Почти цивилизованный Восток

Ее горячечный шепот заполнял комнату. И Эва… Эве стало стыдно.

– Хорошо. – Грай руку убрал и поглядел на покойницу. – Сегодня отдашь. Перчатки. Убери тут.

– Нет, – Кэти покачала головой. – Надо кого позвать… из тех, кто опиум курит… кто там в долгах? Вот они пусть и приберут тело. Завернут в простыни эти. И деньги… Я покажу, где лежат. Им отдашь. Не знаю, сохранится на них проклятие или нет…

Сохранится.

Подобные проклятия так просто не снять. Но… разве Эву услышат? Нет. И хорошо, что нет.

– Пусть забирают. А то и вовсе… утопить.

Грай нахмурился:

– Много.

– Знаю. Самой тошно. Но ничего. За девку больше выручим.

– Красивая.

Сомнительного свойства комплимент в данных обстоятельствах.

– Она? – Кэти фыркнула. – Я лучше была… но погляди, что сделали.

И провела пальцем по изуродованной щеке.

– Ничего… тощая она. Слабая. Долго не протянет. Особенно… приедет один тут, который… В общем, два дня у нас. И готовиться надо. Хорошо. Да, пришли заодно из девок кого, пусть наверху попорядкуют. И залу помыть надо, которая для торгов. А то ж благородные господа порядку любят.

Это она произнесла презрительно скривившись.

– А порядок поддерживать надо… надо… мы ведь приличное заведение. Да, да…

Грай хмыкнул и отступил. А Кэти подошла к кровати, на которой лежала покойная. И наклонилась к ней. Близко. Но не настолько близко, чтобы коснуться.

– Видишь? Я и без тебя справляюсь! И справлюсь! Будь уверена. А ты сдохла! Сдохла-сдохла…

Кэти хихикнула.

– Как я ждала… как я… думаешь, я забыла? Все-все? Благодетельница… забыла, как ты меня украла? Из дома, да-да… моего дома… у меня был хороший дом. И своя кровать. А ты украла. Тварь! И продала! Тому уроду… Ничего, я их найду. А ты врала, что меня родители отдали. Что я стала им не нужна. Я верила. Я же была ребенком и верила! Капризная, мол. И обхожуся дорого. Платья мне нужны. Ленты. Вот и отдали. Скольким ты еще это говорила? Тварь!

Крик ее разбился о стены.

– А ты… ты продала… велела служить. Стараться. Чтобы не попасть в приют. Лучше бы я… но я верила! Тварь, тварь… какая же… знаешь, что он со мной делал? Хотя… конечно, знаешь. Ты все знаешь. А потом я ему надоела, и меня продали дальше… и дальше… пока я снова не оказалась у тебя. «Белая ласточка».

– Белая ласточка, – тихо повторила Эва, и Кэти, странное дело, вздрогнула.

Обернулась.

– Нет. Никого нет. Пусто. Пусто-пусто… У-у, тварь! Какая же ты тварь… Пожалела бедную шлюху, как же! Надолго хватило бы твоей жалости, если бы ты не старела? Сама ничего не могла, вот и понадобился кто с руками и без совести. Спасла. Ты мне так и говорила… спасла. Сперва, вона, убила, потом спасла… добрая, как же… тебя все ненавидели! Все! Слышишь, ты?!

Покойная лежала. Пятна на коже ее разрастались, и очень скоро эта кожа начнет отваливаться слоями. Странно, что прочие не испугались.

– А я буду жить. В твоем доме! Понимаешь? И спать на твоей кровати… Хотя… – Кэти обошла эту кровать стороной. – Нет, пускай ее спалят. Я не такая глупая. Да.

Она опять захихикала.

И Эве подумалось, что эта женщина определенно сошла с ума. Сейчас ли это случилось, раньше ли, но случилось.

Однако что делать Эве?

Два дня… у нее осталось всего два дня.

Но что она может?

Со скрипом приотворилась дверь, и в комнате показались люди. До того грязные и страшные, что Эва отшатнулась, когда один из вошедших оказался рядом.

– Явились? – Кэти мигом перестала хихикать. – Заверните ее в простыню. И в одеяло.

– Так… может… того. – Человек согнулся. – Матушка… может, мы одеяло-то…

– Делайте что хотите, но здесь не должно остаться ни простыней, ни одеяла.

Эва закрыла глаза.

Здесь больше делать нечего, но… но если вдруг… Она представила себе дом. И шагнула на серые ступени, знакомые до каждой выбоины. А потом прошла сквозь дверь.

Теперь двигаться стало легче.

Мама…

– Это невыносимо… а если кто узнает?

– Какая разница? – Берти выглядел еще более бледным и худым, чем прежде. А вот отец был молчалив. Он просто стоял, вперившись взглядом в стену. – Главное, чтобы она вернулась, но… мы пытаемся.

– Знаю, сын, – отец заговорил. – Плохо, что сразу не сказали.

– Надеялся…

– Что проклятье подействует и они испугаются? – Отец кивнул. – Шанс был, но проблема в том, что они могли испугаться слишком сильно.

– Что?! – Маменька схватилась за сердце.

– Она жива. Пока еще. Ее дух молчит.

Дух кричал и топал, но…

– Его нет среди мертвых.

Чудесно! Для того, чтобы собственные родители тебя услышали, нужно умереть! Эва раздраженно фыркнула. А может… нет, умереть она всегда успеет. И тогда уж расскажет все, а отец… он это место с землей сравняет. Но ведь Эва от этого не оживет!

– Тот твой друг…

– Он пытается выйти на кого-то, но пока не получается. Он здесь чужак. Чарльз вот пытается получить приглашение. Узнал, что точно есть закрытый клуб, для узкого круга, но ничего конкретного. Он намекнул, что готов хорошо заплатить за рекомендации. И почти уверен, что получит их. И приглашение…

– Но тоже нет гарантий, что именно в тот клуб, который нужен.

– Думаешь…

Отец поглядел с печалью:

– Знаю. И в мое время ходили подобные слухи. Да и… не все скрывали свои пристрастия. Правда, после одного весьма печального происшествия император обратил свой взор на клубы. И те вынуждены были объявить о закрытии. Хотя полагаю, что это все для виду, да…

– Отец…

– Я встречаюсь с одним человеком. Он кое-чем обязан. Попытаюсь донести до него, что не стоит ссориться с некромантами.

Это прозвучало так, что у Эвы холодок по спине пошел.

– Господи. – Маменька, впрочем, словно и не заметила. – А если уже поздно?! Если моя девочка…

– Она жива. Стало быть, не поздно.

В библиотеку осторожно заглянул лакей.

– Вас… спрашивают. – Вот он Силу отца чувствовал, но сдерживался, стараясь не выказывать страха. Получалось, правда, не слишком хорошо.

– Поди, опять этот твой ужасный знакомый… я слышала, он теперь родня Диксонам? – Маменька несколько оживилась. – Ужасно. Добрая Пенелопа, должно быть, просто в шоке. У нее были такие планы!

Она осеклась под мрачным взглядом отца.

И встала.

– Извините, мне, кажется, снова дурно… и если вдруг…

– Конечно, мама. Вызвать целителя?

– Нет, я просто… просто отдохну.

Она ушла. А отец с Бертом переглянулись.

– Твоя мать – чудесная женщина, – сказал отец мягко. – И любит что тебя, что сестер. Просто не всегда умеет сказать об этом.

Берт чуть склонил голову.

Любит?

Она… она ведь всегда недовольна! Тем, как Эва ходит. И стоит. И сидит. Как рисует или как играет… у сестры не хватало гибкости в пальцах, акварели же отличались излишней мрачностью. Эва громко разговаривает.

И не умеет находить правильные темы.

Она смеется. И улыбается слишком уж простонародно. Правда, как это, маменька не объясняет. Но всегда находит к чему придраться… И любит?

Разве, когда любишь, оно вот так?

– Твой друг. – Отец тоже поднялся. – Возможно, я могу дать ему рекомендации…

– Ты?

– Некромантия – такая вещь, дорогой, что поневоле обзаводишься самыми разными связями.

– А…

– Я задал вопрос своим знакомым. И они приняли мою беду очень близко к сердцу. Но тот мир весьма сложен, разнообразен и… будь у нас время, мы бы справились.

Но времени нет!

Почти не осталось времени! У нее!

– Ты не пробовал отследить проклятье?

– Пробовал, конечно. – Берт поморщился. – И не только его ставил, но… след оборвался, стоило пересечь реку.

– Что ж, следовало ожидать.

– Следовало?

– Говорю же, тот мир весьма… разнообразен. И в нем хватает своих специалистов. Ну да представь меня своему другу. Он и вправду столь ужасен?

Глава 12, в которой речь идет о дорогих родственниках и глубокой к ним любви

Ужасен!

Настолько ужасен, что Эва застыла от этого ужаса. Разве… разве люди могут быть такими вот?! Огромными?! Невообразимо огромными! Жуткими!

С сероватой, будто припыленной, кожей!

С грубыми чертами лица, причем явно нечеловеческого! Встреться Эва с ним где-нибудь в гостиной… Хотя, конечно, кто пустит подобное в гостиную приличного дома? Но если вдруг – она бы обязательно упала в обморок.

Быть может, даже по-настоящему.

А теперь вот…

Она моргнула. И еще раз. Да, огромный. И широкий. И при том двигается мягко, текуче, будто в теле его чудовищном нет ни костей, ни весу.

И взгляд его…

Взгляд скользнул по кабинету, и гость прищурился.

Дрогнули ноздри огромного, слегка приплюснутого носа. А когда Берт открыл было рот, чтобы сказать что-то, наверняка вежливое, этот человек просто поднял свою лапищу и прогудел:

– Тихо!

И Берт подчинился!

Он никогда… даже отцу. Чтобы вот так и без слов. А тут замер. И… и еще Эва вдруг поняла, что ее… видят? Слышат?

– Я здесь! – От радости она подпрыгнула. – Здесь! Здесь!

– Скажи… – Голос у чудовища оказался неожиданно приятным. Или это оттого, что он и вправду видел Эву? Вот как-то даже симпатичнее стал. Немного. – Твоя сестра, она такая вот… мелкая? И лохматая?

Сам он мелкий!

То есть рост у Эвы – единственное, что можно назвать достоинством, если маменьке верить. Он самый удачный. Небольшой. Еще бы изящества… А вот относительно лохматости Эва не виновата, что у нее только один гребень, да и тот с обломанными зубьями. И занозистый! Волосы так и цепляет.

– Волос беленький. Светленький, – поправилось чудовище, чуть склонив голову.

– Она…

– Я не чувствую изменений некротического фона, – подал голос отец.

– Само собой, она же живая.

– Погоди…

– Так. – Чудовище вдруг нахмурилось и уставилось на Эву. Под взглядом его стало неуютно-неуютно. – Вы… идите. Сила ваша мешает.

Оно поморщилось.

– Эдди? – недоуменно уставился на него брат.

Стало быть, у него и имя есть. Правда, не сказать, чтобы оно подходит. Эдди – это Эдвард? Эдвин?

– Иди. Потом. – Гость указал на дверь. – Свечи есть? Восковые? Пусть принесут. Воды. Молока. Свежего.

Эве даже интересно стало.

Он… ладно, допустим, он ее увидел, но… дальше-то что? Видеть одно. А слышать? Если он только видит, то… то ей писать придется? Представить перо и тетрадь? Или лучше мел и доску? А он читать умеет? Вдруг не умеет? Тогда надо будет… знаками?

Как ему знаками рассказать все?

– Связь слабая больно, – пояснил Эдди и опять поморщился. – Я все-таки не совсем чтобы шаман.

Еще и шаман?

Эва читала книгу. Про шамана. Дикого, но очень и очень благородного. В душе. И потому, когда его племя захватило в плен прекрасную графиню, чтобы принести в жертву жутким орочьим богам, он воспротивился.

И спас.

И еще помог воссоединиться прекрасной графине с ее возлюбленным, к которому та, собственно, и направлялась. Да… Эва тогда даже плакала над финалом, в котором шаман уходил в горы, чтобы не мешать влюбленным.

Ее очень огорчила такая концовка.

Хотя, конечно, правильно. Что общего у графини с дикарем, пусть и благородным?

Отец вышел из комнаты.

И брат.

Лоуренс тем временем принес две дюжины тонких восковых свечей, глубокую фарфоровую супницу из маменькиного любимого сервиза, молоко, воду и еще что-то.

Эве стало до ужаса любопытно.

В книге шаман колдовал, вознося руки к небесам, и еще потом в припадке бился. Ну или кости раскидывал. Человеческие. Но это тоже не со зла, да и кости принадлежали врагам племени… в общем, это все выдумка.

Эдди же снял котелок. Поставил на пол.

Провел ладонями по голове.

По лицу.

Коснулся пальцами воды.

Может, он спиритический сеанс устроить собирается? Но тогда свечи ладно, они нужны, а где блюдце? И еще, самое главное, спиритический столик? Или у шаманов это иначе происходит?

Эва всегда отличалась нездоровым любопытством.

И…

– Слышишь меня? – поинтересовался шаман, расставляя свечи. Прямо на столе. Он же так полировку попортит!

Но Эва кивнула.

– Хорошо. Ты знаешь, где находишься?

Какой нелепый вопрос! Конечно. Но она снова кивнула. Может, человек – ладно, не совсем человек – только-только в цивилизацию приехал. Тогда простительно.

– Отлично. – Он по очереди касался свеч, и те загорались, только огонь получался будто… ненастоящим? Или настоящим? Эва потянулась к нему, но руку одернула, ощутив жар.

– Не спеши, девонька, – с мягким упреком произнес шаман. – Тут уж больно все… намешано. Тяжко. И дом мертвой силой пропитался. И город этот ваш…

Эва вздохнула сочувственно.

Она тоже город не слишком любила. В нем сразу начинала болеть голова, а маменькины нравоучения делались вовсе невыносимыми.

– Маги кругом. Техника. Голова гудит. Но ничего. Сейчас.

Вода в фарфоровой супнице загустела, и Эва увидела в ней свое отражение.

– Ты не заблудилась?

Отражение было таким… в общем, хорошо, что маменька не видит. Пришла бы в ужас. Конечно, зеркала Эве не давали, но неужели она на самом деле так выглядит? Кожа побледнела, что, конечно, хорошо, но при этом сделалась какой-то сероватой.

И пористой.

И в глазах нездоровая желтизна.

– Слышишь?

– Слышу, слышу, – не удержалась она и тотчас укорила себя. Все же характер у нее совершенно невозможный. – Прошу простить меня…

Ей бы поздороваться.

Извиниться за неподобающий внешний вид. И… и ее, между прочим, похитили! А еще того и гляди продадут. А она тут о внешности беспокоится.

Вода почему-то пошла рябью.

– Хорошо. – Шаман простер над водой руку, и та успокоилась.

– А молоко зачем? – не удержалась Эва.

– Пить. Люблю молоко.

– Вы?!

– Почему нет.

– Так. – Она вдруг поняла. – Вы… вы меня тоже слышите?! Можете?!

– Могу. И слышу. А теперь успокойся, пожалуйста. – Он глядел с бесконечным терпением. – Иначе или вернешься, или, что хуже, не вернешься. Ты давно научилась покидать тело?

– Давно. – Эва огляделась, раздумывая, как быть.

Стоять было неудобно.

Сидеть…

– Только я раньше покидала, а потом уже нет… после одного случая… моя сестра… – Она замялась. Все же не стоит вот так посвящать посторонних в семейные тайны.

– Потом, – кивнул Эдди. – А сейчас рассказывай.

– Что?

– Все. Ты знаешь, где находишься?

– Адрес – нет.

Она пыталась. Искала. Заглядывала повсюду в доме. В доме она могла ходить. И вне дома тоже, но почему-то только сюда.

– Ничего страшного, – поспешил заверить Эдди. – А описать можешь? Как этот дом выглядит? Или, может, людей, которые в нем живут? Там есть люди?

– Есть. – Эва все-таки опустилась на пол. В конце концов, она и так выглядит ужасно, так чего ж теперь. Стоять перед ним было неловко. – Только… ту, старую хозяйку, ее убили. Сначала ее Берт проклял. Я узнала проклятье. А потом другая, которая Кэти, она ее задушила. А хозяйка хотела меня вернуть!

– Тише, девочка, не трать силы.

Эва почувствовала, что дрожит. А шаман сгреб дым, от свечей исходящий, и дунул им в Эву. Потом вытащил откуда-то совершенно жуткий с виду нож и полоснул им по запястью.

Да, не будь она призраком, точно упала бы в обморок.

Или нет?

Любопытно. А кровь у него обыкновенная, красная.

Дым окутал Эву, и… и стало легче. Правда, дым теперь пах вовсе не свечами, а чем-то совершенно незнакомым.

– А теперь постарайся вспомнить. Все, что сможешь. Про дом. Про этих женщин. Первую как звали?

– Не знаю. Она говорила, чтобы я называла ее Матушка Гри.

– Умница.

Никто никогда не хвалил Эву. Отец был вечно занят, а маменька пыталась создать из нее совершенство, но из-за полной несовершенности Эвы этого не получалось. Вот она и… растерялась.

– У нее еще рука была такая, ненастоящая… из железа! Я такие один раз видела! На выставке. Меня Берти водил…

– Отлично. А дом?

Дом?

Он ведь тоже такой – странный и ни на что не похожий. Но как это описать? Будь у нее краски или… Конечно! Тори ведь говорила, что в этом мире Эва может все. А…

– Ты увидишь? – поинтересовалась она. – Если я вот так…

Она провела пальцем по воздуху, представив себе, что это холст. А палец – кисть. И… получилось. Линия. А потом другая.

Ей всегда нравилось рисовать. Только получалось… в общем, не совсем так, как должно у девушки.

Мрачно.

Тоскливо.

Но дом, в который ее привезли, и вправду тосклив и мрачен.

– Берт не говорил, что ты настолько сильна.

Кто? Эва?

Она слабая.

Она… она даже не пыталась сбежать. Вот в одном романе юная наследница, пытаясь спастись от нежеланного замужества, спустилась из окна по связанным простыням. Правда, у Эвы окно располагалось под самым потолком, и такое, что кошка не пролезет. Да и простыней ей столько не выдали, чтобы из них веревку связать.

– А с людьми можешь?

Может.

Портреты у нее тоже получалось мрачными.

– Умная девочка. – Он перехватил порез огромным мятым платком, который вполне соответствовал чудовищному облику шамана. – Ты очень помогла.

– Она все равно меня продаст! Устроит аукцион… – Это было говорить невероятно сложно. – Она сказала, что… что через два дня!

– Это целых два дня.

Эва помотала головой:

– Что мне делать?

– То же, что делала до сих пор. Сидеть очень и очень тихо. И отдыхать. Иди. Ты все же много сил потратила.

Он провел рукой над свечами, и те погасли.

– Иди уже, – повторил шаман, а потом дунул, и Эву будто ветром унесло.

Так нечестно!

Эдди вытер пот со лба.

Город.

В городе ему не нравилось. Категорически. Тесно. Шумно. Люди опять же. Много людей. Слишком много, и это нервировало.

Он поднялся, собрал огарки свечей и отправил их в глубокую посудину. А вот молоко оказалось неплохим. Не самым свежим, но и понятно, откуда тут по-настоящему свежему молоку взяться? Вон, и это-то с привкусом дыма и пыли.

Странное дело. Там, в Городе Мастеров тоже хватало. И дыма. И пыли.

И грязи.

А не раздражало. Матушка говорит, что это от предвзятости. Может, оно и так, но… Эдди пошевелил рукой, глядя на темную полоску свежего шрама. Одно хорошо: заживало на нем по-прежнему как на собаке.

Надо…

Надо бы позвать кого. Он огляделся и, увидав колокольчик, стоящий на махоньком столике – что за привычка наполнять комнаты этакими пустыми и излишне хрупкими предметами? – потянулся к нему. Взял аккуратно, двумя пальцами, раздумывая, что сказать.

И стоит ли говорить?

Или…

Девица цела. Это хорошо. Чересчур напуганной она тоже не кажется – стало быть, ничего такого, что могло бы произойти, не случилось. Это тоже хорошо.

А остальное…

Колокольчик звякнул, и одновременно задрожала струна Силы, уходящая куда-то вглубь дома. И дверь приоткрылась.

– Берти позови, – сказал Эдди слуге, вернув опустевший кувшин на стол. – И пожрать чего-нибудь принеси. Будь любезен.

Матушка бы не одобрила.

Матушка… оставалась в нумере. Роскошном. Огромном. Но все одно. Сидела, читала газеты, которые ей доставила местная обслуга.

Не бесплатно.

Проклятье.

Деньги есть, но… надолго ли их хватит? А до портнихи так и не дошли. Потому что матушка читала. Газеты. Огромные стопки их теперь заполнили гостиницу. Казалось, она собрала все, что вышли за годы ее отсутствия. А когда Эдди постарался осторожно спросить, чего она в них ищет, только отмахнулась.

– Мне просто надо понять, что здесь происходит, – сказала она, почувствовав его обиду. – А у тебя, кажется, дело.

Дело.

Да чтоб его, это дело… Которое он, если боги снизойдут до Эдди, все-таки сделает, пусть даже и криво. Повезло девчонке. И ему тоже. Шаман недоученный… дед бы, верно, сразу понял бы.

Или нет?

А Эдди…

Дверь тихонько приоткрылась, потянуло душной темной Силой, от которой кулаки зачесались. Да и сам некромант ныне вызывал одно лишь желание: дать в морду.

Или это потому, что Милисента тоже заперлась, как и матушка? Правда, не в нумерах, а в особняке. Отдыхает она. И встретиться никак не может. Когда будет готова, всенепременно почтит визитом. Ага. И лысый хрен, который это говорил, смотрел на Эдди с насмешечкой. А Чарли вовсе исчез.

Выходит, никому-то он, Эдди, особо не нужен?

А некромант так, под руку подвернулся.

– Ты выглядишь бледным, – заметил Бертрам. – Могу я чем-то помочь?

Эдди покачал головой.

– Пройдет. Сейчас пожрать принесут. Извини.

– Ничего. – Некромант протянул руку. И Эдди принял. Оперся. Закряхтел, как старик. – Удалось что-нибудь выяснить?

– Повезло. – Эдди разгибался медленно, пытаясь справиться и со слабостью, и с головокружением. А всего-то пару минут поговорил. – Она определенно жива. Вполне здорова.

– Погоди. Ты не будешь против, если я позову отца? Следовало бы сразу к нему обратиться, но… мы подумали, что сами справимся.

Эдди махнул рукой.

Да пусть хоть всех зовет. Какая разница?

Только бы…

– И пусть накрывают на стол. – Голос Бертрама звучал словно издалека. В голове шумело. Сильна девочка… если Эдди едва не пластом лежит, то ей и вовсе должно быть худо. Или нет?

Он свою Силу знает плохо.

А она?

– Твоя сестра, – Эдди так и стоял, опираясь обеими руками на столешницу… – у нее сильный Дар.

– У Эвы? Да… и у нее, и у Виктории, но… понимаешь. – Кажется, некромант несколько смутился. – Не то чтобы это вовсе какая-то запретная тема. Скорее, не принято об этом говорить. Тем более что Дар такой… своеобразный.

– Неприличный?

– Маменька полагает, что да. На самом деле, будь она мужчиной, многого добилась бы.

Эдди хмыкнул. И промолчал.

Пока.

Потом он очнулся уже за столом, осознав, что сидит и ест. И сидит давно. Ест… кажется, тоже давно. И что рядом сидит Берти.

И отец Берти.

И женщина в темном платье, чем-то весьма напоминающая матушку, должно быть взглядом, полным печали и мягкого упрека.

– Извините, – сказал Эдди, проглотив кусок чего-то сочного и кислого. – Сил много пришлось потратить, и… вот.

Слабое оправдание.

Женщина мяла в руках кружевной платок. И синие глаза ее полнились слезами.

– Бертрам сказал, что вы… вы ее видели?

– Видел. – Плачущие женщины всегда ввергали Эдди в состояние, близкое к ужасу. – Не совсем ее. Дух. Ее дух покинул тело.

– Опять… – выдохнула женщина.

– Мама! – с упреком произнес Бертрам.

– Да, да… прошу прощения… я… она… моя дочь…

– Она жива, – поспешил заверить Эдди. – Напугана, но жива.

Бертрам с отцом переглянулись.

– Пока она находится в относительной безопасности.

– Что с ней…

– Ее держат взаперти, но не бьют, не обижают. Кормят.

Эдди не знал, что еще сказать, чтобы успокоить женщину. Та прижала кружевной платок к глазам и вздохнула.

– Благодарю, – произнесла она мягко. – Вы… вы меня порадовали. И если моя дочь… вернется… я этого не забуду.

– Думаю, теперь найти ее будет многим легче. – Эдди покосился на тарелку, на которой еще лежал кусок мяса. Рядом высилась горка вареного гороха. – Да и…

Он запнулся, не зная, стоит ли говорить.

Но укоризненный взгляд заставил вздохнуть. Снова.

– Я смогу до нее дотянуться. Не физически. Скорее уж речь идет о тонком мире. Хотя… я в нем не особо… случалось бывать, но вот так, чтобы практика, ее не было.

– Я в вас верю, – сказала женщина тоном, не терпящим возражений. – Пойду. Нужно приготовить комнату. И врач… уверена, что Эве просто необходим будет целитель.

Она ушла.

И дышать сразу стало как-то легче.

– Ешь, – сказал Бертрам. – И рассказывай.

Эдди так и сделал.

Глава 13, где разговор идет о крепкой родственной любви

Завтрак.

Завтрак – это… это утро. Очередное. Столовая, которая слишком велика, чтобы чувствовать себя в ней хоть сколько-нибудь уютно. Мрачно-торжественная маменька Чарльза. И хмурая, не скрывающая раздражения сестра его. Она, в отличие от свекрови, делала вид, что вовсе меня не замечает.

Это злило.

Несказанно.

Как и отсутствие нормальной еды. Ну вот разве человек, который голоден, насытится двумя ложками овсянки и сухой корочкой хлеба, по которой слегка мазнули маслом?

Чай бледный.

Молоко пахнет гарью. А паче того давит на нервы тишина.

– Вижу, – свекровь решила первой ее нарушить, – сегодня вы решили одеться прилично.

И губы поджала.

Долго она мне еще будет вспоминать тот выход.

Сестрица отвернулась и тоже губы куриной жопой сложила. А ведь похожи они. И от этой схожести прямо дрожь берет.

– Доброе утро! – Я плюхнулась на стул и вздохнула.

Прилично…

Скорее уж… В общем, в тот раз я и вправду переборщила слегка, если подумать. Даже в наших диких краях я к обеду переодевалась в платье. А тогда в брюках пришла. Позлить думала.