Почти цивилизованный Восток

– Именно. Моя семья никогда не согласилась бы на подобный брак. Скорее уж, твой отец… скончался бы. А в то время я его еще любила. Да и он меня. По-своему.

Эдди хмыкнул.

– Он ничего не получил от свадьбы со мной. Пара тысяч золотом? Они не дошли до поместья. Драгоценности? Он не сразу решился их продать.

А когда решился, едва ли выручил больше десятой части, особенно если побрякушки были приметными. А они наверняка таковыми были.

– Меня, вероятнее всего, объявили бы душевнобольной. После того, что случилось, семья не решилась бы устроить новый брак. Да и… в целом. И остаток жизни я бы провела в какой-нибудь тихой закрытой клинике, под чужим именем и с чужой судьбой. Я бы даже в нее поверила бы. Со временем. Так зачем возвращаться?

Наверняка она задавала себе этот вопрос не раз и не два.

И находила новые и новые аргументы.

Но… не могла себя убедить. Иначе бы не мучилась.

– Твоей вины нет в том, что произошло. Да и… это могло быть случайностью. Нападение.

– Нет, – матушка покачала головой. – Пока был жив твой дед, наш брак хоть как-то держался. Хоть на иллюзиях высоких чувств. Думаю, твой отец тоже чувствовал себя обманутым. Я ведь не принесла ему ни денег, ни удачи, одно лишь… как он говорил? Великосветское занудство.

– Он был идиотом.

– Да и я не умнее. – Матушка отвернулась от окна. – Твоего деда не стало, и он окончательно ушел… в свою жизнь.

Как вежливо. А главное, точно. В этой жизни папаше не было дела ни до чего. Ни до поместья, которое медленно умирало без хозяйской руки. Ни до жены. Ни до детей. Особенно таких никчемных, как Эдди.

– В наивности своей я еще пыталась как-то его вразумить. Мне ведь говорили, что правильная жена найдет способ наставить мужа на путь истинный. А на деле все это чушь… он приходил пьяный, часто пахнущий женщинами, теми, из борделя. Да и не скрывал. Он орал, что любая шлюха лучше меня… я была кроткой. Пыталась. Но хватало ненадолго. У Милли наша кровь, просто выражена ярче.

Ага. А потому уезжать из этой серости никак нельзя, пока все так… непонятно.

Еще спалит на хрен усадьбу.

Или чего иного учудит.

– Однажды я тоже высказалась. Резко. И едко. Слово за слово, и… у нас случилась настоящая ссора. И в ней он высказал, что половину драгоценностей ему пришлось отдать за это покушение, за артефакт, который стер бы все следы.

– Ты не виновата.

– Я себе тоже это говорю. Но помогает слабо. Тогда я чудом сдержалась, чтобы не убить его.

– И правильно.

– Нет. Я должна была, но… но он вдруг стал ласковым. Потом начал говорить, что все сделал из любви ко мне. Что все еще меня любит. Что иначе нас очень скоро нашли бы. И его бы убили. А так… так никто и не искал. Что я сама виновата, всегда давала понять, что стою выше… что…

Она закрыла глаза.

– Все прошло. – Эдди положил ладони на плечи. – Все уже прошло.

– Если бы… Некоторые ошибки не исправить. Только и остается думать, как сделать так, чтобы не стало хуже. Сейчас проще. Легче. Я уже перестала думать, что я сделала не так. Почему наша любовь оказалась такой… ненадежной?

Эдди мог бы сказать.

Напомнить.

Про эти вот исчезновения, когда папаша просто уходил, не давая себе труда предупредить. И плевать, что скоро зима, а дров нет. И крыша разобрана, он ведь обещал сделать. В погребах если не пусто, то почти. А деньги, отложенные на крышу и продукты, исчезли вместе с папашей.

Про возвращения.

Пьяные песни. Крики. Про… другое.

Этот угребок должен был умереть раньше. Определенно.

– Прошлое… мне нужно будет встретиться с ними.

– С кем?

– Для начала с родителями Элоизы. Объяснить. Попросить прощения… Не знаю. Наверное, это глупо, но мне действительно нужно их прощение. И… чтобы ее похоронили. Под своим именем.

А стало быть, возникнут вопросы.

– Скажи, что это не имеет значения, – попросила матушка.

– Не скажу.

Матушка покачала головой. И Эдди уточнил:

– Тебя будут искать? Ну… если станет понятно, что…

– Будут. Не потому, что так уж обрадуются. Скорее, наоборот. Но… моя семья весьма строгих нравов.

– Поэтому ты с ними и не связывалась.

Ведь могла же. Письмо отправить несложно. Даже в их захолустье почтовые фургоны появляются. А то бы и Эдди отвез в какой город, чтоб побольше и поприличней.

– Пожалуй. Хотя… не только. Мне было невыносимо стыдно. И страшно. Это ведь страшно: признаться, что ты стала соучастницей убийства.

– Ты не виновата.

– Виновата. И я, и твой отец, и Элоиза. И те, кто убивал. Мы все виноваты. Но… да, страшно тоже. И не из-за того, что я сделала. Скорее, из-за Милисенты. Пусть семья не одобрила брак, но заключен он был по закону. Это не стали бы оспаривать. Однако… мне бы не позволили остаться там. И… Милисента. Ее бы забрали.

– Куда?

Матушка не спешила с ответом.

– О моем воскрешении вряд ли объявили бы. Или, возможно, сообщили бы, что я выжила чудом и долго болела, поэтому и скрывали от… друзей семьи. И болела бы я дальше. Весь остаток жизни. Где-нибудь, где никто не усомнился бы, что разум мой пострадал в результате того ужасного происшествия. А вот Милисенту… Милисента родилась с Даром. С очень ярким Даром. А это редкость. И ценность.

Мимо которой семья, которую Эдди уже тихо ненавидел, не прошла бы.

Понятно.

А что могла бы противопоставить бедная вдова? Небось, семья не из простых. Лорды. И леди. И… и связи, конечно. В мире тяжко без связей.

– Я и понадеялась, что мы справимся как-нибудь сами. В конце концов, у нас ведь получалось жить. А… я научилась довольствоваться малым.

Не вышло.

Потому что появился Чарли. И его сестрица. И Змей. И… все остальное.

– А теперь? Что они сделают теперь?

Матушка повернулась к окну спиной.

– Теперь? В том и дело, что теперь они ничего не смогут сделать. А вот я вполне могу потребовать свою долю.

– В чем? – уточнил Эдди, чувствуя, что неприятности приближаются.

– Моя семья весьма состоятельна.

Не было печали.

– И так уж повелось, что при рождении каждый… из нашей крови получал в свое распоряжение некоторую сумму. Как правило, она или отправлялась на счет, где и хранилась, или же вкладывалась в семейные предприятия. Или не семейные. Помимо имени и положения, своему мужу я должна была принести около полумиллиона золотом.

– Сколько?! – У Эдди этакая сумма в голове не укладывалась.

– Думаю, что сейчас больше. Моими деньгами распоряжался весьма… специфического склада человек. Именно с ним я и хочу встретиться. Сейчас он довольно стар, но, насколько я знаю, от дел не отошел. Так что… эти деньги вам помогут.

– В чем?

– Это не Запад, Эдди, – произнесла матушка нежно. – Это цивилизованный мир. Здесь правят деньги. Без них тебя просто никто не воспримет всерьез.

Глава 7. О разбитых надеждах и коварных обманщиках

Эва писала письмо.

Аккуратно. Старательно выводя каждую букву.

«Дорогая маменька…»

Маменька, несомненно, расстроится. Хотя, конечно, о том, что с Эвой случилось, уже известно, поэтому она и будет в расстройстве. И как понять, расстроится ли она сильнее или, наоборот, обрадуется?

Хотелось бы верить во второе, но…

«…сим посланием спешу уверить вас, что пребываю в добром здравии».

Эва чихнула, хорошо, хоть перо успела отложить, а то бы брызги остались. У нее всегда с чистописанием не ладилось, и вот ныне поспешила, а потому последние буквы слились в одну, нечитаемую.

Ничего.

Матушка Гри заверила, что письмо доставят ныне же. А уже завтра, если родители Эвы возместят затраты, то и Эва воссоединится с ними.

Разве не чудесно?

Сердце забилось быстрее. И Эва покусала губы.

«Мне несказанно жаль, что я своим своеволием доставила вам столько неприятностей. Я стала жертвой подлого предательства и спаслась от участи, которая хуже смерти, лишь чудом».

Эва, правда, не была уверена, что жизнь со Стефано и вправду хуже смерти, но в книгах упоминали о чем-то подобном.

Так пусть будет.

И маменька опять же… может, обеспокоится и потом не станет сильно ругать.

Нет, станет, конечно.

И сляжет с мигренью. А как встанет, так и запрет Эву в поместье на месяц. Или даже на два. С молитвенником и рукоделием. Пускай. Сейчас Эва была согласна и на такое.

– Ты не пыхай, – пробурчала Кэти.

Она устроилась в углу комнаты, забравшись на кресло с ногами и завернувшись в какой-то вовсе уж необъятный платок грязно-серого цвета. В полутьме поблескивали глаза, а лицо Кэти почти и не различить было.

– Пиши давай.

– Я подбираю слова, – сказала Эва со вздохом. – Не подбираются.

– Так ты по-простому пиши. Чего подбирать. Как оно есть. Гоните, маменька, деньгу, пока вашей любимой доченьке не похужело. – Это Кэти произнесла мерзким блеющим голосочком.

Эва не так разговаривает!

Совершенно даже непохоже!

Но Эва поджала губы и склонилась над листом.

«Меня спасли люди, которые, однако… – И опять задумалась. Вот как сказать, что им нужны деньги? Тогда это уже не спасение выходит. – …однако, понесли убытки. А потому для моего возвращения необходимо возместить их в полной мере».

Кажется, так.

Теперь поставить сумму… пять тысяч.

Это много.

Очень много. Но ведь у отца найдутся? Он не пожалеет… он маменьке на день рождения поднес ожерелье с топазами, и та говорила, что стоило оно больше двух тысяч. Две тысячи – это получается, что за Эву два ожерелья просят.

У маменьки их много.

И у самой Эвы тоже драгоценности имеются.

– Написала? – Кэти выползла из кресла. – Тогда шуруй обратнова.

– Там холодно. – Эва протянула лист, на котором поставила свою размашистую подпись. – Я замерзла. А если заболею?

– Станешь должна больше. – Кэти на лист посмотрела, но как-то так, что стало ясно: читать она не умеет. – Целитель обходится дорого.

Эва поднялась.

Возражать?

Сопротивляться? Нельзя. Тогда ее не просто запрут, могут и на цепь посадить. Конечно, они вроде бы договорились с Матушкой Гри, но… мало ли.

И вниз Эва спускалась спокойно. Благо бульон вернул силы, и пусть ее еще слегка покачивало, но не настолько, чтобы потребовалась посторонняя помощь.

Дверь заперли.

Правда, ненадолго. Скоро Кэти вернулась с толстым одеялом, которое пестрело пятнами, но Эва согласна была и на такое. Еще и платок принесла:

– На от. Неженка.

– Спасибо, – искренне поблагодарила Эва, а Кэти только фыркнула. И снова ушла, правда, чтобы в очередной раз вернуться. И притащила поднос с миской каши и высоким кувшином, от которого пахло травами и еще чем-то кислым.

– На-ка. Ешь. А то тощая совсем. И без сисек. Без сисек клиент плохо идет. А нет клиента, нет и деньжат.

Эва кивнула, опасаясь уточнить, какой именно клиент должен быть. Точнее, она догадывалась, но догадка эта была слишком ужасна, чтобы в нее поверить.

Дверь Кэти заперла.

А Эва… Эва села есть. Есть ведь хотелось, причем настолько, что темная сваренная на воде овсянка показалась неимоверно вкусной. А вот от компота закружилась голова, и… и, кажется, она снова скользнула в сон. Точнее – скользнуло тело, дух же остался.

Рядом.

Он и видел, как отворилась дверь, пропуская Кэти. И та, обшарив Эву – что она надеялась найти? – затолкала ее на лежанку. Сверху Кэти набросила платок, а уж потом накрыла одеялом.

Постояла.

Вздохнула.

И забрала поднос.

Эва двинулась следом. Что еще делать? Кажется, что-то подлили в компот, но если и травы, то другие.

– Спит? – Матушка Гри ждала наверху. И эта комната разительно отличалась от прочих. Она была невелика. И светла. Горел камин, и кресло Матушки Гри стояло столь близко к нему, что это было просто-напросто небезопасно.

Сияли свечи.

И зеркало притаилось в углу.

Изящная мебель.

Обои в темно-зеленую, по последней моде, полоску.

– Да, Матушка.

– Все съела?

– Да, Матушка. И выпила.

– Вот и отлично. Утром дашь ей напиться. Выведи погулять. Вроде девица не совсем безголовая, пусть разомнется, а то сама знаешь, взаперти они хиреют.

– Хорошо.

– Садись. – Матушка указала на кресло. – Письмо… найди мальчишку, только толкового, пусть отнесет. Она сказала, куда?

– Да.

– Замечательно. За мальчишкой пусть Шнырь приглядит. И за домом тоже. Посмотрим, так ли она нужна…

– Думаете… – робко поинтересовалась Кэти.

– Спину выпрями. И следи за осанкой. Опять корсет не надела?

– Он давит!

– Он фигуру выправляет. Иногда нужно уметь терпеть неудобства. – Странно, что говорила она точь-в-точь как родная матушка. – Если и вправду надеешься открыть свое дело, научись преподносить себя. В тебе должны видеть не поднявшуюся шлюху, а леди.

– Леди? – Кэти издала хриплый смешок. – Да какая из меня, на хрен, леди?

– Пока и вправду никакая, – легко согласилась Матушка Гри. – Бери пример с девчонки. Уехать с любимым, чтобы очнуться непонятно где, узнать о предательстве… и бровью не повела. Ни слез, ни истерики… истинная леди. Сдержанность и достоинство.

Эва вздохнула.

Наверное, маменька могла бы порадоваться. Все-таки ее воспитание дало свои плоды, но… что-то подсказывало, что не порадуется.

– Дура она просто, – возразила Кэти. – И не сообразила пока, во что вляпалась. А вы… отпустите?

– Глупости не говори. Редкий товар. Этот идиот сам не понял, что ему попало в руки… Нет, но деньги лишними не будут.

Услышанное заставило Эву окаменеть.

Как так?!

Они ведь договорились!

– Не вздумай сболтнуть лишнего, – спохватилась Матушка Гри. – Пусть девчонка думает, что семья ее с выкупом затягивает. А пока – пусть ест, гуляет. В целом она здорова, но цвет лица надо подправить, больно бледная.

– И долго?..

– Весточки я уже разослала. Думаю, недели хватит. Там устроим встречу с… действительно достойными людьми.

– А ей чего скажем?

– Скажем, что семья от нее отказалась. И что она должна мне денег.

Сволочи!

– А поверит?

– Куда ей деваться. – Матушке Гри, кажется, было все одно. – Главное, чтоб сейчас не дергалась, а потом уже пусть хозяин за ней и приглядывает.

Хозяин?

Какой хозяин… и что делать Эве?

А что она может сделать?! Закричать… только крик призрака разобьется о запертые стены.

Нет. Это не выход. Тогда в чем выход? Надо… надо снова… нет, нет, нет! Тори ведь, когда попробовала… она не вернулась. И сама Эва… с ней ведь то же самое может произойти… и… сейчас подходящее время.

Тело спит.

А если… если Эва все-таки не вернется? Если то, что случилось с Тори, повторится? Тогда… возможно, это и к лучшему. Тело останется. И ему будет совершенно безразлично, что с ним сделает Матушка Гри. А так…

Спокойно. Надо успокоиться. И думать. Правда, думать у Эвы никогда не выходило, точнее, она если и думала, то не так, неправильно. Но сейчас она постарается. Надо… надо что-то сделать.

Как-то.

Что? И как?

Брат сейчас должен бы уже вернуться домой.

Берти всегда относился к Эве… хорошо. Пожалуй. Он, конечно, как отец, всегда занят, но когда нет, он… Надо все-таки успокоиться.

Это важно.

Прежде всего – успокоиться. Но как, если внутри все кипит? Ничего. Вдох и выдох. Призраки тоже умеют дышать. Во всяком случае, Эва помнит, как это делается. И досчитать до десяти. Лучше до дюжины. Дюжина яиц стоит пенни, пара фунтов муки – еще один, сколько можно испечь пирогов? И почем продавать их на благотворительной ярмарке, чтобы это не принесло убытка?

Глупая задача.

Для пирогов муки и яиц мало, надобны еще сахар, соль, молоко и дрожжи, не говоря уж об изюме с орехами, которые хорошо бы вымочить в крепком бренди. Так, кажется, получается. Задачи по хозяйству всегда приводили Эву в ужас, но оказалось, что настоящий ужас куда ужаснее. Теперь… теперь в тело.

Соединиться.

Но не позволить себе уснуть. Точнее, надо уснуть, но сохранив во сне разум. Как… это было так давно. И она уже почти забыла, насколько ярок тот, иной мир.

Надо помнить, что он не настоящий.

И… и он больше, чем просто сон.

Во сне она сидела у окна и вышивала. Еще одно утомительное занятие, которое Эва терпеть не могла.

– Какая красота получается. – Тори взмахнула руками, и широкие рукава ее платья взметнулись, словно крылья. Она явилась в бирюзовом. Ей очень к лицу этот цвет.

И… и неправда.

Тори давно забыла, как улыбаться. Взгляд ее рассеян, на лице застыло одно и то же слегка удивленное выражение.

– Тебя нет.

– Я есть, глупая. – Тори крутанулась, и пышные юбки взлетели. А платье на ней то самое, как… как в тот день. Первое взрослое, длиной в пол. И никаких панталончиков, которые бы выглядывали.

Муслин.

Кружевная отделка.

И крохотные серебряные пуговицы.

– Ты не вернулась.

– А ты сбежала, но я знала, что рано или поздно мы встретимся. Я так рада! Я так по тебе скучала. – Тори протянула руки. – Обними же.

– Нет. – Эва отступила и покачала головой. – Это не ты. Ты… заблудилась.

– Глупости. Я просто не захотела возвращаться, и все. Зачем?

– Там жизнь.

– И здесь тоже! Оглянись! Смотри… – Взмах рукой, и комната, очертания которой и без того были смутными, как это случается во сне, исчезла.

Луг.

Тот самый, из детства.

Синяя нить реки. Цветы. Запах их тяжелый, и это заставляет отступать. Во снах запахи – редкость. А тут… и Тори кружится, превращаясь в себя, прежнюю.

– Здесь лучше, чем там! Знаешь, почему?

– Нет.

Надо… надо уйти. Куда? Как вырваться из сна, если он становится реальностью. Не верить. Просто не верить. И… и Эва сюда пришла не просто так. Ей помощь нужна.

– Потому что здесь все так, как я хочу! Смотри!

– Девочки… – Маменька шла по лугу, и ветер тянул юбки ее легкого платья. Дрожали ленточки на шляпке, которую маменька придерживала одной рукой. – Идемте. Мороженое тает…

Мороженое?

– Берти все съест.

– Не съест, – шепнула Тори. – Я ему не позволю! Это ведь мой сон.

– Нет, – Эва покачала головой. – Это мой сон.

– Он может стать общим. В конце концов, что тебя ждет? Да, может статься, за тебя все-таки заплатят, но не факт…

Не слушать.

Но не получается.

– Ты ведь сбежала из дому. Опозорила и себя, и семью. О побеге узнают. Даже если попытаться скрыть, все равно узнают. Есть ведь слуги, а они не будут молчать. Так что скоро о твоем поступке заговорят все. Все-все, Эва! – Это она прошептала на самое ухо. – И что тогда? Замуж? Кому ты после всего нужна?!

Обида закипала внутри.

Эва не виновата, что… что все так.

– Ты стала здесь злой.

– Нет. Это ты всегда была слишком добренькой. А на самом деле им проще тебя похоронить. Раз – и нету. Или запереть где-нибудь. Где они заперли меня? В поместье? Так и с тобой сделают. Чтобы приличий не нарушать. А в моем мире… они будут нас любить! Всегда! Что бы ни случилось!

– Но это ведь неправда!

– Пока ты в нее не поверишь. А когда поверишь, будет правдой. Так что, Эва, дорогая, выхода у тебя нет… тебя продадут. Возьмут и продадут. Как лошадь. А дальше что? Что с тобой сделают? Знаешь? Хочешь, расскажу?

– Откуда ты…

– Во снах людей столько всего. – Тори села на качели и легко оттолкнулась ногой. – Жаль, что я не до всех могу дотянуться. До тебя могу.

– Вернись.

– Зачем? Чтобы маменька опять приставила ко мне гувернантку? Чтобы мучить себя чистописанием? Или составлением букетов? Чтобы слушать о долге? О том, как я должна себя вести? И выйти замуж за того, на кого укажут? А потом променять одну клетку на другую? Не от этого ли ты бежала, Эва?

– Я… я просто влюбилась.

– Нам нельзя влюбляться. Тебя ведь предупреждали.

Да. Предупреждали. Но… но никто не говорил, что не влюбляться так сложно!

– Себе хоть не ври. Любовь ни при чем. Тебе просто надоела та жизнь. Я тебе предлагаю новую. Совершенно иную! Такую, в которой ты будешь счастлива! Всегда! Каждое мгновенье!

Ложь.

– А врать ты так и не научилась. – И Эва сделала единственное, что могла: стерла этот сон.

И… дальше что?

Назад? В тело?

Тогда… тогда и вправду все зря. Нет. Она не отступит. И страшно. Безумно страшно. Тори сошла с ума? Или это не Тори? Это разум играет в игры? Тори не вернулась, но… но это не значит, что именно ее Эва и встретила.

Думай.

Думай же. Не о любви. О спасении. Нужно дотянуться до… до брата. Он ведь приехал, так? И должен быть… в городе должен быть. Где? Дом.

Их городской дом.

Эва год уже там не была, но представила его себе таким, каким помнила. Серое мрачное строение в готическом стиле. Высокая ограда. Каменные чудовища на карнизах. Маменькины петунии, которыми она пыталась хоть как-то развеять поселившуюся в доме черноту.

Холл.

Пустой и гулкий.

– Бертрам! – Эва чувствовала себя ничтожно мелкой. И голос ее тонул в пустоте, только где-то там, в темных глубинах дома, отозвалось эхо:

– Трам, трам…

Надо подняться. Лестница выглядит бесконечной, но это ложь. Это… это сон Эвы! И если повезет, то не только ее. Шаг. И она на вершине. Что ж, получается. Теперь надо найти…

Маменька.

– Боги, за что мне это! – Маменька в гостиной, полулежит в кресле, прижимая ко лбу белое полотенце. Наверняка пропитанное ароматными маслами. – Как она могла?! Как могла так с нами поступить?

– Хватит, мама! – А Бертрам изменился.

Загорел? Не сказать чтобы сильно. Он все равно остался бледным и… и все же изменился, хотя не понять, как именно.

– В том, что случилось, наша вина. Мы не смогли ее защитить.

– Сложно защитить от дурости.

Бертрам покачал головой. Но говорить ничего не стал. Он задумался, уставившись в окно. За окном клубилось что-то серое.

– Бертрам!

– Я послал в банк. Деньги будут, но…

– Когда она вернется, я ее выпорю!

– Если, – тихо поправил он.

– Что?

– Если вернется. Они не всегда возвращаются, мама… я видел. Ты просто не понимаешь пока, как часто они не возвращаются.

– Твоя невеста. – Эти слова маменька почти выплюнула. – Негодная девчонка…

– Которая просто поверила в любовь. Да и та любовь… ее внушили. А теперь она мертва.

– Мне… жаль.

Маме не было жаль. Но разве это имеет значение.

– Сейчас главное, чтобы Эва вернулась.

Нет! Ее не вернут! Обманут!

Их всех обманут!

Но на душе все равно тепло. Эву не бросают. Эва нужна своей семье. Пусть даже и опозоренная. А…

– Бертрам! – Эва вложила в этот крик все силы. Но брат даже не дрогнул. Да и… это сон? Или правда? Или… или изнанка мира, о которой предупреждала бабушка?

– Я поработаю с деньгами. – Он повернулся к матушке. – Иди. Отдыхай. Объяви, что Эва заболела.

– Не поможет. Кто-то все равно проболтается.

– Тебе ли не знать, что болтовня без доказательств ничего не стоит. Да и сейчас найдется о чем поговорить. Император пока знает не все, но того, что Диксон привез с собой, хватит, чтобы всколыхнуть это болото. Про Эву и не вспомнят. Если она вернется.

Он стиснул кулак, и вокруг полыхнуло темное марево.

– Берт!

– Извини, мама. Я… мне нужно побыть наедине. Подумать. И когда придут из банка, отправь ко мне.

Маменька молча поднялась. Она никогда не возражала и отцу, когда он пребывал в том неспокойном состоянии, которое позволяло Дару раскрыться.

– И еще… я жду одного человека. Точнее, не совсем человека, но он разбирается в делах подобного рода. Предупреди, чтобы Венцель его не завернул.

Когда маменька вышла, Бертрам закрыл лицо руками.

– Что же ты натворила, Эва…

Эва вздохнула.

Ей жаль.

Очень.

Глава 8, в которой случается более близкое знакомство со свекровью к обоюдному неудовольствию

Я смотрела на свекровь. Она смотрела на меня. Так мы и сидели. Буравили друг друга взглядом. И чем дальше, тем сильнее становилось желание сбежать.

– У вас весьма выразительное лицо. – Моя свекровь подняла хрупкую чашечку. – Интересные черты. Есть в них что-то такое… нечеловеческое.

– Мой отец не был человеком.

Да я и сама дракон. Но это я говорить не стала. Я ей и так не нравлюсь, без чешуи и крыльев.

– Весьма интересно, – сказала она безразличным тоном. – Но будет лучше, если вы не станете говорить об этом вот так… откровенно.

– Почему?

Нет, папаша был гребаным придурком, тут сомнений нет, но кровь-то тут каким боком? Придурок – понятие интернациональное, от расы и происхождения не зависящее.

– В обществе не принято.

– А…

– И вообще, лучше поменьше о себе рассказывать. Мы потом подумаем, какую историю сочинить, чтобы этот брак не казался таким вот…

– Каким?

Чувствую, вот-вот полыхну.

А все Чарли! Я отъеду, дорогая. Ненадолго, дорогая. В канцелярию вызывают, к императору. А ты пока осмотрись.