, то очень печальным, и как Ян, изредка беря слово, задавал ей вопросы. Затем они вернулись на прежнее место, и Ян понемногу разговорился с отцом, потом они вдруг махнули мне и начали пробираться к выходу со двора. Мои родители любили Яна, и, хотя он был старше меня всего на три года, относились к нему скорее как к своему ровеснику, чем моему. Наши отцы хорошо дружили, и мне казалось, что после его смерти Ян стал будто бы заменой. Такой же темноволосый, спокойный и мудрый, только младше. Но я никогда не спрашивала, волнует ли его это.

– Мама! Филя! – я отпихивала людей, пытаясь догнать светло-голубое пятно, маячащее в толпе.

– Леся! – мама схватила меня за руку, и мы вырвались из толкучки на свободное место. – Ты подарила цветы классной руководительнице?

– Подарила. Где Папа и Ян?

– Вон там, – Филя указал в сторону школьного крыльца. Ян сидел на высоких перилах и курил, а папа стоял перед ним, что-то рассказывая и глядя в нашу сторону. Заметив, что я смотрю, он замахал рукой.

Мы подошли. Ян спрыгнул с перил, взял букет белых хризантем, лежавший рядом на высоком крыльце, и шагнул навстречу, широко улыбаясь и зажав в зубах сигарету.

– Олеся, я торжественно поздравляю тебя с окончанием школы! – он протянул мне цветы. – Я даже прилично оделся, и, если хочешь, можешь сама завязать эту удавку на моей шее, потому что я не умею.

– Класс, спасибо, – я выдернула из его рта самокрутку и выбросила за перила, а потом, схватив цветы, радостно повисла на шее. Ян всегда очень крепко меня обнимал, и от него сладко пахло медом и табаком. Сейчас он так приподнял меня, что даже носки туфель не касались асфальта.

До чего же я была счастлива в этот миг, полная сомнений в себе и страхов перед огромной жизнью, я верила, что все проблемы решаемы. Из жизни уходила целая эпоха, это казалось мне безумно страшным и радостным, ведь я не видела ничего, кроме этих стен. И, главное, я очень боялась, что мир не оправдает мои надежды, что он так и не сможет заставить меня захотеть жить. Все казалось прелюдией к чему-то грядущему и настоящему. К чему-то, что вот-вот должно было случиться и изменить не только мою жизнь, но и меня саму.

____________________________

Время подбиралось к семи утра, солнце уже встало, и утренняя свежесть возвещала о начале, как все твердили, «взрослой» жизни. Я сидела на лавочке перед самым приличным рестораном города и созерцала пустую дорогу перед собой. Небольшой грузовичок Яна медленно вырулил из-за поворота и остановился напротив. Я нетвердо подошла к нему, забралась в кабину и тут же громко икнула.

– О-о-о, – протянул Ян, бросив на меня быстрый взгляд, – кто-то хорошо погулял?

– Я уже почти протрезвела. У тебя есть водичка?

– На, – Ян достал из-под сиденья бутылку и протянул мне. Я сделала пару больших глотков и снова икнула. Мне хотелось о чем-то его спросить, но мысли ворочались медленно и лениво, мы проехали молча больше половины дороги, прежде чем я вспомнила.

– Ты поговорил с моими родителями?

– Поговорил.

– Ну? И как? Ты поможешь им?

Ян на ходу открыл портсигар с последней самокруткой и закурил, а потом неожиданно свернул в сторону от моей улицы.

– Сделаем кружок, хорошее утро.

– Ян!

Он вздохнул, быстро посмотрел на меня, потом снова уставился на дорогу.

– Я думаю, что не могу им помочь, Лося. Мне очень жаль, но твои родители ведут себя так не потому, что находятся под влиянием какой-то определенной сильной эмоции. Они просто давно друг друга не любят, вот и все.

– Но… если дать им какое-нибудь чувство, симпатию друг к другу, может быть, они полюбят снова? – я внимательно следила за его лицом, наматывая длинную прядь каштановых волос себе на узкий точеный нос.

– Может быть, но они не хотят этого.

– Не хотят?

– Нет. Они устали друг от друга и хотят другой жизни, других чувств. Так бывает, я не могу навязать им чувство, в котором они не нуждаются. Прости.

Я не вполне понимала, как работает его способность. Никто, кроме меня, не знал о ней, но каждого человека, на чувства которого Ян собирался воздействовать, он незаметно и осторожно спрашивал о согласии. Все происходило медленно и мягко, люди получали в подарок или за символическую цену стеклянную игрушку, а за несколько часов или дней после этого их чувства менялись. Некоторые устанавливали связь между этими событиями, но всё списывали на «прирожденный психотерапевтический дар того парня». Да и когда душа приходит в состояние покоя, мало кто задумывается, почему это произошло.

Мы затормозили около моего дома, я представляла эту тишину и редкие фразы родителей, и к горлу подступали слезы.

– Ян, пожалуйста, ты можешь хотя бы попробовать? Это же не кто-нибудь, а я моя семья, они и тебя тоже любят. Я не могу так больше жить, это невыносимо. Пожалуйста!

– Ты уже взрослая, может быть, скоро у тебя появится и своя семья. Ты должна позволить им сделать такой выбор, какой им нужен.

– Но они не понимают, нас это тоже касается! Мы с Филей живем в этом доме как в царстве нелюбви, и она там везде, понимаешь, везде! Даже когда они целыми днями орали это было лучше! – По моим щекам уже во всю ползли слезы. – Филипп все время только и говорит о том, что хочет сбежать. Мать по ночам тайком пьет и с головой ушла в работу, она и так никогда не была с нами особенно ласковой, а теперь ей окончательно плевать! А отец просто приходит домой как можно позже, а уходит как можно раньше, потому что ему не хочется здесь быть! Как я смогу оставить Филю с ними, он и так растет как сорняк в поле, когда я была в его возрасте, между родителями еще оставалась хоть маленькая капля любви!

– Лося… – Ян протянул руку, чтобы обнять меня, но я её оттолкнула.

– А ты! Ты можешь что-то исправить, повлиять на них, но тебе проще ничего не делать! Ты не понимаешь, ты никогда не жил так, твои родители умерли, но они оба любили тебя! Когда я выхожу из дома, то ощущаю себя ошибкой природы, которая должна умереть – потому что слышу, как люди думают о смерти и ничего не могу поделать с этим, а когда возвращаюсь домой, всё ещё хуже, потому что мои родители умудрились вырастить двух детей, не научившись любить ни их, ни друг друга. А тебе все равно на это, ты не хочешь пытаться сделать что-то слишком сложное!

Я выскочила из машины, громко хлопнув дверцей, и побежала к крыльцу. Ян что-то крикнул мне вслед, но я быстро отперла дверь и заскочила в дом, размазывая по щекам слезы. Сидя на полу в прихожей, я слышала, как на дороге ещё несколько минут тарахтел грузовик, и только потом уехал. Дом спал, но вдруг из комнаты Фили высунулась его голова со всклоченными темно-каштановыми волосами, осмотрела зареванную меня и снова исчезла. Я всхлипнула и тихо побрела к себе в спальню.

4

Они сказали нам спустя почти две недели, в пятницу. Папа появился утром, последние два дня он не ночевал дома. Филя видел, как он уехал, но мы не знали куда. Когда я спустилась завтракать, они с Толстым Бычком сидели на диване у нас в гостиной, эти двое были давними приятелями, хотя их разница в возрасте составляла лет десять.

– Лесечка! Доброе утро, – сказал папа.

– Доброе утро, – ответила я и покосилась на уставившегося на меня Толстого Бычка. – Здрасьте.

– Леся, слушай, Аркадий Аркадьевич собирается расширять свою мясную лавку в городе и приглашает тебя поработать у него продавцом. Я знаю, ты уже устроилась на овощную ферму, но лавка ближе к дому и тебе не придется целыми днями копаться в земле.

– Жалованьем не обделю, голубушка, дела хорошо идут. Ты девочка стала совсем большая, ответственная. – Толстый Бычок смотрел на меня, прищурив глаза, и его лицо походило на свиную моську.

– Нет, спасибо, – я развернулась, чтобы уйти.

– Лесечка, подумай! – тут же сказал папа. – На это место многие хотят.

– Ну, так возьмите кого-нибудь из них. А я предпочту копаться в земле, чем быть причастной к смерти животных.

И я ушла на кухню, гордо закрыв за собой дверь. Мои родители были отличными врачами, они не понимали моего нежелания последовать их примеру, но уважали его. А я, всю свою жизнь слушая захлебывающиеся страхом смерти мысли их пациентов, мечтала только об одном – никогда и близко не подходить к больницам. Мне предоставили год на определение своего дальнейшего жизненного пути, и пока я устроилась работать на ферму к семье Кука, кем-то вроде разнорабочего. Мне нужно было высаживать саженцы, иногда собирать и упаковывать овощи. Ничего сложного, за исключением того, что делать это всю жизнь я точно не хотела, а чем заняться в дальнейшем – не представляла. Решение этой проблемы представлялось особенно сложным, потому что большую часть времени мою голову занимали мысли о смерти, и силы уходили в основном на то, чтобы для начала просто перестать думать об этом.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.