Социальные и правовые аспекты постпенитенциарного контроля

Само лишение свободы также детерминирует остроту проблемы, заключая в себе внутреннее противоречие, известное как «парадокс тюрьмы». Этот феномен проявляется двояко: для одних осужденных отбывание лишения свободы становится «шоковой терапией» и действительно заставляет пересмотреть взгляды на жизнь, ценностные установки; на других же оказывает прямо противоположный эффект, способствуя повышению градуса антиобщественного поведения осужденного. В ряде случаев отмечается, что места лишения свободы становятся «школами преступлений», в которых осужденные, находясь в условиях изоляции от общества, невольно, а иногда и целенаправленно обучаются у более опытных «коллег» преступным навыкам, традициям антиобщественного поведения18. Особенно это актуально для осужденных впервые и направленных для отбывания наказания в воспитательные колонии. По данным В. А. Авдеева, из числа несовершеннолетних на момент совершения преступления лишь каждый пятый обладал определенным антиобщественным опытом, тогда как после отбывания наказания в воспитательной колонии примерно 80 % осужденных становятся носителями асоциальных взглядов19.

А. П. Детков отмечает, что «места лишения свободы как социальная среда диалектически противоречива по своей природе. Будучи необходимым и позитивным инструментом регулирования общественных отношений и выполняя функции общей и частной превенции, уголовное наказание в виде лишения свободы при его исполнении способно порождать у осужденных определенные негативные последствия социально-психологического и психиатрического ряда»20. Г. Ф. Хохряков, проанализировав на обширном социологическом материале воздействие исправительного учреждения на осужденного, пришел к выводу, что отбывающим лишение свободы присущи перманентные состояния страха, опасения, тревоги, которые сопровождаются подозрительностью, беспокойством, возбудимостью, раздражительностью, подавленностью, недоверчивостью, пассивностью в принятии решений21. Следствием такого постоянного тяжелого психического состояния является его переход в разряд необратимых изменений психики. По данным НИИ ФСИН, доля осужденных к лишению свободы мужчин с психическими расстройствами поведения составила 10,5 % от общего количества осужденных22, тогда как общее число лиц с психическими расстройствами по стране по данным 2013–2014 гг. не превышает 4,6 %23.

Сфера проявления негативных последствий не ограничивается только социально-психологической, но также заметно отражается в социокультурной области в виде специфической «тюремной» субкультуры. Как справедливо отмечает В. М. Анисимков, «объективно наивысшая десоциализация личности правонарушителя предопределяется сроком его пребывания в своеобразном, отверженном состоянии и степенью самоизоляции…, то есть делинквентная подкультура интенсивно развивается и поддерживается, как правило, в низших слоях общества и в среде осужденных, отбывающих наказание в исправительных учреждениях»24. Такое явление в европейской и американской пенологии получило название «призонизация». Данный термин был введен в научный оборот Дональдом Клеммером для обозначения естественного ассимиляционного процесса, происходящего в тюрьмах, вследствие которого осужденные перенимают в большей или меньшей степени манеры, традиции, обычаи и общую культуру тюрьмы25. В дальнейшем словом «призонизация» стали обозначать все негативные социально-психологические последствия пребывания осужденного в условиях изоляции от общества26.

Социальные последствия лишения свободы могут проявляться не только в форме призонизации, но также являться результатом отторжения обществом освободившегося из мест лишения свободы. А. М. Яковлев еще в 1964 г. писал, что освободившийся из мест лишения свободы «может встретить недоверчивое, настороженное, а иногда и резко отрицательное отношение со стороны окружающих»27. Такое отношение, имеющее место и в настоящее время, вполне объяснимо и связано с моральным осуждением совершившего преступления, стремлением оградить себя от возможных рецидивных преступлений и других неблагоприятных факторов. «Но, если такое отношение продолжается бесконечно долго, вопреки доказанному исправлению осужденного, оно перерастает в несправедливость, может озлобить освобожденного и содействовать рецидиву с его стороны»28. Осужденный может возвратиться к нормальной жизни в обществе только посредством социальной адаптации. Непринятие соответствующих мер по социальной адаптации неизбежно приводит к тому, что освободившийся становится изгоем и стремится вернуться в ставшую привычной криминальную среду. Эта обратная сторона лишения свободы российским законодательством полностью игнорируется.

Б. Н. Алмазов, исследуя маргинализацию человека, обращает внимание на то, что «в этой среде (в среде уголовной субкультуры. – Д. С.) отличительным признаком выступает не враждебность к обществу, а равнодушие к тому, чем оно живет29». Он также отмечает, что ««блатные» не прилагают каких-то специальных усилий для привлечения в свои ряды новичков, а тем более для их воспитания», люди с комплексом изгоя «сами липнут к носителям «правильного закона», а если таковых нет, то по наитию создают подобную социальную конструкцию, а затем уже совершенствуются в условиях «зоны», попасть в которую не особо-то и боятся, а по возвращении оттуда (обретении свободы) еще долго адаптируются к «оковам просвещенья»»30. Таким образом, задача социального контроля заключается не только в необходимости обезопасить общество от повторных преступлений, но и оказать помощь как в бытовом и трудовом устройстве, так и в преодолении барьера, неизбежно возникающего вследствие отбывания зачастую длительных сроков лишения свободы.

Ежегодно в России освобождается из мест лишения свободы около 250000 человек, из них около 100000 – условно-досрочно31. Может ли общество навешивать ярлык изгоя на все возрастающее количество людей, совершавших преступления и отбывавших наказание? Как уже было показано, такое отделение нарушивших уголовные запреты членов общества будет приводить к количественному их нарастанию и качественным изменения внутри группы изгоев. Для небольшой группы людей изгнание нарушающего социальный запрет – вполне обычная форма реакции на такое поведение. Непринятие бывших осужденных обществом или группами людей изжить сложно или даже практически невозможно. П. А. Сорокин писал, что «в ответ на акты запрещенные мы реагируем в форме переживаний и актов вражды, недружелюбия и ненависти по адресу его субъекта; в нас самопроизвольно возникает желание отпарировать его незаконное нарушение и отомстить ему за его попытку»32. Такое неприятие для бывшего осужденного конкретизируется в следующих формах: 1) значительные затруднения в восстановлении социальных связей; 2) сложности при трудоустройстве; 3) атмосфера недоверия, настороженности, а иногда и враждебности; 4) ощущение своего более низкого социального статуса, неравенства с другими членами общества. Датский исследователь Торстен Колинд пришел к выводу, что возвращение бывшего осужденного, стремящегося к нормальной, законопослушной жизни, подчиняется социальным правилам «обусловленного принятия»: бывшие осужденные должны показать свою готовность к такой жизни33. При этом «социальный механизм контроля, встроенный в «обусловленное принятие», также содержит скрытую угрозу отторжения изгнания из «нормального общества»»34. Осужденный, вынужденный каждым действием доказывать свое исправление, находится в затруднительном положении. Другой стороной «обусловленного принятия» является то, что к бывшему осужденному предъявляются заведомо завышенные требования в части правопослушного поведения, отношения к исполнению социальных обязанностей и т. д. Малейший промах, ошибка человека будут восприняты обусловленно принявшими данного человека как отражение криминального прошлого.

Приведенные формы реакции общества на возвращение бывшего осужденного (от полного непринятия до обусловленного принятия) делают невозможной самостоятельную социальную адаптацию этого человека. Без помощи со стороны государства, местного самоуправления, общественных объединений возвращение освобожденного из мест лишения свободы проблематично. Такое содействие целесообразно осуществлять в рамках постпенитенциарного контроля. В ряде случаев государство следует социальной тенденции отторжения бывших осужденных, что формирует особые пути контроля, это можно увидеть на примере англо-саксонских стран. Противоречие между стремлением общества отделить от себя совершивших преступления и важностью процесса возврата бывших осужденных к нормальной жизни, думается, будет долгое время определять систему постпенитенциарного контроля не только в России, но и в других странах.

Непрекращающийся рост постпенитенциарного рецидива, также обусловливающий необходимость создания и развития постпенитенциарного контроля, тесно связан с приведенными выше факторами и отчасти является их главным следствием. А. П. Детков, анализируя показатели эффективности государственной политики в сфере исполнения уголовных наказаний, пришел к обоснованному выводу, что «есть основания говорить о кризисе уголовного наказания как основного способа борьбы с рецидивной преступностью, явно недостаточной эффективности специальной превенции»35. Главным негативным последствием нереализованности цели превенции в отношении осужденных является рецидив. Постпенитенциарный рецидив чрезвычайно опасен. Во-первых, в подавляющем большинстве случаев он связан с тем, что ранее отбывавший лишение свободы осужденный теряет страх перед данным видом наказания, исправительная колония становится для него привычной, знакомой средой, а коллектив осужденных – естественным социальным окружением. Следствием этого является утрата восприятия лишения свободы как строгого наказания, превентивное начало данной санкции теряет свое значение, если не полностью, то в значительной степени. Во-вторых, социальные и криминальные связи, приобретенные за время отбывания наказания, сохраняются и после освобождения из мест лишения свободы, что опять же способствует совершению данным лицом новых преступлений.

Уровень постпенитенциарного рецидива является одним из наиболее адекватных показателей эффективности применяемых санкций. Нельзя не согласиться с мнением, высказанным М. Д. Шаргородским: «Для того чтобы рецидив мог служить критерием эффективности наказания, учитывать его следует иначе, чем это делаем в большинстве случаев. Процент рецидивистов среди всех осужденных имеет значение и необходим при понимании структуры преступности…, но он малопоказателен для общего анализа эффективности наказания» 36. Таким образом, для оценки распространенности постпенитенциарного рецидива недостаточно одних лишь статистических данных, тем более, что они не содержат отдельного учета в разрезе данного вида рецидивных преступлений. Между тем цифры официальных данных МВД однозначно свидетельствуют о росте количества повторных преступлений, что является внешним фактором, обусловливающим необходимость принятия дополнительных мер противодействия рецидивной преступности. Данные за 2002–2014 гг.37 демонстрируют непрекращающийся рост удельного веса ранее судимых среди общего количества выявленных лиц, совершивших преступления. В 2002 г. таких лиц было 20,8 %, в 2008 г. 23,8 %, а в 2014 г. 30,7 %. Другой статистический показатель – удельный вес ранее совершавших преступления среди общего количества лиц, расследование преступлений в отношении которых окончено, – дает еще более впечатляющий показатель роста: 2003 г. 27,7 %, 2008 г. 30,4 %, 2011 г. 40,7 %, 2013 г. 49,4 %, в 2014 г. 53,7 %. Данные ФСИН показывают другую закономерность. При общем сокращении числа осужденных впервые (с 356334 чел. в 2002 г. до 201101 чел. в 2014 г.) и во второй раз (с 204 079 чел. в 2002 г. до 142 172 чел. в 2014 г.)38, наблюдается резкий рост осужденных три и более раз – со 125 729 чел. в 2004 г. до 207 860 чел. в 2014 г. 39

Одни статистические данные не позволяют сделать обоснованный вывод о реальном уровне постпенитенциарного рецидива, в особенности при его исследовании в зависимости от вида совершенного преступления; вида исправительного учреждения, где отбывалось предыдущее наказание в виде лишения свободы, времени, в течение которого было совершено следующее преступление. Более того в Российской Федерации сегодня не существует специальной системы учета рецидивных преступлений, в том числе и постпенитенциарных. В. В. Городнянская приводит следующие данные об общем уровне рецидива (в течение трех лет после освобождения): при освобождении из исправительных колоний общего режима – 55 %, при освобождении из исправительных колоний строгого режима – 29,6 %40.

В целях изучения характеристик постпенитенциарного рецидива автором в 2012–2014 гг. было проведено обобщение данных личных дел осужденных, в отношении которых судом установлен рецидив, отбывающих наказание в виде лишения свободы в исправительных колониях строгого (400 чел.) и общего режима (200 чел.), расположенных на территории Алтайского края и Свердловской области. В рамках исследования сопоставлялась информация обо всех предыдущих и текущей судимостях. Информация о предыдущих судимостях собиралась из материалов личного дела, а при их недостаточности – через запрос данных ИЦ УМВД. Специфика примененной методики не позволяет сделать вывод об уровне распространения рецидива, так как в расчет брались дела только ранее судимых лиц (т. е. уровень постпенитенциарного рецидива среди них составлял 100 %). Однако по результатам проведенной работы было выявлено, что уровень рецидива среди освобожденных из исправительных колоний общего режима значительно выше (58 %), чем аналогичный показатель среди освободившихся из исправительных колоний строгого режима (27,3 %)41. Большой интерес представляют сведения о специальном рецидиве. Наиболее рецидивоопасные преступления – корыстные. Так, по кражам общий уровень специального рецидива составляет 64,5 %, по грабежу – 71,2 %, по разбою – 69 %. По половым преступлениям против несовершеннолетних – 18 %, по преступлениям, связанным с незаконным оборотом наркотических и психотропных веществ, – 44 %. По другим видам преступных деяний уровень специального рецидива относительно невысок.

Отдельно анализировался период времени, в течение которого совершалось новое преступление после освобождения. В большинстве случаев (64 %) новое преступление имело место в течение 18 месяцев после освобождения. По корыстным преступлениям большинство преступлений (72 %) было совершено в течение первых 9 месяцев после освобождения. Приведенные данные исследования по личным делам осужденных, отбывающих наказание на территории Свердловской области, в целом соотносятся с результатами, полученными другими авторами по материалам иных регионов и на основании собственных методов проведения (В. В. Городнянская42 и Е. А. Тохова43). Это обстоятельство позволяет с большой вероятностью оценить показатели постпенитенциарного рецидива как достоверно отражающие уровень реального распространения данного явления и его основные характеристики.

Повторные преступления совершаются не только после отбытия полного срока назначенного судом наказания, но и в течение не отбытой части наказания при досрочном освобождении. По данным восьмой специальной переписи осужденных к лишению свободы в Российской Федерации (2009), 3,6 %44 от общего числа осужденных мужчин, отбывающих данный вид наказания, осуждены за совершение преступления в течение не отбытой части наказания при условно-досрочном освобождении. С учетом того, что условно-досрочно освобождаются ежегодно порядка 12–20 % всех осужденных, уровень рецидива среди данной категории освобожденных чрезвычайно высок. Если оценить общее количество лиц, ранее условно-досрочно освобождавшихся от отбывания лишения свободы, среди отбывающих данный вид наказания, то показатель будет еще выше. Так, среди осужденных женщин, таких лиц будет 12 %, а среди осужденных мужчин – 20,2 %45.

По информации Л. В. Чуприной, около 50 % всех освобожденных условно-досрочно вновь совершают новые преступления, при этом в течение испытательного срока – около половины от всех совершивших46. При условно-досрочном освобождении из колонии общего режима рецидив составляет 46 %, из колонии строгого режима – 51 % (среди условно-досрочно освобожденных, осужденных за особо тяжкое преступление и не отбывавших ранее лишение свободы – 17,4 %); при этом повышенной рецидивоопасностью при условно-досрочном освобождении отличаются ненасильственные тайные корыстные имущественные преступления (показатель рецидива составил 59 % при условно-досрочном освобождении из исправительных колоний общего режима, 69,7 % – строгого режима), и насильственные открытые корыстные имущественные преступления (рецидив – 53,6 % при условно-досрочном освобождении из исправительных колоний общего режима, 58,7 % – строгого режима).

Если отбросить негативный фактор наследия ГУЛАГа, с аналогичными проблемами сталкивается абсолютное большинство развитых стран, так же, как и Россия, широко применяющих лишение свободы. Ученые-криминологи обращают внимание на возрастающую год от года проблему падения эффективности уголовной санкции. Например, китайский криминолог Хэ Бинсун на IV сессии международного форума «Преступность и уголовное право в эпоху глобализации» (2012 г.) отметил, что «теории уголовного наказания формировались и развивались в рамках исторического процесса и являются продуктом соответствующей исторической эпохи. Несмотря на то, что традиционные теории наказания (включая абсолютные теории наказания, относительные теории наказания и синтетические теории наказания) являлись продуктами прошлого и играли роль в стимулировании и историческом развитии теорий уголовного наказания, вместе с вхождением человечества в новую историческую эпоху, так называемую эпоху глобализации, они будут постепенно исчезать и в конечном счете изживут себя»47.

Определенное разочарование в существующей системе наказаний привело к поиску обоснованных эмпирическими данными новых средств, методов, путей и программ. Емкой характеристикой их результатов стала фраза американского исследователя Роберта Мартинсона: «Ничего не работает»48. Обществом были испробованы все возможные программы исправления, обращения, «лечения» в отношении преступников, но уровень рецидива тем не менее оставался без изменений. «С некоторыми отдельными исключениями, все реабилитационные попытки не дали никакого ощутимого влияния на уровень рецидива»49. Следствием доктрины «ничто не работает» стали призывы возврата контроля в его разных ипостасях в центр уголовной ответственности. Эти идеи эволюционировали в концепцию усиления частной превенции, которая была положена в основу реформирования пенитенциарных систем многих стран мира. Концепция предполагает уменьшение объема возмездия и увеличение контрольной составляющей. С одной стороны, усиление контроля свидетельствует о неспособности исправить преступника, стремлении путем внешних ограничений, угроз и запретов лишить такого человека самой возможности совершения преступления, тогда как внутренние побуждения человека, его нравственная основа останутся без изменения. В определенной степени такой подход основывается на доктрине «неисправимого преступника». П. В. Тепляшин, рассматривая возрастание роли контроля в системе исполнения наказаний, отмечает, что «для уголовной юстиции второй половины ХХ столетия оказалось очевидным, что многие преступники не поддаются ни нравственному, ни юридическому исправлению»50. Согласно этой доктрине, к такому преступнику бессмысленно применять меры исправительного воздействия, которые не будут иметь никакого эффекта. С другой стороны, контроль имеет в сравнении с исправлением более реалистичную и достижимую цель: если мы не можем воздействовать на систему ценностей преступника, то должны остановить его путем увеличения контроля за его деятельностью. И. В. Шмаров разделял социальный контроль, осуществляемый в сфере профилактики правонарушений, на два вида: превентивный социальный контроль в отношении лиц, поведение которых может свидетельствовать об их повышенной общественной опасности, и последующий социальный контроль в форме реакции на неправомерное поведение51. Соглашаясь с приведенным мнением, отметим, что указанные два вида социального контроля в сфере профилактики правонарушений имеют различную природу. Превентивный контроль лишен репрессивности, то есть он направлен на недопущение отклонений, предполагает определенную трансформацию личности («контроль-помощь»), тогда как последующий контроль имеет выраженный характер возмездия за совершенное деяние («контроль-возмездие»). «Контроль-помощь» приближается по своему восприятию к наиболее действенным в обществе формам контроля – домашнее, религиозное, дружеское наставление. Исследования, проведенные в американской и европейской пенитенциарной науке еще в 1970-е гг., доказали, что усиление такого контроля52 обычно приводит к положительным результатам53. Без излишней репрессии контроль должен формировать систему мер удержания, достаточных для внешнего воздействия на поведение человека. Таким образом, возвращение контроля в разных формах в условиях «усталости» лишения свободы кажется для многих ученых и практиков панацеей, что повышает градус интереса к теме постпенитенциарного контроля. Усиление контроля, сопровождаемое сохранением исправления (как средства достижения частной превенции) и оказанием осужденному социальной помощи, позволит сформировать действенный механизм, позволяющий сделать более эффективной частную превенцию в российской правовой системе. При этом достижение цели частной превенции будет переноситься не только на пенитенциарный, но и на постпенитенциарный этап. Данное обстоятельство делает постпенитенциарный контроль, обусловленный приведенными выше тремя факторами, не только важным, но и одним из главных звеньев противодействия преступности. Хотя постпенитенциарный контроль в своем современном виде существует сравнительно небольшой исторический промежуток, а его непосредственная история связана с развитием тюрем и других учреждений изоляции от общества, сама идея контроля за отдельными лицами возникла в очень древнее время, что существенно отразилось на формировании института постпенитенциарного контроля.

§ 2. История развития института постпенитенциарного контроля в российском праве

Становление постпенитенциарного контроля тесно связано с эволюцией наказания в виде лишения свободы. До начала XVIII века тюрьма была преимущественно местом заточения, и ее задачей было лишь изолировать осужденного. С развитием идеи о нравственном наставлении, перевоспитании и исправлении осужденного в тюрьме лишение свободы стало наполняться качественно иным содержанием. Но позитивные ожидания первого реформирования лишения свободы не оправдались в полном объеме. Иеремия Бентам обратил внимание на то, что тюрьма может иметь и «обратную сторону», становясь рассадником злодеяния, своеобразной школой обучения преступной морали и низложения всякой добродетели54. Рецидивы преступлений среди освобождавшихся из мест лишения свободы обусловили необходимость наблюдения за отбывшими наказание. Такое наблюдение и стало первой формой собственно постпенитенциарного контроля.

О. В. Филимонов связывал историю возникновения постпенитенциарного контроля также с развитием испытательной системы ссылки55, которая заключалась в освобождении от наказания осужденного к каторжным работам или лишению свободы с определением его места жительства в местности, преимущественно малолюдной, для создания поселений по типу колоний (например, освоение британцами Австралии56, Россией – Сибири и Дальнего Востока). Однако глубинные корни генезиса постпенитенциарного контроля кроются в присущем человеческому обществу стремлении выделить, обозначить или изолировать нарушителя социальной нормы.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.