И бездны нам обнажены

Она приподняла голову и увидела, что её мучитель тихо сидит рядом – расстёгнутая ширинка джинсов перепачкана чем-то белым.

Те же белые хлопья сверкали и на её пальто. В свои двадцать три она в таких вопросах была полной дурочкой и ничего не поняла. Подумала: «Что это, снег выпал?» Он прилёг рядом. Убаюкивающе шелестела река. Глаза слипались.

– Лидия, вставай! – над ней возникло бледное скуластое лицо. Теперь она могла рассмотреть его. Совсем мальчишечья рожица, прыщик над губой, модный ёжик волос. Он тормошил её.

Она попыталась приподняться, но тут же рухнула на вспаханную их телами землю. Тяжёлое тело совсем не слушалось её.

– Вставай, – повторил он, – прошу тебя. Земля холодная, ты простудишься. Я же тебе ничего не сделал, что с тобой?

Она попыталась ещё раз подняться, но земля словно приковала её к себе. Каждое движение причиняло боль. Сквозь туман светились далёкие огни. Где-то наверху было шоссе – вблизи промчалась, прогрохотала тяжёлая машина.

– Я хочу домой, – прошептала она распухшими губами.

– Что-что? – он наклонился, попытался приподнять её и понял, что ему ничего не остаётся, как взять девушку на руки.

Он щёлкнул какой-то кнопкой, и перед её глазами вспыхнул циферблат модных массивных часов, украшавших его запястье. Чеёрная секундная стрелка деловито описывала очередной круг. Часы тикали ровно и равнодушно, как будто ничего не произошло. А разве что-нибудь произошло? Впрочем, когда происходят революции и землетрясения, они тикают точно так же. Равнодушные свидетели событий или их отсутствия.

Часы показывали три.

– Отпусти меня, я попробую поймать попутку.

– В таком-то виде и в такое время? Не валяй дурака. Переночуешь у меня. А завтра я тебя провожу.

Три часа. Значит, их поединок продолжался около двух часов. Неудивительно, что у неё совсем нет сил.

* * *

Женщина сидела, ладонями обхватив пылающие щёки. В отблесках свечи глаза её стали больше, темнее и загадочнее. Казалось, она вот-вот заплачет.

– Успокойтесь, – остановил её Игорь. – Может быть, на сегодня хватит? Я понимаю, как тяжело вам всё это рассказывать. Вы когда-нибудь с кем-либо говорили об этом?

– Нет, – она словно очнулась, выпрямилась в кресле. Лицо снова стало напряжённым и растерянным.

– Понимаете, десять лет, целых десять лет… Я не знаю, как жить дальше, что делать.

– Но ведь тогда, как я понял, ничего страшного не произошло? Вас не изнасиловали?

Она уловила нотки сомнения в его голосе и слегка передёрнулась.

– Вы мне не верите? Он кончил без меня, – она казалась опустошённой.

Глава вторая

Неожиданно распахнулось окно, и мрачная каморка успела наполниться запахом сирени, пока Игорь возился с замком рамы, пытаясь противостоять резкому порыву ветра. Сирень цвела прямо под окном, и её гроздья почти касались стекла. Игорь сорвал ветку и бросил на колени женщине.

Кусочек пламени оторвался от свечи, порхнул вверх жёлтым мотыльком.

Она провела рукой по волосам, поправила чёлку – выглядело очень сексуально: маленькая грудь напряглась, красиво обозначившись под чёрной полупрозрачной майкой. Облизнула ярко накрашенные губы, прижала к лицу ветку сирени. Крупные серебряные серьги и такое же колье на загорелой шее очень шли к её волосам и одежде.

Он пристально посмотрел на неё – она играла веткой сирени, избегая его взгляда. В комнате стало очень темно, будто наступили сумерки. Стёкла окна тоненько звенели под натиском ветра. На улице начинался дождь. Ещё несколько искр оторвались от пламени свечи и скользнули к потолку жёлтыми бабочками. В дверь деликатно постучали. Он вспомнил, что нужно продолжать приём, и погасил свечу двумя пальцами.

– Вы придёте ко мне завтра, и мы продолжим разговор, – сказал он Лидии, которая пыталась извиниться, что отняла у него так много времени. Он приказывал, стараясь отрезать ей пути к отступлению. – Вы придёте ко мне завтра и постараетесь быть предельно откровенной. Думаю, что я смогу вам помочь.

– Спасибо, – сказала она, смущённая и слегка испуганная его тоном, машинально прижимая к лицу ветку сирени, точно защищаясь ею. Когда она вышла из кабинета, хлынул ливень.

Он включил торшер и пригласил очередных пациентов. Ими оказалась оригинальная парочка. Сразу было видно, что он – гомик: визгливый голос, вялые движения, пухлые руки, жёлтая водолазка. Она – вульгарноватая брюнетка, за развязностью которой явно скрывалась фригидность. Вряд ли тут удастся что-то склеить. Слушая, как они, не стеснясь в выражениях, наперебой изливают свои постельные проблемы, он смотрел в окно и не мог избавиться от видения: женщина в оранжевом хитоне идёт сквозь стену дождя. Чёрный купол зонта плывёт над нею. Людей вокруг нет. Он почему-то не смог представить рядом с ней людей. Только она и тёмный дождь. Жёлтое пятнышко в уплывающей тьме. Зыбкое отражение луны в реке. Он чувствовал, как её волосы, её тело и одежда становятся тяжёлыми от влаги и желания…

Пока шёл приём, несколько раз заглядывала Фаина. Выпроводив последнюю парочку – юнцов, желающих испытать бешеный оргазм, он набрал её номер:

– Зайди.

Фаина работала медсестрой и иногда ассистировала ему. Она зашла уже в пальто и с сумочкой. Села, скрестив ноги, привычно попросила сигарету.

– Не дам. Когда бросишь? – и достал из стола заветную пачку.

– Не знаю, – равнодушно сказала она, искоса осмотрев его. – Как денёк? На улице льёт как из ведра. Вид у тебя какой-то затраханный.

– Ничего. Всё как всегда. Извини, придётся открыть окно, ты очень дымишь.

Окно распахнулось с треском, и сразу же пол засыпало мелкими гроздьями цветов. Дождь стихал, но его дыхание было по-прежнему тяжёлым и тревожным. А запах сирени и молодой зелени стал более резким, волнующим.

– Лучше скажи, как ты. Ты была у него?

Она поискала глазами пепельницу, и он нехотя извлёк из шкафа чёрную керамическую уродину в виде вазочки с головой свиньи.

Стряхнула пепел таким знакомым ему, слегка манерным жестом, снова глубоко затянулась.

– Ему лучше. Врачи говорят, возможно, протянет ещё несколько месяцев.

– Слава Богу. Я молюсь за него.

– Мне пришлось переспать с ним. Это его право, – полуприкрыв яркие ореховые глаза, она смотрела на дождь. Сигарета в её руке чуть задрожала, когда она снова поднесла её к губам. Больше ничего не изменилось в ней – она сидела в той же позе, с полузакрытыми глазами, и даже не вздрогнула, когда он хлестнул ладонью по столу. Ему хотелось хлестнуть по её пухлым, выпирающим, соблазнительным губам, которые вальяжно вытягивались, выпуская ароматный дым. Хотелось, чтобы на них выступили камельки крови, а её глаза наполнились слезами. И тогда он стал бы слизывать эту солёную влагу – тёмную и светлую, коктейль из крови и слёз, вечный коктейль, который женщина делает для мужчин в надежде спастись от одиночества.

– Он не имел права от тебя этого требовать! Тебе, наверное, было очень неприятно, – сказал он уже чуть спокойнее. Ему стало неловко за свою неожиданную ярость. Что это – обычное чувство собственника взыграло или она дорога ему, как и десять лет назад?

– От него ужасно пахнет, – вздохнула она, – особенно изо рта. Рана заживает, но… – она замолчала, стряхнула пепел. Наконец вскинула голову и в упор посмотрела на Игоря. – Он умирает. Я не могла ему отказать.

Он стиснул кулаки в карманах и подошёл к окну. Весь подоконник был усыпан опавшими лепестками. Дождь шумел уже ровно и сонно, всплеск его волнения был позади.

– Я сегодня свободна, – сказала она, глядя ему в спину. – Мы можем сейчас поехать к тебе.

Он обернулся – влажные тёмные пятна расплывались на голубой рубашке.

– Нет, извини. Не получится, – Игорь вытащил кипу бумаг, избегая смотреть на неё. – У меня много встреч, я поздно освобожусь.

– Жаль, – она погасила сигарету, пальцы по-прежнему чуть подрагивали, – я теперь нескоро смогу. Мне придётся дежурить у него, да ещё работа…

Фаина встала, оправляя пальто – дорогое, но мешковатое. Или это после «оранжевой» дамы все казались ему плохо одетыми? Но Фаина… Неважно, как она одета. Он поцеловал её в шею, в мочку уха, потом в выпирающие губы. От неё пахло дешёвой туалетной водой.

– Приезжай, как только сможешь. Я буду ждать.

Это была единственная женщина, которая носила в кармане ключи от его квартиры. Они познакомились десять лет назад, когда она пришла в поликлинику после окончания медучилища. Рядом с этой яркой девочкой, просто излучавшей флюиды, все женщины казались пресными. За ней пытались ухаживать многие, но безуспешно. Фая была преданна своему мужу, который был старше её на двадцать пять лет и занимал важный пост в министерстве. Они постоянно перезванивались, ворковали по телефону, а по вечерам она безропотно тащила домой громадные авоськи с продуктами. На вечеринки не ходила, потому что это не нравилось мужу.

К тому моменту почти все женщины отделения побывали в постели Игоря Грекова. Кто от одиночества, кто из любопытства. У него была репутация дамского угодника и первоклассного любовника. Он старался доставить женщине удовольствие и никогда потом не ставил её в неловкое положение. Главное – никакой любви. Счастье, удовольствие – сегодня, сейчас. «Забудь, что есть вчера и завтра» – такую философию внушал он женщинам, которых укладывал в постель. И ему это почти всегда удавалось. В нём было что-то, необходимое любой женщине, и они тянулись к нему и прощали ему его полигамность. И даже смирялись с тем, что «завтра» не будет.

И тут появилась Фаина. Он не сразу понял, почему его так влекло к ней. Дразняще пухлые, влажные, слегка выпирающие вперёд губы, воркующий голосок: «Милый, я приготовлю на ужин блинчики с мясом…» И эти карие, с особым блеском, чуть косящие глаза. Где он видел такие? Он привык к тому, что его влечёт к любой красивой женщине, и считал это естественным. Когда он понял, что судьба устроила ему очередную ловушку, было уже поздно. А тогда он просто ждал момента, чтобы приблизиться к девушке, как к породистой лошади, и заарканить её. Возможно, она кроме своего старого мужа никого и не знала. Он постарается подарить ей такие ощущения, за которые она будет ему благодарна. Возможно, они станут для неё драгоценной реликвией, а может быть, мучительной, саднящей занозой, которую она будет носить в себе всю жизнь. У женщин это бывает по-разному. Хорошо, что у неё есть муж – это гарантия того, что их отношения не зайдут далеко и от неё легко отделаться, если надоест. Она умная девочка и поймёт всё правильно. Умными он считал тех женщин, которые, переспав с мужчиной, не требовали от него заверений в любви. Они с Фаечкой будут осторожными, очень осторожными. Говорят, у неё ревнивый муж. Но где же всё-таки он видел эти глаза?

Они часто общались – то в столовой за тарелкой супа, то в перерывах между приёмами больных. Она слушала, затаив дыхание, его рассказы о чакрах, Блаватской, Кастанеде. Читала книги, которые он ей приносил.

Даже что-то конспектировала, покусывая свои соблазнительные губы. Наконец-то он обрёл достойную ученицу. Да ещё такую сексуальную.

– Я всегда знал, что Вселенная – это матка, где развивается Высший Разум, – сказал он однажды, пытаясь намекнуть ей на свою избранность и искоса наблюдая, какое впечатление произведут его слова.

– Ты просто гений, – и ореховый блеск распахнутых глаз в ответ. Афоризм ей показался очень умным и оригинальным.

– А как же Бог? – спросила она.

– Это не дедушка на облаке, как у нас принято представлять. Это и есть Высший Разум.

Общение с ней, воспринимавшей любые его мысли и афоризмы как гениальные открытия, было бальзамом для его самолюбия. И он сам не заметил – это он-то, давно практиковавшийся в психотерапии, – как она стала ему необходима. Он значил в этой жизни гораздо больше, когда она была рядом. Впервые он думал не только о сексе, встречая её утром и целуя в лоб и шею, зацелованные старым мужем. «Старику» то в то время было сорок пять, и он не отказывал себе ни в каких удовольствиях. Сауна, теннис, тусовки, загранкомандировки. Что касается секса – бледная после тяжёлой ночи Фаина однажды призналась, что он настоящий сексуальный маньяк, по пять раз за ночь домогается, и хоть бы что. Однажды Фая вернулась домой раньше, чем обычно, и застала его с женщиной.

– Мы слушаем музыку, – сказал он заискивающе. Платье у женщины было застёгнуто не на те пуговицы, и поэтому, наверное, она выглядела неряшливо. Оба были пьяненькие, тихо играла музыка. Фая, ни слова не говоря, развернулась и уехала к подруге. Но он приехал за ней с шампанским и шикарным букетом роз, и они помирились. У него был вид побитой собаки. Она знала, что это ненадолго. В любой семье кто-то из супругов доминирует, подавляет, даже если это незаметно на первый взгляд.

Игорю всегда достаточно было взглянуть на парочку, чтобы понять, кто.

Вечером Фая, схватив набитые продуктами авоськи, мчалась домой, ни на минуту не задерживаясь. Волосы, перехваченные в хвост, делали её похожей на жеребёнка. Игорь иногда провожал её, помогая дотащить сумки до метро, внутренне чертыхаясь по поводу прожорливости её мужа.

Даже уставшая, она была соблазнительной и желанной, когда он целовал её на прощанье в нежную, гибкую шею. Но он сдерживал свои сексуальные порывы, боясь исказить, испортить те доверительные, акварельно-неопределённые отношения, которые между ними сложились. Ему казалось это странным – почему он так оберегал эту девочку даже от самого себя? Но однажды всё изменилось.

Они привычно шагали через скверик к метро. Погода была сказочная – падал мягкий, чистый снег, словно со всех сторон кружились белые бабочки и паучки, осторожно плетя свою нежную паутину, опутывая лица и одежду прохожих.

В такую погоду он старался не выходить из дома. Когда они остановились у дерева, чтобы передохнуть, и она стала смахивать снежинки с мокрого лица и пальто, он уже не видел её лица. Его заслонило лицо Сары. Снова Сара. В такую погоду она всегда являлась ему. Он сжал её лицо ладонями и стал целовать – у неё были всё те же мягкие, выпирающие губы. Тот же чуть косящий взгляд. Когда он привёл её домой, она плакала и закрывала лицо руками. И сейчас её руки мешали ему. Сара, милая… В тот день у них ничего не получилось. И потом, когда они поженились, она долго отказывалась от близости. Она боялась боли. Им было тогда семнадцать.

– Сара, милая, не бойся, у нас всё получится, доверься мне, – он расстёгивал на ней пальто, и острое желание захлестнуло его. Они рухнули в сугроб, как в бездну. Сара, простишь ли ты меня когда-нибудь, Сара?

Глава третья

Ему не хотелось в этом признаваться, но он нервничал – придёт ли снова эта женщина? Или, мелькнув оранжево-чёрной искрой, исчезнет навсегда из его жизни, подобно тем кусочкам огня, которые отрываются от свечи и, порхая призрачными бабочками, эффектно растворяются в лёгком сумраке комнат и улиц? Захочет ли она продолжить это самоистязание? Что-то подсказывало ему – она придёт. Не только потому, что умна и незаурядна и понимает, что иначе ей не избавиться от своего прошлого. Есть что-то ещё. Он слишком опытный психотерапевт, чтобы ошибиться. Ну да, конечно… её взгляд. Как она смотрела в тот угол, у шкафа! Там он держал один предмет, который сразу выявлял особенности психики некоторых пациентов.

Она пришла, на этот раз похожая на школьницу – в коротком чёрном платье с белым воротничком. Платье трогательно обнажало по-детски круглые, полные колени. А белый воротничок делал неотразимой её загорелую шею. Всё тот же слабый запах смеси дорогих духов и шампанского. Она откинулась в кресле, положив ногу на ногу. Казалось, женщина хочет найти позу, придающую ей уверенности. Но сейчас для неё самым естественным было бы забиться в уголок кресла с ногами, положив ладони на свои трогательные колени. Такой она нравилась ему ещё больше.

– Вы прекрасно выглядите, – сказал он, радуясь, что не надо лукавить. – Продолжим наш разговор. Не волнуйтесь и сосредоточьтесь, – это всё, что от вас требуется. Ведь всё позади. А сейчас мы просто вытаскиваем пулю из раны. Доверьтесь мне. Сначала будет немножко больно, а потом – хорошо, – он медленно зажёг свечу, не сводя с неё глаз.

* * *

…Три часа. Да, было уже три часа ночи. Редкие огни машин. Туман. Каждое движение причиняло боль. Тогда он подхватил её на руки. Они подошли к большому, ярко освещённому дому. Он тяжело дышал, и казалось, вот-вот рухнет вместе с ней на ступени. Сквозь приоткрытую дверь была слышна музыка, какой-то лёгкий, навязчивый мотив.

Он помог ей снять пальто, на котором не было живого места, словно по нему прошло стадо буйволов. Так же ощущало себя её тело. Рукав чёрного вечернего платья висел на нитках, обнажая руку и делая Лидию похожей на раненую птицу.

– Хочешь чего-нибудь съесть? Я сейчас принесу бутерброды. Кстати, меня зовут Макс. Может быть, мы подружимся? – тон его был слегка заискивающим.

Она опустилась в большое кресло, не в силах думать, не то что говорить. Какая странная ночь. Когда она только кончится!

Дверь распахнулась. И, словно картина в дорогой дубовой раме, перед Лидией предстала дама в лиловом. Мягкий свет лампы не позволял рассмотреть её лицо – кажется, когда-то оно было красивым. Впрочем, всё было рассчитано – свет эффектно преломлялся в дорогих камнях на шее и в ушах, и всякий, кто смотрел на даму, забывал о её лице. Само собой, оно могло быть прекрасным только в освещении таких бриллиантов. Вместо причёски – подобие чалмы или короны.

– Что это? – спросила она, уставившись на Лидию.

Та попыталась выпрямить спину и принять достойный вид, но рукав предательски соскользнул и снова повис, как подбитое крыло, обнажив измученную руку.

– Ты изнасиловал её? Я слышала крики, – она пыталась говорить надменно, но срывалась на визг. Так говорят, когда пытаются скрыть страх или что-то ещё.

– Уйди! – закричал он так, что даже Лидия, казалось бы, неспособная на что-либо реагировать, вздрогнула. – Уйди отсюда, я прошу тебя!

Дама едва успела увернуться и захлопнуть дверь, в которую угодила тяжёлая хрустальная пепельница. Разноцветные осколки вперемешку с окурками брызнули в разные стороны, неприятно запахло старым пеплом.

– Прости, я сейчас уберу, – сказал он Лидии, подбирая осколки.

– Кажется, это семья психов, – подумала она.

– Псих! Ты плохо кончишь! – донеслось из-за двери, словно в ответ на её мысли. Где-то продолжал звучать тот же навязчивый мотив – песенка из популярного фильма, слышались голоса.

– Мать гуляет по поводу удачной сделки, – нехотя пояснил Максим. – Устроила приём. Достала она меня с этими приёмами.

Яркий рот и широкие скулы делали его похожим на ребёнка. Лидии было трудно поверить, что именно этот хрупкий светлоглазый мальчик чуть не изнасиловал её. Таких мальчиков высматривают в толпе «голубые».

– Прости, я, кажется, перепил и не за ту тебя принял…

Она не ответила, не в силах ни двигаться, ни говорить.

– Давай приляжем, – с поистине детской непосредственностью предложил он. – Ты ведь так устала. Ничего, если я сниму джинсы?

Она взяла со стола тяжёлую хрустальную вазу – на всякий случай, в ожидании новой атаки. Но не без труда поставила её на место – та оказалась слишком тяжёлой. Ей была невыносима мысль о каких-либо резких движениях. Да и ощущение опасности исчезло. Она доживёт как-нибудь до утра в этом кресле.

Но Максим начал рыться в шкафу и, вытащив простыню в голубую полоску, постелил на софе (она почему-то и спустя десять лет помнила эту простыню, может быть, потому, что полоска была слишком яркой).

– Не бойся, ложись. Я не трону тебя.

Она не двигалась, раздавленная усталостью, и он раздражённо повторил:

– Я же говорю, не трону. Ложись!

Всё это напоминало какую-то детскую игру. Препираться было ещё утомительнее, чем двигаться. Она доползла до софы и свернулась на ней клубком. Он устроился рядом, обняв её одной рукой. Увидев прыщи на его шее, она поморщилась, но руку не отбросила. Странная близость возникла между ними. Они словно бы всю жизнь были братом и сестрой.

Ощущая под ладонью её мягкий, тёплый, слегка пульсирующий от дыхания живот, Максим тогда не мог и предполагать, как, впрочем, и Лидия, что эта ночь и соединит, и разведёт их навсегда.

Ей казалось, что она не сомкнула глаз, но утро наступило как-то внезапно – хмурое и беспощадное в своей реальности. Утро, которое должно было наконец освободить их друг от друга. Подойдя к окну, она взяла в руки зеркало. Чужое лицо – серо-зелёное, с распухшими губами – как с таким на улицу выходить?

За окном по-прежнему всё было словно в дыму. Ветви деревьев, выступая из тумана, напоминали щупальца, тянувшиеся к дому из другого мира. Она подумала, что это похоже на какую-то жутковатую сюрреалистическую картину. Максим подошёл сзади, обнял её и попытался поцеловать в шею.

– Лидия, прости меня. Может быть, мы подружимся?

Она брезгливо отшатнулась и тихо, но отчётливо сказала, что будет ненавидеть его всю жизнь.

От вчерашнего плейбоя ничего не осталось, кроме шикарных часов на запястье. Ему пришлось отправиться к реке на розыск её туфель и сумочки, оставленных в траве, измученной битвой их плоти. Лидия же снова погрузилась в кресло и стала рассматривать фотографии на стене. Теперь она поняла, почему лицо Макса показалось ей знакомым. Вся стена была залеплена фотографиями мужчины с такими же пухлыми щеками и ярким ртом. Только в этом лице не было ничего детского – оно смотрело на мир с непоколебимым превосходством и любовалось собой. Это было лицо человека, уверенного в том, что весь мир вертится вокруг него. Таких людей Лидия называла «пупистами». Они считали и считают себя пупами земли. Глубокие складки вокруг рта – последствия страстей и богемного существования. А может быть, в его жизни были подлинные драмы или даже трагедии, о которых никто не знал. Хотя обычно любая деталь поведения известных артистов – и смешная, и драматичная – быстро становится достоянием публики. Ходили слухи, что этот известный певец умер в объятиях любовницы в машине, где они занимаясь любовью, уснули и задохнулись от угарного газа. Рядом стояла недопитая бутылка коньяка. Так писали жёлтые газеты, а они могут всё что угодно написать. Вдова потом опровергала эти сплетни в какой-то телепередаче, грозилась судом и рассказывала свою версию: артист умер от перегрузок во время гастролей, с ним случился второй инфаркт.

В дверь постучали.

Лидия хотела было промолчать, но стук был настойчивым.

– Войдите, – выдавила она из себя.

На пороге появилась дама в чалме. Глазки-бусинки смотрели из-под оплывших век остро и трезво. В одной руке она держала сигарету, в другой – бокал.

– Хочешь выпить? Это мартини, – дама бесцеремонно стряхнула пепел на ковёр и столь же бесцеремонно продолжала рассматривать Лидию.

– Не хочешь? Так чего же ты хочешь? Может быть, денег? Он ещё ребёнок, запомни. А ты – взрослая женщина, и, по-видимому, не без опыта. Ему нужна няня. А ты на это вряд ли годишься. Между вами что-нибудь было? Если ты поможешь ему стать мужчиной, не претендуя ни на что, я дам тебе много денег. Мне кажется, у него комплексы…

«Она, наверно, пьяна», – думала Лидия, слушая этот бред.

– Так между вами что-нибудь было? – она сделала большой глоток и снова вонзила глазки в лицо Лидии.

– Убирайся отсюда! – раздался вдруг вопль за её спиной. Максим держал в руках замшевые туфли Лидии. Девушке показалось, что сейчас он их пустит в ход. Но дама с быстротой лани и грациозностью лошади Пржевальского исчезла, слегка расплескав мартини и успев бросить на ходу: «Хам! Теперь и другие знают, что ты хам!»

– Заткнись! – крикнул он ей вслед и, не глядя на Лидию, спросил:

– Чего она тебе наговорила?

– Ничего особенного. Предлагала выпить, – Лидия торопливо обувалась. Скорее из этого дома. Скорее и подальше – навсегда. Всё это нужно забыть, как кошмарный сон.

– Может быть, хочешь искупаться? – заискивающе спросил Максим. – Вчера наполнили бассейн.

Она очень любила плавать, но сейчас хотела одного – домой, скорее домой. Пробираясь через анфилады комнат, они натыкались то на целующиеся парочки, то на тела, содрогающиеся от храпа, то на недопитые бутылки и дымящиеся бычки. Кажется, славная удалась оргия.

А дом был роскошный. Не дом, а дворец. Лидия всегда мечтала жить в таком доме. Она всё здесь сделала бы по-другому. Выбросила бы эти дешёвые хрустальные вазы, расставленные в дешёвых новеньких шкафах, да и сами шкафы тоже. Обои были ужасны – то слишком скучные, то, наоборот, помпезные, разукрашенные золотыми розами. В углах пылились искусственные цветы. Впрочем, в то утро ей всё в этом доме казалось уродливым. Дамы в вечерних платьях с серыми лицами проплывали мимо, как призраки. Она мечтала об одном – скорее попасть домой. И если бы, если бы никого не оказалось дома! Ей так хотелось ощутить восхитительную сладость одиночества, прохладную целительную свежесть простыни!