Колокол, мельница, хлопковый мед

Она кивнула и все же стеснительно попросила:

– Может, что-то спросите? Что именно рассказать, я даже не знаю…

– Конечно, – кивнула я. – Расскажете о Микки? Каким он был?

Дилан помрачнела, явно борясь с эмоциями.

– Он был… он и есть… – я прикусила язык. – Очень хороший. Добрый. Смешной. Мы были очень счастливы. Любил нашу собаку Дики, а она его любила. Всякие трюки с ней делал, мы даже что-то публиковали из них в Тик-токе, людям нравилось.

Я улыбнулась.

– У нас тут не много развлечений, – пожала плечами Дилан. – И друзей у Микки было не много. Курт и Билл, мальчишки из его класса, иногда приходили к нам, но ему больше нравилось проводить время одному. А мы с мамой все время говорили, чтобы он шел гулять, общаться с другими ребятами… Вот и в тот раз он пошел. Потому что все это делали. Потому что нужно быть как все, – голос Дилан начал срываться, – а он не был как все, он был лучше всех.

Она заплакала, я дала ей салфетку.

Нам принесли заказ, я попросила стакан воды для Дилан. У нашей официантки, девушки лет двадцати пяти, от любопытства дергался кончик носа, и она, не скрываясь, пялилась на нас. Я выразительно посмотрела на нее, и она буквально через силу ушла.

Дилан немного успокоилась, и я решила узнать поподробнее о прошлом Хэллоуине.

– Микки пошел собирать сладости с Куртом и Биллом?

– Да, – кивнула Дилан, – у нас все ходят. Я тоже ходила в тот вечер, но со своими подругами. Все в этот вечер бродят по улицам, никого не боясь. Ведь все у всех на виду.

Я задумалась, что проще всего пропасть именно в день, когда все у всех на виду. Когда ты видишься со всеми, но при этом не видишь никого конкретного. И, отвернувшись, можешь больше не увидеть кого-то, кто только что стоял возле тебя. Да и спрятаться проще всего на виду, как сделал тот, кто помог Микки пропасть.

– Когда вы начали искать Микки?

– Часов в одиннадцать. Я вернулась домой, а Микки еще нет. Мама позвонила родителям его друзей, но они уже давно были дома. В это время у нас кого-то встретить можно или здесь, или в баре Джорджа, или в клубе, где была вечеринка. И, конечно, Микки не могло быть там: это только для взрослых и старшеклассников.

Дилан смотрела в свой стакан, вспоминая тот вечер.

– Наверное, мама не стала бы так волноваться, если бы не прошлогодний случай с Бобби. А тут она сразу же пошла искать его на улицу, а меня оставила дома на случай, если Микки вернется. Ее не было очень долго, она, наверное, ужасно замерзла, но Микки не нашелся. Она выпила чаю и снова ушла. Мама словно знала, что нужно искать его сразу же, сейчас, пока еще есть время. Словно чувствовала, что он больше не вернется. Она спрашивала о Микки прохожих, но если его и встречали, то вместе с ребятами, еще до того, как они разошлись, – она вздохнула. – Утром мама позвонила в полицию. У нас мало что происходит, и участок совсем небольшой, но полицейские уже на первый день организовали поиски с добровольцами, потому что втроем, конечно, Холмсли Вейл можно долго обыскивать. Мы искали его, я даже не знаю, сколько дней, каждый день. Я перестала ходить в школу, а мама, кажется, перестала спать. Она была постоянно на взводе, а потом, на четвертый, кажется, день из нее словно выпустили воздух.

Я понимающе кивнула:

– Нервы и переутомление.

– Нет, – покачала головой Дилан, – это было письмо.

Я даже вздрогнула: не ожидала, что мы дойдем до Джинни Харди так быстро.

– Что за письмо?

Хоть я и подозревала, что мне написала Дилан, сама она этого еще никак не подтвердила, а в открытых источниках о письмах родителям пропавших мальчиков не было ни слова. В этот момент, мне казалось, девочка вот-вот признается.

– Это странно, и вы, наверное, не поверите, – начала она. – Но нам пришло письмо от Джинни Харди.

Она подняла на меня глаза, полные страха и отчаяния. Да, не так должен был вести себя тот, кто отправил мне письмо. Я же в ответ изобразила непонимание, хотя любопытство просто разрывало меня на части.

– Джинни Харди?

– А, ну да, – очевидно осознав, что переоценила меня, ответила Дилан, – вы не в курсе, наверное. В Холмсли Вейл была одна богатая семья, Харди. Они жили в большом доме, разводили там всяких лошадей и ждали, когда местные жители принесут им ежемесячную ренту. У них была дочка Джинни. И она себя порезала, а потом повесилась. Это, конечно, стало большим шоком для всех. Но с тех пор на Хэллоуин в Холмсли Вейл самый популярный костюм – Джинни Харди. Ну, не то чтобы популярный, но самый дешевый: распусти волосы, надень бабушкину ночнушку, плесни на нее варенье и – «сладость или гадость?».

– И как же вам могло прийти письмо от Джинни Харди? Кто-то подшутил?

Дилан снова отрицательно помотала головой:

– Нет, это было письмо со стихами. Обычный листок с напечатанными четверостишиями. Ни обратного адреса, ни подписи.

– Тогда почему вы решили, что это письмо от умершей много лет назад девушки? – скепсис в голосе мне скрыть не удалось.

Дилан устало вздохнула: я столько всего не понимала, столько очевидных для нее вещей нужно было мне объяснять.

– Наверное, я сначала расскажу то, что рассказал мне Микки перед тем, как исчез. Не знаю, в курсе ли вы, но у нас вечерами ужасные туманы, ничего не видно бывает на расстоянии руки. Мы к этому уже привыкли и неплохо ориентируемся, даже ночью, отлично слышим, если кто-то приближается к нам. И в вечер накануне Хэллоуина Микки шел от Курта, было около восьми, он услышал, что кто-то идет за ним, но, обернувшись, никого не увидел. А потом услышал голос. Голос девушки. Она звала его по имени, вкрадчиво, как в страшных сказках.

Дилан перешла на зловещий шепот:

– Ми-и-и-и-и-и-кки-и-и-и… Ми-и-и-и-и-и-кки-и-и…

Это было так в духе детских страшилок и самых классических фильмов ужасов, что я бы засмеялась, если бы не видела, что Дилан абсолютно серьезна и очень напугана.

– Это все еще мог быть кто-то из ваших знакомых, решивших подшутить над Микки, – я попыталась вернуть девочку в реальность.

– Вовсе нет! – воскликнула она. – Когда Микки обернулся на ее зов, он увидел ее: в белой ночнушке и огромной белой фате, которая закрывала ее почти полностью. Но у нее были голые руки и босые ноги, а вы попробуйте сейчас выйти на улицу босой! Вы обязательно простудитесь! И кто бы стал это делать, чтобы только напугать Микки? Ведь звали по имени именно его.

Дилан перевела дух и продолжила:

– Но если это все вас не убеждает, то вот что было еще. Когда Микки обернулся к Джинни Харди, она стала читать ему стих, странный, страшный, он его не запомнил, но там повторялись колокол, мельница и мед. Микки твердил эти слова, когда рассказывал мне о случившемся на следующий день, перед тем как идти собирать сладости. И еще Джинни Харди сказала, что заберет его. Я тогда не поверила ему, как и вы сейчас мне. Микки старше меня, и я решила, что он просто хочет меня напугать, Хэллоуин все-таки. Но он боялся, ему было очень страшно, я никогда его таким не видела. И все же он пошел с ребятами. И не вернулся домой.

Дилан отпила из стакана.

– Когда мы искали Микки первую пару дней, конечно, эта история про встреченный на улице призрак Джинни Харди напрочь вылетела из головы. Но потом, возвращаясь после очередного прочесывания леса, я увидела в нашем почтовом ящике конверт. Мы редко получаем почту, поэтому я, конечно, сразу его достала и открыла: я уже во всем надеялась найти новости о Микки. На конверте не было обратного адреса, а внутри лежал один листок с напечатанными стихами. Теми самыми стихами.

– Оно у вас? Это письмо? – я чувствовала, что голос у меня срывается: я погружалась в эту историю с головой.

– Нет, – помотала головой Дилан. – Кое-что еще случилось, и его у меня забрали. Но я хорошо его помню, стих совсем небольшой.

Она прикрыла глаза и стала декламировать нараспев строки, которые я слышала и видела потом столько раз:

Колокол, мельница, хлопковый мед.

Каждый когда-то навеки уйдет.

Колокол бил меня голосом стали,

Мельница с медом меня добивали.

Я ухожу, но возьму их с собой,

Больше никто не узнает покой.

Дьявол смутится, а бог не поймет

Колокол, мельницу, хлопковый мед.

Стих был примитивный, но оттого обладал какой-то народной магией. Звучал как заклинание, заговор, колдовское внушение, простое, но казавшееся по-настоящему волшебным. Если ты впечатлительный подросток и услышишь такое от девушки в темном туманном переулке, поверишь во что угодно.

Но в этом стихе было то, что меня очень удивило. Назвать его выдающимся или талантливым язык не поворачивался. А ведь Джинни Харди считали, судя по всему, маленьким гением, неужели это действительно ее стихи? Я спросила об этом Дилан.

– Знаете, я то же самое сказала Микки, когда он начал говорить мне, что стих, который он услышал, был про колокола, и смерть, и какие-то ужасы. Это так не похоже на те стихи, которые все в округе знают с детства. Мы даже в школе проходим стихи Джинни Харди, ведь ее книжки выходили по всей стране. А этот стих совсем другой. Когда я увидела его в письме, сразу поняла, что именно это и слышал Микки накануне Хэллоуина, тогда-то я и вспомнила про его рассказ. Я показала письмо маме. И вот тут произошло то, что навсегда убедило меня, это были стихи Джинни Харди, и Микки украла Джинни. Как только мама прочитала письмо, она стала сама не своя. Выбежала из дома. Я пошла за ней и увидела, что она идет к дому Джентли. Это семья, в которой тоже пропал сын, но в позапрошлом году.

Я понимающе покивала.

– Мама постучала к ним, – продолжила Дилан. – А когда мистер Джентли открыл дверь, она сразу сказала: «Джинни пришла и за моим сыном, теперь она пришла за моим сыном!» И письмо ему показала. Он быстро ее впустил в дом и посмотрел вокруг, проверил, что маму никто не видел и не слышал, я только успела спрятаться за угол дома. Такой у него был вид… – Дилан нахмурила лоб, чтобы подобрать слово. – Как будто у них какой-то секрет. Как будто они заговорщики или типа того. Как в банде.

Я была озадачена:

– Почему ваша мама уверена, что это письмо от Джинни Харди?

– Я тоже была в шоке от того, что она сразу так решила и что сразу побежала к Джентли. Конечно, в Холмсли Вейл все друг друга знают, но мама никогда на моей памяти не общалась с Джентли. Ну, в смысле, мы не дружили, в гости друг к другу не ходили. Бобби, их сын, который пропал, был намного старше и Микки, и тем более меня, так что мы никогда не общались – о чем нам говорить. Когда Бобби пропал, его искали все, конечно, и мы тоже. Ходили по лесам и полям, заглядывали в сады. Но с его родителями не сближались. У Джентли большая ферма, хозяйство, а мои мама и бабушка рукодельничают, так что и у родителей тоже мало общего. Папа утонул на рыбалке, я его совсем не помню… Но все-таки мама пошла к мистеру Джентли так смело, так по-простому, что я готова поклясться: они очень хорошо друг друга знают. И они точно что-то скрывают.

Наша официантка и ее любопытный нос возникли возле нас и поинтересовались, планируем ли мы заказывать что-то еще. В абсолютно пустом ресторанчике это, видимо, было очень принципиально. Чтобы она удалилась, я повторила предыдущий заказ, и явно не удовлетворенная этим девушка уплыла на кухню.

– Вы говорили об этом с мамой? – спросила я, когда мы с Дилан снова остались одни.

– Сначала я не хотела признаваться, что следила за ней. Но ее поведение было таким необычным, что сразу же, как только она вернулась домой, я спросила, что она делала у Джентли. Мама очень удивилась и, как мне тогда показалось, испугалась. Она сказала, что, когда пропал Бобби, его родители тоже получили такие стихи. И что полицейские уже спрашивали ее, не получали ли мы писем. Я спросила, откуда она знает, что письмо именно от Джинни, ведь оно не подписано. Тогда она ответила, что родители Бобби говорили, что он тоже встретил Джинни Харди перед тем, как пропал. И тоже говорил про этот стих. А потом они получили письмо. И на их конверте, и на нашем стоял штемпель с датой накануне Хэллоуина. То есть оба письма были отправлены до того, как ребята исчезли.

У меня на затылке зашевелились волосы, и, видимо, мое лицо не скрывало впечатления от этой истории. Дилан наконец была довольна тем, что стала для меня убедительной.

– Теперь видите, – сказала она. – Тот, кто их забрал, знал наверняка, кто и когда пропадет. Выбрал их, выследил и забрал. И еще посмеялся над их бедными мамами, отправил эти страшные письма. И Джинни Харди. Все это связано с Джинни Харди.

Глава четвертая, в которой я пропадаю

Дилан должна была вернуться в мастерскую к маме, а потому она оставила меня наедине с собственными мыслями и отчаянием официантки, осознавшей, что большие заказы теперь вряд ли последуют.

Мне о многом хотелось рассказать Джей Си, но телефон предательски отказывался работать в этом мрачном месте, а в «Кабана и хряка» возвращаться ужасно не хотелось. Время шло к обеду, но мысли о еде в голову не приходили: желудок переполняла пара чайников чаю в компании Дилан. За окном сквозь облачность проглядывало некоторое подобие солнца, так что я решила, что, пока на улице светло и не разгуливают призраки свихнувшихся девиц, можно попробовать влезть без приглашения еще в одну семью.

Прежде чем отправиться сюда, я мало раздумывала о том, насколько легко люди будут делиться со мной болью от открытых ран. Я допустила стратегическую ошибку, на которую немедленно указала Мэри Хит. С первой книгой было совсем другое дело. Во-первых, она напрямую касалась моих родителей, буквально крутилась вокруг них, что предоставляло моральное право задавать абсолютно любые вопросы, чем я и пользовалась. А во-вторых, то, что случилось с моими мамой и папой, случилось так давно, что, несмотря на всю трагичность событий, потеряло накал за двадцать с лишним лет. То же самое происходило сейчас и с разговорами в Холмсли Вейл: насколько легко его жители были готовы говорить о жутковатом самоубийстве пятнадцатилетней девочки, настолько же их пугало исчезновение двоих парней.

Эти факты навели меня на мысль, которая наверняка пришла бы в голову Джей Си: я решила не спрашивать людей о пропавших Бобби и Микки, не привязываться к призраку и приближающемуся семимильными шагами Хэллоуину, идти не от ребят к призраку, а от призрака – к ребятам. Иными словами, говорить всем, что я решила написать об истории Джинни Харди, а через нее потихоньку писать о современных событиях.

Несмотря на то что я та еще королева драмы и запудрить мне мозги могут даже продавцы воздуха на улице, история с призраком казалась мне полнейшей ерундой. Нет, я верила в ее потенциал для книги, но не в саму прозрачную девушку, парящую в воздухе и уводящую за собой зазевавшихся тинейджеров. Я допускала, что Микки встретил кого-то в традиционном для Джинни Харди костюме, а воображение дорисовало ему остальное (например, босые ноги, одна мысль о которых в этом холоде вызывала у меня дрожь). Даже надетая на голову фата, обязательность которой у Джинни мне не терпелось выяснить, шла только на руку тому, кто прятался за костюмом привидения. Надень фату, зашепчи проникновенно в вечернем тумане, и готово – вы восхитительны, парнишка напуган. Где гарантия того, что то же самое в вечер накануне Хэллоуина какая-нибудь деревенская хулиганка не проделывала с половиной местных школьников? Чего проще в местечке, где все друг друга знают, позвать Микки по имени? Это же можно было проделать и с Бобби.

А стихи? Ну, что тут скажешь. Стихи пока никуда не ложились. А меньше всего они ложились самой Джинни, которая просто не могла написать такую тарабарщину. Образ ее становился все более противоречивым и, чего скрывать, более интересным с точки зрения нового романа, чем пара подростков, которых по-своему было, конечно, жалко, но никто из них пока не обзавелся собственным призраком, а потому не выглядел так интригующе, как бы цинично это не звучало.

Поэтому наведаться в дом, где призрак начал свой путь, стало делом первой необходимости. Разумеется, невозможно прикидываться, что пишешь о Харди и при этом не общаться с самими Харди. Точнее, с последним представителем рода. Сведения о нем пока были довольно скудными: я знала, что ему тридцать восемь, живет он один в своем фамильном замке, до которого, по словам Дилан, идти минут сорок пешком. Насколько он бывает рад появлению незваных гостей, было совершенно не ясно. Потому что все, что я слышала до сих пор, касалось либо его сестры, либо пропавших ребят, либо мистики, которая меня начинала уже больше раздражать, чем вдохновлять.

Дилан нарисовала мне небольшую карту, на которой обозначила «Кабана и хряка», замок Харди, свой собственный дом, ферму Джентли, ресторан «Белый лебедь», персонал которого ожидал щедрые чаевые с заделом на будущее, церковь и школу, а также клуб, где на Хэллоуин состоится вечеринка, несмотря ни на что: местные жители пытались мыслить разумно и не связывать праздник и пропажу ребят. У меня были все шансы не заблудиться, следуя указаниям моей новой подруги, а потому я решила не терять времени и отправиться прямиком в замок Харди.

Улицы Холмсли Вейл были безлюдными и серыми, как в «Сайлент Хилл». Из-за пасмурной погоды даже в час дня кое-где уже зажигали свет. Дилан говорила, что летом и даже зимой здесь не так жутко, но сейчас в это верилось слабо.

Встречавшиеся иногда местные, не стесняясь, осматривали меня с головы до ног, а моя приветливая улыбка не находила у них адекватного отклика. Отчасти я их понимала: в этих местах незнакомка, тем более городская, означала какие-то неприятности – полицию или надоедливых журналистов. Они почти не ошиблись: я была надоедливой писательницей, которая решила, что если один человек в округе счел мое вмешательство отличной идеей, то и у всех остальных будет такое же мнение.

По всем признакам, чем ближе становился замок Харди, тем более редкими были постройки. В конце концов я вышла на широкую дорогу без облагороженных тротуаров. По краям ее, широко раскинув ветвистые и почти голые лапы, стояли роскошные, вероятно, летом деревья. Воздух был тихим до звона, так что любой звук птичьих крыльев или лап зверей где-то, казалось, совсем близко, заставлял меня вздрагивать. Про себя я твердо решила, что как бы ни сложился разговор в замке Харди, свернуть его придется довольно быстро: в темноте возвращаться той же самой дорогой одной очень не хотелось.

Чтобы не упасть на не самой приспособленной для прогулок дороге, приходилось постоянно смотреть себе под ноги. Поэтому возникший прямо перед ними бетонный фонтан чуть не принял меня в свои объятия.

– Осторожно! – услышала я за мгновение до того, как впечаталась коленом в бортик.

Фонтан был красивым, не очень большим, с широкой чашей на постаменте с такими же бетонными, как все остальное, фруктами в центре. В это время года он не работал и дно его закрывали умирающие листья разных оттенков.

Потирая коленку, я огляделась в поисках того, кто пытался предотвратить мою попытку самоуничтожения, но никого не было видно. Зато я увидела наконец замок Харди. Иногда так в мультфильмах показывают: кто-то идет, глядя себе под ноги, и останавливается только тогда, когда спотыкается о носок ботинка кого-то огромного. Так случилось и со мной: чтобы рассмотреть замок Харди до самой верхней из его многочисленных башенок, мне пришлось сделать несколько шагов назад, где я и застыла, совершенно потеряв способность двигаться или как-то еще действовать.

Никак иначе, кроме как замком, нельзя было назвать это стройное, острое, шипастое, игольчатое, ощетинившееся готическое здание из темно-серого влажного кирпича. Наверное, архитектор создавал его эскиз именно осенью, потому что ничто другое не смотрелось бы настолько органично в этих промозглых пейзажах. Дом был абсолютно несимметричный, словно за годы своего существования претерпел дополнения от каждого нового хозяина, который считал своим долгом налепить на него очередную башенку или эркерное окно. Частично его обвивали какие-то змееподобные растения, сейчас увядшие и потемневшие. В комплекте с пустующим фонтаном, казавшимся рядом с домом-гигантом мыльницей, серыми, неухоженными окнами, на большинстве из которых не было штор, замок выглядел заброшенным. Не верилось, что в нем жил совсем нестарый еще человек, а не кентервильское привидение.

Тот, кто пытался меня предупредить, упорно не показывался, так что я подошла к входу. У монументальной двери висела массивная гранитная доска с надписью, к которой местами пристали мокрые бурые листья. Я сбросила пару из них и прочла: «В этом доме прожила короткую, но счастливую жизнь Вирджиния Грейс Харди. Талантливая поэтесса, светлая душа, любимая дочь и сестра».

Под надписью был выгравирован небольшой схематический профиль: голова девушки, в ее перекинутую вперед косу вплетены цветы. Так вот, значит, как полностью ее звали. Красивое и сильное имя. Интересно, была ли она такой. Стоило скорее узнать чуть больше и хотя бы увидеть фото.

На двери, отделяющей меня от места гибели Джинни Харди, висело массивное металлическое кольцо. Не сумев оторвать его от двери, я постучала кулаком так сильно, как смогла, но у меня в ушах это прозвучало, как топот мышиных лапок по паркету.

Дверь открылась на удивление быстро, словно кто-то только и ждал, пока я совершу нелепые и бессмысленные манипуляции с кольцом. Я увидела этого кого-то и моментально пропала.

Знаю, как все это мелодраматично звучит, и сотни раз, увидев что-то подобное в кино или книге, я закатывала глаза от того, что можно потерять голову, только встретив человека. И этого никогда в жизни не понять, если вы не теряли дар речи, встретившись с кем-то взглядом.

Если бы в тот момент меня спросили, как он выглядит, я отвечала бы оборотами типа «как бог», «как суперзвезда», «как совершенство». Но, к счастью, я пишу эти слова, уже в значительной степени придя в себя. И теперь, если быть беспристрастной, на пороге замка Харди меня встретил лишь фантастически привлекательный мужчина: достаточно, но не слишком высокий, стройный, но не худой, с широкой грудью и сильными руками под свитером, но явно не качок, с аккуратной бородой и сияющими глазами.

Но больше всего меня поразила его улыбка, а если быть до конца честной, само ее наличие. Я поймала себя на мысли, что с моего приезда в Холмсли Вейл если и встречала улыбки, то рабоче-вымученные, а не добрые и искренние, как эта. На нее невозможно было не откликнуться, что я немедленно и сделала.

– Добрый день! – проговорила я одним из своих самых дурацких голосов, которые включаются у меня в неловких ситуациях.

– Сильно ушиблись? – спросил он, кивнув на фонтан.

Я пожала плечами, пытаясь сказать: «Ерунда, ничего особенного», но, скорее, это выглядело как: «Понятия не имею». Почти скрытый смешок в бороду и приглашение войти.

Когда дверь за мной закрылась, мужчина протянул мне руку и наконец представился:

– Генри Харди. Хотя вы, наверное, уже догадались.

Он улыбнулся снова обезоруживающе совершенно. А то, что выглядел он непринужденно в этом потрясающем замке, делало его еще обаятельнее.

– Маделин Стоун, – я тоже представилась с фамилией, хотя в прихожей этого дома хотелось добавить еще несколько званий, как у Дейенерис Таргариен.

Насколько снаружи замок выглядел холодным, неуютным и нежилым, настолько же мягким и теплым он казался внутри. Позже Генри скажет, что это оттого, что я тогда замерзла, а в доме ничего особенного, но нет. Он был настоящей викторианской сказкой: деревянные полы и лестницы, накрытые вишневыми с рисунками коврами, огромные часы, которые тикали одновременно в нескольких помещениях. Необъятных размеров холл показывал высоченные лестницы и переходы с перилами, которые уходили куда-то в темноту потолка центральной башни. Повсюду хаотично, но при этом с каким-то особенным порядком были развешаны картины и расставлены крошечные столики, банкетки, кресла, настольные и напольные вазы, статуэтки из различных материалов, цветы, живые и нет, стойка для зонтиков-тростей, бесконечные шкатулки, большие и маленькие зеркала, множество комодов, с запертыми наглухо выдвижными ящиками.

Я так и зависла, рассматривая все это, как турист в кафедральном соборе. Генри не торопил меня, хотя через пару минут спросил:

– Мисс Стоун, я нечасто встречаю гостей, тем не менее могу ли узнать цель вашего визита?

Он как будто создан был, чтобы я чувствовала себя нелепой.

– Да-да, конечно! Мистер Харди…

– Генри, – поправил он меня.

– Генри, – кивнула я так радостно, словно он пригласил меня пожить в своем потрясающем доме. – Я…

И тут же я поняла, что мой повод прийти и познакомиться с ним немедленно может разрушить всю магию, которая уже расправляла плечи в моем сознании.

Генри устало улыбнулся:

– Вы журналистка, мисс Стоун?

– Нет-нет-нет! – горячо запротестовала я. – Я… писательница.