Восхождение царицы

Но царя было не переубедить даже мне. Он покачал головой.

– Нет уж. Радуйся тому, что я вопреки общепринятому порядку не назначил его наследником через твою голову. До сих пор первенство в правлении никогда не принадлежало женщинам.

– Ты не решился бы так поступить! – заявила я, но сказала это с любовью.

Я положила голову на плечо отца и подумала, как редки в нашем семейном кругу подобные доверительные прикосновения. Мы, Птолемеи, сторонились друг друга и обходились без простой человеческой ласки. Он вздохнул, потом решился погладить меня по голове.

– Да, скорее всего, я не решился бы. У тебя слишком сильная воля, тебя нельзя отпихнуть в сторону. И это хорошо.

– Мне не нравится твой советник Потин, – выразила я давнюю неприязнь. – Может быть, тебе стоит заменить его.

– Вот-вот! – рассмеялся он. – Один человек с сильной волей уже пробует на прочность другого.

По части воли он мне не уступал, что не удивительно – это от него я унаследовала собственное упрямство.

– Мне не нравится Потин, – повторила я. – Ему нельзя доверять. По-моему, хуже ничего быть не может.

– А я как раз собираюсь поставить его во главе совета регентов.

– Мне не нужен совет регентов. Я взрослая женщина.

– Тебе семнадцать, а твоему будущему соправителю, дорогому маленькому Птолемею, всего девять. Умри я сегодня ночью, ему без совета регентов не обойтись.

– Ты так делаешь мне назло!

– Ты утомляешь меня. – Отец вздохнул. – Довольствуйся тем, что тебе предложено. И смирись с Потином! – Он помолчал. – Вообще-то, я собираюсь прожить до того времени, когда Птолемею потребуется не совет регентов, а сиделка, по его старческой немощи.

Отец снова закашлялся, и я взяла его за руку.

В скором времени я впервые стояла рядом с отцом в царственном облачении и слышала судьбоносные слова. Царица Клеопатра, Владычица Обеих Земель. Я чувствовала, что приняла тяжкое бремя, однако тут же обнаружила в себе неведомые доселе силы и готовность справиться со всем. Какие бы испытания ни ожидали меня, эта милостиво дарованная таинственная сила пребудет со мною и поможет противостоять трудностям. Ничто из того, что я читала или слышала прежде, не содержало и намека на подобное преображение, воспринятое мною как нежданный, но щедрый дар.

В старых преданиях говорится, что получивший дар не должен слишком задумываться о его природе, не то боги воспримут это как знак неблагодарности и недоверия. Поэтому я приняла их милость от всей души.

Тридцатый год царствования Птолемея Авлета стал первым годом царствования Клеопатры…

Итак, волею богов я взошла на трон.

Глава 9

В конце зимы следующего года, когда штормовые ветра перестали хлестать море и о подножие маяка уже не разбивались чудовищной высоты волны, я много времени проводила за чтением стихов – и древнеегипетских, и греческих. Я говорила себе, что читаю поэтические тексты для совершенствования в египетском языке; но, строго говоря, дело обстояло не так. Я читала стихи, потому что речь там шла о любви, а мне было почти восемнадцать лет.

«Поцелуи возлюбленной моей на другой стороне реки, поток течет между нами, крокодил таится на песчаной отмели. Но я ступаю в воды, вхожу в поток. Храбрость моя велика пред водами, волны не зыбки, но тверды, как твердая земля. Любовь придает мне силы. Ах! Она дала мне заклятие, чары, смиряющие воды».

Обычно я читала по ночам, отпустив слуг, и компанию мне составляла лишь масляная лампа; тогда стихи воспринимались совсем не так, как в те часы, когда я изучала их с наставником. На уроках основное внимание уделялось формальным моментам, точности перевода, глагольным формам и прочему в этом роде. А наедине со стихами я воспринимала заключенную в них волнующую магию.

«О! Будь я ее рабом, следующим за ней по пятам, и тогда я бы радовался совершенству и красе всех членов ее».

Я погладила рукой свою ногу, пытаясь оценить ее красоту, и стала натирать кожу ароматическим маслом.

«Любовь к тебе наполняет все мое существо, как вино смешивается с водой, благоухание со смолою, сок с мякотью. И ты спешишь увидеть возлюбленную твою, как скакун устремляется на поле битвы».

Я поежилась. Такие чувства казались божественными, точнее, близкими к божественному безумию.

Я отложила свиток. Там было еще несколько стихотворений, но я решила оставить их на следующую ночь.

Однако я не находила покоя. Поэзия слишком взволновала меня, и вместо того, чтобы готовиться ко сну, я мерила шагами спальню. Ночь на море выдалась беспокойной, и до моего слуха доносились протяжные скорбные стоны волн, набегавших на камни и откатывавшихся назад. Раз за разом. Снова и снова.

А потом в отдалении зазвучали флейты и голоса. Шум, как мне казалось, доносился с востока, со стороны моря. Но звуки приближались, и их уже никак нельзя было спутать с плеском волн или с чем-то еще. Музыка и голоса – но откуда? Теперь они звучали так, словно музыканты играли под землей, под фундаментом дворца. Звуки усиливались, достигли наивысшей громкости и стали слабеть, удаляться. Наконец они смолкли, истаяв вдали. Прислушиваясь к последним слабым отзвукам, я легла и незаметно заснула.

На следующее утро меня разбудили очень рано. Царь умер. Он умер ночью, и я мигом поняла, что за музыку мне довелось слышать. Сам бог Дионис со свитой явился во дворец, чтобы под звуки флейт увести за собой своего преданного слугу.

Я проснулась. Отец мертв! Только вчера я видела его, он пребывал в добром расположении духа, и если даже здоровье его было хрупким, больным он себя не чувствовал. Право же, не чувствовал. Но он умер. Отец умер, а я не простилась с ним по-настоящему: мы лишь пожелали друг другу спокойной ночи. Какой коварный обман! Разве можно навсегда расстаться с любимым человеком, отбывающим в самое дальнее путешествие, и не сказать ему каких-то особенных слов?

Я захотела его увидеть. Он лежал на постели с закрытыми глазами и казался спящим. Его конец не был мучительным: он отбыл в иной мир радостно, призванный любезным его сердцу Дионисом.

– Его надлежит подготовить к захоронению, – сказала я.

Ему предстояло упокоиться посреди могил наших царственных предков, неподалеку от усыпальницы Александра. Но организация похорон будет непростым делом.

– Все необходимые распоряжения уже отданы, – прозвучал за моей спиной отчетливый ответ.

Это голос Потина.

– Отдавать распоряжения должна я, – указала я. – Я царица.

– Да, но не самодержавная, а соправительница Птолемея Тринадцатого, при божественной особе коего мне оказана честь состоять опекуном. – Он произнес это с нажимом, подчеркивая каждое слово. – Кроме того, царице не пристало заниматься мелочами.

– Царица, которая не снисходит до повседневной рутины, очень скоро оказывается беспомощной во всем, что касается важных дел, – ответила я, бросив на него суровый взгляд.

Как и следовало ожидать, отца еще не убрали для погребения, а мы с Потином уже скрестили мечи.

– Но раз ты взял это на себя, займись организацией похорон и подготовкой к моей коронации.

– Твоей и Птолемея Тринадцатого.

Это становилось утомительным.

– Да. – Здесь я уступила ему. – Пожалуйста, соблаговоли устроить все как можно скорее. Мы обратимся к народу со ступеней храма Сераписа, а потом нас коронуют по обычаю Птолемеев. Но затем я желала бы короноваться еще и в Мемфисе, по древнему ритуалу фараонов. Позаботься об этом.

Теперь ему, по крайней мере, было чем заняться.

Рослая фигура Потина удалилась, я обернулась к отцу. Смерть сильно изменила его, он как будто уменьшился, и сердце мое исполнилось горькой печали. Я жалела его, испытавшего столько невзгод и приложившего столько сил ради того, чтобы вернуть трон.

«Ты трудился и страдал не напрасно, отец, – мысленно поклялась я. – Твои жертвы не пропадут даром. Египет не станет римской провинцией».

Спустя месяц мы с Птолемеем ехали на позолоченной церемониальной колеснице во главе коронационной процессии по улицам Александрии, заполненным толпами любопытствующих граждан. Был прохладный ветреный день. Мне исполнилось восемнадцать, а ему – всего десять, так что даже при моем не очень-то высоком росте брат едва доставал мне макушкой до подбородка. Однако он привставал на цыпочки и воздевал руки, чтобы его видели люди, приветствовавшие процессию громкими криками.

На второй колеснице следовали Арсиноя и Птолемей Младший, а за ними катила свита, включавшая, разумеется, полный состав совета регентов – несносного Потина, наставника Птолемея по имени Феодот и военачальника Ахиллу. Потин, отличавшийся, как многие евнухи, непропорционально длинными ногами, возвышался над обоими своими товарищами. Выглядели советники самодовольно: судя по всему, будущее рисовалось им безоблачным. За ними маршировала придворная македонская гвардия.

Выступив на территории дворца, мы обогнули гавань, у храма Нептуна проехали через Форум, свернули на запад и миновали Сому.

«Александр, гордишься ли ты мною?» – хотелось спросить мне по приближении к усыпальнице.

И я мысленно услышала его ответ: «Пока нет, ибо ты еще не совершила деяний, коими можно было бы гордиться».

За Сомой у Гимнасиона нас поджидало еще больше зевак, а чуть дальше толпа народу, главным образом из числа ученых и взыскующих знания, собралась на ступенях Мусейона. Приверженцы различных философских школ различались по величине и форме бород.

Наконец впереди показался холм, увенчанный грандиозным храмом Сераписа. Единственный в Александрии природный, а не насыпной холм представлял собой самое подобающее место для почитания бога нашего города. Это святилище знали во всем цивилизованном мире: огромное сооружение, от одного вида которого захватывало дух. Его впечатляющий контур вырисовывался на фоне неба с движущимися облаками на заднем плане. Внутри беломраморного строения находилось изваяние бога, выполненное из слоновой кости; пусть не столь грандиозное, как статуя Зевса Олимпийского, но тоже весьма впечатляющее произведение искусства.

Мы двинулись вверх по склону холма, в священные владения божества, а толпа народа осталась внизу. Люди наблюдали, как мы сошли с колесниц и стали медленно и торжественно подниматься по храмовым ступеням навстречу поджидавшим нас жрецам, облаченным в пурпур.

Жрецы накинули нам на плечи ритуальные мантии и провели внутрь – в прохладный, темный, отдающий гулким эхом мраморный зал. Когда мы медленно подошли к статуе Сераписа, перед ним вспыхнул священный огонь.

– Хорошее предзнаменование, – возгласил один из жрецов. – Бог приветствует вас.

Они принесли серебряный сосуд с двумя ручками и налили немного воды в золотую чашу. Нам надлежало омочить в ней пальцы, а потом коснуться ими своего языка.

– Бог избрал вас на царство! – провозгласили жрецы.

Они подошли к усыпальнице позади статуи и вынесли небольшой сундучок, обитый железными обручами и запертый на осыпанный драгоценными камнями замок. У одного из жрецов на шее висел ключ; открыв сундук, жрец дрожащими руками извлек оттуда две полоски материи. Македонские венцы.

Жрец вручил мне повязку.

– Возьми и надень ее сама, – молвил он.

В сумраке храма я смотрела на скромный кусок материи – он воплощал в себе великую власть. Ибо сам Александр носил не золотую корону, как другие правители, а вот такую головную повязку.

Я взяла ткань, наложила себе на лоб, соединила сзади концы и завязала их узлом на затылке.

– Отныне ты царица.

Мне казалось, что полоска материи сдавила мое чело, как обруч, превосходящий тяжестью золотую диадему.

Тот же ритуал повторили для Птолемея.

– Теперь обратись к Серапису и скажи: «Мы принимаем державу, править которой ты призвал нас, и уповаем на то, что будем достойны твоей высокой милости».

Признал ли нас бог? О Исида, это ведомо лишь тебе. Действительно ли боги всегда внимают обращенным к ним словам или же они порой устают и отвлекаются на что-то иное?

Потом мы снова вышли на открытую галерею храма. Солнце слепило наши успевшие привыкнуть к полумраку глаза, толпа внизу издавала восторженные крики, ветер слегка раздувал одеяния, словно в знак благословения.

Свершилось. Я стала царицей. Вместе со священной головной повязкой я возложила на себя обязанность лелеять и защищать то, что отныне было моим, – город, его жителей и весь Египет.

– О мой народ! – Я призывала всех разделить со мной радость. – Да пошлют мне боги счастье, чтобы всегда быть достойной вашей любви, и мудрость, чтобы сохранить Египет для вас!

Коронация в Мемфисе проходила совсем по-другому. Второй раз в жизни меня везли по Нилу, но как не похоже это было на предыдущее путешествие. На сей раз мы плыли не на маленькой лодчонке с навесом, а на золоченой царской ладье с длинными рядами весел. Народ по пути следования бросал свои дела и выбегал на берег реки, только ослики продолжали неустанно вращать водяные колеса. Люди встречали нас улыбками, в их голосах звучала искренняя радость. Мы с Птолемеем стояли на палубе и приветствовали своих подданных.

Когда мы плыли мимо пирамид, я вдруг осознала: отныне и они принадлежат мне. Да, весь Египет стал теперь моим – и его древние памятники, и безбрежные пески, и даже Нил! Переполнявшие меня чувства были так сильны, что я не находила слов.

Мемфис располагался неподалеку от пирамид, и речной причал к нашему прибытию украсили стягами и гирляндами из лотосов. Дорогу окаймляли финиковые пальмы, их пыльные ветви смыкались над головами, образуя навес. Пальмы шелестели, словно приветствуя нас. Сквозь ветви я разглядела стены из известняка, окружавшие внутренний дворец и храмы; из-за них Мемфис называли «Городом белых стен».

Здесь издавна короновались фараоны, и здесь же был провозглашен владыкой Египта Александр. Его преемники поступали так же, отдавая дань исконным традициям и древним богам.

До Александра Мемфис был величайшим и важнейшим городом Египта, резиденцией фараонов и местом проведения священных мистерий Осириса. Сегодня нам предстояло пройти посвящение в эти мистерии. Обряд проводил верховный жрец бога Птаха, облаченный в длинное полотняное одеяние с наброшенной сверху леопардовой шкурой. Церемония велась на египетском языке, и я испытывала законную гордость, ибо единственная из семьи удосужилась выучить его и понимала, что к чему.

В полумраке внутреннего храма мы получили символы владычества фараонов: золоченый крюк, цеп, скипетр, льняные одеяния из Нижнего Египта и церемониальные кожаные передники. На головы нам водрузили уреи – золотые изображения священной кобры, покровительницы Египта.

Я ухватилась за рукоятки крюка и цепа, крепко сжала эти сакральные, так и льнувшие к моим рукам жезлы и мысленно поклялась не расставаться с ними до тех пор, пока смерть не вынудит меня разжать хватку. Они принадлежат мне – а я им.

Но на этом церемония не завершилась. Ритуал наделения властью требовал, чтобы новоиспеченные фараоны впрягли в ярмо и провели по улицам священного быка Аписа. Это должно показать народу: мы достаточно сильны, чтобы защищать его; одновременно нам надлежало вновь и вновь повторять клятвенное обещание не проявлять жестокости по отношению к тем, кто пребудет под нашей властью, как ныне пребывает под нашим игом бык.

У твоего храма, Исида, мы принесли и другие клятвы. Помнишь ли ты тот день? День, когда я связала свою жизнь с тобой торжественными обетами. Мы обещали жрецу, что не будем вносить изменения в календарь, добавлять или вычитать дни и переносить праздники, но позволим тремстам шестидесяти пяти дням совершать свои циклы согласно установлению. Также мы поклялись хранить и оберегать землю и воду, вверенные нашему попечению.

Лишь после этого из храма вынесли священные двойные короны, дарующие власть над Верхним и Нижним Египтом. Некогда такие короны делались из золота и были очень тяжелы, но теперь их заменили мемфисскими диадемами, изготовленными из позолоченного полотна, лен для которого вырастили на поле бога Птаха.

Так прошла моя свадьба – ибо в этот день я сочеталась вечным браком с моей страной. До сих пор я храню диадему и коронационное одеяние, как хранят свадебный венец и платье. Мои четыре союза с земными мужчинами не в счет, ибо они были преходящи. Истинный же мой супруг, мой возлюбленный, данный мне раз и навсегда, – это Египет.

Теперь все должные ритуалы и церемонии были совершены, и я приступила к правлению. На этой стезе мне пришлось столкнуться с сопротивлением совета регентов, действовавшего от имени находившегося под его опекой Птолемея Тринадцатого. Советники настаивали на скорейшем заключении брака. Я возражала, ссылаясь на то, что торжества не следует устраивать слишком часто: народ любит праздники, но не стоит доводить дело до того, чтобы люди ими пресытились. На данный момент пышных царских похорон и торжественной коронации достаточно.

Я собрала совет за черепаховыми дверями тронного зала в алебастровом дворце, куда еще совсем недавно, робея, являлась на аудиенцию к своим сестрам. Сейчас советники восседали на инкрустированных драгоценными камнями креслах, а я расхаживала перед ними по залу. Все они были гораздо выше меня ростом, и мне следовало об этом помнить.

Длинноногий Потин, самый рослый из всех, но ожиревший и дряблый, с его длинным носом и проницательными, близко посаженными глазами, смахивал на священную птицу ибис, хотя, конечно же, ничего святого в нем не было.

– Ваше величество, – произнес он нараспев тонким вкрадчивым голосом, – если вы и вправду так думаете, вы не понимаете народа. В таком деле, как праздники и зрелища, не бывает излишеств.

– К тому же народу не терпится увидеть царскую свадьбу, – подхватил Феодот, мой бывший наставник, потом перешедший к Птолемею.

Плюгавый коротышка, он имел обыкновение глупо хихикать и пытался прикрыть плешь, отпустив длинные локоны и зачесывая их поверх лысины. Да еще повязывал голову лентой, как распорядитель Гимнасиона.

– Не могу понять, что за спешка, – сказала я. – Мой брат Птолемей – не иноземный царевич, брак с которым важен с точки зрения заключения государственного союза. И вряд ли мы с ним, поженившись прямо сейчас, можем в скором времени одарить страну наследником.

– Такова воля твоего отца! – рявкнул Ахилла, предводитель египетских войск.

Он родился в Верхнем Египте, откуда всегда происходили лучшие бойцы. Темнокожий и сухопарый, Ахилла походил на ожившего воина с древней фрески, хотя его доспехи, нагрудник и поножи были новейшего образца. Как и многие египтяне, желавшие приблизиться к власти, он взял себе греческое имя, хотя на самом деле его звали «Угодный Амону» или как-то в этом роде.

– И его воля будет выполнена, – заявила я. – Я почитаю своего отца. Разве я не добавила к своим титулам еще и Филопатор – «любящая отца»?

Я взглянула своим врагам (ибо кем они были, как не врагами?) прямо в глаза.

– Повиновение – лучший способ почтить родителя, – заявил Потин.

– И лучший способ почтить вашу царицу, – напомнила им я. – Вы мои подданные, хоть и советники Птолемея.

В отличие от брата я советников не имела – вокруг не было ни единого человека старше меня, на кого я могла бы положиться. Со всех сторон окружали враги, друзья же были еще моложе и куда менее влиятельны, чем я сама. Троица противостоявших мне вельмож, казалось, воплощала в себе могущество Египта.

Мои слова они выслушали хмуро.

– Мы, безусловно, чтим тебя и повинуемся, – промолвил Ахилла со своим резким египетским акцентом. – Но и тебе не пристало пренебрегать своим долгом по отношению к брату и соправителю.

– Ему воздастся все, что положено, – заверила я.

Так или иначе, царю Птолемею Тринадцатому уже отвели место во дворце и в истории. Ну а что с остальными нашими родичами? Что будут делать отстраненные от трона Арсиноя и Птолемей Младший? Просто жить во дворце и ждать своей очереди? Кружить над нами, как стервятники? Я поежилась.

– Мне не нужны распри, – заявила я, полагая, что лучше сразу расставить все по своим местам. – Однако я царица, и я буду по-настоящему править и в своем дворце, и в своей стране.

О, если бы они не были настолько выше меня ростом! Тем, кто уверяет, будто рост и физическая сила ничего не значат, не приходилось закидывать голову, чтобы посмотреть противнику в глаза, или подтаскивать табурет, чтобы выглянуть в высокое окно.

– Римляне, как обычно, подают нам плохой пример, – промолвил с презрением Ахилла, прицепившись к первой части моего высказывания и игнорируя вторую. – Похоже, их распри оборачиваются очередной гражданской войной, на сей раз между Юлием Цезарем и Помпеем. Если нам очень повезет, они уничтожат один другого.

Он фыркнул, как учуявшая след борзая.

– Если Помпей обратится к нам, придется откликнуться, – сказала я.

Помпей был союзником моего отца и теперь, если его припечет, мог потребовать нашей помощи. Кроме того, именно Цезарь отвечал за сбор денег, которые Египет задолжал Риму, и я желала ему поражения. Правда, едва ли это сулило особые выгоды Египту – мы разоримся, вооружая Помпея для борьбы с Цезарем. К тому же, даже если Цезаря не будет, долг останется и сбор его возьмет на себя кто-то другой.

– Зачем? Египет далеко от Рима. Мы оставим его призывы без внимания, – возразил мне Потин.

И этот человек считал себя мудрым и дальновидным советником? Я не удержалась и насмешливо улыбнулась.

– Как ребенок, притворяющийся, что не слышит, когда мать велит ему идти спать? Нет, Потин, это путь трусов, и ни к чему хорошему он не приводит. К тому же город Рим и правда не близко от Александрии, до него двенадцать тысяч миль; но мощь Рима заключена в легионах, расквартированных, например, в Иерусалиме, за триста миль от нас. Помните, как быстро прибыл сюда Габиний с войсками?.. Нет, если призыв исходит из Рима, мы не можем сделать вид, будто не слышим. Правда, мы можем попытаться ответить так, чтобы это принесло нам наибольшую выгоду.

– И как же? – спросил Феодот.

Я почти забыла о нем – настолько затмевали его двое других советников.

– Что мы согласны помочь, но на это нужно время.

– Именно так ты только что ответила нам относительно твоего брака, – указал Потин. – Этим никого не одурачить.

– А я и не думаю никого дурачить, – ответила я как можно более величественно. – Существует множество причин для отсрочки брака – объективных, реально существующих препятствий. И неужели вы хотите сказать, что ваша просьба поскорее сочетаться браком с моим царственным братом – то же самое, что повеление Рима?

– Это не повеление… – начал Ахилла, но я оборвала его.

– Нам с вами незачем играть словами. Вы выдвинули требование, а я его пока отклонила. На сегодня этого достаточно. Все свободны.

Они низко поклонились, хотя их лица помрачнели от досады и злости. Пятясь, советники вышли из зала. Я не жалела о своей резкости, ибо они вынудили меня. Я поняла, что время любезностей миновало.

И что мне необходимо обзавестись преданными сторонниками.

Ежедневно мне приходилось заниматься множеством мелочей. Погрузившись в их круговорот, легко было принять это за истинную суть правления и тем самым совершить недопустимую ошибку. Однако столь же недопустимо для настоящего правителя пренебрегать мелкими делами. Воистину, властвовать – великое и сложное искусство, и нет числа умениям, необходимым для правителя. Неудивительно, что так много людей не справляются с тяжким бременем власти.

Отцовские покои – самые пышные во дворце – до сих пор пустовали. Я стеснялась поселиться в них, пока не поняла, что это глупо. Если я буду жить там, я окажу дань уважения отцу. Кто, кроме меня, вправе претендовать на это?

Царские покои занимали верхний этаж алебастрового дворца. Они протянулись от северо-западной оконечности Локийского мыса – где окна смотрели на маяк через лазурные воды гавани – на юго-восток, к открытому океану. Морские ветры продували палаты насквозь, отчего ониксовые полы всегда были восхитительно прохладны, подобно сладкому фруктовому льду, которым мы лакомились летом. В залах играли лучи света. Они пересекали пол по мере того, как солнце проделывало путь от одного окна к другому, превращая апартаменты в большие солнечные часы. Ночью комнаты заливала луна. Море наполняло дворец столь щедрыми звуками, что пропадало всякое желание приглашать музыкантов и дополнять голос волн мелодиями человеческих инструментов. Воистину, царские покои казались волшебным воздушным чертогом.

Я бродила по ним и размышляла, что оставить как есть, а что изменить. Меня поразила страсть отца к собирательству. Чего только не было в его палатах: африканские кровати черного дерева, инкрустированные слоновой костью из страны Пунт; искусно сработанные металлические столы из Дамаска; разукрашенные подушки из Сирии; тканые ковры из Индии и шелковые занавеси из дальних стран Востока. Стояли расписные греческие вазы, канделябры из нубийского серебра и водяные часы из Рима. Из того, что делали в Египте, отец особенно ценил базальтовые статуэтки богов и тончайшие сосуды многоцветного стекла, которыми славились стеклодувы Александрии. Царские покои напоминали некий всемирный рынок, где собрались не обычные торговцы, но величайшие искусники, подлинные мастера своего дела. Прозрачные оконные занавески из белого шелка трепетали и хлопали на легком ветерке, словно старались высветить прекрасные вещи в разных ракурсах и показать их во всей красе.