Суд в Нюрнберге. Советский Cоюз и Международный военный трибунал

Намерения Джексона и советской стороны вступали в противоречие, но советская сторона этого не понимала, поскольку ничего не знала о вашингтонском скандале, связанном с репарациями. С ее точки зрения, ничего справедливее трудовых репараций не было. Советский Союз был разорен нацистской оккупацией. Трайнин во множестве статей указывал, что немецкие войска систематически производили разрушения, не обусловленные военной необходимостью, и поэтому соучастники этих действий «должны восстановить то, что разрушили». Простой здравый смысл требовал возложить эту работу на эсэсовцев[166]. Джексон, напротив, считал международный трибунал средством продемонстрировать американское моральное лидерство и с отвращением относился к любому принудительному труду.

Планы создания международного трибунала двигались к реализации, несмотря на заложенный фундамент будущих разногласий. 24 мая правительство США разослало ноты советскому, британскому и французскому правительствам. Оно предлагало им отправить представителей в Вашингтон для завершения переговоров[167]. За несколько дней до того Джексон и Донован вылетели в Европу, чтобы приватно побеседовать с европейскими лидерами, в том числе с Бидо, который заверил американцев, что французское правительство готово присоединиться к американскому плану. Джексон и Донован провели несколько дней в Париже и Франкфурте, где офицеры УСС ознакомили их с нацистскими военными преступлениями и политической ситуацией в послевоенной Германии[168]. Джексон быстро понял, что УСС – единственное государственное учреждение США, всерьез занятое расследованием и сбором доказательств военных преступлений нацистов[169].

Джексон и Донован прилетели в Лондон 28 мая. Война оставила в городе свой след. «Целые кварталы разрушены, крыши сметены», – писал в своем дневнике Джексон. Но он признавал, что даже такие разрушения «невелики и едва заметны в сравнении с тотальным уничтожением, которому подверглись немецкие города». В тот же день в небольшом банкетном зале самого старого и роскошного лондонского отеля «Кларидж» Джексон и Донован встретились с британским генеральным прокурором сэром Дэвидом Максуэлл-Файфом, юрисконсультом МИД Патриком Дином и юрисконсультом Казначейства сэром Томасом Барнсом[170]. «Кларидж» был популярным местом для встреч дипломатов, государственных деятелей и аристократов; его не затронули разрушения. Хотя британское правительство все еще скептически относилось к суду над нацистскими вождями, беседа прошла довольно успешно. Собравшиеся в дружеском тоне обсудили несколько предложенных поправок к американскому плану. Одну из них Джексон счел важной. Британцы разделили пункты обвинений в статье 6 на две категории: нарушения законов и обычаев войны, определенных в Гаагской и Женевской конвенциях, и проведение политики, направленной «на доминирование в Европе посредством агрессивной войны». Здесь отразилось предложенное Трайниным деление военных преступлений на две категории: «обычные преступления» и гораздо более серьезные – ведение агрессивной войны[171].

На следующий день Черчилль объявил, что представителем британского правительства в группе обвинителей международного трибунала будет Максуэлл-Файф; его помощниками будут Барнс и Дин. В тот же день Джексон и Донован встретились с Максуэлл-Файфом и обсудили кандидатуры потенциальных подсудимых. Максуэлл-Файф предложил Геринга, Альфреда Розенберга, Йоахима фон Риббентропа и руководителя Германского трудового фронта Роберта Лея. Донован добавил Рудольфа Гесса и бывшего канцлера Германии Франца фон Папена. Когда разговор коснулся организационных форм трибунала, обнаружилось, что Джексон и Максуэлл-Файф исходят из разных предпосылок: Джексон ожидал одного процесса с широким публичным освещением, а Максуэлл-Файф представлял себе множество процессов. В итоге он принял позицию Джексона. Они согласились, что удобнее будет продолжить переговоры в Лондоне, а не в Вашингтоне, как первоначально планировали. Оба понимали, что советская сторона возмутится исключением ее из этих предварительных переговоров, и решили, что каждый из них переговорит с советскими представителями отдельно. Джексон и Максуэлл-Файф сошлись на том, что если советские представители не явятся на следующую встречу, то продолжат и без них, «не тратя времени на визит в Москву»[172].

К тому моменту Джексон крайне неоднозначно воспринимал саму идею сотрудничества с Советским Союзом. В ходе недавних поездок по Европе он наслушался всякого рода скверных историй о поведении советских войск. Командующий американскими войсками во Франкфурте жаловался, что русские «подчистую грабят занятые ими территории», расстреливают интеллектуалов и всех, кто мог бы возглавить сопротивление. Бригадный генерал Эдвард Ч. Беттс с европейского театра военных действий армии США рассказал Джексону, что советские власти устроили в Польше концлагеря и «заполняют их поляками», протестующими против просоветского польского правительства[173]. Британцы как будто меньше возмущались советскими союзниками и не понимали, почему Джексон воспринимает в штыки их требования трудовых репараций. Барнс рассказал Джексону, что принудительный труд военнопленных уже используют в Британии и Франции и программа трудовых репараций «не будет принципиально отличаться»[174]. Всего пару дней назад британское правительство известило американский Неофициальный политический комитет по Германии, что не имеет возражений против трудовых репараций[175].

30 мая дело сдвинулось с места. Британский кабинет официально принял американский план международного трибунала как отправную точку переговоров. В тот же день Джексон позвонил советскому послу в Лондоне Федору Гусеву и выразил надежду, что советское правительство тоже скоро присоединится[176]. Вскоре после того Джексон попросил Госдепартамент направить телеграммы французскому и советскому правительствам с просьбой назначить и «как можно скорее прислать в Лондон» представителей для встречи с ним и Максуэлл-Файфом[177]. Совместно с британцами он решил, что переговоры должны начаться не позже 25 июня.

7 июня Джексон сообщил Трумэну новости о том, как продвигаются переговоры о международном трибунале. Из этого сообщения явно видно знакомство Джексона с идеями Трайнина – даже если он не признавал этого открыто или вообще сам не осознавал. Он говорил о нацистах как о «банде разбойников», захвативших власть в Германии и проводивших политику религиозных, политических и расовых гонений, служивших «подготовкой курса на международную агрессию». Затем он детализировал три главных пункта обвинения, сформулированных теперь в статье 6: военные преступления, как их определяют международные конвенции; гонения, притеснения и убийства расовых и религиозных групп внутри страны (что не считалось в этих конвенциях преступлениями, но нарушало «законы гуманности»); подготовка и развязывание агрессивной войны. Джексон настаивал, что нелегитимность агрессивной войны – общепризнанная доктрина. Он ссылался на правоведа XVII века Гуго Гроция, который отделял оборонительную войну от наступательной, и доказывал, что только в XIX веке юристы признали войну частью международной политики. Согласно Джексону, благодаря «удару по цивилизации», нанесенному Первой мировой войной, возродился «принцип неоправданной войны», кодифицированный затем в пакте Бриана – Келлога 1928 года. Джексон заключал, что к моменту прихода Гитлера к власти «было общепризнано, что развязывание агрессивной войны или вероломная провокация войны не легитимны». Настало время «мобилизовать силу закона на службу миру»[178]. Эта формулировка была всецело в духе идей Трайнина.

Днем 7 июня, в тот самый день, когда Джексон писал Трумэну, Молотов послал Сталину доклад НКИД с оценкой американского плана (еще не зная, что британцы только что его приняли). В этом докладе план оценивался положительно, но высказывались резкие возражения против одного из его главных пунктов: суда над нацистскими организациями, такими как СС и гестапо. Молотов указывал, что Ялтинское соглашение уже уполномочило Союзную контрольную комиссию (временное оккупационное правительство) распускать и запрещать такие организации, поэтому межсоюзнические или национальные трибуналы уже могли судить их отдельных членов. Молотов также рекомендовал в своем докладе некоторые поправки, нацеленные на усиление советского влияния и продвижение советских интересов. Он утверждал, что председатели международного трибунала должны ротироваться, а Следственный комитет должен автоматически принимать доказательства от национальных комиссий по военным преступлениям, таких как собственная советская Чрезвычайная государственная комиссия. Молотов также предложил добавить пункт об экстрадиции, обязывающий подписантов передавать трибуналу лиц, подлежащих уголовному преследованию (например, Гесса)[179].

Сталин утвердил доклад Молотова, и 9 июня НКИД выпустил меморандум с одобрением американского плана как основы для дискуссий, отложив принятие молотовских поправок (они были детализированы в этом документе)[180]. 14 июня в Вашингтоне советский посол Новиков вручил этот меморандум Джексону. Новиков выразил удивление и возмущение, когда узнал от него, что переговоры перенесли в Лондон. Он сказал Джексону, что советское руководство поручило ему завершить переговоры в Вашингтоне[181].

Джексон внимательно изучил советский меморандум и вычеркнул многие предложенные поправки как «слишком мелочные». Некоторые вопросы выглядели более существенными, но, на его взгляд, даже они были результатом непонимания. В частности, он отметил несколько абзацев, где ставилась под вопрос необходимость суда над нацистскими организациями с учетом того, что их решили распустить еще в Ялте. Не вполне понимая значение этого вопроса для СССР, Джексон наивно заключил, что на это возражение можно ответить, заверив, что эти организации больше не существуют легально. Но его встревожило советское требование экстрадиции военных преступников[182]. Он знал, что экстрадиция – спорный вопрос и что некоторые страны настаивают на своем суверенном праве предоставлять убежище[183]. Другие предложенные поправки тоже были важны, но не сразу привлекли его внимание. Советская сторона хотела расширить область применения статьи 14, запретив обвиняемым использовать судебный процесс для пропаганды. Видимо, важнее всего было предложение дополнить статью 21, открыв возможность автоматического приема доказательств, представленных комиссиями по военным преступлениям в союзнических странах, такими как Чрезвычайная государственная комиссия. Тем самым было бы гарантировано рассмотрение по существу советских доказательств, подготовленных к тому времени Вышинским[184].

Джексон сказал Новикову, что американцы после встречи в Сан-Франциско заметно доработали план, считая, что это важный документ «для будущего международного права… и потому требует лучшей компоновки и более точных формулировок». Он пообещал поделиться исправленной редакцией[185]. 16 июня Госдепартамент разослал экземпляры в советское и французское посольства в Лондоне, а также в британское посольство. В тот же день Джексон сказал Трумэну, что Новиков явно удивился изменению места переговоров. Что, если Москва никого не пошлет в Лондон? Они сошлись на том, что, если советские представители не прибудут к началу переговоров 25 июня, Джексон официально отложит их на неделю, чтобы дать им больше времени. Если те не приедут до конца назначенной недели, он начнет работу без них[186].

Самому Джексону как раз больше всего хотелось работать без участия СССР, которое он уже считал ахиллесовой пятой всего проекта четырехстороннего трибунала. От УСС и из других источников он каждый день получал информацию о действиях СССР во время войны. 11 июня на встрече с американскими религиозными лидерами он поделился своими опасениями из-за проблем, которые могут возникнуть в ходе судебного процесса из-за советских вторжений в Польшу и Финляндию в 1939 году[187]. Невозможно было открыто отказать СССР в приглашении или исключить из участников суда над бывшими нацистскими вождями. Молотов первым предложил организовать международный трибунал, а Трайнин выдвинул ключевые доводы в пользу уголовной ответственности нацистов и нелегитимности агрессивной войны. Но Джексон тревожился, что СССР подорвет легитимность трибунала одним своим участием, и начал размышлять над тем, как минимизировать его влияние. Было бы гораздо легче, если бы советские делегаты попросту не приехали.

* * *

Но они и не собирались не приезжать. В июне 1945 года советские руководители все еще не до конца понимали, до какой степени их страна пострадала в ходе войны. Потери Советского Союза были почти невообразимы. Погибло около 27 миллионов советских граждан, то есть каждый седьмой. Две трети погибших были мирными жителями. (Для сравнения: военные потери американцев составили около 407 тысяч военнослужащих, жертвы же среди мирных жителей были немногочисленны.) И нацисты в наступлении, и советские войска в обороне практиковали стратегию выжженной земли; в итоге было разрушено 1700 городов, 70 тысяч деревень и 30 тысяч заводов[188]. В остальном мире, кажется, вообще не представляли масштаба советских потерь. Международный трибунал предоставил бы СССР возможность публично выставить счет и поведал бы миру о нацистских преступлениях, что, по мнению советских руководителей, позволило бы Москве претендовать на материальную компенсацию и трудовые репарации. Таким образом, ставки для Советского Союза были предельно высоки. Сталин и Вышинский знали теперь, что американцы и британцы планируют четырехстороннюю конференцию в Лондоне. У них имелись подходящие кандидатуры делегатов: Иона Никитченко и Трайнин[189].

Никитченко, пятидесятилетний заместитель председателя Верховного Суда СССР, стал главой советской делегации, Трайнин – его помощником. Оба были полностью преданы советскому делу, но имели разное социальное происхождение и представляли разные части советской правовой системы. Трайнин был высокообразованным и повидавшим мир ученым. Никитченко происходил из крестьян и не имел формального юридического образования. Он доказал свою верность советской власти на посту председателя военного трибунала во время Гражданской войны и был известен за границей лишь как судья на печально знаменитых Московских процессах и верноподданный исполнитель воли Сталина[190]. Назначение Трайнина отчасти имело целью успокоить западных лидеров и юристов, которые восхищались его книгой о нацистских военных преступлениях[191]. 23 июня Вышинский известил британский МИД, что 25 июня Никитченко и Трайнин прилетят в Лондон и переговоры можно будет начать на следующий день[192]. Пусть и с опозданием, но они собирались приехать, и теперь четыре державы были в общих чертах согласны, что делать дальше. Таков был финал пролога.

Неделей раньше Джексон вернулся в Лондон и в ожидании начала переговоров знакомился с британскими и французскими коллегами. С британцами было легко. В «Кларидже», где жили американцы, Джексон провел один «приятнейший вечер» с Максуэлл-Файфом: они «делились историями, как два сельских адвоката», писал Джексон в дневнике. Он был приятно удивлен компанейством Максуэлл-Файфа и записал, как тот ходит по ресторану «с салфеткой в руке» и «ищет своего любимого официанта, чтобы тот принес нам вина». Британцы водили Джексона и его помощников на собачьи бега и в Гайд-парк – а в промежутках между этими развлечениями они находили время обсудить детали процесса. Джексону также удалось поужинать с французским юристом Робером Фалько – правительство Шарля де Голля недавно назначило его своим представителем на переговорах о международном трибунале. Джексон с удовольствием обнаружил, что Фалько «неплохо говорит по-английски»[193]. Фалько ранее служил судьей Парижского апелляционного суда, но в 1940 году был уволен правительством Виши, поскольку был евреем[194].

Карта 2. Германия под оккупацией четырех держав. 1945 год

Джексон воспользовался паузой, чтобы поискать подходящее место для трибунала. 22 июня он сообщил американским оккупационным властям в Германии, что процесс потребует безопасного размещения около 150 заключенных и свидетелей; потребуются также помещения для слушаний и для прессы. Он предпочел бы место на подконтрольной США территории, а не в советской зоне, где все полностью зависели бы от Москвы в части связи и снабжения. Он спросил у американских чиновников, не подойдет ли Мюнхен; а если нет, то Гейдельберг или Нюрнберг. Вскоре Джексону ответили, что Нюрнберг, расположенный в американской зоне, наиболее желателен с «исторической точки зрения и в плане удобства». Во Дворце юстиции имелся большой зал вместимостью около 200 человек, а рядом тюрьма, рассчитанная на 150 заключенных. Гостей можно было разместить в замке Фаберов на окраине города – фамильной усадьбе знаменитой династии фабрикантов, чьи заводы производили карандаши, – а также в пригороде Фюрт[195].

Трумэн наделил Джексона значительной автономией в плане организации международного трибунала. Больше ни у кого из участников таких полномочий не было. Трумэн явно доверял Джексону и был убежден, что его честность, безупречная репутация и опыт обеспечат суду объективность[196]. В полную противоположность ему советские руководители желали держать Никитченко и Трайнина на как можно более коротком поводке. Перед тем как те сели на самолет до Лондона, Вышинский выдал им строгие директивы. Американцы после Сан-Франциско переделали свой план; Никитченко и Трайнин должны были оценить новый документ под всеми возможными углами зрения и сообщить в Москву свою оценку. Они также должны были настаивать, чтобы в проект включили советские поправки, которые Новиков показал Джексону 14 июня, а также новые предложения НКИД. Советские посланцы должны были жестко требовать экстрадиции военных преступников и гарантировать, чтобы докладам Чрезвычайной государственной комиссии придавался такой же вес, как и другим свидетельствам. Представителям четырех держав следовало составить список обвиняемых, обсудить порядок вызова свидетелей и определить роль адвокатов. Вышинский проинструктировал Никитченко и Трайнина не принимать никаких решений без его прямого одобрения. Если бы любая из делегаций внесла новые предложения, им следовало прислать Вышинскому полный отчет и ждать распоряжений[197]. Словом, Джексон обладал всей полнотой инициативы, а Никитченко и Трайнин были по рукам и ногам связаны приказами.

* * *

Никитченко и Трайнин прибыли в Лондон вечером 25 июня. Они уже отставали от событий. Той ночью они впервые ознакомились с пересмотренным американским планом; советское посольство в Лондоне не переслало его в Москву[198]. На следующее утро они отправились в Черч-Хаус, приземистое здание рядом с Вестминстерским аббатством, служившее местом заседаний британского парламента с начала немецких авианалетов. Приехав туда, Трайнин, Никитченко и их переводчик Олег Трояновский познакомились с Джексоном, Фалько, Максуэлл-Файфом и их помощниками – все те уже были знакомы друг с другом. Начало не было многообещающим. Никитченко показался Джексону «непроницаемым человеком», «избегающим смотреть в глаза». Он нашел, что Трайнин «человек более гибкий», но «непохоже, чтобы он вел себя дружелюбно»[199]. Максуэлл-Файф отметил «мужественное лицо» и «бойцовский волевой подбородок» Никитченко[200]. Лишь Трояновский, сын бывшего советского посла, недавно окончивший Суортморский колледж, впечатлил американцев своей беглой английской речью с американским акцентом[201].

Ил. 7. Иона Никитченко, Арон Трайнин и Олег Трояновский (в центре, слева направо) во время прений на Лондонской конференции. Июнь 1945 года. Источник: Американский мемориальный музей Холокоста. Фотограф: Чарльз Александр. Предоставлено библиотекой Гарри С. Трумэна

Делегаты заняли места за большим квадратным столом в тускло освещенном конференц-зале. В первый день переговоры не особо продвинулись. Советские представители находились не в своей стихии. Трайнин хотя бы жил и учился в Европе, Никитченко же не бывал за границей. Ни тот ни другой не были знакомы с тем, как работает международная дипломатия. Никитченко вежливо похвалил американский план – и немедленно начал требовать определенных поправок. Джексон в ответ предложил ему разослать меморандум с изложением в общих чертах советской позиции. Никитченко согласился, но сказал, что его составление займет пару дней[202].

После обеденного перерыва Джексон познакомил делегатов с пересмотренным американским планом, а Никитченко и Трайнин засыпали его уточняющими вопросами. В чем смысл судебного преследования нацистских организаций, если Сталин, Рузвельт и Черчилль в Ялте уже объявили их вне закона? Джексон ответил, что это лучший способ привлечь к ответственности как можно больше виновных. Как американцы представляют себе обвинительное заключение? Когда Джексон объяснил, что это будет обвинительный акт, не включающий доказательства, Никитченко и Трайнин выразили удивление. В советском праве обвинительное заключение содержало в себе все доказательства в пользу обвинения и могло занимать тысячи страниц[203].

За объяснением Джексона последовала дискуссия о ключевом различии между британско-американской системой общего права и системой континентального права во Франции и СССР – а именно о соотношении ролей обвинителя и судьи. В системе общего права процесс состязательный, а в системе континентального – инквизиционный. В Англии и США обвинитель должен был сначала изложить состав обвинения, а затем доказать его перед судьей в открытом слушании. Во Франции и СССР обвинители и судьи сотрудничали теснее. Следователь (juge d’instruction) вел досудебное следствие, а затем передавал собранные доказательства обвинителю, который регистрировал их в уголовном суде. Судьи затем опрашивали обвиняемого на основе этих доказательств[204]. Все понимали (хотя и не говорили в открытую на этой встрече), что политические процессы в сталинском Советском Союзе имели и свои собственные «нюансы». Показания часто выбивались под пытками или полностью фабриковались, а органы госбезопасности прилагали все усилия, чтобы подсудимые становились сговорчивее[205]. Первая встреча главных архитекторов Международного военного трибунала ясно показала в первую очередь то, что никто из них не осознавал до конца, насколько их одностороннее знакомство – лишь со своими, а не чужими правовыми системами – повлияло на их собственные ожидания, связанные с послевоенной юстицией.

В ночь с 28 на 29 июня Никитченко и Трайнин разослали меморандум с изложением своей позиции[206]. Когда делегаты собрались на следующий день, Никитченко смело заявил, что главные военные преступники «уже признаны виновными» в Московской и Ялтинской декларациях и, таким образом, цель трибунала – продемонстрировать миру их вину и затем наказать. И продолжил: смешно говорить о судье, председательствующем в таком процессе в роли незаинтересованной стороны и незнакомом с предысторией, поскольку это только создаст лишние проволочки. Ощутив после этого взволнованность в зале, Никитченко поспешил добавить, что правила «справедливого судопроизводства, разумеется, должны быть соблюдены». Но он все равно настаивал на том, что, после того как доказательства будут собраны, изучены обвинителями и предъявлены судьям, сам по себе процесс не должен затянуться больше чем на несколько недель[207].

Присутствующие были шокированы перспективами такого юридического сценария. Максуэлл-Файф впоследствии предположил, что Никитченко представлял себе Следственный комитет в виде комитета судебных следователей, исходящих из постулата, что обвиняемые «уже осуждены Черчиллем, Рузвельтом и Сталиным»[208]. Джексон воспринял речь Никитченко как призыв устроить судебный фарс[209]. Оба были отчасти правы. Джексон немедленно возразил, что Никитченко неверно понимает Московскую и Ялтинскую декларации: в них выдвигались обвинения, а не выносился приговор. Для приговора требовалось «объективное расследование»[210].

На том же заседании Никитченко настаивал, чтобы из плана вычеркнули суд над нацистскими организациями – гестапо, СС и т. п. Он не представлял себе, чтобы какая-либо из них не была сочтена преступной. Джексон, все более раздражаясь, объяснил, что его правительство намерено посредством суда над этими организациями продемонстрировать «во всей полноте стремление нацистов к власти над миром» и запустить процесс денацификации Германии[211].

Джексон решил твердо противостоять советским возражениям против американского плана[212]. На следующее утро он разослал другим делегациям переписанный черновик проекта. Он принял предложение Трайнина разделить документ на два: соглашение об организации трибунала и устав, описывающий его правила и процедуры. Но суть плана осталась неизменной. Предлагался полномасштабный процесс над нацистскими лидерами, организованный в основном по американской модели: обвинение должно представить все свидетельства и доказать свою позицию в ходе открытого слушания. В приложенной записке Джексон высказался примирительно, не требовал полностью принять американскую судебную процедуру и был крайне заинтересован в предложениях со стороны советских, французских и британских коллег. Он добавил, что американцы разделяют мнение Трайнина, что агрессивная война является преступлением. После чего Джексон напомнил остальным, что американский народ не видел нацистских зверств собственными глазами. Доказательства важны. Необходимо документировать преступления нацистов в судебном процессе, который вызвал бы доверие у американского народа[213].