Тайная история Изабеллы Баварской

Печальные последствия честолюбия, неужели вам всегда суждено побеждать добродетель?

Когда под ногами у народа отверзается пропасть, народ не сразу замечает ее. Обнаружив у себя под ногами пропасть, парижане не перестали предаваться излишествам и злоупотреблениям, и власти по причине своей разобщенности не смогли с ними справиться. Созвали Генеральные штаты; сие собрание обычно узаконивает несчастья прежние и сулит новые.

Многое из того, что Карл V сделал на благо Франции, при теперешних правителях оборачивалось ей во вред.

На содержание своего дома Карл тратил не более двенадцати тысяч франков; регенту для содержания одного ребенка понадобилось шесть миллионов, хотя дитяти этому порой не хватало самых необходимых вещей. Не только народ волновался и учинял беспорядки; служилые люди также подняли мятеж: лишившись жалованья, они принялись грабить деревни. Неподчинение в войске превратилось во всеобщее бедствие; не в силах справиться с злоупотреблениями, неловкие политики предпочитали уничтожать тех, кто требовал облегчить их участь. Бравые воины, отважные соратники Дюгеклена рискнули пожаловаться, но их за это выгнали со службы. Таким образом, было совершено множество ошибок, лишивших государство сил, необходимых для сохранения его репутации, сил, являвшихся его душой, ибо именно душа поддерживает все прочие члены организма.

Наконец 3 ноября 1380 года состоялась церемония коронования Карла VI, организованная со всей возможной пышностью, ибо те, кто в то время держал в руках бразды правления, заботились более о собственных интересах, нежели о славе своего воспитанника. Огонь мятежа разгорался, и по окончании церемонии вельможи не осмелились проехать через город; народ же, поняв, что знать его боится, проникся к ней еще большей ненавистью. Выбрав своим главарем башмачника, наделенного недюжинным ораторским талантом, толпа, громко требуя отмены налогов, двинулась во дворец. Канцлер и герцог Бургундский кое-как успокоили умы, однако через сутки мятеж вспыхнул с новой силой. Король уступил и велел отменить налоги; поняв, что власть ослабела, мятежники выставили новые дерзкие требования: изгнать евреев и отобрать деньги у финансистов; и, пока власти размышляли, мятежники самочинно грабили и разоряли дома иудеев и банкиров. Под угрозой надвигавшегося кризиса государственные люди вновь созвали Генеральные штаты, но все безрезультатно: мятежи не утихли. Заговорщики собирались по ночам: мрак потворствует преступлению… Насколько меньше совершалось бы преступлений, если бы на небе всегда горело дневное светило!

Заговорщики провозгласили себя противниками злоупотреблений, но, когда злоупотребления сии шли им на пользу, они закрывали на них глаза; одним словом, улучшений не происходило, становилось только хуже. Под предлогом борьбы с мятежниками герцог Бретонский призвал англичан, а когда они явились, он растерялся. В конце концов он вступил с ними в сговор; однако честь еще дорога́ сердцам его вассалов, и они заявили герцогу, что повернут оружие против него, если он и их заставит заключить столь позорный союз. Их благородная решимость заставила одуматься неверного вассала французского государя: пообещав служить Франции и бороться против англичан, герцог якобы отправился в Париж воздать почести новому монарху. Однако – недостойное предательство – обещания не выполнил, а, напротив, поклялся англичанам не выступать на стороне Франции, пока оба государства находятся в состоянии войны.

Доколе народам суждено пребывать жертвами недостойной политики своих правителей?

Между Францией и Англией имелось много общего; оба государства управлялись малолетними королями, опекаемыми взяточниками-дядьями, волею судеб ставшими наставниками их юных душ. Во Франции герцог Анжуйский был готов на все, лишь бы занять неаполитанский престол; честолюбивое желание стать королем Испании двигало герцогом Ланкастерским, повинным во многих тяжких проступках, совершенных им в Англии; таким образом, несчастья и одного, и другого народа явились следствием притязаний, чуждых интересам обеих стран.

Меж тем вновь – хотя и с опаской – объявили о новых налогах.

Видя, что препятствовать им некому, возмущенные парижане бросились на сборщиков налогов и безжалостно растерзали их; всюду зазвучал призыв к оружию, все вспомнили о прежних вольностях, перегородили цепями улицы и бросились догонять оставшихся сборщиков; нескольким мытарям удалось спрятаться в храме. Захватив ратушу, мятежники взяли находившееся там оружие и, довольные достигнутыми успехами, ринулись на улицы грабить и громить все, что под руку попадется. Беспорядки не прекращались, никто не чувствовал себя в безопасности, ибо скрыться от мятежников было негде: они взламывали дома, распахивали двери тюрем и выпускали на волю злоумышленников, присоединявшихся к нечестивой толпе, бурлившей на улицах. Кровь текла рекой, и, как это случается во время любых переворотов, мятежники, прикрываясь словами о добре, творили зло.

Наконец столичные магистраты вооружили десять тысяч человек, и те начали истреблять мятежников…

Тем временем власти проснулись. Король, находившийся в это время в Руане, двинулся на Париж, дабы заслуженно покарать взбунтовавшуюся столицу. Добрые парижане поняли, что, ежели они не попросят пощады, их город будет стерт с лица земли. Они отправили к королю своих посланцев, и после переговоров все, кроме подстрекателей, получили прощение; однако народ, готовый вновь поднять мятеж, потребовал пощады для всех; пришлось тайно утопить зачинщиков. Вот что происходит, когда государь слаб, а те, кто стоит у кормила власти, чрезмерно алчны.

Король согласился вернуться при условии, что прочные стены Парижа лишатся своих башен: город недостоин их. Подобное предложение вновь раздуло факел раздора; однако на этот раз власти не намеревались щадить мятежников. Войско разъяренного регента окружило город… столица дрогнула; впрочем, Анжуец, жаждавший только денег, согласился простить участников мятежа, если они соберут выкуп в сто тысяч экю; получив требуемую сумму, он отправился в ожидавший его Неаполь, полетел, покрытый кровью, которую он только что пролил во исполнение своих планов.

Место его подле короля занял герцог Бургундский. Война во Фландрии вынудила короля отбыть из Парижа, но до отъезда он постарался обеспечить спокойствие его жителям. Парижане отделались обещаниями, но ничего не сделали; напротив, воспользовавшись отсутствием государя и войска, они решили разграбить королевское жилище и успокоились только после мудрых увещеваний человека по прозванию Фламандец.

Спокойствие, воцарившееся в Париже, оказалось призрачным, и вскоре горожанам, готовым начать новую Жакерию, осталось только дождаться исхода кампании во Фландрии. Юный король и его рыцари, явив чудеса храбрости, разбили армию Артевельде при Росбеке: на поле боя осталось сорок тысяч врагов, а французский монарх снискал победоносные лавры. Но где речь идет о личных интересах, патриотизм безмолвствует; мятежники, вынужденные отказаться от своих замыслов, сделали все, чтобы умалить значение победы при Росбеке. Гибель жителей, погребенных под пеплом Куртрэ, приписали – и не без причины – герцогу Бургундскому, пожелавшему подчинить себе сей несчастный город; многие проливали слезы при виде этих ужасов. Недовольство жестокостями герцога возрастало, но он продолжал творить злодеяния, свирепствуя еще более и направляя свой гнев против тех, кто хотел покарать его и наказать.

Собрав двадцатипятитысячную армию, парижане вышли из стен города и заняли высоты Монмартра и равнину Сен-Дени, где предстояло проехать возвращавшемуся в Париж королю. Депутация, выехавшая ему навстречу, почтительно заверила государя, что войско, собранное горожанами, всего лишь свидетельствует об их желании послужить королю, ежели, разумеется, его величеству будет угодно их призвать. На первый взгляд Карл удовлетворился их заверениями и приказал им разойтись; однако гордость монарха уязвлена, и в результате он вступил в столицу, словно в завоеванный город, где на правах победителя сокрушил сооруженные заговорщиками баррикады и разместил свое войско на постой в домах горожан. На следующий день герцоги Бургундский и Беррийский разъезжали по улицам во главе победителей при Росбеке, в то время как заговорщики понуро сносили в Лувр захваченное ими оружие; зачинщиков казнили, а многие из них сами прервали нить собственной жизни, дабы их не коснулась холодная сталь палача.

Наконец университету и герцогине Орлеанской удалось смирить гнев короля, но герцог Бургундский не намеревался никого щадить: к нему отходило имущество жертв, а посему жестокости и казни продолжались.

Королевскому адвокату Иоанну Демаре, чьи многочисленные добродетели украшали царствования трех монархов, суждено было погибнуть по велению принца, не обладавшего добродетелями вовсе. Единственная вина отягощенного недугами старца состояла в том, что он пришелся не по нраву тому, кто всем желал зла. И вот уже Демаре приволокли на эшафот, ожидавший скорее того, кто отправил туда несчастного адвоката. Пока несчастный поднимался по лестнице, со всех сторон летели крики, требовавшие помилования. «Я прошу снисхождения к моим палачам», – ответил благородный человек. Голова его упала, память о его добродетели осталась, а душа его отправилась на небо.

Это первое преступление стало сигналом к началу преступной вакханалии, запятнавшей царствование Карла VI.

Едва Демаре испустил дух, как канцлер д’Оржемон напомнил монарху, восседавшему на троне напротив места казни, что не все виновные получили по заслугам и примерно наказать необходимо еще многих. Король согласился, но женщины, напуганные жестокой казнью, с криками «Пощады!» бросились к ногам короля. По совету герцога Бургундского, любившего деньги гораздо больше, нежели кровь, Карл, растрогавшись, даровал виновным жизнь в обмен на штраф, составлявший более половины их состояний. Но не вся сумма штрафов досталась герцогу Бургундскому, претендентом на часть добычи выступил герцог Беррийский; кто-то дерзнул спросить, а сколько отойдет солдатам, но сей справедливый вопрос никто не услышал, ибо вельможи полагали, что честные люди служили только для того, чтобы правители, грабившие Францию, могли удовлетворять свою алчность и жажду стяжательства. Подати и налоги восстановили прежние, и народу осталось лишь проливать слезы.

Война во Фландрии возобновилась; герцог Бретонский, до сих пор участия в ней не принимавший, на этот раз прибыл самолично; его многие узнали, однако это не помешало ему вести двуличную политику. Он продался англичанам, но добрый король Карл, боясь ошибиться, этому не верил: ведь искренность никогда не дружит с хитростью, а посему не может постигнуть всего ее коварства. Карл продолжал вести себя с предателем так, словно тот не вызывал у него никаких подозрений.

Граф Фландрский скончался, и унаследовавший ему герцог Бургундский немедленно возвысился.

В Лангедоке, Оверни и Пуату вспыхнули восстания, жители тамошних деревень принялись истреблять дворян и богачей. Мятежный дух кружил головы жителям провинций; герцог Беррийский, командовавший войсками в Лангедоке, принялся наводить порядок, и кровь зачинщиков искупила – ежели таковое искупление возможно – кровь жертв.

Герцог Анжуйский, чей путь в его новое королевство пролегал через вышеуказанные провинции, при молчаливом одобрении Папы разграбил и растащил все, что попалось ему под руку; казалось, бессовестный грабитель захотел заставить французов заплатить за счастье избавиться от него. Но приобретенное жестокостью добро ему на пользу не пошло: при переходе через Апеннины он потерял едва ли не половину награбленного. Оставшуюся половину он решил использовать для ведения войны против Карла Мирного, также претендовавшего на трон Неаполя; на оставшиеся средства он отправил своего спутника, маркиза де Краона, просить помощи у герцогини, его жены и королевы Сицилии. Краон необходимую сумму своему повелителю не привез, ибо растратил ее в объятиях куртизанок Венеции. Разоренный Анжуец скончался от ран, но еще более от стыда и горя. Тем же, кто разделял его судьбу, пришлось возвращаться во Францию, выпрашивая по дороге милостыню, в которой, принимая во внимание грехи их господина, им чаще всего отказывали.

Краон, обокравший герцога Анжуйского, имел дерзость появиться при дворе в роскошнейшем экипаже. Берриец, обвинявший маркиза в смерти своего брата, приказал арестовать его; Краон сумел избежать ареста… Ах, почему Небо не пожелало отвратить его от новых преступлений, коими ему предстоит запятнать страницы нашей истории!

Преступления следовали одно за другим. Карл Плохой пожелал отравить короля и всех принцев крови. Заговор раскрыли, заговорщиков казнили. Затем между дворами Франции и Англии вновь вспыхнула вражда, одной из главных причин которой стал брак, заключенный Маргаритой де Эно с графом Неверским, сыном герцога Бургундского, в то время как на роль жениха Маргариты претендовал герцог Ланкастерский. Стороны обменялись письмами, а затем и оскорблениями; частные ссоры между вельможами двух государств подогревали государственные дрязги, вынуждая оба народа, чуждые вельможным распрям и мало что в них понимающие, поддерживать их собственными кровью и состоянием.

И в это самое время во Франции ощутили необходимость женить короля.

О женщина, кою судьба призвала поддержать пошатнувшийся трон, отчего ты лишь ускорила его падение? Развращенная зрелищами, происходившими у тебя на глазах, ты, возможно, получила бы право на снисхождение в глазах потомства, если бы явила нам хотя бы малую толику добродетели! Но тщетно наше желание и безуспешны поиски, ибо в душе твоей царил один лишь разврат; и мы честно докажем сии печальные истины, долгое время никому не ведомые. Ибо пришла пора наконец извлечь их из мрака, дабы мы безошибочно знали, кто из наших монархов воистину достоин и почитания нашего, и фимиама и к кому должны мы хранить в сердцах привязанность и нерушимое почтение.

Часть первая

Я отправлюсь искать сокрытую во мраке истину.

Мабли

За время правления Карла VI, прозванного Возлюбленным, Францию постигло множество бедствий, однако ни в одном из них король не был повинен. Он обладал всеми качествами, присущими доброму государю, и внешность также имел наиприятнейшую; родившись чувствительным, щедрым, благодарным, он воплотил в себе все добродетели предков, не унаследовав ни одного их порока. Упрекнуть его можно было единственно в слабоумии, ставшем причиной всех его несчастий, и, хотя недостаток сей принято уважать, тем не менее от имени Карла стали твориться всевозможные злодеяния.

О! сколь велика вина тех, кто, стоя рядом с государями, пользуется их немощами или страстями!

Однажды некто, обвинив одного вельможу в том, что тот дурно отзывался о государе, донес об этом самому государю. «Ничего удивительного, – ответил доносчику Карл, – ведь я оказал ему столько услуг!»

Нам кажется, эти слова достаточно обрисовывают характер молодого монарха и дают понять, какую супругу следовало бы подыскать ему, когда зашла речь о его женитьбе. Какой счастливой стала бы жизнь его избранницы, удачно соединившей собственные добродетели с добродетелями столь прекрасного государя; переполненные счастьем, венценосные супруги сделали бы счастливой всю Францию! Но людское счастье не всегда соответствует замыслам Провидения, полагающего, что страдания являются наиболее верным средством исправления людей.

Была ли Изабелла, дочь Стефана Баварского, достойна разделить судьбу избранного ей в супруги Карла? Иначе говоря, была ли она готова вступить на предназначенный ей трон, не обладая качествами, присущими тому, кто занимал его?

Когда дядья молодого монарха задумали этот брак, Изабелле еще не исполнилось шестнадцати, а король только что справил свое семнадцатилетие. Помимо обычной свежести и красоты, присущей ее возрасту, в чертах Изабеллы читалась гордыня, мало кому свойственная в столь юные годы. В глазах ее, больших, черных и глубоких, светилось больше надменности, нежели чувствительности и кротости, чрезвычайно привлекательных в простодушных взорах юных особ. Росту довольно высокого, она обладала гибкой фигурой, решительной походкой, смелостью движений, грубоватым голосом и отрывистой речью. В надменном характере ее не просматривалось ни единого намека на кротость, удел прекрасных душ, находящих утешение в том состоянии, в коем судьба повелела им родиться. Пренебрегая нормами морали и религии, она питала непреодолимое отвращение ко всему, что противоречило ее наклонностям; обожая до беспамятства развлечения, она, однако, отличалась подозрительностью; склонная к мстительности, она всегда замечала недостатки других; не обладая хладнокровием, она легко творила зло и предпочитала покарать, нежели рассмотреть дело; когда же в душе ее вспыхивала любовь, она отдавалась ей целиком, сметая все на своем пути ради достижения цели. Скупая и расточительная одновременно, жаждущая всего и сразу, не знающая ничему цены, любящая только себя, она жертвовала интересами всех, в том числе и государственными, ради интересов собственных. Осознав, как высоко поставила ее судьба, она забыла, как творить добро, зато безнаказанно творила зло, приобретая пороки, неискупимые никакими добродетелями.

Дочь герцога Баварского возвел на трон Франции сам Господь, ибо во Франции имелись люди, коих следовало покарать.

Опасаясь, что Изабелла может не понравиться королю, послали вперед художников с ее портретом; самой же принцессе предстояло вступить на территорию Франции в облачении паломницы. О, сколь стремительно сбросила она сей наряд добродетели!

Портрет произвел на короля живейшее впечатление. Едва он его увидел, как тотчас загорелся желанием обладать изображенной на нем женщиной: утверждали даже, что в ожидании красавицы он не спал и отказывался от пищи. Тогда герцогиня Брабантская сказала герцогу Бургундскому: «Успокойте вашего племянника, вскоре мы исцелим его».

Действительно, быстро устранив все препятствия для брака, решили провести торжества в Аррасе; церемония бракосочетания состоялась в соборе города Амьена. Так как карет с крытым верхом в то время еще не было, королеву доставили в собор в носилках, окутанных золотистой тканью.

Несколько неприятных событий омрачили свадебные торжества, а как записано в книге судеб, одно несчастие влечет за собой другое, поэтому брак сей изначально не сулил никому счастья. А вскоре фламандцы повернули оружие против Франции, и, прервав бои турнирные, французским сеньорам пришлось вступить в битву настоящую; дротики Беллоны заменили стрелы Амура.

Брачные узы нисколько не умалили страсть Карла к оружию. На чрезвычайном совете решили направить военные действия главным образом против Англии. Но когда после первых шагов стали ясны намерения герцога Бургундского, все с удивлением вспомнили, что первым предложил начать войну именно он.

Итак, начались приготовления к войне. Потребовались деньги; на накопления, сделанные Карлом V, рассчитывать не приходилось: их уже присвоил Анжуец. Ввели новые налоги, провели принудительные займы, убыточные для всех, кому пришлось давать деньги в долг. Меры, предпринятые двором, понимания не встретили; царствование Карла VI начиналось дурно.

Напуганные нашими военными приготовлениями, англичане собрали армию в триста тысяч человек, но мы бы наверняка одолели эти силы, если бы, как часто случается в подобных обстоятельствах, частные интересы не вступили в противоречие с интересами государственными.

Тем временем жители Гента попытались сжечь наш флот в проливе Л’Эклюз; заговор раскрыли, но герцог Бургундский не оставил мысли в следующем году начать военные действия против англичан, ибо под сей замысел он уже получил немалые средства.

Собранную армию следовало чем-то занять; тогда ее повели на тех, кто хотел уничтожить наш флот; до сражения дело не дошло.

Многие разгадали стратегию герцога Бургундского и обвинили его в получении взятки от англичан, заплативших за бездействие его войска. Герцог, говорили они, положил к себе в сундук и деньги, полученные на войну, и деньги, полученные, чтобы эту войну не начинать.

Таковые нравы царили при французском дворе, когда туда явилась Изабелла. Поэтому неудивительно, что дурной гений немедленно завладел ее душой, которая, как мы уже видели, изначально тянулась к злу!

Едва Изабелла появилась при дворе, как знатные сеньоры наперебой бросились оказывать ей почести; скоро юная принцесса более всех отличала Буа-Бурдона. Молодой, прекрасно сложенный, исполненный изящества, первый во всех физических упражнениях, что в век рыцарства ценилось особенно высоко, умный, но всегда готовый к компромиссам, он в высшей степени обладал талантами, необходимыми придворному. Такой мужчина не мог не нравиться женщинам, и многие из них жаждали его любви, особенно те, кто более заботился об удовольствиях, нежели о репутации. Привыкнув к дамскому поклонению, молодой дворянин дерзнул намекнуть на свою пылкую любовь повелительнице, и страсть его недолго оставалась безответной.

Едва их соединили узы любви, Изабелла воспользовалась любовником для получения полезных сведений. Буа-Бурдон немедленно поведал ей обо всем, что надлежало ей знать, дабы не стать жертвой неведения.

– Вам необходимо разделять все беспутные похождения придворных Карла Шестого, сударыня, – заявил ей фаворит, – если не хотите, чтобы вас вовлекли в них против воли. Когда плотина не в состоянии сдержать волны, лучше отдаться на волю этих волн, и они вынесут вас на берег, усыпанный золотым песком, особенно если у вас хватит ловкости и дерзости направить бурный поток в нужное вам русло. Возле молодого и неопытного государя, окруженного ловкими интриганами, можно преуспеть, только став таким же интриганом; если вы не станете им подражать, они будут вас бояться и погубят вас; став такой, как они, вы свяжете им руки. Грешно самому прокладывать путь злу, однако, когда путь уже проложен, опасно сворачивать с него.

– Прекрасный сеньор, – ответила королева, – будьте моим провожатым; рядом с вами мне ничего не страшно. Я знаю, вы постараетесь отвести от меня зло, но, как вы справедливо заметили, в некоторых обстоятельствах лучше стать жрецом, нежели жертвой, а если совесть станет мучить меня, сердце напомнит, что я совершаю зло ради вас, и тревоги успокоятся.

О, чувствительность, скрывающая за собой преступление, весьма опасна!

– Король, – продолжала Изабелла, – самый лучший человек во всем мире, я почитаю его и премного уважаю. Однако голова его слаба, я же чувствую в себе деятельные силы, коими по слабости своей он обладать не может. Обуреваемая благородным честолюбием, я вознамерилась править всем и не стану ни перед кем пресмыкаться. Как вы сказали, дядья короля наверняка захотят воспрепятствовать мне, а посему придется удалить их от двора. Брат Карла герцог Туренски. [1] молод и полон сил, он поддержит наши планы, надо лишь приковать его к себе.

– Вы хотите, чтобы у меня был соперник, сударыня?! – встревоженно воскликнул Буа-Бурдон.

– Друг мой, – ответила королева, – я доказала вам свою любовь, но не надейтесь навечно привязать меня к себе; вечной верности можно требовать от обычной женщины. В моих глазах любовь является слабостью, которой я всегда готова пожертвовать ради честолюбия или выгоды; лишь эти две страсти лелею я в своем сердце. Если новая связь пойдет на пользу моим страстям, я непременно соглашусь на нее, при этом я по-прежнему останусь вашей, и мы вместе станем приумножать и состояния наши, и наслаждения. Вы говорите, при дворе все берут взятки; я и сама это заметила; грабежи здесь совершают нагло и в открытую. Анжуец захватил все, что сумел скопить Карл Пятый; теперь остатки растаскивают Бургундец и Берриец; здесь каждый думает только о себе: так почему бы мне не поступать так же? Если бы я встретила здесь добродетель, я бы, возможно, последовала ее стезей, но я увидела совершенно обратное… так вот, повторяю вам, Буа-Бурдон, вы станете моим провожатым. Я очень молода, вы же достаточно опытны, чтобы давать мне дельные советы, и если они совпадут с моими замыслами, я им последую, а если разойдутся, то не воспользуюсь ими.

Буа-Бурдон бросился к ногам государыни и заверил ее в своей преданности; он поклялся сохранить разговор их в великой тайне, и отвратительные руки преступления завязали возмутительные узы этого тайного союза.

При подготовке второго вооруженного похода против англичан коннетабль Клиссон пожелал набрать людей, числом равным населению целого города; погрузив войско на корабли, он намеревался направить их к вражескому берегу. Великолепные и роскошные суда, предназначенные для этой экспедиции, напоминали плавучие крепости.

Все полагали, что герцог Бургундский, слывший приверженцем англичан, сделает все, чтобы и вторая экспедиция не состоялась. Она и в самом деле не состоялась, однако подозрения рассеялись, а неудачу отнесли на счет герцога Беррийского, медлившего с отправлением в порт Л’Эклюз, место сбора и отплытия; причиной подобной смены настроений явился герцог Бургундский, стремившийся как можно ловчее скрыть свои планы.