Водоворот

Питер Уоттс

Водоворот

Для Лори

«И хоть мала, она душой свирепа».[1]

Вот бегемот, которого Я создал, как и тебя; он ест траву, как вол.

Иов 40:15

Всякая плоть – трава.

Исайя 40:6

Peter Watts

MAELSTROM

Published by arrangement with Tom Doherty Associates.

All rights reserved.

Печатается с разрешения литературного агентства Nova Littera SIA.

В оформлении обложки использована иллюстрация Василия Половцева

MAELSTROM © 2001 by Peter Watts

© Николай Кудрявцев, перевод, 2018

© Василий Половцев, иллюстрация, 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Прелюдия: мессия

На следующий день после того, как Патриция Роуэн спасла мир, человек по имени Элиас Мерфи вновь заставил всколыхнуться ее совесть.

Едва ли она нуждалась в еще одном напоминании. На линзах и так бежал бесконечный перечень смертей и разрушений, пока даже приблизительное число потерь никто назвать не мог. Прошло всего шестнадцать часов; о масштабах разрушений до сих пор можно было лишь гадать. Но машины по-прежнему старались все учесть: столько-то миллионов жизней, столько-то триллионов долларов – как будто апокалипсис станет безобидным, если его разложить по полочкам.

«Может, так и будет», – размышляла Роуэн. Самые страшные чудовища всегда успевали исчезнуть до того, как включишь свет.

Она взглянула на Мерфи сквозь прозрачный дисплей в голове: человека скрывал поток данных, который он даже не видел. Но выражение его лицо само по себе несло информацию, и Патриция все сразу поняла.

Элиас Мерфи ненавидел ее. Для Элиаса Мерфи чудовищем была сама Роуэн.

Она его не винила. Наверное, у него погиб кто-то из близких во время землетрясения. Но если он знал о приказе Роуэн, то понимал, каковы были ставки. Ни одно рациональное существо не стало бы винить кого-то за действия, продиктованные исключительно необходимостью.

Он, скорее всего, и не винил. С рациональной точки зрения. Но его ненависть коренилась где-то в спинном мозге, и Роуэн не держала зла на Мерфи.

– У нас нерешенная проблема, – спокойно сказал он.

«И не одна».

– Мем Бетагемота проник в Водоворот, – продолжил гель-жокей. – Он довольно долго висел в сети, но ощутимое влияние стал оказывать… только с появлением того геля, который вы…

Он замолк, не желая обвинять Роуэн прямо.

И спустя секунду начал снова:

– Я не знаю, как много вам уже рассказали о… сбое. Мы использовали гауссианский упреждающий алгоритм для достижения минимальных локальных пока…

– Вы научили умные гели защищать информацию от дикой фауны Интернета, – ответила Роуэн. – В результате каким-то образом они выработали правило, что в любой ситуации следует отдавать предпочтение простым системам, а не сложным. Мы, не сознавая того, предоставили одному из них выбор между микробом и биосферой, и он переметнулся на сторону врага. Однако мы вовремя вмешались. Не так ли?

– Вовремя, – эхом отозвался Мерфи. «Не для всех», – добавили его глаза. – Но к тому времени он уже распространил мем по сети. Гель был связан с Водоворотом, и, естественно, мог действовать автономно.

Роуэн перевела: «Чтобы убивать людей без всяких ограничений». Она все еще немного удивлялась тому, что Консорциум согласился наделить зельц настолько широкими полномочиями. Разумеется, на свете не существовало человека без предубеждений. Разумеется, никто не собирался доверять кому-то другому право решать, какие города надо сжечь для общего блага, пусть даже микроб угрожал всему миру. И все-таки: дать абсолютную власть двухкилограммовому куску культивированных нейронов? Ее до сих пор поражало то, что вся людоедская рать согласилась на такое.

Правда, мысль о том, что у гелей могут быть собственные предубеждения, никому в голову не пришла.

– Вы просили держать вас в курсе, – сказал Мерфи, – но на самом деле проблемы нет. Без геля это всего лишь сорный мем, и он сам сгорит через неделю или две.

– Неделю или две. – Роуэн вздохнула. – Вы понимаете, сколько урона нанес этот сорный мем за последние пятнадцать часов?

– Я…

– Он захватил подъемник, доктор Мерфи. Ему не хватило всего двух часов. Шесть носителей могли затеряться среди населения, и тогда землетрясение, цунами стали бы лишь началом, а не…

«…пожалуйста, Господи, пусть на этом все кончится…»

– Он захватил подъемник, так как имел властные полномочия. Теперь у него их нет, а у других гелей никогда не было. Мы говорим о коде, который бесполезен для субъектов, лишенных автономии в реальном мире, и который, при отсутствии внешнего толчка, в любом случае самоуничтожится из-за нехватки подкрепления. А что касается землетрясения… – В голосе Мерфи неожиданно появилась непокорность: – Судя по тому, что я слышал, на кнопку нажали далеко не гели.

«Ну, сказано яснее некуда».

Патриция решила не обращать внимания на эту реплику.

– Простите, но вы не убедили меня. В сеть проник план по уничтожению всего мира, а вы предлагаете мне не беспокоиться?

– Именно так.

– К сожа…

– Мисс Роуэн, гели – это по сути большие автопилоты из слизи. Такая система может измерять высоту, оценивать погодные условия, запускать механизм посадки, но это не значит, что она хоть как-то их осознает. Гели не замышляют уничтожение планеты, они даже не знают, что реальный мир существует. Они всего лишь манипулируют переменными. И опасность может возникнуть только в том случае, если один из их выходных регистров окажется связан с бомбой на линии разлома.

– Благодарю вас за оценку. А если вам отдадут приказ вычистить этот мем, как вы поступите?

Элиас пожал плечами.

– Мы сможем выявить зараженные гели путем простого допроса, поскольку теперь знаем, что искать. Заменим поврежденные на свежие – мы и так по плану должны приступить к четвертой фазе, а новый урожай уже созрел.

– Хорошо, – сказала Роуэн. – Начинайте.

Мерфи уставился на нее.

– Вам что-то не нравится? – спросила Патриция.

– Мы можем это сделать, никаких проблем, но это будет просто потеря… о Господи, да ведь половина Тихоокеанского побережья рухнула в море, и у нас явно есть более…

– Не у вас, сэр. Вы получили задание.

Он отвернулся, вновь скрывшись за невидимой статистикой.

– О какого рода внешнем толчке вы говорили, доктор? – спросила она вслед.

Элиас остановился.

– Что?

– Вы сказали, что он исчезнет «при отсутствии внешнего толчка». Что вы имели в виду?

– Нечто, способное увеличить уровень репликации. Новые данные для усиления мема.

– Какого рода данные?

Он обратил лицо к ней.

– Таких нет, мисс Роуэн. В этом вся суть. Вы ведь вычистили записи, разрушили корреляции, устранили носителей, так?

Роуэн кивнула.

– Мы…

«…убили наших людей…»

– …устранили носителей.

– Вот и прекрасно.

Она намеренно смягчила тон голоса:

– Пожалуйста, выполните мои инструкции, доктор Мерфи. Я знаю, они кажутся вам несущественными, но лучше принять меры предосторожности, чем попусту рисковать.

На его лице четко отразилось то, что он думал об уже принятых ею «мерах предосторожности». Элиас кивнул и вышел, не произнеся ни слова.

Роуэн вздохнула и ссутулилась в кресле. Перед ее глазами скользнул очередной заголовок: еще четыреста «оводов» удачно реквизированы для очистки Ситэка. Таким образом, число маленьких телеопов между Ситэком и Гонкувером достигло пяти тысяч, и теперь они метались повсюду, пытаясь обнаружить тела, пока тиф и холера не утащат всех на самое дно.

Миллионы погибших. Триллионы ущерба. Она знала, эти потери – ничто по сравнению с альтернативой. Вот только эта мысль не утешала.

На спасении мира висел ярлык с немалой ценой.

Вольвокс[2]

Русалка

Тихий океан валился ей на спину. Она не обращала на него внимания.

Он раздавил тела ее друзей. Она забыла о них.

Он выпил свет, ослепив даже ее чудесные глаза. Бросал вызов, побуждал сдаться, включить головной фонарь, словно какому-нибудь инвалиду-сухопутнику.

Она плыла дальше в полной темноте.

Со временем ложе океана поднялось крутым откосом, ведущим к свету. Дно изменилось. Ил исчез под липкими сгустками полупереваренной нефти: огромный всепланетный ковер, под который целое столетие заметали маслянистые разливы. Внизу призраками маячили поколения затонувших барж и рыболовных траулеров, каждый корабль – одновременно труп, склеп и эпитафия самому себе. Она исследовала первый, попавшийся ей на пути, проскользнула сквозь разбитые иллюминаторы, по перевернутым коридорам и как сквозь сон припомнила, что обычно в таких местах скапливалась рыба.

Давным-давно. Теперь остались только черви, задыхающиеся двустворчатые моллюски и женщина, ставшая амфибией по воли абстрактного слияния технологии и экономики.

Она не останавливалась.

Света уже хватало на то, чтобы видеть без линз. Океанское ложе подергивалось от движений вялых эвтрофилов[3], созданий настолько черных от гемоглобина, что они могли выжать кислород даже из камней. Застигнутые нежданным сиянием, они кроваво блестели в краткой вспышке фонаря.

Женщина не останавливалась.

Вода стала настолько мутной, что временами беглянка едва видела собственные ладони. Скользкие скалы, проплывающие внизу, принимали угрожающие формы – скрюченных рук, изогнутых конечностей, зияющих провалами черепов с тварями, корчащимися в глазницах. Иногда слизь казалась на вид чуть ли не плотью.

Когда женщина почувствовала притяжение прибоя, дно сплошь покрывали тела. Они тоже как будто скапливались тут поколениями. Некоторые уже превратились в симметричные пятна водорослей. Другие же были достаточно свежими, мерзко раздулись, стремились подняться вверх, борясь с обломками, удерживающими их внизу.

Но ее беспокоили не тела. А свет. Даже отфильтрованный столетиями миазмов, висящих в воздухе, он казался ей слишком ярким.

Океан вытолкнул ее вверх, утянул вниз в ритме, который одновременно слышался и чувствовался. Мертвая чайка, вращаясь, проплыла мимо, влекомая течением, запутавшаяся в моноволокне. Вселенная ревела.

На краткий миг вода перед беглянкой исчезла. В первый раз за год она увидела небо. А потом огромная влажная рука шлепнула ее по затылку, снова ткнув носом в дно.

Она прекратила грести, не зная, что делать. Правда, ничего решать и не пришлось. Бурлящие волны, маршируя к берегу бесконечными серыми рядами, дотащили ее до самого финала.

* * *

Она лежала на животе, задыхаясь, вода вытекала из механизмов в груди: жабры отключались, кишки и воздушные протоки раздувались, пятьдесят миллионов лет эволюции позвоночных сжались в тридцать секунд с легкой руки биотехнологической промышленности. Желудок свело от хронической пустоты. Голод превратился в друга настолько преданного, что она с трудом могла представить его отсутствие. Стянула плавники с ног, поднялась, покачнувшись, когда заявила о себе гравитация. Сделала робкий шаг вперед.

Туманные силуэты охранных башен привалились к горизонту на востоке, сломанными шпилями напоминая челюсть с выбитыми зубами. Над ними парили жирные и, судя по пропорциям, огромные твари, похожие на клещей: подъемники, приглядывающие за останками границы, которая прежде осмотрительно разделяла беженцев и граждан. Теперь здесь не было беженцев. Не было граждан. Осталось только человекоподобное образование из грязи и нефти с машинами в сердце его, жуткого вида русалка, выкарабкавшаяся из бездны. Ее так и не смогли отбраковать.

И весь бесконечный хаос – изломанный пейзаж, растерзанные тела, всосанные океаном, опустошение, добравшееся до Бог знает каких пределов, – все это было лишь побочным эффектом. Она поняла, что молотом хотели ударить именно по ней.

И при этой мысли улыбнулась.

Байки реконструкции[4]

Огромные сверкающие здания отряхивались подобно мокрым псам. На землю пролились потоки разбитого стекла из панорамных окон пятидесятиэтажных небоскребов. Улицы превратились в живодерни: несколько тысяч человек с легкостью расчленило в считаные секунды. А потом, когда землетрясение закончилось, на охоту вышли уборщики: собирали головоломки из плоти и крови с невероятно большим количеством отсутствующих деталей. По техническим причинам число их только росло.

Где-то посреди мух, развалин и куч безглазых трупов душа Су-Хон Перро проснулась и закричала.

Так не должно было случиться. Вообще не должно: катализаторы надежно перехватывали все эти устаревшие, неадекватные чувства, составляющие их химикалии разваливались на части, не достигая даже стадии прекурсоров. Бродить по океану трупов как полностью функциональный человек, даже опосредованно, никто не станет.

Когда ее накрыло, она была в нескольких точках сразу. Тело Су-Хон пребывало в полной безопасности у нее дома, в Биллингсе, за тысячу километров от разрушений. Чувства парили в четырех метрах над останками гонкуверского моста на Грэнвилль-стрит, угнездившись в летающем синем панцире, напоминающем муху-падальщика с полметра длиной. А разум так вообще витал где-то далеко, вел базовые подсчеты, сводил в группы разные куски тел.

По какой-то причине ее тревожил запах разложения. Перро нахмурилась: обычно столь сильной щепетильностью она не отличалась. Не могла себе такого позволить – нынешнее количество трупов покажется ничтожным по сравнению с тем, что наделает холера, если все мясо не убрать к концу недели. Она приглушила канал, хотя усиление обоняния считалось предпочтительным методом для поиска биологических материалов, заваленных обломками.

Но теперь начала раздражать и картинка, а вот почему, Су-Хон сказать не могла. Она все видела в инфракрасном свете на случай, если некоторые тела еще были теплыми – черт побери, там кто-то мог даже выжить, – но от неестественного цвета крутило желудок. Перро перебрала весь спектр, от глубоко инфракрасного до рентгеновских лучей, и в конце концов остановилась на старом добром электромагнитном излучении. Немного помогло. Правда, теперь она смотрела на мир чуть ли не как обыкновенный человек, а это сказывалось на рабочих показателях.

«И эти поганые чайки. Бог ты мой, да из-за их ора ничего не слышно».

Она ненавидела чаек. Птиц нельзя было заткнуть. Они всегда скапливались в таких местах, а когда ели, устраивали настоящие оргии, которые отпугнули бы даже акул. На другой стороне Фолс-Крик, например, тела лежали таким плотным слоем, что эти твари стали разборчивыми. Выклевывали только глаза, остальное отдавали на откуп червям. Перро не видела ничего подобного с Тонкинского разлива пять лет назад.

Тонкин. Воспоминания о нем некстати бурлили в подсознании, отвлекали от дела картинами бойни пятилетней давности.

«Сосредоточься», – приказала себе Су-Хон.

Теперь, по какой-то причине, в голову постоянно лезли мысли о Судане. Вот это действительно была заваруха. Но ведь и тогда все могли предвидеть: нельзя перегородить реку такого размера, не расстроив кого-нибудь, кто живет вниз по течению. По-настоящему удивляло только то, что Египет ждал целых десять лет, прежде чем разбомбить эту чертову штуковину. Обвал за одно мгновение разбросал вокруг годами копившуюся грязь; когда паводок спал, процесс очистки больше напоминал выковыривание изюма из размякшего шоколада.

О, и еще один торс.

«Вот только у изюма были руки и ноги. И глаза…»

Мимо пролетела чайка, державшая в клюве глазное яблоко. Це́лую, казалось, бесконечную секунду оно смотрело на Перро, о чем-то умоляя.

А затем впервые за всю свою карьеру – через миллиарды логических затворов, бессчетные километры оптоволокна и микроволны, отражающиеся от геосинхронной орбиты, – Су-Хон Перро оглянулась на прошлое.

Брэндон. Венеция. Ки-Уэст.

«Боже мой – все мертвы».

Галвестон. Обидуш. Резня в Конго.

«Заткнись! Сосредоточься! Заткнись, заткнись…»

Мадрас, Лепро, Гурьев – бессчетное количество мест, менялись имена и экозоны, а число жертв только росло, никогда не замирало даже на секунду, на долбаную секундочку, и везде одна и та же песня, одна и та же бесконечная вереница тел, заваленных заживо, сгоревших, разорванных на части…

Всех разрывает на части…

Лима, Леванцо, Лагос…

«И это еще не все „Л“, ребята, там их целая куча.

Слишком поздно, слишком поздно, я ничего не могу поделать…»

Ее «овод» послал сигнал тревоги, как только она ушла в офлайн. Маршрутизатор запросил медчип, угнездившийся в позвоночнике Перро, нахмурился про себя и послал сообщение другому жильцу, зарегистрированному по тому же адресу. Муж Су-Хон нашел ее у терминала, она дрожала, ни на что не реагировала, и только слезы кровоточили из-под фоновизоров.

* * *

Отчасти душа Перро обитала в плече тринадцатой хромосомы, в слегка дефектном гене, кодирующем серотониновые рецепторы 2А. Из-за этого у Су-Хон была склонность к суицидальным мыслям, но раньше та никогда не доставляла проблем: катализаторы защищали и в жизни, и на работе. По слухам, некоторые фармы портили продукты соперников. Может, так и случилось: кто-то решил подкопаться под конкурента, а Перро наклеила бракованную дерму на руку и вошла в зону последствий Большого Толчка, даже не поняв того, что все ее чувства по-прежнему работают в полную силу.

После такого на передовой от нее было мало толку. В состоянии столь серьезного посттравматического стресса от катализаторов начинало коротить средний мозг. (В этой отрасли до сих пор встречались люди, бившиеся в припадках от звука расстегиваемой молнии: с таким же запечатывали мешки для трупов.) Но у Перро по контракту осталось еще восемь месяцев, и никто не жаждал попусту просаживать ее таланты или жалованье, а потому ей требовалось подыскать менее напряженный участок, где можно было обойтись традиционными ингибиторами.

Ей выделили полосу беженцев на западном побережье. В решении крылась своеобразная ирония: уровень смертности здесь в сто раз превышал городские показатели, но океан, по большей части, прибрался за собой сам. Тела утянуло в воду вместе с песком, булыжниками и валунами. Остались лишь глыбы размерами почти с товарный вагон, а пляж, дочиста выскобленный и волнистый, напоминал лунный пейзаж.

По крайней мере сейчас.

Теперь Су-Хон Перро сидела перед линком и наблюдала за линией красных точек, ползущих по карте побережья. При большем разрешении единая черта разделялась на две: одна вела от юга штата Вашингтон к Северной Калифорнии, другая взбиралась на север по тому же курсу. Бесконечная петля автоматического наблюдения, глаза, что могли видеть сквозь плоть, уши, способные разобрать даже разговоры летучих мышей. Мозги, достаточно умные, чтобы большую часть времени выполнять работу без всякой помощи Су-Хон.

И все-таки она подключалась к ним и наблюдала за тем, как перед ней скользит мир. Почему-то улучшенные чувства «оводов» казались более реальными, чем ее собственные. Когда Перро снимала шлемофон, все вокруг, казалось, покрывал слой ваты. Она знала – причина в катализаторах; только вот оставалось непонятным, почему все выглядело гораздо четче, когда она управляла машиной.

Боты продвигались вдоль побережья, отслеживая, как по градиенту растет разруха. К северу простиралась пустошь: трещины разрывали берег. Промышленные подъемники висели над разломами в Стене, отстраивая ее заново. На юге беженцы по-прежнему бродили вдоль Полосы, жили под навесами, в палатках и в разъеденных эрозией остовах зданий, сохранившихся с той поры, когда за вид на океан брали дополнительную цену.

Между двумя этими точками Полоса, кровоточа, отступала к берегу, неравномерно и урывками. На северном периметре уже установили переносные утесы в двадцать метров высотой, надежно обрубив беженцам доступ на континент. По другую сторону машины Н’АмПацифика активно занимались ремонтом: пополняли запасы, латали дыры, чинили постоянные барьеры на востоке. На северный край очищенной территории со временем опустятся другие утесы, а их южные двойники вознесутся в небеса – или к брюху промышленного подъемника, уж что придется первым, – скачками опережая прилив млекопитающих. «Оводы-усмирители» парили над головой, обеспечивая порядок при миграции.

Впрочем, большой нужды в них не было. Существовали более эффективные способы держать людей в узде.

Перро с огромным удовольствием вела бы наблюдение сутки напролет, чувствуя себя далекой и бесстрастной, но между работой и сном оставались часы бодрствования. Она заполняла их как могла, слонялась в одиночестве по квартире или следила за тем, как муж наблюдает за ней. Временами ее неудержимо влекло к аквариуму, мягко светящемуся в гостиной. Перро он всегда казался уютным – пенистое шипение аэратора, мерцающее взаимодействие света и воды, умиротворяющая хореография рыбок. В глубине сосуда от потоков воды шевелила щупальцами актиния двадцати сантиметров в диаметре. Из-за симбиотических водорослей она играла десятками оттенков зелени. Парочка абудефдуфов бесстрашно устроилась среди ядовитых стрекал. Перро завидовала их безопасности: хищник чудесным образом прислуживал собственной добыче.

Но больше всего ее удивляло то, что этот безумный альянс – водоросли, актиния, рыбы – никто не создавал. Он эволюционировал сам, естественным симбиотическим путем, занявшим миллионы лет, и ни один ген за все это время никто не изменял.

Это было так хорошо, что казалось почти нереальным.

* * *

Иногда «оводы» звали на помощь.

Этот увидел что-то непонятное в мелководной прибрежной зоне. Судя по его данным, один из циркуляторов Кальвина решил поделиться надвое. Перро подключилась к линии и полетела над эфемерным пейзажем. Сияющие новенькие циркуляторы стояли вдоль берега, готовые скрутить саму атмосферу в съедобный белок, являя чудеса промышленного фотосинтеза. С виду они казались целыми. Рядом недавно установили уборные и крематорий, работающий на солнечных батареях. Осветительные штативы, одеяла и самособирающиеся палатки лежали аккуратными рядами на пластиковых подставках. Даже расколовшийся гранит берега успели слегка подлатать, ввели в трещины самопенящуюся смолу и пополнили запасы песка и булыжников, как попало разбросав их по загубленному берегу.

Ремонтные бригады уже ушли, беженцы еще не прибыли. Но на песке виднелись свежие следы, ведущие в океан.

И появились они оттуда же.

Перро запросила запись, спровоцировавшую тревогу. Мир вновь обернулся кричащими, успокаивающими своей ложностью цветами, которыми машины пользовались, передавая информацию существам, ограниченным плотью. Человеку циркулятор казался сверкающим металлическим гробом размером с минифургон, «оводу» же – неброским сплетением электромагнитных излучений.

Одно из них отрастило побег – небольшой сверкающий пучок технологий отделился от Кальвина и, неуверенно колеблясь, отправился к воде. Его тепловая сигнатура была несовместима с чистым «железом». Перро сузила фокус до видимого спектра.

На записи оказалась женщина, вся в черном.

Она кормилась из циркулятора и не заметила подлетевшего «овода». Только когда он завис от нее менее чем в ста метрах, незнакомка вздрогнула и повернулась лицом к камере.

Ее глаза были полностью белыми. Никаких зрачков.

«Боже», – подумала Перро.

Увидев бота, женщина неуверенно встала на ноги и, качаясь, направилась к скалистому склону. Казалось, она отвыкла от собственного тела. Два раза упала. У кромки прибоя она схватила что-то с земли – ласты, поняла Перро, – и рванула вперед, на мелководье. Бугристая волна накатила на нее, поглотила, и, когда схлынула, на песке больше никого не было.

По данным записи, все произошло меньше минуты назад.

Перро согнула пальцы: в двенадцати сотнях километров от нее «овод» дал панораму сверху. Утомленный океан набегал на берег тонкими пенящимися пластами, стирая следы существа. Настоящий прибой спокойно и размеренно бился в нескольких метрах впереди. На какое-то мгновение Перро показалось, что в сумятице брызг и вихрях волн, похожих на зеленое стекло, она заметила движение – темную форму, похожую на амфибию, с лицом, почти лишенным всякой топографии. Но момент ушел, и даже усовершенствованные чувства «овода» ничего не смогли с этим поделать.

Су-Хон прокрутила запись снова, восстанавливая события.

«Овод» смешал воедино плоть и технику. По умолчанию он сканировал в широком спектре, и ЭМ-сигнатуры сияли рассеянным галогеном. Когда женщина в черном стояла рядом с циркулятором, робот принял два близких сигнала за один. Когда же она отошла, в его глазах машина распалась.

Из незнакомки изливались электромагнитные волны. Все ее тело пронизывали какие-то имплантаты.