Полная версия
Эпидемия
Евгений Лукин
Эпидемия
© Оформление: ООО «Феникс», 2023
© Текст: Евгений Лукин, 2023
© Иллюстрации: Игорь Приходкин, 2023
© В оформлении обложки использованы иллюстрации по лицензии Shutterstock.com
Рядовой Леший
Глава 1
Приняли мы с Лёхой Лешим второй самосвал, прилегли на мелкий теплый щебень, раскурили одну «приму» на двоих. Лежим, смотрим в небо. В азиатское, серое от зноя небо.
– А знаешь, – задумчиво признался он вдруг, – я ведь и впрямь леший…
Шел 1974 год. Смартфонов в ту пору еще не изобрели, библиотеки в дивизионе не было, телевизор «деды» нам после отбоя смотреть запрещали, вот и приходилось развлекать друг друга небылицами. Роль рассказчика обычно доставалась мне. Лёха – тот больше молчал да слушал. А тут, глянь, и сам до байки дозрел!
– Нечистая сила, что ли? – понимающе ухмыльнулся я.
– Ага…
– Как же тебя в армию забрали? Или теперь и леших гребут?
– Да тут, видишь, какое дело… – сказал он, покряхтев. – Подстерегли меня однажды двое наших…
– Каких это ваших?
– Н-ну… леших…
– Та-ак… И что?
– Отметелили, связали и бросили. Прямо там, на опушке…
Я докурил по-честному до половины и отдал сигарету Лёхе.
– Вот суки! – посочувствовал я. – А с чего это они?
Ответил не сразу, затянулся неспешно пару раз.
– Да я у них салабоном считался. Ста лет еще не исполнилось…
– Гляди-ка! Выходит, в лесу тоже дедовщина?
– А то нет, что ли? – хмуро отозвался он. – Связали, оставили… День лежу, второй лежу…
– Погоди, не выбрасывай! – всполошился я. – Там еще затяжки на две!
Вынул из панамы иголку, отобрал чинарик, наколол его сбоку (пальцами-то уже не ухватишь), поднес ко рту.
– Лежу, – повторил Лёха еще мрачнее. – Ну все, конец мне, думаю…
Последняя затяжка опалила губы.
– Погоди, – перебил я, стряхнув с иголки огонек и отправив ее на место. – Как это конец? Лешие разве не бессмертны?
– Да так, знаешь… Если обездвижить надолго, деревенеть начнет, усыхать…
– Окаменелостью, что ли, станет?
– Нет. Не окаменелостью. Корягой. Я ж говорю: деревенеет…
– Насовсем, или…
– Бывает, что и насовсем.
С невольным уважением покосился я на рядового Лешего. Не ожидал я от него столь грандиозной, а главное, столь подробной и достоверной залепухи.
Честно сказать, в карантине он казался мне обычным деревенским валенком. А потом, когда нас уже в дивизион распределили, – то ли привык я к нему, то ли сам Лёха схватывал все на лету, но и речь у него стала посложнее, и фантазия, как видим, разгулялась. Ну да с кем поведешься…
– Так чем дело кончилось?
– Повезло мне! Смотрю: идет через опушку парень. Грустный такой, башка стрижена… Окликнул я его. Помоги, говорю, добрый человек, развяжи… Что хочешь для тебя за это сделаю!
– А он?
– Спрашивает: ты кто? Леший, говорю. А он мне: да нет, это я Леший.
– Та-ак…
– Ну фамилия у него была – Леший!
– Да я понял. Развязал он тебя?
– Развязал. Теперь, говорю, проси что хочешь. А у него, слышь, глазенки вспыхнули. Отслужи, говорит, за меня в армии! Я, конечно, прибалдел сперва, потом прикинул, думаю: ну а что? Два года – это ж не двадцать пять лет! Это раньше при царе четвертак служили. Скорчил его морду, забрал паспорт – и на призывной пункт. Так вот сюда и попал…
– Лёха… – выговорил я с восхищением. – Слушай, Лёха… Как дембельнешься, начинай романы писать. Большие деньги заработаешь… Нет, кроме шуток…
Тут я заметил, что рядовой Леший не слушает. Вернее, слушает, но не меня.
– Лежи не двигайся, – тихо предостерег он.
Я приподнялся на локте и оглядел окрестности. Чуткий Лёха, как всегда, не ошибся: со стороны радиотехнической батареи к нам приближалась опасность в лице рядового Горкуши. Сапоги у рядового гармоникой, рукава закатаны по локоть, бляха ремня сияет в области детородных органов, тулья панамы промята на ковбойский манер.
Я встал. Не на вытяжку, понятно (это уж было бы чересчур), но и оставаться в горизонтальном положении также не стоило.
– Ну не падлы, а? – плаксиво вопросил рядовой Горкуша, подойдя вплотную и устремив на меня синие горькие – под стать фамилии – глаза.
– Так точно! – отрапортовал я. – Падлы, товарищ старослужащий!
А сам все ломал голову: почему это он до сих пор не обратил внимания на лежащего рядом Лёху?
– «Дедушку»! – трагически вскричал рядовой Горкуша. – «Дедушку» во внутренний наряд! Дневальным! На тумбочку! Со штык-ножом!.. Это что?
– Бардак, товарищ старослужащий!
– Кровь пьют шлангами! Хрящ за мясо не считают!
– Так падлы же!.. – истово поддакнул я.
И смягчился рядовой Горкуша, подобрел.
– Ну ты все понял, да? – уточнил он на всякий случай.
Полагаю, выражение глубокого искреннего горя оттиснулось на моих чертах вполне убедительно.
– Так точно, понял! А заменить не смогу. Заступаю в караул. Первый раз.
Рядовой Горкуша был потрясен услышанным. Даже снял зачем-то панаму. Костлявый, кадыкастый, бледный, какой-то весь вывихнутый, стриженный под ноль… Огляделся в поисках другой жертвы. Но нет, никого не видать. Кругом поросшие верблюжьей колючкой унылые серо-зеленые бугры, да белеет вдали бетон пятого капонира.
– А где этот… Леший?
Я осторожно покосился на Лёху. Тот лежал неподвижно и смотрел на меня. «Молчи», – прочел я в его глазах.
– Был здесь… – осторожно соврал я. Впрочем, почему соврал? Действительно ведь был здесь. И есть.
– А теперь где?
В недоумении я развел руками:
– Лопата – вот…
Лопата валялась в полуметре от Лёхи.
– Найду – дыню вставлю, – кровожадно пообещал Горкуша. – Поперек!
Нахлобучил панаму и двинулся сердито-расхлябанной походкой в сторону стартовой батареи. Рядового Лешего он там, разумеется, не встретит. А значит, стоять на тумбочке со штык-ножом суждено рядовому Клепикову – он сейчас возле курилки верблюжью колючку вырубает.
Лёха тем временем шевельнулся.
– Говорил же: лежи не двигайся… – упрекнул он.
– Как это ты?..
– Молча!
– Да я заметил, что молча… Ты что, глаза отводить умеешь?
Лёха вздохнул:
– Когда-то умел…
– Эх ни хрена себе! А сейчас это что было?
– А сейчас, видишь, замереть пришлось. Вот если бы в лесу… Там хоть пляши – никто не заметит. А тут чуть шевельнулся – вмиг углядят!
– То есть в лесу, значит, попроще…
– Ну а как же!
– А ты не из цыган, Лёх?
– Из леших я…
Тут со стороны солдатского городка подкатил третий самосвал – и взялись мы снова за лопаты.
* * *С этого дня мы с Лёхой как бы поменялись ролями: уж больно показалась мне интересной эта наша новая игра в лешего. Я спрашивал – он отвечал. Я его ловил на вранье, а он выкручивался. И выкручивался, доложу я вам, виртуозно.
Следовало, правда, выбирать для таких бесед место и время. А то, помню, перепугали однажды чуть не до полоумия «шнурка»-узбека из нашего призыва. Послушал он нас, послушал, потом вскочил с груды только что разгруженного щебня и жалобно закричал:
– Д-дураки!..
И кинулся прочь.
С тех пор поостереглись. Если и развлекались подобным образом, то наедине, без лишних ушей.
– Значит, говоришь, скорчил ты его морду… И сейчас тоже корчишь?
– Да как тебе сказать… Привык за два месяца. Вроде приросла…
– Ладно! А кого-нибудь другого скорчить – слабó? Рядового Горкушу, к примеру…
– Ну его на фиг! – По-моему, Лёха даже содрогнулся слегка, представив такую попытку.
– Хорошо, не Горкушу… – поспешил исправиться я. – Меня давай.
– Я что, за всех служить подряжался? – вспылил он. – Мне вон одного Лёхи Лешего за глаза хватает!
– Нет, ну я ж не прошу тебя в самом деле прикинуться! Я спрашиваю: можешь или нет?
– Да хрен его теперь разберет… – отвечал мне с тоской рядовой Леший. – Иногда кажется: совсем разучился. После карантина напрочь все отшибло. Даже пробовать боязно…
– А вообще трудно служить? – сочувственно спросил я.
– А то сам не знаешь!
Забаву пришлось прервать. Дверь столовой открылась, и вошел старшина Лень. Оглядел столы с перевернутыми лавками на них.
– Не понял!.. – взмыл его звонкий зловеще-ликующий голос. – Это что за пол такой? Вы его мыли, нет?
– Два раза перемывали, товарищ старшина!
– Хреново перемывали! Тряпку в зубы – и вперед!
Вышел.
Пол взбрызнули и протерли. Главное – что? Главное, чтобы линолеум влажный был и блестел.
Вот в казарме, когда дневалишь, там сложнее. Собственно, казармой нам служил старый ангар с четырьмя рядами шконок, финской дизельной печкой и черно-белым ламповым телевизором на сваренной из арматурин подставке. А самое грустное – полы в ангаре были бетонные. Вымоешь разок с хлоркой – и кожа на пальцах становится, как у девочки, тонкая и прозрачная.
– Лёх, – продолжал допытываться я, – а какой ты на самом деле был? В лесу…
– Да какой хочешь! – буркнул он. – Без разницы…
– Ага… – пробормотал я, соображая. – То есть в кого пожелаешь, в того и перекинешься… А сила откуда? Деревья, небось, помогали?
– Да в основном деревья…
– А у нас тут, значит, ни деревца… Одна верблюжья колючка, так?
– Так…
– Нет, но перед казармой-то – акации!
– А толку? Они ж тоже на территории!
– Понял… То есть нужны не просто деревья, а гражданские деревья?
– Н-ну… в общем… да.
– Погоди! А за территорией? Там же колхозные виноградники, сады… Тоже ведь растительность! Или это не то?
– Может, и то… – уныло ответил он. – А как туда попадешь?
– Через дырку.
– А «деды» узнáют?
Да, верно… Пока не отслужил хотя бы полгода, о дырке и думать забудь. Высокое право на самоволку надо еще выстрадать.
* * *Случай нам представился всего пару дней спустя. Сидели в курилке перед ангаром и при этом, обратите внимание, не курили, что в глазах окружающих равнозначно уклонению от исполнения воинских обязанностей. Невесть откуда возник смутно знакомый старлей.
– Вы двое, – определил он и направился в сторону КПП.
Мы, понятно, последовали за ним.
– Со мной, – бросил он дежурному.
Так впервые за два месяца мы оказались «на гражданке».
Достигли поворота и увидели заглохший невоенный грузовичок с какой-то подержанной мебелью в кузове. Поднажали втроем, подтолкнули. Грузовичок завелся, зафырчал. Старлей тут же забрался в кабину к шоферу и уже из окошка сообщил:
– Свободны. Долóжитесь на КПП.
И подумали мы: а почему бы нам не дать крюкá и не пройти через виноградник?
Ах какой это был виноградник! Дамские пальчики вполне мужского размера. Кисловат еще, правда, но сойдет. Я подумал и сорвал гроздь – поменьше, чтобы успеть слопать все по дороге. Лёха последовал моему примеру.
– Ну и как? – осведомился я, гурманствуя. – Способствует растительность?
– Чему?
– Способностям!
Рядовой Леший хотел ответить, но не успел – нарвались мы с ним на приключение. Из-за шпалеры вышел навстречу нам смуглый юноша в тюбетейке и с берданкой за плечом.
– Замер! – негромко скомандовал Лёха – и я замер.
Сторож моргнул и отшатнулся, уставившись туда, где только что стояли два мародера в военной форме, а теперь вот взяли вдруг да исчезли. Потом скинул с плеча свою одностволку и принялся озираться. Я, честно сказать, струхнул. Сейчас пальнет куда попало… А ну как в нас!
Рядовой Леший медленно поднял руку, опустил, всмотрелся в испуганно мечущиеся карие глаза, потом повернулся ко мне и, кивнув, двинулся в обход ошарашенного туземца. Я, понятно, за ним.
– Гляди-ка… – подивился Лёха, когда мы, выбравшись на бетонку, перевели дыхание. – И вправду ведь способствует…
– Кто?
– Растительность…
У меня, признаюсь, екнуло под ложечкой. Тут уже, простите, не игра, тут уже чертовщина какая-то начинается. К счастью, вспомнилась читанная когда-то статейка об уличном гипнозе. Все-таки, наверное, Лёха из цыган – там у них в таборе, по слухам, еще и не такое проделывают. Да и фамилия какая-то вроде цыганская…
Глава 2
Да наверняка цыган! Уже на следующее утро подпитавшийся от гражданской растительности рядовой Леший начал, попросту говоря, наглеть. Скажем, по команде «подъем» положено одеться и занять свое место в строю за сорок пять секунд. Так вот, надо было видеть, с какой теперь солидной обстоятельностью экипируется мой друг Лёха. «Деды» и те уже построились, поверка вовсю идет, а он еще только верхнюю пуговицу застегивает. Неспешно этак…
Жутковатое, между прочим, зрелище. Одно дело, согласитесь, отвести глаза рядовому Горкуше или там сторожу с берданкой, но чтобы всей казарме…
И главное, никто ничего не замечает! Кроме меня.
Кстати, а почему? Почему я Лёхины проделки вижу, а остальные – словно ослепли? Спросил его об этом.
– Могу и тебя обморочить, – невозмутимо предложил он. – А надо?
Да нет, пожалуй, не надо.
– Слышь, Лёх! А если б ты его обманул?
– Кого?
– Ну того, кто тебя развязал! Взял бы и не пошел в армию…
– Ну так… Уговорились же!
– И что?
Задумался Лёха.
– Нет, ну… – неуверенно начал он. – Узнáют – слава пойдет…
– Кто узнает? Другие лешие?
– Ну да…
– Так они уж тебя и так отметелили, связали… чуть корягой не сделали!.. Чего терять-то?
Совсем смешался Лёха. Но опять-таки вывернулся.
– Нет, – решительно сказал он. – Совестно как-то… Он меня выручил, а я вдруг… Нет. Да и Родине долг отдать…
Услышав про долг Родине, я не выдержал и заржал, причем долго не мог остановиться.
По-моему, Лёха обиделся.
* * *А потом выпал на нас майор Карапыш, замполит дивизиона. Портрета его я здесь приводить не буду, поскольку портрет в точности соответствовал фамилии. Карапыш – он и есть Карапыш.
Хотя нет, вру. Никак это не могло случиться потом. Случилось это как раз перед нашей вылазкой в виноградники. Поймал нас политрук на плацу, поставил по стойке «смирно» – и приступил к перевоспитанию. Зловеще, с присвистом:
– Вы что творите? Ваши отцы кровь на войне проливали, а вы тут религиозную пропаганду разводите! Кто из вас леший?
Какая ж это, интересно, сука стукнула? Не иначе тот «шнурок»-узбек.
– Я, товарищ майор!
Ошалел Карапыш. Не ожидал он столь прямого, а главное – бесстыдно-го ответа. Видя, как начальство хватает воздух ртом, я сообразил, что мы рискуем лишиться нашего замполита, и пришел на выручку:
– Фамилия у него такая, товарищ майор! Леший.
Лёха поспешно полез в нагрудный карман френчика и предъявил в доказательство военный билет.
Карапыш ошалел повторно.
А на следующий день мы, как я уже рассказывал, посетили колхозные виноградники – и больше к Лёхе политрук не цеплялся ни разу.
Зато прицепился однажды ко мне. Конечно! Коли не владеешь уличным гипнозом, всяк норовит обидеть…
– Надо нарисовать плакат, – поставил он меня перед фактом.
– Товарищ майор, я не умею.
– Нет такого слова в армии – «не умею». Какое у вас образование?
– Незаконченное высшее, товарищ майор!
– В школе преподавали?
– Так точно, товарищ майор! В сельской.
– Ну вот! А чего ж вы тогда?
У меня был только один выход, и я им воспользовался: решил выполнить работу хуже некуда. Старался как мог. Клянусь, даже из-под кисти Остапа Ибрагимовича Бендера не выползало ничего более уродливого: буквы кренились в обе стороны, наезжали друг на друга и тут же разбегались навсегда. Для вящей убедительности текст изобиловал помарками, кляксами и грубыми орфографическими ошибками. Я бы даже сказал, цинично грубыми.
– Ну вот! – жизнерадостно вскричал майор Карапыш, увидев мое творение. – А говорил: «не умею»!
И приказал повесить это убоище на стенд.
* * *Проснулся я, как всегда, минут за пять до утренней побудки, только вот с ощущением смутного беспокойства. Лежал, не шевелясь, под простыней и тревожно прислушивался к себе. А уж когда дневальный гаркнул подъем и рядовой Леший, вопреки обыкновению, наравне со всеми скатился с койки, кинулся к своей тумбочке и принялся судорожно влезать в штанины, я окончательно осознал, что день нам предстоит необычный и непростой.
В строй мы с Лёхой стали одновременно.
– Чего это ты? – тихо спросил я.
– Не знаю, – с трепетом отозвался он. – Что-то предчувствие у меня какое-то…
Предчувствие, похоже, одолевало всех. Даже вышедший к нам старшина Лень и тот выглядел на этот раз не слишком самоуверенно.
– Отдохнули за месяц? – с нервозной ехидцей осведомился он. – Жирок вокруг пупка завязался?.. Будем жирок растрясать.
И приступил к поверке.
– Ребята, что случилось? – шепнул я.
– «Дед» из отпуска вернулся, – прошептали в ответ.
– Какой «дед»?
– «Дед» Сапрыкин. Командир батареи…
О комбате мы с Лёхой были уже наслышаны, хотя еще не видели ни разу. В отпуск он ушел в тот самый день, когда мы появились в дивизионе. Личность настолько легендарная, что воспринималась нами как какой-нибудь, я не знаю, фольклорный персонаж. Мифологический. Вроде того же лешего.
Кстати, прозвище «Дед» применительно к офицеру – верх уважения со стороны нижних чинов. Все равно что присвоенный поручику солдатский Георгиевский крест.
На общем построении я комбата хорошенько не разглядел. Такая возможность представилась мне лишь на огневой позиции. «Дед» был приземист и громоздок, как Вий. Из-под козырька офицерской фуражки виднелись крупный бугристый нос, жестко сложенные губы и нечеловечески широкий подбородок. Казалось, подведут сейчас к майору кого-либо в чем-то виноватого – и прозвучит глуховатый подземный голос: «Поднимите мне козырек…»
– Всем разойтись, кроме майского призыва…
И остались мы, девять салажат, перед этаким страшилищем.
– Хрен знает кого уже призывать стали… – проворчал комбат. – Хромые, очкастые… – Чуть запрокинув голову, оглядел обмершую шеренгу. Взгляд его остановился на Лёхе.
– Рядовой Леший! – немедленно отрапортовал тот.
– Леший, говоришь?.. Что умеешь?
– Ничего не умею, товарищ майор!
Искренний ответ, но безрассудный. Хотя, похоже, комбата он даже позабавил.
– Ну а конкретно… Что именно не умеешь? В карты играть умеешь?
И я увидел, как рядовой Леший побледнел.
– Никак н-нь… Т-то есть… Так точ-ч… э-э…
– Два наряда вне очереди!
– Есть два наряда вне очереди! – с облегчением выпалил рядовой Леший.
* * *Да уж, майор майору рознь. Это вам не Карапыш какой-нибудь. Впечатлил он меня. Сильно впечатлил. Что до Лёхи – тот был просто подавлен. Таким я его еще не видел.
– Слушай, по-моему, он меня расколол…
– Кто? Комбат?
– Ну да… Насквозь видит…
– Через козырек?
Крякнул Лёха, с досадой тряхнул стриженой башкой. Башка у него была, кстати, клиновидная, чуть сплющенная с висков.
– И на хрен я соглашался? – горестно молвил он. – Глядишь, еще бы кто по той опушке прошел… развязал бы… Главное, сидит сейчас где-нибудь в забегаловке, пиво, небось, пьет, а тут за него…
И я наконец разозлился:
– Слышь! Лёх! Завязывай, да? Хватит уже, наигрались в лешего…
Он лишь печально покосился на меня и не ответил.
– Короче, ты! Цыган… – начал я с подковыркой.
– Я не цыган!
– Ладно, не цыган… Леший. А комбата надурить – слабó?
Лёха вздохнул:
– Надуришь такого…
– А чего он тебя про карты спрашивал?
– Ну так меня ж почему связали и бросили? – взвыл Лёха. – В карты я у них выиграл! А они говорят: мухлюешь!..
– Лешие?
– Лешие!
И я вновь восхитился, как он, зараза, выкручивается!
– На что играли хоть?
– На белок.
– А ты правда не мухлевал?
Помолчал, посопел:
– Да так… немножко…
И я даже сам не заметил, как вернулся в прежнюю колею.
– Слушай, – сказал я. – Вот ты говоришь: сидит пиво пьет… Ну этот… настоящий Лёха Леший… Так он же теперь никто, получается! И звать его никак! Паспорта нет, прописки нет, на работу хрен устроишься… Два года скрываться? Нет, уж лучше отслужить…
– С таким комбатом? Ну на фиг…
– А долг Родине отдать?
– Да иди ты…
* * *– Оу! Ты! Боец!
Чисто инстинктивно оправил ремень, обернулся. В курилке сидел рядовой Наумович, а рядом с ним стояло пустое оцинкованное ведро. Устремленный в мою сторону взгляд старослужащего показался мне сильно озадаченным.
Предчувствуя недоброе, приблизился я к курилке.
– Сядь, – велел Наумович и похлопал по доске.
Деликатно присел.
Рядовой Наумович – тоже «дедушка», но в отличие от рядового Горкуши куда более вменяем. Оба прокалывают иголкой дни в карманном календарике, оба считают, сколько осталось до дембеля, но чувства у них при этом, поверьте, совершенно разные. Горкуша – тот втайне сознает, что дóма «на гражданке» ничего хорошего его не ждет, вот и упивается властью напоследок, а Наумович… Этот, пожалуй, попроще, понаивнее.
– Дружишь с Лешим? – отрывисто спросил рядовой Наумович.
– Дружу.
– И чего он?
– Н-ну… Леший.
Замолчал старослужащий. Надолго.
– Случилось что-нибудь? – осмелился я полюбопытствовать.
– Дал… ему… ведро, – тяжко одолевая каждое слово, заговорил рядовой Наумович. – Послал к старшине… в каптерку… Говорю: принеси…
– Ведро сельсин-датчиков? – догадался я.
– Угу…
Извечная хохма наших «дедушек». У старшины Леня очень плохо с чувством юмора, зато очень хорошо с чувством собственного достоинства, так что посланному в каптерку салабону влетает всегда по первое число.
– И что?
– Принес…
– Ведро сельсин-датчиков?! – не поверил я.
Мрачный кивок.
– Как они хоть выглядят? (Меня это и впрямь сильно интересовало.)
– Так… хрень какая-то…
– И где они?
Клянусь, большего недоумения мне еще ни на чьем лице видеть не доводилось.
– Когда принес, в ведре были…
И мы оба повернулись к пустому оцинкованному ведру.
* * *– Лёха! – прошипел я, поймав своего дружка за ангаром, где тот копал траншею. – Ты что, совсем нюх потерял?
– А что такое? – не понял он.
И я рассказал ему про Наумовича.
– Сегодня же всем растреплет! Не он – так старшина Лень!
– Да я к старшине и не ходил даже…
– Без разницы! Одного Наумовича хватит!.. Неужели нельзя было, я не знаю… память ему, что ли, отшибить?..
Лёха вогнал лопату в грунт, поморгал растерянно.
– Слушай, не догадался… – виновато промолвил он.
Эх ничего себе! Так он еще и память отшибать умеет?
Глава 3
– Значит, говоришь, ведро сельсин-датчиков?
Комбат сидел посреди бытовки на табурете, уперев кулаки в колени, недвижный, как идол. Облачен в галифе, сапоги и майку-алкоголичку. Глаза, по обыкновению, скрыты козырьком офицерской фуражки.
Я укоризненно покосился на Лёху. Леший он там, не леший, а смекалки солдатской – ни на грош. Взять ту же траншею. Зачем копал? Внуши сержанту, что траншея выкопана, – и все дела. Все равно потом закапывать!
Теперь вот с сельсин-датчиками. Слухи по дивизиону разлетаются мгновенно. Ничего удивительного, что о Лёхиных проказах «Дед» Сапрыкин уже был наслышан. Другое удивляло: затребовал к себе нас обоих.
Медленно, как орудийная башня, повернулся ко мне козырек.
– А ты… – сказал комбат и приостановился. Мне стало зябко. – Считай, что с сегодняшнего числа… Комсомолец?
– Никак нет, товарищ майор!
– Почему?
– Исключили, товарищ майор! Еще в институте!
– За что?
– За аморалку! На летней практике!
– С кем?
– Со старшей пионервожатой!
– А-а… Ну это… бывает… Словом, с сегодняшнего числа ты – мой заместитель по политчасти.
Умолк вновь. Не смея дыхнуть, мы ждали продолжения.
– Позвонили «комиссару». Из штаба округа, – скупо отмерил он информацию. – Едет к нам проверка.
Делать им нечего в этом штабе округа! Мы – строящийся дивизион, нам бы к осени третий капонир как-нибудь до ума довести, а они наглядную агитацию проверять! Знаем мы эти проверки. Снимут сейчас с бетонных работ всех заподозренных в художественном таланте – и сиди рисуй плакаты. Все спят, а ты рисуй. Потом наедет какое-нибудь вышестоящее существо, глянет мимоходом – и сгинет, после чего стенд снова станет крышкой теннисного стола, а изрисованную тобой бумагу (не ватман – он у нас был в дефиците) сорвут и отправят по назначению.
– Бытовка, – неумолимо продолжал комбат. – Бытовку – оформить, оборудовать. Красный уголок. График политзанятий.
А все Карапыш! Не заставь он меня тогда заняться живописью, глядишь, обошлось бы… Я с ужасом оглядел стрельчатые своды нашего тесного подземелья – бетонного закутка, ограниченного с боков монолитными стенами. За левой (глухой) стеной таился дизель, за правой (с дверью) – кабина управления стартом.
