Дельфиния I

– А ты разговаривала?

Диана молча помотала головой. Мариэн спросила:

– Уверена, что отражение было твоим?

– Конечно! – удивленно подтвердила Диана и тут же усомнилась: – Или нет… Кажется, в зеркале у меня были темные волосы.

Мариэн внимательно посмотрела на внучку, полагая, что за сомнениями последует неожиданное открытие, и не ошиблась. Диана вдруг воскликнула:

– В зеркале была другая девушка! Ее губы не шевелились, когда я говорила!

– Значит, ты все-таки разговаривала с отражением?

– Нет, – Диана хлопнула ресницами. – Ну да, я стояла перед зеркалом и повторяла, что люблю себя…

– Зачем?

– Ты же сама сказала, что женщину, которая не любит себя, не будет любить и мужчина. Ведь говорила?

– Говорила, – с улыбкой согласилась Мариэн, – но зачем ты сбежала от мамы?

– Не знаю… она думает, что я ненормальная, – взгляд внучки описал дугу по книжным полкам и остановился на двери. – Закроем на ключ? Мама уже наверняка поняла, что я здесь, и придумала кучу вопросов.

– Она всего лишь напугана диагнозом, который…

– Сколько можно бояться? Я в порядке! – перебивая бабушку, прощебетала Диана. – Может, со мной и происходило что-то странное в детстве, но я ничего такого не помню; мама просто выдумала это, чтобы меня запугать.

Мариэн слегка покачала головой, выражая свое несогласие:

– Не нужно себя обманывать, милая. Вторая девушка, бесспорно, существует.

– Две меня? – удивилась Диана. – Почти смешно, если бы не было так страшно.

– Женщина вынуждена быть двойственной из-за двуличия мужского огня.

– Я помню, ты говорила, – беспечно сказала Диана и припомнила: – Огонь испепеляет все, что ему подается, но завороженно тлеет возле недоступного.

– Дикий огонь, милая, – поправила Мариэн. – Огонь в домашнем очаге ведет себя несколько иначе, но постой-ка… – она взглянула на внучку и спросила: – Твои видения… это ведь уже не в первый раз? Они начались после того, как Стив пригласил тебя в кафе?

Диана задумалась и ответила неуверенно:

– Наверно, да, – она опустила ресницы. – Стив интересный парень, мне с ним легко, а с Кевином было скучно, он все время молчал или говорил, как будто выжимал воду из сухой тряпки.

– Тебе виднее, милая.

– Можно я приглашу Стива к нам в гости? Покажем ему кабинет деда и…

– Разумеется, если ты этого хочешь, – Мариэн как будто не интересовали сердечные дела внучки, – а что еще ты видела в зеркале?

Взгляд Дианы очертил полукруг по потолку и уперся в пол.

– Иногда мне казалось, что отражение смотрит на меня как-то особенно и даже двигается само по себе, – она грустно вздохнула и посмотрела на бабушку. – Я ненормальная?

– Да, ты особенная, – ответила Мариэн тоном почти безучастным, каким говорят о погоде, – но твоя мама и психотерапевт не понимают, с чем имеют дело. Кстати, напомни ее имя…

– Психотерапевта? Лаура Вайс. Папа скоро отвезет меня к ней и потом еще на экскурсию… – Диана вдруг замялась и наконец спросила то, ради чего пришла: – Мариэн, можно я пока побуду с тобой? Минут пятнадцать, пожалуйста.

– То есть полчаса?

Диана опустила голову и принялась рассматривать свои босоножки. Мариэн удивленно приподняла брови:

– Больше? Час?

– Где-то так, – Диана смущенно посмотрела на свои розовые наручные часики.

– А твой папа знает, что ты здесь?

– Да, я ему сказала.

– Час, это уже кое-что, потратим время с пользой, – удовлетворенно произнесла Мариэн, направляясь к столу, – и перестань паниковать, милая. Без моего разрешения сюда никто не войдет.

Диана расслабилась, ощупала любопытным взглядом поверхность рабочего стола и прощебетала, скидывая босоножки:

– А что ты читала, пока меня не было? – она взглянула на ксерокопию газетной статьи, лежащей на столе, и прочитала первые строки: – В одном из лондонских салонов случилось происшествие, по нашему мнению, ужасное и в некотором смысле загадочное… Ого, тут про что?

– Это статья о спиритическом сеансе, его провели больше ста лет назад в Лондоне. Довольно печальная история. Она поможет тебе понять кое-что, но не раньше, чем это будет необходимо.

– Духи мертвых? Это интересно, – Диана замерла на пару секунд, глядя на воздух перед собой, тут же забыла о сказанном и оживленно вспомнила: – В прошлый раз ты говорила о Дельфийском Оракуле при храме Аполлона. Мне очень понравилось.

– Об этом я и хотела поговорить, – кивнула Мариэн, удивляясь быстроте перемен на лице внучки. – Что ты помнишь из нашей прошлой беседы?

– Я помню все! – Диана скакнула мячиком на кожаный диван, обустроилась так, чтобы не помять платье, и бойко защебетала: – В древнем мире бог был женщиной. Оракул принадлежал Гее, богине Земли, и был оплотом духовной власти матриархального божества. После победы Аполлона над змеем Пифоном место таинств и предсказаний перешло во владение пантеона олимпийских богов и стало центром греческой колониальной политики. Молодой патриархат укрепился и ослабил архаичную Богиню-Мать…

– Достаточно, милая, у тебя замечательная память, – похвалила Мариэн. – Миф о Дельфийском Оракуле повествует об одном из переломных моментов в борьбе женской Любви и мужского Разума. Ты знаешь только мужскую версию мифа. Женская описана вот тут, – Мариэн взяла в руки старый томик с мемуарами. – Это воспоминания женщины, наделенной талантами и прекрасно образованной. Ее звали Мария Кавелье, она жила около ста лет назад, была заботливой матерью и мудрой наставницей; ее хорошо знали в кругах суфражисток, но сама она не участвовала в акциях движения.

– Она была феминисткой?

– Мне бы не хотелось называть Марию Кавелье этим отчасти испорченным словом. Суфражистки боролись за реальные женские права, а многие современные феминистки занимаются мужененавистнической истерией. Я бы назвала Марию феминой с большой буквы, то есть женщиной, полной достоинств и самодостаточной. Такая женщина никогда не выставляет себя жертвой; она просто и естественно осознает себя равной мужчине, при этом никогда не ставит себя выше его. Все ее слова и деяния вызывают уважение.

– Не думаю, что мне надо быть равной мужчине, – беззаботно сказала Диана, рассматривая фарфоровую фигурку балерины на книжной полке.

– Ты права, милая, говорить о полном равенстве мужчины и женщины неуместно и даже абсурдно, потому что они уникальны. Я же имела в виду равенство социальное, которое исключает бесправие, ведь там, где есть бесправие, всегда расцветает произвол. И еще, пожалуйста, никогда не начинай говорить со слов «не думаю», это заранее обесценивает все, что ты скажешь после.

Мариэн открыла книгу на нужной закладке и уже хотела приступить к чтению, но Диана, увлеченная фигуркой балерины, вдруг спросила:

– Красивая статуэтка… Откуда она у тебя?

– Подарок из России. Танцовщица напоминает мне девушку, которая нашла собственную ось вращения, – Мариэн посмотрела на внучку. – Ты обратила внимание, как балерина исполняет фуэте? Ее голова то опережает движение тела, то отстает от него, поэтому не кружится. Балерина сохраняет равновесие, потому что опирается на свой взгляд, направленный в одну точку на уровне глаз. В этой комнате есть одна девушка, она умная и талантливая, но не всегда может сосредоточиться на чем-нибудь одном. Особенно когда ее голова вращается вместе с телом.

– Это про меня, – с виноватым видом сказала Диана, – папа говорит, что я слишком любопытная.

– Уважающая себя женщина просто обязана быть любопытной, иначе она рискует оказаться в неведении относительно того, что вокруг нее происходит, – наставительно возразила Мариэн. – Кстати, твой папа любопытен не менее, чем ты, только называет это любознательностью, но довольно об этом. Мемуары Марии Кавелье написаны на французском языке. Я буду читать и переводить на русский, – Мариэн откинулась на спинку кресла и приступила к чтению.

Из мемуаров Марии Кавелье.

Мон-Шант, Франция, 1912

Историю о дракайне Дельфинии, более похожую на забытый древнегреческий миф, чем на откровение, я записала в 1889 году, спустя три месяца после рождения моей дочери Алисии. В ту ночь я встала с постели, зажгла свечу и как была – в белой ночной рубашке, с растрепанными от беспокойного сна волосами, босая, прошла в кабинет. Наверно, я была похожа на привидение.

Сев за секретер, я окунула перо в чернильницу и стала записывать все, что говорил женский голос в моих ушах. Этот голос звучал монотонно, но певуче, с реверберациями и многократными отражениями, будто я находилась под куполом просторного храма.

Дочь Геи дракайна Дельфиния охраняла Оракул от посягательства олимпийских богов. Любимый сын Зевса Аполлон сразился с Дельфинией, убил ее, присвоил Оракул и основал на горе Парнас храм в свою честь. По велению Зевса имя Дельфинии было предано забвению. Аполлон, а за ним и жрецы храма стали называть побежденную дракайну питоном, или по-гречески – Пифоном, за ее способность удушать в объятиях змеиных колец.

Прежде пророчества, идущие из темных глубин Геи-Земли, произносила божественная нимфа, но она отказалась служить Аполлону. Мужчины-жрецы взялись прорицать сами, но не смогли и вскоре поняли, что слышать шепот Геи-матери способны только женщины. Так появились Пифии – предсказательницы и жрицы Оракула, названные в честь Пифона – прозвища Дельфинии, но не в честь ее самой.

В храме Аполлона вновь стали пророчествовать женщины, но теперь все их предсказания толковали мужчины-жрецы. Подобно тому, как Аполлон заменил имя дракайны прозвищем, жрецы упрощали глубинные пророчества Геи, а порой искажали или утаивали их истинный смысл.

Сказав это, голос замолчал. Я стала перечитывать написанное под тихое шипение свечи; руки мои дрожали, а лоб покрылся испариной и похолодел. Едва я подняла взгляд от исписанного листа бумаги, как пламя свечи замерцало рваными всплесками, затем успокоилось, стало высоким и острым, будто огненный меч. Помню, что страха я не испытывала, хотя ощущала себя каплей росы, падающей на острое лезвие. В тот момент моя душа разделилась надвое, но сохранилась округлой и целой, потому что повисла в воздухе за миг до касания режущей кромки.

Голос заговорил вновь. Я вынула перо из чернильницы, взяла второй лист бумаги и записала:

Зная, что Гея возродит свою дочь Дельфинию, Зевс повелел мойрам ослабить дракайну еще до рождения.

Мариэн подняла взгляд от книги и спросила:

– Ты ведь знаешь, кто такие мойры?

– Три богини судьбы, – кивнула Диана. – Первая пряла нить жизни, вторая определяла судьбу, третья обрезала нить.

– Все правильно, – удовлетворенно произнесла Мариэн. – Продолжим.

Мойры исполнили веление Зевса, но сделали это по-своему.

Младшая мойра Клото-прядущая не сплела две нити в одну, когда пряла новую жизнь Дельфинии, но отмеряла нитям достаточно длины. Так вместо могущественной дракайны в мире появились женщины-птицы и женщины-змеи.

Средняя мойра Лахесис, определяющая участь существ еще до их рождения, начертала змеям жить в гнезде на высоком древе, а птицам – в норе, вырытой под его корнями.

Старшая из мойр, Атропос-неотвратимая, лишь надрезала нити птичьих и змеиных судеб, а не обрывала их совсем, поэтому они сохранили память о будущем и прошлом.

Мариэн перестала читать и спросила у внучки:

– Что ты об этом думаешь?

– О том, кто я, птица или змея. Наверно, птица, я ведь не хватаю звезд с небес, живу скромно в своей норке.

Мариэн вновь покачала головой.

– Это мифологическая аллегория, в ней сказано о том, как молодой патриархат еще в древности разделил гармоничную и целостную женскую личность на «правильные» и «неправильные», с его точки зрения, фрагменты и так воплотил принцип «разделяй и властвуй». Это началось гораздо раньше расчленения женщины на Лилит и Еву, поэтому сегодня для многих недоступно понимание их единства. Ты особенна тем, что в тебе есть и та, и другая.

– Кто она, эта другая? – с опаской спросила Диана.

– Слушай, и ты все поймешь, – заверила Мариэн, – только не забывай, что мифы, это особый иносказательный язык, помогающий понять сложное через простое.

Когда имя Дельфинии совсем забыли, богиня-Мать родила нерожденного сына Метиды. Ему было предсказано сместить с трона своего отца и править людьми и богами с любовью в сердце.

– О Метиде3 я тебе уже рассказывала.

– Да, я помню, – кивнула Диана, – это первая жена Зевса. Он проглотил ее, когда она была беременна, поэтому Афина родилась из его головы.

– Громовержец решил, что Метида беременна сыном, и проглотил ее из страха потерять свою власть на Олимпе, но предсказанное все же сбылось, – Мариэн нашла место в тексте, на котором остановилась.

И сказал сын рыбакам: «Идите за Мною, и я сделаю вас ловцами человеков», – и сделал их рыбаками в духовном смысле. Но его убили, а учение его разбили, как вазу, на черепки, и те осколки – еще на меньшие. И каждый владелец части думал, что хранит целое. Рыбаки сказались апостолами, и вместо обыкновенной рыбы начали уловлять людей в сеть.4

Человеки стали рабами божьими; инакомыслие назвали ересью; Богиню-Мать лишили божественного статуса и превратили в смертную – Богоматерь. Все зачатия, кроме божественного, нарекли порочными, деторождение – наказанием в боли и муках; смирение женщины приравняли к святости, ее независимость от мужчины прокляли.

Непокорная женщина-птица не приняла культ нового мужского бога. Взмахнув крыльями, она улетела прочь, научилась жить в темных пещерах, скрываться в густой траве и сохранила свободу, за что была проклята и наречена демоном. Женщина-змея смирилась, приняла подчиненное положение и так, пресмыкаясь, выжила и сумела сохранить способность любить.

Все перепуталось. Змей назвали птицами, птиц – змеями; ложь перестали отличать от правды, красоту от уродства, святость от проклятия. Лишь Оракул Геи владеет истиной, но давно скрылся в подземных глубинах. Найти его суждено дракайне Дельфинии. Чтобы она возродилась, птичьи и змеиные нити будут свиты в единую пряжу. Для этого в людской мир явились Святая и Проклятая; им даны множество жизней и память змеиных и птичьих поколений.

Путь Святой и Проклятой был и будет сложен; они станут превращаться, исчезать и появляться, существовать в двух местах одновременно, проделывать тоннели в препятствиях, получать разные результаты от одних и тех же действий и так влиять на мир, ибо мужской мир способна изменить только женщина.

Едва я записала миф о Дельфинии и успела осознать, что Святая и Проклятая уже родились в нашем людском мире, голос повелел:

Соберись и отправляйся в путь. Узнаешь Проклятую по черному пятну на лице. Слушай сердцем, слушай, что говорят, слушай, как говорят. Следуй, не спрашивая, знай, не думая, найди, не смотря глазами. Будь кормилицей, будь наставницей, будь матерью. Пусть демоница узнает, что она человек. Пусть сова схватит змею и унесет в темное дупло. Пусть проклятая станет святой, а святая – проклятой.

В ту ночь я больше не спала. Время до рассвета я потратила на распоряжения по ведению хозяйства в нормандском замке Мон-Шант, что в окрестностях Алансона, а также на письма подругам. Я сообщала им о своем намерении отправиться в дальнюю поездку и обязалась периодически напоминать о себе новыми посланиями.

Наутро я разделила завтрак с моей самой близкой подругой Франсуазой де Байо, которая, по счастью, гостила в то время у меня. Тогда я и узнала о ее намерении отправиться в британское графство Девон, чтобы навестить одну талантливую девочку, в судьбе которой Франсуаза принимала особое участие. То, с какой уверенностью она говорила о своем желании оказать этой девочке и ее семье посильную помощь, произвело на меня впечатление. Вспомнив о наказе слушать сердцем, я тут же предложила моей подруге отправиться в путь вместе.

Франсуаза с радостью согласилась, но была сильно удивлена, когда узнала, что я намереваюсь отправиться в путь с моей трехмесячной дочерью Алисией. Тогда я просто показала моей подруге два листа, написанные ночью. Ответом стал ее особый взгляд и многозначительное молчание. На бессловесном языке Франсуазы это означало интерес, сомнения и отказ от скоропалительных выводов. Разумеется, потом она задала мне кучу разных вопросов, но сделала это уже по пути из Франции в Британию, а после даже изменила свои планы, чтобы помочь осуществить мои. Мы расстались спустя месяц, 11 октября, когда я наконец нашла ту, которую искала.

Мариэн закрыла книгу.

– Ту девочку звали Мелания, левая половина ее лица была обезображена черным родимым пятном. Оказалось, что она и дочь Марии – Алисия родились в один день, 6-го июня 1889 года. Это значит, что наставница нашла Проклятую в четырехмесячном возрасте. Можно сказать, что Мария Кавелье воспитывала ее почти с рождения.

– Я проклятая? – обреченно спросила Диана.

– Пятно было на лице девушки в зеркале, ты сама это сказала.

– Я святая? – она испуганно посмотрела на бабушку. – Какая из меня святая? Я ненормальная!

– Лучше говорить особенная, – Мариэн сделала акцент на последнем слове. – Быть особенной сложнее, чем быть нормальной, зато намного приятнее.

– Я бы хотела быть особенной, но так, чтобы всем нравиться, а не наоборот…

В кабинет громко постучались один раз, затем еще два раза, но тише. Диана слегка вздрогнула и испуганно посмотрела на дверь.

Молчаливое ожидание снаружи свидетельствовало об осведомленности визитера о правиле: в этот кабинет никогда не приглашают откликом «войдите». Миссис Гарднер, исполняя обязанности хранительницы домашнего музея, предпочитала открывать дверь сама, как это делал бывший хозяин кабинета. Однако на этот раз она осталась в кресле, памятуя другое правило – правило фиолетового платка:

– Милая, открой дверь, это твой папа.

– Ты уверена, что не мама? – опасливо спросила Диана.

– Абсолютно. Иди собирайся, а ему скажи, чтобы зашел.

Внучка торопливо надела босоножки, тихонько приоткрыла дверь, что-то шепнула отцу и выскользнула в коридор. Альфред убедился, что с дочерью все в порядке, вошел в кабинет и опять взглянул на часы:

– Я за Дианой и только, но, если ты хочешь говорить… у меня есть минут пятнадцать.

Глава 3. Божественная жемчужина

Мариэн указала сыну на кожаный диван.

– Не подумай, что я собираюсь ошарашить тебя разгадками невообразимых тайн, но лучше бы ты присел. Помнишь, как восемнадцать лет назад мы говорили с твоим отцом об одной картине?

– О «Жемчужине» Врубеля, – догадался Альфред, – она странно сочеталась с моим сном. Я хотел рассказать о нем, но отец не пожелал меня слушать.

– Видимо, тогда у него были веские основания, о которых я не спрашивала оттого, что доверяла ему… – Мариэн помолчала, подравнивая закладки в книге. – Альфред, я чувствую, что время запретов на исходе. Скажи мне, что именно ты узнал из сна о твоей будущей дочери?

– Почему сейчас? – живо полюбопытствовал Альфред, располагаясь на диване и закидывая ногу на ногу.

– Думаю, Маргарет скоро появится.

Он заинтересованно наклонил голову:

– И ты полагаешь, что…

– Я полагаю, что тебе нужно ответить на мой вопрос, ведь я ответила на твой.

– Да, конечно, мама, – он снова взглянул на часы и в раздумье погладил седеющую бороду.

Альфред часто размышлял о деталях памятного сна восемнадцатилетней давности, поэтому хорошо помнил все его подробности. Он рассказал матери, как, блуждая во сне по темной чаще, вышел к каменному алтарю возле раскидистого дерева. Ветви его были серебряными, а плоды золотыми…

Лес вокруг поляны с древом и алтарем сомкнулся в непреодолимые стены; по траве разлился тонкий слой молочного тумана. Минута полной и таинственной тишины.

Скрипнула дверь подземелья. По лестнице, скрытой меж корней дерева, как через потайной ход на сцену, вышла молодая женщина, окруженная говорливой свитой. Маленькие корявые существа втихомолку ссорились между собой за право услужить избранной, несли за ней полы белого церемониального одеяния, возбужденно шикали друг на друга и старались сохранить при этом почтительный вид. Другие из свиты, ростом выше, в плащах с капюшонами, чинно выступали рядом.

Безмолвная, она остановилась перед алтарем. Капюшоны встали в полукруг, вынули из-под балахонов кривые сучья, сложили на камне и подожгли. Шушукающая мелочь, как стая летучих мышей, облепила фигуру женщины, освободила ее от воздушных тканей и утащила их подальше от костра. Альфреду явилась черноволосая красавица, откровенно нагая и несравненная, как молодая богиня.

– Эрика! – воскликнул он, узнав жену, и не услышал своего голоса, зато услышал тишину.

Звуки будто провалились под землю. Благоговейное молчание свиты казалось торжественным. Постепенно стало слышно тихое потрескивание костра и даже то, как горит сам огонь. Нарастая, звуки жара сделались размеренными, ритмично закачались в воздухе и зазвучали музыкой огненной стихии.

Эрика дерзко одарила Альфреда обжигающим взглядом и задвигалась в танце то грациозно, как хищная рысь, то порывисто, как природная стихия. Завершив танец, она обняла ладонями золотой плод, висящий над костром, и сорвала его под взрыв одобрительного визга свиты.

Оглушенный этими восторгами, Альфред не сразу заметил на руках Эрики ребенка, обернутого розовой лентой. Он вдруг рывком оказался рядом с супругой, обнял ее за плечи, но она отстранилась и бросила малышку в огонь.

Альфреда сковала невидимая сила, он мог только видеть и страдать, будто ему показывали отрывок из кинофильма, на события которого невозможно повлиять. Слезная пелена мешала разглядеть жену, стоящую у костра с опущенными руками. В одной из них осталась лента.

Свита приглушенно забубнила и разошлась, как толпа после средневековой казни на площади. Супруга дерзко тряхнула волосами и вновь подошла к Альфреду. Разделив надвое почерневшую ленту, Эрика одной половиной обвязала свою талию, а другой крепко перетянула ему мешок, где зарождается мужское семя. Пылая от вожделения, жена стала тереться о плоть мужа, змееподобно обвивая собою, отчего он испытал муки насильника, приговоренного к адовой казни через ласки гетеры. От невыносимого давления фонтана, запертого внутри естества, слезы Альфреда закипели и высохли, налипнув на щеках перечными зернами.

Тень, готовая забрать мужа в свою обитель, спустилась на черных крыльях, заглянула бездной в его угасающий взгляд и вопросила вкрадчиво:

– Видел ли ты лес за черной стеной?

– Да, – отвечал он.

– Любишь ли ту, которую избрал?

– Да, – вновь отвечал он.

– Хочешь ли детей и будешь ли хорошим отцом?

– Да, – после некоторой паузы отвечал он.

– Трижды сказав «да», ты ни разу не солгал… Знай же, что слепых не судят, но со зрячего спросят сполна.

Взмахнув одним крылом, Тень сорвала черную ленту с талии Эрики и повязала округ ее груди. Альфред увидел, как из глаз супруги потекли ручейками серебряные слезы. Взмахнув другим крылом, Тень усмирила естество Альфреда и освободила его от ленты. Спрятав ее в складках своих одежд, она молвила:

– В одной дочери ты получишь двух – божественную жемчужину из воды и огня.

Послышался глухой рокот могучей стихии. От стен леса нахлынули морские воды и превратили поляну с деревом в малый остров, омываемый тихим прибоем. На фоне лесной чащи появился стройный силуэт девушки танцовщицы, выходящей из пенной волны. Двигаясь в балетных па, она коснулась золотого плода и превратила его в причудливую морскую раковину.

Тень властно взмахнула крылом на костер. Языки пламени вынесли из раскаленных углей огненный фантом девочки и, ласково облизав, вложили ее маленькое тельце в морскую диковину, которой касалась танцовщица. На груди малышки ярко полыхнуло медным свечением родимое пятнышко, а между створок раковины перед тем, как они захлопнулись, блеснула перламутром круглая драгоценность.

– Найди Божественную Жемчужину, принеси домой и помни: жизнь твоя, привязанная к небу черной лентой, висит над пропастью. Храня верность жене, сумеешь сохранить и себя.

Сказав так, Тень ступила в тлеющий огонь и исчезла вместе с костром.

О зловещем напутствии тени Альфред умолчал. Закончив рассказ, он надеялся на откровенность матери, но она не торопилась открывать свои тайны. Он взглянул на часы, понял, что выдал свое нетерпение, и заговорил вновь:

– Возможно, в девяносто первом ваш с отцом заговор был оправдан, но ты сказала, что время запретов прошло. Может, сообщишь наконец, о чем молчала все эти годы?

Мариэн оперлась локтями на поверхность стола, закрыла глаза и помассировала пальцами веки.

– Я знала, что Эрика сделала аборт незадолго до вашей свадьбы, – наконец сообщила она с прохладцей. – В то утро я сомневалась, говорить ли тебе об этом, но запрет Винсента, хотя и был адресован тебе, убедил меня в необходимости молчания.