Во временное пользование

Но я не могла ждать!

Мало того, что у меня не оставалось средств к существованию, так еще и за Кирилла переживала! Конечно, я понимала, что повлиять на решение взрослого человека не могу, но черт! Мне показалось тогда, во время единственной нашей встречи, что он… Ну, что он не совсем искренен… Или мне так показалось? И после ужасного разговора я была уверена, что брата удерживают силой, может, на препаратах. И теперь мне было необходимо снова добраться до него, поговорить, но без свидетелей. С глазу на глаз.

Сделать я этого не могла никак. Мои походы в офис этой организации, мои звонки могли негативно сказаться на Кирилле.

Так же, как и моя дурацкая непродуманная активность.

Короче говоря, я оказалась в жуткой ситуации. В родном, вроде бы, городе, но без денег, без помощи, без родных.

Памятуя разговор на террасе, больше я к друзьям и партнёрам отца не ходила. И осознала, насколько я была слепой дурочкой, что вот так вот думала, будто никто ничего не знает, и мне помогут. Конечно, они все знали! И, может, даже что-то получили от Кирилла… Или ЗА Кирилла…

Тут во что угодно поверишь, в любой бред.

В гостинице жить стало опасно. Я все время боялась , что кто-то зайдет ночью.

Стала искать съемное жилье.

И все чаще мелькала мысль бросить все и уехать. Все же  я на редкость слабая, раз так думала. Но думала. И даже просчитывала варианты. Пыталась, по крайней мере.

Конечно, жить за границей я теперь не могла, не позволяли средства.

Но,  может, в другом городе я смогла бы устроиться на работу… Правда, я не знала, на какую. Ничего в голову не приходило.

И к тому же, я не могла уехать просто так. Бросить Кирилла.

Не могла.

Дальше размышлений дело не заходило, потому что каждый раз я думала о брате, слезы наворачивались на глаза от безвыходности ситуации.

Начала перебирать всех знакомых людей в городе, к кому можно было бы обратиться за помощью. Высокопоставленные друзья отца и приятели Кирилла отпадали. Мои школьные знакомые… Смешно.

И вот тут я вспомнила про Варвару Петровну.

Она преподавала у меня рисование, и потом я ходила к ней на дополнительные занятия в художку. Моя первая, самая любимая учительница рисования.

Именно она разглядела во мне искру, как она говорила.

Мы все это время не теряли связь, переписывались в мессенджерах, я советовалась даже с ней по поводу отбора картин для последней выставки.

Только она во всем этом жутком городе, превратившемся для меня в ловушку, могла хотя бы дать дельный совет.

Я написала ей.

И тут же была приглашена на чай.

Варвара Петровна жила, как и полагалось настоящей художнице, в мансарде старинного дома, прямо на одной из центральных улиц города, в его историческом центре.

Квартиры, земли здесь стоили бешеных денег, и скромная учительница, конечно, себе ничего подобного позволить не могла. А вот вдова генерала КГБ – вполне.

Муж Варвары Петровны умер еще до перестройки, но остались его связи, старые приятели, которые, как я поняла, охотно взяли шефство над красивой женщиной, утонченной художницей.

Это все я узнала уже позже, из переписки.

А в детстве я обожала бывать у нее, смотреть, как филигранно разбивается солнечный свет о витражи огромных стекол, как изысканно смотрятся разноцветные лучи на белых полотнах стен, как нежно и сочно вьется по ним цветочная зелень.

Сама Варвара Петровна работала в художественной гимназии, преподавала рисование   и ни в чем, как я поняла, не нуждалась. Она, в отличие от меня, сумела извлечь выгоду из своего положения. Или я просто не доросла еще до этого?

Кроме преподавания, Варвара Петровна с огромным удовольствием занималась благотворительностью. Ездила в детские дома, вела какие-то бесплатные кружки рисования и черчения, устраивала конкурсы, даже оплачивала наиболее талантливым ученикам обучение в гимназии. Своих детей у нее не было, поэтому всю нерастраченную энергию и любовь она отдавала тем, кому это нужнее всего.

Я не хотела вовлекать любимого учителя в свои проблемы, а, после того, что произошло, опасалась вообще кому-то рассказывать. Мало ли, вдруг невинные люди пострадают?

Судя по последним событиям, у этой проклятой секты были длинные руки. Ну, или я просто настолько невезучая, что все разом свалилось.

Поэтому я ехала к Варваре Петровне исключительно с надеждой, что она подскажет недорогое съемное жилье. Ну и, кто знает, с работой поможет.

Потому что, как бы я ни хорохорилась, но надо было что-то есть, на что-то жить. И придумывать, как мне добраться до Кирилла своими силами, не привлекая посторонних людей, которые могут пострадать по моей глупости.

Невозможная женщина.

«Дети Неба»… Сука…

Розгин , сохраняя непроницаемое выражение на лице, потянулся за очередной сигаретой, думая, что неплохо было бы и выпить. Чего-нибудь крепкого. На нервяке. Потому что, как он и предполагал, проблем от этой странной бабы – вагонище. Предполагаемых проблем. Потенциальных.

Княгиня еле заметно поморщилась, сильнее сжала тонкие пальчики на сумке. Розгин только усмехнулся.

Неженка. Дым ей мешает.

Взгляд опять сполз на круглые колени. Да ну блин. Надо прекращать.

Вещи посетительница рассказывала нихрена не занимательные. А очень даже банальные. И геморройные.

Про секту Розгин знал, само собой. Не очень много, но достаточно, чтоб понимать, что полезет туда только дурак. Там по закону все было очень даже правильно. И сама секта официально считалась благотворительной организацией, помогающей разного рода бедолагам, попавшим в сложную жизненную ситуацию. Брат Княгини бедолагой, конечно, не был, но пошел туда сам. Не под давлением.

Бумаги подписывал тоже сам. И даже общался с сестрой. И лично просил не беспокоиться, если Розгин ситуацию правильно оценил. Не подкопаешься. Никак.

И теперь вопрос : чем он-то может помочь? И вообще… Надо ли помогать?

Тетя Варя просто так ее бы не отправила к нему, значит, надеется, что Розгин хотя бы что-то предпримет.

Но тетя Варя этого дерьма не касалась. А вот Макс – да. Давненько, правда, но впечатления остались любопытные.

– Мадам, – он не мог перестать обращаться  к ней  этим глупым словом, оно просто идеально  ложилось на рафинированный образ утонченной леди, – если вы виделись с братом, если он вам все сказал… То здесь никак не поможешь. Бабки не вернешь. Их можно попытаться вернуть только при условии, что на момент подписания документов он был под чем-то.

– Под чем-то?

Она открыла рот и округлила глазки. Макс еле подавил желание выругаться. Наивная болонка…

– Под воздействием запрещенных препаратов. Медикаментов. – Терпеливо пояснил он. – Но даже если он таким и выглядел, чтоб это доказать, необходима экспертиза. А для этого его надо оттуда вытащить. А, я так понял, что он там по своей воле находится.

– Но…

– Его удерживали?

– Нет, но…

– Кроме того, что он, как вы говорите, «выглядел просветленным», еще какие-то признаки насилия, применяемого к нему, были?

– Нет, но…

– Тогда хочу огорчить вас, мадам. Я ничем не смогу помочь.

– Но Варвара Петровна…

– Варваре Петровне привет.

Он встал, заканчивая таким образом беседу. Сделать он реально ничего не мог. Мужика оттуда, конечно, силой вытащить можно, но оно ему надо? Мужику самому, в первую очередь? Хрен его знает, начнешь так тащить, а он еще и сопротивляться будет. Просветленные, они такие. Не любят, когда их из просветления вытаскивают.

Княгиня встала, выпрямилась стрункой, оскорбленно поджала губы, отвернулась, скрывая влажные глаза. И правильно. Нечего здесь плакать. Розгина этой хренью не проймешь.

– До свидания, господин Розгин.

– Прощайте.

Она уже давно ушла, а Розгин все сидел в кресле, щурясь от сигаретного дыма то на дверь, закрывшуюся за ней, то на кресло, в котором она сидела, элегантно сложив ногу на ногу.

Он знал, что все сделал правильно, но все равно скребло. И не отпускало.

Ну что, плюнуть на все и свалить в тайгу? Как хотел?

Лучше так. Все мысли глупые выветрятся. Как и аромат ее духов, до сих пор тонко ощутимый  в комнате даже сквозь мощный дух дешевых сигарет.

Сотовый ожил внезапно. По идее, никто звонить не должен бы. Тем более, на личный.

Розгин глянул сначала на часы, выругался, поняв, что задумался и просидел в офисе лишних полчаса, а потом на экран. И выругался повторно. Княгиня успела доехать до тети Вари и нажаловаться. Зараза.

– Максимка, – голос тети Вари, как всегда нежный и мелодичный, в этот раз отдавал холодом, – я тебя часто о чем-то прошу?

– Здравствуйте, тетя Варя, – вежливо поздоровался Розгин, – редко. Второй раз на моей памяти.

– И на моей.

Розгин помолчал, ожидая продолжения, но его не последовало. Черт. Невозможная женщина. Теперь он должен придумывать, как извиняться за то, чего не совершал. За свои, на минуточку, совершенно правильные действия!

Только одна женщина могла с ним такие штуки проворачивать безнаказанно! Даже жене бывшей не позволялось!

– Теть Варя…

– Максимка, я хочу пригласить тебя на чай сегодня, – перебил его хрустальный голосок, – к  шести часам будь добр.

– Да я уже не в городе…

– До свидания, Максимка.

И трубку положила. Розгину оставалось только выругаться в очередной раз.

Невозможная женщина.

Подъезжая к дому тети Вари с коробкой  эклеров с ирисовым кремом, которые она обожала, Макс был практически на сто процентов уверен, что увидит там дневную мадам. И заранее готовился.

Конечно, грубить он при тете Варе не будет, но и от своих слов и намерений не откажется. Он не волшебник, в конце концов!

Но, на удивление, его бывшая учительница была одна.

– Максимка, – она торопливо отложила длинный мундштук с зажженной сигаретой и подошла обнимать.

Макс подхватил тонкое легкое тельце, чмокнул в щеку.

Ну вот как так может быть?

Для всех он бешеная псина, Макс Розгин, и только для нее по-прежнему Максимка, мелкий пронырливый шкет, спрятавшийся однажды от участкового у нее в мастерской и разворотивший там все, что было плохо приколочено.

Тогда она его не сдала. Поднявшемуся следом участковому сказала, что никого и ничего не видела. А потом долго отпаивала звереныша чаем с малиновым вареньем и  кормила эклерами с ирисовым кремом.

– Ах, мои любимые! – она забрала у него из рук коробку, – помнишь!

– Такое забудешь… – проворчал Макс, разуваясь, – теть Варь, я ненадолго. И все, что мог сказать, я уже этой мадам сказал.

– Садись, будем чай пить.

Тетя Варя, словно не услышав его, прошла к кухонной зоне, достала чашки.

Максу только вздохнуть оставалось. И сесть за стол.

Тетя Варя всегда отличалась бульдожьей хваткой. И он не вырвется. Это точно.

Выходил он от нее через час, в диком раздражении.

В основном на себя, конечно. Потому что отказать не смог. Ну вот не смог – и все. Эта женщина творила с ним совершенно нереальные вещи! Словно гипнотизировала, бляха муха! И ведь все правильно ей отвечал, вроде, все логично…

Но, в итоге, согласился на все ее предложения.

И на то, что еще раз к Княгине сходит. И на то, что попробует по крайней мере встретиться с этим просветленным дураком и выяснить, реально ли там просветление,  или все же наркота?

И на то, что по своей, сука, воле, поступит к Княгине во временное пользование, потому что по-другому этот бред и не назовешь.

То есть, будет рядом с ней, пока не решатся ее проблемы. А они у нее, из-за ее тупой и непродуманной активности, вполне серьезные нарисовались.

И теперь он, Макс Розгин, будет ее оберегать и защищать, а еще по ее вопросам бегать, пока все не разрулит.

И он, дурак, согласился.

И теперь недоумевал: КАК???

И еще думал о том, что этой женщине, его тете Варе,  надо не картины рисовать, а по меньшей мере, страной руководить. Потому что так виртуозно ставить на колени серьезных мужиков во имя благих целей и своих потребностей… Это умение высшей категории. Из-за таких женщин в древности войны начинались. И заканчивались.

И он вот тоже. Попал.

Кроме себя, злился еще и на Княгиню. Откуда вылезла вообще? Ведь,  не будь ее…

Ну да ничего. Посмотрим еще, кто кем попользуется в полном объеме…

Макс решил не откладывать в долгий ящик и рванул сразу по нужному адресу.

Княгиня жила с обычной панельке на первом этаже.

Воняющий кошками подъезд, обшарпанная дверь. Приоткрытая. И мужские глумливые голоса. Тихий, словно задушенный вскрик.

Это он вовремя, похоже…

Макс  расстегнул куртку, проверил ствол.

И тихонько зашел внутрь.

Не убивай…

Я приехала домой уже ближе к вечеру. Вымотанная просто ужасно.

Соступила с каблуков, едва не застонав в голос от невыносимо болезненного ощущения. Ступни буквально выворачивало. Все же не привыкла я к такой обуви, не умею носить. Мне бы кеды легкие, или кроссовки. Балетки.

Но сегодняшний визит к господину Розгину был слишком важен, чтоб подойти к нему легкомысленно. Я должна была предстать перед ним солидной женщиной, с деньгами и перспективами…

Плохо получилось. Неудачно.

Розгин сразу же раскусил меня. И выгнал. Отказался помогать.

А ведь я в самом деле готова была отдать ему серьезные деньги! Боже мой, да я бы все отдала, все имущество, только бы брата вернул!

После гибели родителей мы с Кириллом остались одни.

И вот теперь у меня даже его, этой тонкой ниточки, связующей меня с тем беспечным веселым и родным прошлым… Даже этого не было.

Передо мной всплыло пустое блаженное лицо Кирилла, и тут же передернуло от омерзения.

Брат всегда был себе на уме, конечно. Но не до такой степени. Верил в Бога, ходил в церковь. Искал себе женщину, правильную, духовную. Был у него такой пунктик. Чистая женщина, для которой семья и дети – превыше всего. Не знаю, каким образом он его заполучил, этот бзик, но вот было такое.

При этом Кирилл не гнушался радостями жизни совершенно. Постоянно вокруг него прыгала вязанка непонятных девиц, постоянно по вечерам пятницы он ездил развлекаться в какие-нибудь клубы… То есть, вел вполне обычную жизнь обеспеченного мужчины.

Это не мешало преуспевать в бизнесе, держать на плаву то, что создал отец.

Он ведь совсем неглупый, мой братик.

Как же так произошло? Как так случилось?

Я всю голову сломала, пытаясь найти ответ на этот вопрос. Ругательски ругала себя за то, что мало с ним общалась, поглощенная своим, никому не нужным,  творчеством,  своей богемной жизнью. Переписка и еженедельный созвон по скайпу не способствовали сближению.

Вот теперь и получила по полной программе за свой эгоцентризм…

Брат непонятно где, непонятно кто с ним рядом… А вдруг его бьют? Вдруг мучают? Из-за меня? Из-за моей глупости?

Стало зябко, болезненно как-то, и я поторопилась в ванную, чтоб смыть с себя весь кошмар сегодняшнего дня.

Съемная квартира, которую я нашла не без помощи Варвары Петровны, была бедненькой, но чистенькой. А больше мне ничего и не требовалось.

Хотелось в душ, а потом просто лечь и забыться. Отключить мозг хоть на какое-то время.

Встав под теплую воду, я попыталась расслабиться. Варвара Петровна меня сегодня все же немного успокоила.

Господи, эта женщина – словно бальзам. Ее к ранам можно прикладывать!

Я вспомнила, как она приняла меня, растерянную и обескураженную отказом господина Розгина, как напоила чаем с малиновым вареньем, поворчала, что мальчишка много о себе возомнил. Выслушала мою отчаянную просьбу не сообщать Розгину о том, что я жаловалась, не вмешивать его больше.

Улыбнулась, похлопала по руке, заявив, что все будет хорошо. Обязательно.

Дала с собой на вечер вкуснейшего яблочного пирога и оплатила такси до дома.

Я прислонилась к кафельной плитке лбом и неожиданно заплакала.

Горько, до истерики и судорожных всхлипываний.

Не знаю, что оплакивала. То ли свою жизнь беззаботную, то ли судьбу брата, то ли  душевную щедрость одного постороннего человека и чёрствость и равнодушие другого.

А, может, все вместе.

Потом закрутила вентиль, натянула прямо на голое тело шелковый халат, остаток прежней роскоши,  посмотрела на себя в зеркало. Уже спокойно.

Нет, мне не приходили в голову банальности о том, что подумаю обо всем завтра, я никогда не любила Скарлетт.

Просто как-то стало легче.

Выхода не виделось никакого из ситуации, кроме как уехать. Бросить все и уехать.

Варвара Петровна могла помочь и здесь. Она  обмолвилась, что у ее знакомого есть школа искусств в другом городе, и он давно ее туда приглашает. Обещает жилье и достойную оплату. Чем не вариант?

Вот если бы еще с Кириллом все в порядке было…

Я включила телевизор и села за стол, пить чай с яблочным пирогом.

И, незаметно для себя, уснула в кресле.

Разбудил меня странный скрежет. Я сначала не поняла, с полминуты таращилась на горящий экран, пока не сообразила, что это возятся у замочной скважины!

Подскочила, побежала сначала к прихожей, потом, одумавшись, на кухню, за ножом, потом , на нервах забыв, что нож-то у меня в комнате, я же им пирог резала, дернулась туда…

А потом меня схватили.

Грубо и больно закрыли рот вонючей ладонью, перехватили бестолково дергающиеся руки.

Я стала задыхаться, потому что нос мне тоже закрыли, забилась отчаянно, уже практически теряя сознание.

Мыслей никаких не было, один ужас бесконечный.

– Тихо, сучка, не кричи, поняла? – голос был страшный, он буквально заставлял застыть, подчиниться.

Я промычала в гадкую ладонь, что не буду кричать. И чтобы отпустили.

Меня отпустили.

Швырнули на диван с такой силой, что в глазах стало темно.

Я, мне кажется, даже сознание потеряла, потому что следующее, что    увидела, это уже тех, кто вломился в квартиру. Двоих мужчин.

Один сидел напротив меня в кресле и увлеченно разглядывал задравшийся подол халата, а другой стоял у окна. И жрал пирог Варвары Петровны.

Почему-то меня это особенно потрясло.

Равнодушие, полное спокойствие, пустота в глазах. Активно жующая челюсть.

Тот, что сидел в кресле, проследил мой взгляд, заржал.

Смех его, мерзкий, словно скрежет железа, заставил вздрогнуть.

Я оторвала, наконец, глаза от ужасного в своей обыденности зрелища жующего бандита, а в том, что это были именно бандиты, сомнений никаких не возникало, и опять посмотрела на сидящего в кресле.

Поймала его гадкий взгляд на своих голых ногах, спешно задернула халат. И второй рукой сразу закрыла грудь, вспомнив, что под тонким шелком нет совершенно ничего.

Понятно, что никакой защиты быть не могло, но это скорее инстинкты.

– Что вам надо? – я постаралась, чтоб голос звучал не испуганно. Хотя, может, надо наоборот? Может, увидят, что боюсь, и не будут… Обижать?

– Ты знаешь, что.

Сидящий в кресле улыбнулся, его рот, полный серых зубов, вызвал дополнительное омерзение. Меня едва не передернуло. Кое-как сдержалась, отвела взгляд. Хотя, особо некуда было отводить. Не на мордоворота же у окна, прихватившего второй кусок пирога?

Сидящий в кресле тоже глянул на своего напарника. Нахмурился.

– Цепа, ты сюда жрать пришел?

– Да ты чего, в натуре? – поперхнулся Цепа, – охеренный пирог!

– Да вы кушайте на здоровье, – торопливо влезла я, – у меня еще есть!  Отрезать вам?

– Заткнись, – скомандовал главный, – и отдай нам ключ.

– Ка-ка… – у меня от неожиданности голос даже пропал, пришлось прокашляться, – какой ключ? От квартиры?

– Где деньги лежат, – заржал главный, потом резко наклонился ко мне, дохнул давно не чищенной пастью, – ты не строй из себя дуру наивную. Ты знаешь, какой.

– Не знаю.

Мне стало мерзко от его душной близости, от запаха, от взгляда глумливого, намертво застрявшего в вырезе моего халата. Все это, вкупе с тем, что я вообще не понимала, о чем он спрашивает, добавляло ужаса в ситуацию.

– Знаешь, коза, – он неожиданно провел пальцами по моей щеке, перехватил руку, которой я хотела отмахнуться от него, больно сжал, заставив вскрикнуть. И продолжил трогать меня! По шее – вниз, к груди, дергая ворот халата. – Не дрыгайся!

– Не знаю! Отпустите!

Я запаниковала еще больше, понимая, что не смогу сопротивляться. Если я думала, что до этого боялась, то испытываемое мною сейчас чувство вообще никакому описанию не поддавалось!

Меня никогда так не унижали, не обижали! Да я даже представить не могла… Тогда, на приеме, услышав гадости от старых приятелей отца, мне стало плохо до тошноты.

А сейчас…

А самый ужас был в том, что второй бандит, Цепа, стоял у окна и продолжал жрать пирог! Как будто ничего не происходило! Рассматривал с интересом и удовольствием, совмещал приятное с полезным!

Я перестала дергаться, понимая, что так добьюсь только того, что меня ударят. Изобьют. Хотя, то, что явно планировал сделать этот подонок… После этого лучше пусть убьет.

– Послушайте, послушайте, – торопливо зашептала я, пытаясь отвлечь подонка, – я не понимаю, о чем вы, я правда не понимаю…

– Понимаешь ты все, – он отбросил мою нелепо сопротивляющуюся руку и рванул ворот в разные стороны, обнажая грудь, – сучка гладкая… Мы с тобой сейчас поиграем, а потом ты нам сама все расскажешь. Если не захочешь повторения…

Я вскрикнула, и тут же грубая ладонь закрыла рот, Цепа, доев пирог, заржал:

– Ты не увлекись, а то она и сказать ничего не сможет!

– Сможет… – кряхтел мерзавец, опрокидывая меня на диван, – она сейчас долго говорить будет!

Я бешено отбивалась ногами и руками, совершенно потеряв контроль и уже понимая, что это не поможет. И плевать. Я не смогу просто подчиниться, пусть сразу по голове бьет. И убивает.

Слезы заливали глаза, мерзкие руки елозили по голой груди, отвратительный запах забивал ноздри. Я понимала, что меня сейчас опять стошнит. И надо всем этим безумием раздавалось чавканье Цепы, прихватившего еще один кусок пирога…

А потом, когда я уже практически отключалась от ужаса и боли, тяжеленная туша, придавившая меня к дивану, неожиданно исчезла.

Я вскинулась и отлетела в самый угол, сжалась там, спряталась. Мозг орал, чтоб я выбиралась прочь, как можно скорее, но я взгляда не могла отвести от происходящего в комнате.

Убийства.

А это было именно убийство.

В центре моей маленькой съемной квартирки бесновался черный смерч. Сквозь слезы я не могла в точности разглядеть все в деталях, да и колотило меня ужасно, так, что зуб на зуб не попадал.

Но кое-что запомнила. Зачем-то. Себе на беду.

Человек, одетый во все черное, крепкий и сильный, как-то очень быстро расправился с моим насильником, рухнувшим на пол с диким стуком,  и теперь уворачивался от Цепы, который оказался на удивление ловким   и с  матерным рычанием набрасывался на своего противника. Места этим двоим зверям было явно маловато, а потому сильно страдала обстановка. Столик, телевизор, поднос с пирогом…

Черный человек был молчалив, на оскорбления не реагировал   и действовал четко. Увернулся от замаха, пролетел вперед, перехватывая   руку   с блеснувшим в ней ножом.  И коротко дернул, разворачиваясь вместе с Цепой. Так и не успевшим понять, что произошло.

Упал Цепа  прямо рядом со мной, с диким грохотом,   и я  несколько секунд  оторопело смотрела в пустые, уже стекленеющие глаза, на полуоткрытый рот, на крошку пирога в уголке губ…

До меня как-то не доходил весь ужас ситуации.

Оцепенение продлилось ровно до того момента, пока черный человек не наклонился над моим несостоявшимся насильником.

Я неожиданно узнала его. Черные волосы, профиль с переломанным носом… Такое не забудешь.

Макс Розгин!

Он зачем-то здесь!

Он пришел и спас меня! И… И убил. Черт…

Я, видно, слишком резко вздохнула, или дернулась, потому что он тут же развернулся и уставился на меня своим черным взглядом, в котором все еще клубилось бешенство.

Я встала, вжимаясь в угол и обхватывая себя рукой, чтоб запахнуть ворот халата.

Он тоже встал.

В комнате было темно, телевизор погас, и только яркий свет уличного фонаря пробивался в окна.

И вот в этом неверном освещении Макс Розгин казался не человеком, а , по меньшей мере,  демоном. Я не могла оторвать взгляда от его сурового жесткого лица. От его шеи, заляпанной кровью. И руки. Его руки тоже были в крови. И, наверно, куртка… На темном не видно…

Я неожиданно испытала невероятный, инфернальный какой-то ужас. Даже хуже, чем до этого, с бандитами.

Мы находились в темной комнате, рядом с мертвецами. Людьми, которых только что он убил.

А я это все видела.

И я его знаю.

И могу… Могу быть свидетелем…

Он меня убьет.

Просто и быстро, так же, как и этих мужчин.

Не знаю, почему я в этот момент именно так подумала, но мысль показалась настолько реальной, что меня опять затрясло.